В чем ценность человеческой жизни
Жизнь – величайшая ценность, дарованная человеку Богом. Всевышний является творцом сущего, и только он решает, когда родиться, а когда умереть человеку. Важнейшая часть жизни человека в православии – постижение любви и личностное совершенствование. О ценности человеческой жизни автор и ведущий программы «Путь, истина и жизнь» Виталий Стариков беседует с настоятелем Никольского храма протоиреем Сергием Клюйко.«Бог хочет человека включить в свою бессмертную истинную жизнь, и это главный замысел Бога о человеке. Но в то же время каждый человек – индивидуальность, личность. И не только в человека, но и в любую вещь Господь вложил свой божественный смысл – то, что у греков называется «логосы». И каждый человек имеет свой индивидуальный смысл», – рассказывает Сергий Клюйко.
Всё в мире имеет смысл, и задача человека – познавать все эти смыслы. Мы должны познавать мир, чтобы понять, как он устроен, свое место в этом мире, личное предназначение. Часто мы видим смысл жизни в каких-то земных вещах, а когда они рушатся, нам кажется, что всё потеряно, жизнь закончилась. Но ведь есть истинный смысл жизни, о котором нельзя забывать.
«Мы должны достигать главную цель. Для этого мы должны становиться все лучше и лучше, меняться, двигаться в правильном направлении. Потеря ориентиров в православии называется грехом… Когда человек потерял этот смысл, эти ориентиры, он уже не совершенствуется, а просто мечется, не знает, что ему делать. Уже с этого момента у человека начинается много проблем», – поясняет Сергий Клюйко.
Почему люди теряют смысл жизни? Какие последствия это влечет? Какая бывает депрессия и чем могут помочь священники? Ответы – в выпуске программы «Путь, истина и жизнь».
Ценность человеческой жизни на Ближнем Востоке ничтожна
Запад равнодушен к гибели мирных сирийцев, если их можно объявить «сопутствующими потерями»
Фото Gettyimages
Активность американской боевой авиации в Сирии стала причиной гибели большого количества мирных жителей, в том числе детей. Эту тему уже невозможно игнорировать, и мировые СМИ, включая американские издания, все чаще публикуют сообщения о жертвах. Не далее как во вторник представитель группы «Сирийских наблюдателей защиты прав человека» сообщил об очередной воздушной атаке, которую боевые самолеты ВВС США и их союзников по коалиции провели в восточной части Эр-Ракки. В результате бомбардировки погибли как минимум 29 мирных жителей. По информации этой организации, с начала штурма Эр-Ракки жертвами бомбардировок коалиции стали не менее 325 человек, в том числе более 50 детей. Эту цифру нельзя назвать достоверной, поскольку речь идет только о погибших, чьи трупы обнаружены, к тому же скорее всего наблюдатели занижают численность жертв среди мирного населения.
Сирийское информационное агентство САНА опубликовало информацию о недавних бомбардировках военной авиацией коалиции населенных пунктов Ат-Тейба, Ат-Таяна, Мааррат, Аш-Шмейтия в провинции Дейр-эз-Зор. В результате чего погибли мирные жители и были разрушены жилые дома и объекты жизнеобеспечения. САНА информирует, что в самой Эр-Ракке авиация коалиции применяет боеприпасы с белым фосфором. Из того же источника стало известно, что американские военные летчики нанесли бомбовые удары по жилым кварталам городов Зур Шамр и Маадин в восточной части провинции Ракка. В результате налета погибли 15 мирных жителей, включая детей. В Афганистане американская авиация не менее эффективна, чем в Сирии или Ираке, в убийстве мирных жителей. Здесь иногда ударам с воздуха подвергаются свадьбы или похороны, янки часто без разбора бьют по любым скоплениям людей.
Вашингтон и его союзники эту информацию намеренно игнорируют. Ни заявлений, ни сожалений на этот счет, ни извинений не произносят лидеры стран участников коалиции ни в Белом доме, ни на Даунинг-стрит, ни в Елисейском дворце. Жизни людей в собственной стране и в Азии для политиков Запада имеют разную ценность. После терактов в Париже или в Лондоне они поднимали оглушительный вой, и активности их в осуждениях не было предела. Гибель сирийцев, иракцев или афганцев для исполнительной и законодательной властей стран Запада не является поводом для беспокойства, если в этом виновата их собственная боевая авиация. С легкой совестью эти господа списывают жизни мирного населения на издержки войны, мол, «сопутствующих потерь» все равно не избежать, и, значит, беспокоиться по этому поводу не стоит.
Но Запад видел иную картину, Москву бездоказательно обвиняли в бомбардировках жилых кварталов в Алеппо и Дамаске, вопили во всю мощь своих глоток, что вот-де посмотрите – кровожадные русские убивают мирных сирийцев. А русские из кожи вон лезли, чтобы у Запада даже возможности не было обвинить их в случайной гибели мирного населения. В том же Алеппо Москва пошла на беспрецедентный шаг, в нарушение правил военного искусства были организованы гуманитарные коридоры, выдерживались гуманитарные паузы, дающие возможность мирным жителям уйти в безопасное место. Более того, состоялся вывоз боевиков с оружием и их семьями из осажденных районов города в провинцию Идлиб, которая и по сей день остается под контролем сирийской оппозиции. Транспорт для этой акции был предоставлен правительством Сирии, опять же по указке Москвы. А вот в иракском Мосуле ничего подобного не происходило, там не было никаких гуманитарных коридоров, пауз. Иракские войска, ведомые в бой американскими советниками, штурмовали, штурмовали и штурмовали.
Авиация коалиции бомбила без разбора и боевые позиции формирований «Исламского государства» (ИГ – запрещено в России), и жилые кварталы. На гибель мирного населения никто внимания не обращал.
Эр-Ракка сейчас повторяет судьбу Мосула, здесь штурмующие город под американским руководством так называемые Сирийские демократические силы не предоставляют для выхода мирных жителей из районов, где идут бои, ни гуманитарных коридоров, ни пауз. Боевики ИГ зачастую используют гражданских в качестве живого щита, а наступающие войска этот факт нисколько не беспокоит, они ведут огонь с одинаковой интенсивностью по всем, кто стреляет, и по тем, из-за чьей спины стреляют. Ради уничтожения одного снайпера бомбы летят в жилой дом, где этот снайпер занял позицию, в результате гибнут десятки ни в чем не повинных жильцов этого дома.
Или еще один пример: нет ни одного случая, чтобы американские или английские военные доставляли гуманитарную помощь мирным жителям в Сирии или в Ираке.
А Москва идет на этот шаг, демонстрируя свое человеколюбие. И российские солдаты занимаются несвойственным для себя делом – доставляют и раздают мирным жителям продукты питания и другие гуманитарные грузы. Подобная практика была и в годы Второй мировой войны. На улицах поверженных немецких городов русские разворачивали полевые кухни и кормили местное население. Этим тогда никто, кроме советских солдат, не занимался, вы не найдете ни одного кинодокумента, в котором были бы запечатлены американские или английские солдаты, раздающие еду голодным немцам.
Имея перед глазами столь вопиющие примеры негуманного отношения западных военных и политиков к страданиям мирного населения в Сирии, Ираке и Афганистане, сложно воспринимать декларируемые в Вашингтоне, Лондоне, Париже или Брюсселе некие «ценности», ради которых Запад, по сути, и ведет свои многочисленные войны. На поверку эти ценности выглядят гадко: демократия, свобода, гуманизм в понимании политиков западных стран существуют только для своих граждан.
Для жителей остального мира эти ценности оказываются или пустой болтовней, или обоснованием для того, чтобы назвать тот или иной регион мира зоной своих интересов.
Комментарии для элемента не найдены.
Михаил Швыдкой: «Человеческая жизнь вдруг оказалась ценностью» — Новости
Я говорю уже довольно давно, что все ожидания, что мир станет другим, несколько завышены. Хотя бы потому, что человек как homo sapiens по существу не изменяется последние 200-250 тысяч лет. Причем о последних 10-12 тысячах лет мы можем судить по каким-то материальным источникам, а с определенного момента уже и по письменным – то есть о том, как развивалась наша история в последние 5-6 тысячелетий, мы знаем уже совершенно точно. Если вы прочтете Ветхий Завет, я уже не говорю о более древней литературе – вавилонской, скажем – то вы убедитесь, что человечество переживало очень много разных потрясений, причем не только в локальном, но и в планетарном масштабе. Можно вспомнить о Ноевом ковчеге, о температурных катаклизмах, о таких тяжелейших испытаниях как чума или оспа.
Конечно, после пандемии все станет несколько сложнее, мы будем с большим опасением смотреть друг на друга, хотя и это пройдет, когда появится лекарство, позволяющее вылечить саму болезнь и уменьшить смертность в случае заражения. Может быть, все станет более прозрачным и простым, потому что на первый план вышли какие-то национальные интересы, страны опять национализировались, стали выживать в одиночку или на региональном уровне.
Но я не думаю, что будут какие-то кардинальные перемены. Великие географические открытия, которыми сопровождалась история человечества, приносили разного рода болезни. Когда говорят, что вспышка COVID-19 произошла в Ухани, и оттуда болезнь разнеслась по миру, то это никакая не новость – очень много болезней пришло из этого региона.
Так что человечество привыкло жить в ситуации опасности, а то чувство комфорта, которое, как нам кажется, нас поработило, и то, что мы променяли комфорт на какие-то ценности, это в какой-то мере иллюзия. Мир в последнее время жил в предчувствии чего-то, какой-то войны, катаклизма – ну вот пришла пандемия, несколько необычный вариант угрозы. Но тем не менее, я думаю, что мы так же будем рождаться, вступать в зрелый возраст, рожать уже своих детей, потом будем умирать – ничего не изменится в этом смысле. Ну будем жить беднее какое-то время. Великая депрессия началась в октябре 1929 года и длилась 10 лет, американский ВВП только к 1940 году сравнялся с уровнем 29-го. Ну, значит будет так.
Когда все происходящее сейчас сравнивают с Третьей мировой войной, у меня это вызывает чувство неловкости.
Потому что мои родители, бабушки и дедушки жили в ситуации куда более страшной. Просто XXI век обнаружил одну любопытную вещь: человеческая жизнь вдруг оказалась некой ценностью. Об этом в XX веке не особенно задумывались. И когда испанка смела пол-Европы, никто не обращал особого внимания на цифры потерь от болезни. Понятно, что в России тогда бушевала гражданская война, в Европе – Первая мировая, так что было не до эпидемии. Не обращали внимания на количество погибших и во время Второй мировой войны… Все было по-другому, замалчивали цифры погибших от оспы, например. И вдруг вот сейчас, когда счет идет на сотни тысяч погибших людей, что, конечно же, немало, к смерти стали относиться с огромным вниманием. В разных странах свои причины, работают разные политические механизмы, но вдруг выясняется, что человеческая жизнь – это некая ценность, ради которой стоит пожертвовать экономикой, правами человека. Хотя если вдуматься, как раз жизнь является самым главным правом человека.
Не обогнать, а найти новые точки роста
Ясно совершенно, что традиционная экономика, которая в России всегда была связана с углеводородами, должна уступить место экономике 4.
0, 5.0 – в общем, хайтеку. В этом смысле высокие технологии, то есть нематериальный продукт, приобретают новую цену, как биткоин заменяет деньги. Сегодня, когда мы все вдруг перешли в режим онлайн, и сейчас вместо того, чтобы мне приехать в Екатеринбург, в Ельцин Центр, мы общаемся вот таким образом, и вроде бы это всех устраивает. Понятно, что высокие технологии начнут не только служить человеку, но и диктовать ему какие-то вещи. К этому надо относиться с известной осторожностью, потому что, когда мы говорим об искусственном интеллекте, надо понимать, что до конца еще не изучен собственно человеческий мозг. Искусственный интеллект использует сегодня тысячи полторы-две нейронных связей, а мозг использует миллиард нейронных связей, и это как раз тот случай, когда количество определяет качество.
Есть еще одна проблема: все-таки искусственный интеллект – это нечто бестелесное, а феномен человека состоит в том, что он являет собой цельный организм, и мозг – это не только то, что находится под покровом черепа.
Справедливо говорит профессор Черниговская, что неизвестно, кто кем управляет – мозг человеком или человек мозгом. А поскольку человека мы знаем еще не так хорошо, как нам хочется, то любые вложения в науку о человеке, в том числе и в генетические исследования, которые активно проводились в последнее время, имеют свой смысл.
Конечно, будут прорывы в IT, которые позволят изменить многие вещи – природу смотрения фильмов, слушания концертов и так далее. Конечно, прорывы будут в медицинской части. И в последние лет 30 мы видим, что медицина, биология, биосфера – всё, что связано с наукой о жизни, вызывает огромный интерес исследователей, туда идут колоссальные инвестиции.
Сейчас происходит любопытный процесс, который особенно у людей, хорошо разбирающихся в медицине, в биологии, вызывает чувство большого скептицизма. Мы слышим декларации, что вакцина против коронавируса будет готова через полгода, и к осени начнется поголовная вакцинация… Обычно вакцина делается полтора-два года, а то и больше, а вакцины против ВИЧ до сих пор нет, но сам факт того, что сейчас лучшие умы в мире бьются над этой проблемой (и это даже не столько вопрос денег, хотя сейчас идет битва фармакологических гигантов), то очень интересно наблюдать, с какой скоростью она будет изобретена.
Это та ситуация, когда, отвечая на очень конкретный запрос, приходится использовать все фундаментальные открытия, а может быть, по ходу дела сделать еще одно фундаментальное открытие. В этом смысле пандемия безусловно стимулирует научные изыскания. Я считаю, что такого рода кризисы важны, потому что они открывают какие-то двери, которые были до этого закрыты. Причем прорывное нужно искать во всех направлениях, просто куда мысль человеческая устремляется – там и надо искать, простые подходы не годятся. А мы все время ищем простое – а, ну давайте сейчас все будем хайтеком заниматься.
Но я думаю, что нам надо найти сначала те точки, которые сделают Россию страной, опережающей другие страны. Вообще не всегда поздно заниматься какой-то проблемой, не всегда плохо. Потому что когда ты начинаешь заниматься чем-то в момент, когда другие уже чего-то достигли, ты должен найти такое решение, которое позволит опережать их, а не повторять. Я вообще не люблю, когда говорят, что Россия должна догнать – нам не надо догонять, нам нужно найти точки роста, где мы можем быть лидерами.
Вот это очень сложное и, пожалуй, самое серьезное дело. Поэтому, когда мы будем искать прорывные направления, то нужно думать не о том, как догнать Huawei. Мы не догоним Huawei, и Apple мы не догоним, а о том, где мы можем стать пионерами – вот туда и надо вкладывать деньги.
Надо понять еще одну вещь. Когда-то Гёте сказал фразу, которую не очень любят повторять у нас, потому что в какой-то части он не прав, а в какой-то прав. Он сказал, что не может быть ни патриотического искусства, ни патриотической науки. Насчет искусства еще можно пообсуждать, но то, что нет патриотической науки – это факт. Наука вообще не национальна. Любые фундаментальные исследования мгновенно становятся достоянием научного мира, тому есть множество примеров. Вот сегодня французы обиделись, что американцы вложили деньги во французскую фармкампанию, которая занимается производством вакцины, они посчитали это непатриотичным. Но это не имеет никакого значения, потому что вакцина сразу станет достоянием человечества.
Другой вопрос, кто будет на этом зарабатывать и так далее, но с точки зрения научных открытий всё будет именно так.
Безусловно, сейчас самое время для прорывов, но меня всегда пугает, когда тысячи человек говорят одно и то же. Вот сейчас все говорят, что вот хайтек – и всё, давайте вложимся в хайтек и будет счастье на Земле. Не будет счастья на Земле. В свое время мы тоже думали, что, когда будут теплые стульчаки в уборных, будет счастье. Или как у Ильфа в «Записных книжках» есть такая фраза: «В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет». Видимо, человеческое счастье зависит от чего-то другого, а не от прорывных достижений.
Никто не спрячется в квартирах-государствах
Мироустройство достаточно сложно конфигурировано сегодня, и какие бы трудности не переживал Евросоюз, в том числе и в связи с выходом Великобритании, какие бы проблемы ни были в отношениях России, Европы и Соединенных Штатов Америки, никто не спрячется в своих отдельных государственных квартирах.
Хотя сегодня изменяются экономические линейки, уже ясно, что производственные объекты должны располагаться максимально близко, находиться в достаточно серьезной доступности, такой сейчас экономический тренд. Но изменится ли, развалится ли глобализация – боюсь, что нет. Ну хорошо, не было бы авиационного сообщения, этот вирус пришел бы каким-то другим путем, морем, например. Еще раз напомню, что Великие географические открытия в свое время принесли массу неприятностей и с точки зрения медицины, и с точки зрения экономики, но их никто не отменил. И кроме того, есть целый ряд проблем, которые людям все равно придется решать сообща, проблемы климата, на пример.
Хотя у меня на этот счет особая точка зрения, я думаю, что человек преувеличивает свою роль в изменениях природных ресурсов земли. Мы самонадеянны и высокомерны, и нам даже вот эта пандемия нынешняя дала понять, что, ребята, вы слишком много о себе понимаете, это же очевидный факт. Не надо упускать, что есть изменения и объективные, геологические.
Та же знаменитая чума XIV века пришлась на так называемый «малый ледниковый период», когда в XIV — XV веках в Европе было отмечено серьезное похолодание, и только в XVII веке климат начал выправляться.
Я не думаю, что люди захотят закрыться в своих национальных квартирах, экономически это очень невыгодно. Другой вопрос, на каких условиях, насколько толерантно всё будет проходить, потому что никаких матриц, прежде всего социально-политических, сегодня для государств нет. Нельзя экспортировать какую-то одну модель, потому что то, что хорошо в Америке, не хорошо во Франции, что хорошо в Китае – не хорошо в России как социально-политическая модель. Нам все время говорят, вот хорошо бы мы пошли по китайскому пути. Но это нереально, мы не китайцы!
Культурный компонент играет очень важную вещь. У того же Китая свой путь, это великая культура с великой историей, но мы – не китайцы. Это ни хорошо и ни плохо. Мы и не французы, и не американцы, и не немцы, и это нормально. Как ни странно, культурное многообразие и культурная идентичность, национальная идентичность, и в целом разнообразие национальных идентичностей вовсе не мешает глобализации.
Просто не надо лезть со своим уставом в чужой монастырь.
Обращение к вере после трагедии неизбежно
Тотальный кризис гуманизма в 10-е годы XX века, после Первой мировой войны, был серьезным кризисом гуманистических ценностей. Пятисотлетнее развитие культуры, которое связывалось с Возрождением и со всеми его последующими трансформациями, вдруг обнаружило свою тупиковость, и это был глубочайший гуманистический кризис за всю историю человечества. Не случайно в Европе Первую мировую войну называют Великой войной, она имела абсолютно трагическое значение в судьбе человечества. Она вызвала, с одной стороны, деструкцию гуманистических ценностей, абсолютное неверие в то, что последние 500 лет человечество развивалось верно, а с другой стороны – обращение к религии и обращение к доренессансным формам искусства, то есть к средневековому искусству. Именно тогда, впервые за несколько столетий, средневековье стали рассматривать не как «мрачное средневековье», а как некую эпоху, в которой можно обрести устойчивые ценности.
Тогда люди вновь обратились к античности, к мифологии, к религиозным ценностям, появилось очень много религиозных мыслителей, очень важных, очень серьезных, начиная от Хайдеггера. И в искусстве это развивалось серьезно. Например, Томас Элиот, английский поэт американского происхождения, посвятил всю свою жизнь утверждению религиозных ценностей. Я назвал только одно имя, а их было легион. После трагедий обращение к вере, к религии становится очень важным.
Во время Отечественной войны Сталин не закрывал церкви. Считается, что он их открывал, на самом деле он их не закрывал. Провел Синод, вытащил епископов из лагерей, ну и так далее. Религия в какой-то момент оказалась необходима, в какой-то момент стало ясно, что война превратилась в отечественную, она уже не коммунистическая, не большевистская, а отечественная. Соединилось все пространство бывшей империи, и прежде всего пространство русского народа, который перенес на себе все тяготы советской власти и, тем не менее, воевал за Советский Союз, потому что в какой-то момент это идеологическое образование стало национальным.
Аббревиатура «СССР» стала национальной. Это был момент, когда создавался по существу единый народ, который потом опять распался на национальные квартиры во второй половине восьмидесятых-девяностые годы. Церкви открывали потому, что ясно было, что во время войны нужно чем-то подпитать людей.
У нас во всех дворцах культуры висели, как правило, два лозунга, один – про кино как важнейшее из искусств, другой – что религия опиум для народа. Но религия никогда не была опиумом для народа, Маркс так не писал, Маркс написал, что религия – опиум народа, и воспроизводство веры, как и воспроизводство любой мифологии, это акт народного творчества, если угодно.
Всю мифологию, и ассиро-вавилонскую, и египетскую, и греческую, и римскую не жрецы придумали, это ложная малограмотная догадка. Это все создавал народ. Народ создавал миф о самих себе. И это желание создать миф о самих себе, о своей истории сохранилось до сих пор, это естественное желание любого народа. В этом смысле и американская идеология, и советская идеология, и нынешняя постсоветская идеология, если таковая существует, она это использует просто потому, что любой народ хочет сотворить миф о самом себе.
Сейчас, как и после любой трагедии, люди опять вернутся к какой-то своей вере, поскольку страна многоконфессиональная, то, конечно, в этом будет какая-то потребность. Во время экономической депрессии – а это именно то, с чем мы столкнемся, я думаю, осенью и зимой грядущей – людям потребуется утешение. И в этом смысле я к религии отношусь с одной только позитивной идеей: если она даёт утешение людям, если людям в вере хорошо, если это дает возможность примирения с миром, каким бы страшным он ни был – ну и хорошо.
Но я уверен, что, с другой стороны, люди так же захотят комедий, легкого искусства, которое бы уводило их от жизненной реальности – мне кажется, что и это будет востребовано тоже.
Государственной культуры в России нет
Я боюсь, что у нас даже понимания до конца такого нет, что сегодня сфера культуры – это сфера не только государственной культуры. Я писал по этому поводу письмо премьер- министру, председателю правительства М.В. Мишустину, что мы забыли про свободных художников, мы забыли про некоммерческие организации (хотя бы по волонтерам было принято, с моей точки зрения, правильное решение).
Нет понимания того, что в стране есть негосударственная культура, что культура России сегодня это не только государственные и муниципальные учреждения, это еще и некоммерческие организации, которые существуют на свой страх и риск и которые зависят только от публики. Мне кажется, что пандемия должна вернуть нас к этому вопросу.
Культура – это не просто театры и музеи, культура – это театры, куда ходят люди, и музеи, где есть посетители. Поэтому было бы неплохо каким-то образом на каком-то этапе профинансировать людей, чтобы они могли купить билеты в театр, сходить в музей. Я думаю, что этот момент, очень серьезный, очень сложный, пока недостаточно проработан.
Приведу только один пример: во Франции в 2008 году был увеличен бюджет на культуру, чтобы молодые люди в возрасте до 25 лет могли пойти в театр. Было ясно, что именно эта возрастная категория будет наиболее уязвима из-за безработицы, и их нужно было как-то социально занять. Есть другие механизмы, например, в Италии молодым людям дают 500 евро в год на покупку книг.
Это такая косвенная поддержка книгоиздателей, которая помогает одновременно и привлекать молодых людей к чтению.
Надо подумать, какой инструментарий выбрать, чтобы не просто дать деньги учреждениям культуры, а учесть, что учреждения культуры существуют для граждан. При выходе из пандемии об этом стоит подумать.
Сочинение — рассуждение на морально-этическую тему. В чём ценность человеческой жизни? вариант 1 — классные и домашние сочинения — сочинения для 8-9 классов — материалы к сочинениям — РУССКИЙ язык
СБОРНИК СОЧИНЕНИЙ ПО РУССКОМУ ЯЗЫКУ
Образцы сочинений для 8-9 классов
Сочинение — рассуждение на морально-этическую тему. В чём ценность человеческой жизни?
Ценность человеческой жизни, по моему мнению, самым тесным образом связана со смыслом жизни. Уяснив для себя этот смысл, мы легче можем представить себе ценность нашей и любой другой жизни. Я, например, недавно открыл для себя если не сам смысл жизни, то те основы, из которых он складывается.
Для большинства людей, по-моему, смысл жизни заключается в том, чтобы прожить свою жизнь как можно более ярко, насыщенно, оставить после себя хоть сколько-нибудь долгую и, главное, добрую память. Эту память можно оставить в какой угодно форме: в своих потомках (большинство людей оставляют о себе память именно в своих детях и внуках), в творчестве (так оставляют о себе память художники, писатели, поэты, артисты, скульпторы, архитекторы и другие представители творческих профессий), в результатах своей практической работы (такая память остаётся, например, о хороших врачах, юристах, строителях, конструкторах, изобретателях, хотя их труд тоже очень близок труду творческому) или в своей общественной деятельности (так оставляют после себя «след» в истории политики, военные и другие общественные деятели).
Исходя из сказанного, можно сделать такой вывод: ценность каждой человеческой жизни велика неизмеримо, так как уничтожение жизни приводит к уничтожению памяти об этой личности — уничтожению ещё не родившихся потомков, ещё не созданных творений, ещё не сделанных вещей, зданий, кораблей, ещё не написанных законов, не изобретённых пока новинок.
Огромна ценность молодой жизни, потому что ещё совсем не ясно, что предстоит этому молодому человеку совершить в своей будущей жизни. Не менее огромна и ценность жизни взрослого и пожилого человека: уничтожение такой жизни приводит к горю и печали тех, ради памяти которых человек жил.
Вот почему я с не давних пор стал ярым пацифистом — потому что стал уважать чужую жизнь, и любое посягательство на неё считаю величайшим преступлением! Такое же преступление по отношению ко всему обществу совершают и самоубийцы — недаром в любой религии попытки самоубийства очень резко и гневно осуждаются. Раньше самоубийц даже не хоронили на кладбищах, ибо такой уход из жизни во всех религиях — страшный грех. Такой человек убивает не только себя, но также тысячи своих потомков или великие свои творения, которые он бы создал, оставшись в живых, или плоды рук своих и ума!
Человеческая жизнь — высочайшая ценность, считают религиозные лидеры
(Москва, 6 июля, «Татар-информ», Диляра Рахимова).
С 3 по 5 июля в Москве прошел Всемирный саммит религиозных лидеров, в котором приняли участие около 200 представителей крупнейших религиозных общин мира из 49 стран. В ходе обсуждений наибольшее звучание приобрели такие проблемы как борьба с экстремизмом, борьба с бедностью, защита окружающей среды, взаимоотношения политики и религии. Итогом трехдневной работы саммита стало Послание, которое будет доведено до участников саммита глав государств «Большой восьмерки» в Санкт-Петербурге.
Как и отмечалось в выступлениях представителей четырех крупнейших конфессий – христианства, ислама, иудаизма и буддизма на церемонии открытия саммита, основным принципом его работы стал поиск общих для всех религий ценностей и единение на их основе. Такими ценностями оказались принцип социальной справедливости, признание человеческой жизни как величайшей ценности, приоритет добрососедского существования и мирного урегулирования всех возникающих конфликтов.
«Мы осуждаем терроризм и экстремизм в любой форме, а также попытки их религиозного оправдания.
Считаем своим долгом противостоять вражде на политической, национальной и религиозной почве. Использование религии как средства разжигания ненависти или как предлога для преступлений против личности, морали, человечества — это один из главных вызовов современности», — говорится в Послании саммита и эта мысль так или иначе прозвучала в подавляющем большинстве выступлений. Стоит отметить высказывание главного раввина России Адольфа Шаевича. «Все священные книги как зеркало: любой может увидеть в них ту истину, которую проповедует. Любое зло можно оправдать цитатой из священного писания», — сказал раввин, подчеркнув, что ответственность за корректную трактовку священных текстов несут священнослужители.
Вопросы социальной справедливости и борьбы с бедностью были также затронуты в выступлениях большинства участников. Епископ Лондонский Ричард Чартрз, в частности, сообщил, что в данное время 3.4 миллиарда человек на земле живут в бедности. Наряду с безусловным осуждением несправедливого распределения богатств, участники были солидарны в том, что религиозные институты должны оказывать помощь бедствующим.
В этой связи достойно упоминания высказывание генерального секретаря Конференции Европейских церквей Колина Уильямса, который предложил альтернативный взгляд на явление миграции, которое в обществе, как правило, воспринимается с негативом. «Люди веры не должны сохранять молчание перед бедами людей, которые из-за бедности вынуждены покидать свои страны», — сказал он.
Участники саммита были единодушны во мнении, что росту экстремистских и ксенофобских настроений в обществе, жестокости и войнам религия может и должна противопоставить воспитание в людях высоких нравственных идеалов, возрождение духовности. «Через образование и социальное действие мы должны вновь утверждать устойчивые нравственные ценности в сознании людей», — говорится в Послании. В этом процессе особое значение имеют взаимоотношения религии с молодежью. Именно на молодом и подрастающем поколении сконцентрировать свое внимание призывали религиозные лидеры проповедников всех конфессий. В частности, представитель индуизма Шри Сугунедра Свамиджи полагает, что уже со школьной скамьи молодой человек должен начать познавать основы своей религиозной традиции, а также традиции других религий, что позволит ему научиться общаться с людьми разных культур и вероисповеданий.
Религиозные лидеры высказали свое мнение и относительно вопиющих случаев оскорбления чувств верующих. «Мы требуем прекратить любое оскорбление религиозных чувств и осквернение священных для верующего человека текстов, символов, имен и мест. Тот, кто посягает на святыни, должен знать, что больно ранит сердца людей и сеет рознь между ними», — говорится в итоговом документе саммита. Его участники осудили так называемый «карикатурный скандал» и другие подобные случаи. Президент фонда «Призыв к совести», раввин Артур Шнайер, представлявший на саммите также организацию «Альянс цивилизаций» при Организации Объединенных Наций, напомнил о том, что в 2001 году ООН приняла резолюцию о защите святых для религий мест.
Потерю духовности, нравственных ориентиров, этнической и конфессиональной идентичности многие религиозные лидеры связали с набирающими обороты процессами глобализации. Они высказались решительно против развития однополярного мира и обществ, лишенных этнических и культурных особенностей.
«Мир должен быть многополярным и многоукладным, удовлетворяющим всех людей и все народы, а не подогнанным под безжизненные и упрощенные идеологические схемы», — говорится в этой связи в итоговом документе саммита. — Диалог и партнерство цивилизаций не должны быть просто лозунгами. Нам нужно построить такой миропорядок, который сочетал бы демократию — как способ согласования различных интересов и как участие людей в принятии решений на национальном и глобальном уровне — с уважением к нравственному чувству, образу жизни, различным правовым и политическим системам, национальным и религиозным традициям людей».
В этой связи на саммите была упомянута теория конфликта цивилизаций С.Хантингтона. Например, заместитель генерального секретаря Организации Исламская Конференция, муфтий Еззет Камель отметил, что Организация Исламская Конференция не приемлет идей Запада относительно конфликта цивилизаций. «Мы ратуем за ведение диалога в рамках Организации Объединенных Наций», — сказал он. Другой мусульманский лидер, председатель Совета муфтиев России Равиль Гайнутдин отметил особую роль России как многонациональной и многоконфессиональной страны в диалоге цивилизаций.
«Российская Федерация территориально расположена между Европой и Азией и исторически находится на перепутье великих цивилизаций. Именно поэтому России всегда отводится особое место в межцивилизационном взаимодействии, поскольку наша страна вобрала в себя черты как западной, так и восточной моделей цивилизации», — подчеркнул глава СМР. «Диалог, который ведет не к синкретизму, а согласию на основании общих ценностей», — так охарактеризовал межконфессиональный диалог в идеале председатель папского совета по содействию христианскому единству кардинал Вальтер Каспер.
Высказываясь за диалог цивилизаций и в его рамках — диалог конфессий, участники саммита подчеркнули необходимость и своевременность данной инициативы. Многие из них высказались за периодические встречи религиозных лидеров мировых конфессий в подобном формате.
Жизнь как ценность: проблемы и противоречия
Г. Зиммель высказал идею о том, что центральной осью, вокруг которой вращается вся культура XX в.
, является понятие жизни. С данным утверждением можно согласиться, но лишь с одной оговоркой: XX в. является периодом становления ценности жизни, а безусловное доминирование указанной ценности в культурах большинства европейских стран и Америки приходится приблизительно на его вторую половину. Это означает, что утверждение Г. Зиммеля в наибольшей мере соответствует культуре постмодерна, в рамках которой протекает и наше нынешнее повседневное существование. Следовательно, ответить на вопрос: «что представляет собой ценность жизни?» – значит определить аксиологические основания собственного бытия, вне понимания которых невозможны ни полноценная рефлексия самих себя, ни адекватное осмысление специфики нашего отношения к миру.
Компаративистский анализ текстов основных представите- лей философии жизни (А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, А. Бергсона, В. Дильтея, Г. Зиммеля, А. Швейцера), близких к ним мыслителей (З. Фрейда, Э. Фромма) и критиков (Г. Риккерта, Й. Хёйзинга) позволяет относительно легко сформулировать итоговую дефиницию воли к жизни: воля к жизни – это надындивидуальный биологический импульс, основными функциями которого являются формирование биологического объекта и обеспечение его приспособляемости к среде обитания.
Становление же ценности жизни есть постепенный процесс общественного признания наивысшей значимости индивидуального биологического существования, то есть существования индивидуального биологического объекта.
Казалось бы, признание ценности жизни в качестве доминирующей общественной и культурной ценности является несомненным завоеванием человечества. Однако прежде всего оно актуализировало проблему обесценивания системы ценностей, унаследованной современной европейской культурой от эпохи Просвещения. Еще на рубеже XIX–XX вв. Г. Риккерт с неокантианских позиций подверг резкой критике осуществленное представителями философии жизни смещение аксиологических акцентов, поставившее биологическое проживание выше познания: «В Греции соотношение впервые обернулось. Люди, сперва в лице немногих, стали исследовать не для того, чтобы жить, а жить для того, чтобы исследовать. Благодаря истине жизнь только и получала для них ценность. С биологистической точки зрения такая переоценка должна была бы быть названа “вырождением”.
Для развития культуры она означает одну из вершин»[1]. В первой половине XX в. Й. Хёйзинга не только констатировал капитуляцию ценности познания перед ценностями бытия и прямого воздействия на реальность, но и указал на производный от нее упадок этических ценностей: «Новая воля к превознесению бытия и жизни превыше знания и суждения опирается, таким образом, на почву этического расшатывания духа… Отказ от всех духовных основ, который несет с собой новая философия, имеет значительно более далеко идущие последствия, чем полагают сами носители данной философии»[2].
Надо заметить, что нидерландский мыслитель четко обрисовал проблему, заключающуюся в том, что признание жизни в качестве доминирующей ценности предполагает постепенный отказ от «всех духовных основ» европейского общества. Ценность познания оказалась первой в ряду подвергшихся обесцениванию. Второй, не менее фундаментальной ценностью, потерявшей всякое позитивное значение, оказалась смерть, понимаемая теперь исключительно как противоположность жизни.
В культуре постмодернистского общества смерть обесценивается, то есть перестает быть предметом символического обмена (Ж. Бодрийяр). Предельно упрощается общественно рефлексируемая система видов смерти, из всего многообразия которых в наличии оказывается только два: смерть естественная, биологическая, вызывающая по большей части презрение, и смерть искусственная, внезапная, до некоторой степени волнующая и любопытная[3]. Столь же необратимо отходит на задний план ценность старости как определенного жизненного периода и стариков как особой социально значимой группы. Так, согласно меткому определению Ж. Бодрийяра, старость теперь – «это просто определенный жизненный слой – маргинальный, а в пределе и вообще асоциальный; гетто, отсрочка, пограничная полоса перед смертью»[4]. Данному определению соответствуют столь характерные для настоящего времени масскультурные репрезентации старости, маркирующие данный период жизни понятием неполноценности (физической, умственной, экономической, социальной, культурной).
Можно отметить также полную девальвацию таких понятий, как «истина», «родина», «народ», «любовь» и т. д., понятий, которые в рамках традиционных обществ придавали возвышенный смысл не только человеческой жизни, но и смерти. Патриотизм, доведенный до самоотречения, охотно меняющий жизнь на смерть за счастье родины, народа, за возвышенные идеи, выглядит теперь досадным анахронизмом и вызывает скорее удивление, нежели желание подражать. Смерть за родину вменяется в обязанность исключительно профессиональным военным и оплачивается исходя из условий контракта. Что касается народа, то, по заявлению Б. Клинтона, впервые в истории человечества различия между внутренней и внешней политикой сошли на нет[5]. Это означает, что различия между «своим» и «чужим» народом преодолены, что любая социальная общность или группа по отношению к обладающим реальной властью элитам (политическим, экономическим, культурным) занимает отныне периферийное положение, вследствие чего самопожертвование оказывается невозможным ни с одной, ни с другой стороны.
Понятие любви в свою очередь старательно подменяется понятием «хорошего секса» – некоей функциональной квинтэссенции любви. В общем, следует согласиться с высказыванием В. А. Кутырева: «Богатство, успех, здоровье – вот единственные “ценности” постмодернистского общества. Душа, переживания, сомнения, выбор становятся фактором брака, тем, что отвлекает от производства или точного выполнения инструкций… Жизнь аккумулируется в деньгах, этом субстанциальном воплощении рыночно-технологических отношений. Приемлемо все, что им содействует. Остальное: справедливость, честь, служение, любовь к Родине, природе, да, пожалуй, и к человеку, к женщине – пережиток. Пережиток прошлого дотехнологического общества»[6].
Предвидя подобное состояние дел, в 1925 г. X. Ортега-и-Гассет написал: «Характер, который во всех сферах приняло европейское бытие, предвещает эпоху торжества мужского начала и юности. Женщина и старец на время должны уступить авансцену юноше, и не удивительно, что мир с течением времени как бы теряет свою степенность»[7].
В 1935 г. Й. Хёйзинга сумел оценить новые тенденции в развитии культуры, сформулировав проблему, не потерявшую актуальности вплоть до настоящего времени: «Остается ответить на серьезный вопрос, может ли сохранять себя высокоразвитая культура без определенной ориентации на смерть. Все великие культуры, известные нам из прошлого, хорошо помнили такую ориентацию»[8].
С позиций современности очевидно, что культура постмодерна не только сохраняется и продолжает развиваться, но также декларирует прогрессивный характер собственного развития. Однако проблема остается, обретая форму нового вопроса: какие позитивные ценности являются основанием и обеспечивают сохранение и развитие односторонне ориентированной на жизнь культуры?
Как уже было сказано, наивысшей ценностью современной культуры является ценность индивидуального существования. Последнее может быть ценно как само по себе, так и по причине своей полноты, производной от состояния здоровья. Исходя из этого, ценность жизни как таковой постулируется либо в качестве общечеловеческой (то есть характерной для человека как биологического вида) ценности, либо в качестве ценности экологического сознания (претендующего на обладание системой «планетарных» норм).
Ни в рамках философии жизни, ни в пределах современной цивилизации, однако, не была решена проблема ограничения воли к жизни при ее столкновении с волей других существ вне зависимости от их видовой принадлежности. Суть проблемы состоит в следующем: поскольку наивысшей ценностью для «меня» обладает «моя» жизнь, то в предельном случае обесценивается существование всякого другого существа, воспринимаемое отныне исключительно в качестве материала, обеспечивающего «мое собственное» существование. Пытаясь решить эту проблему, А. Швейцер выдвинул следующий тезис: «там, где я наношу вред какой-либо жизни, я должен ясно сознавать, насколько это необходимо»[9].Нетрудно заметить, что перед нами лишь видимость решения: когда родители продают собственного ребенка на донорские органы, когда подросток убивает собственных родителей за то, что они не дали ему денег на интернет-кафе, все эти поступки оправдываются необходимостью.
Далее, ни одно из известных нам конкретно-исторических обществ не допускало равнозначной оценки жизни представителей различных сословий, не говоря уже о ценности человеческой жизни в сравнении с ценностью жизни иных обитателей Земли; ни одна из культур не призывала к тотальной толерантности и тем более к биосферному равенству живых существ.
Выстраивая жесткие иерархические системы, традиционные общества стремились законодательно ограничивать вертикальную мобильность, усиливая при этом горизонтальную солидарность. В данном контексте атомарное общество постмодерна (в рамках которого каждый отдельный атом движим собственной волей к жизни) представляет собой узаконенную форму описанного Т. Гоббсом догосударственного состояния «войны всех против всех», в котором солидарность возможна лишь в качестве инструмента достижения относительно краткосрочных целей. Попутно заметим, что доминирование ценности жизни в культуре если не отменяет всю совокупность этических ценностей, то придает последним ярко выраженный подчиненный (служебный) характер. Значимость других ценностей определяется отныне не их местом в иерархии, но наличной ситуацией: этично то, что приводит к удовлетворению жизненных потребностей индивида[10]. Это означает, что декларирование ценности индивидуального бытия в качестве «общечеловеческой» приводит к произволу индивидуальной воли к жизни и этической деградации общества.
Или, как об этом написал А. Цветков: «Ценности, за которые не больно умереть, – это и есть единственный достоверный продукт и признак цивилизации. Преклонение перед жизнью – сдача и гибель культуры, отступление к птеродактилю. Общечеловеческих ценностей никогда не было – разве что “общепозвоночные”»[11].
Полнота жизни, как уже было сказано, производна от состояния физического и умственного здоровья, позволяющего получать удовольствие от самого процесса проживания (от «жизни без пауз и остановок») и успешно конкурировать с волей других субъектов за доступ к удовольствиям. Согласно большинству представителей философии жизни, среда человеческого обитания непрерывно изменяется (поскольку представляет собой своеобразный поток жизни), вследствие чего каждая новая ситуация требует от живого существа нового, адекватного ответа. Здесь-то мы и касаемся проблемы здоровья, как ее понимал, например, А. Бергсон: «Жизнь и общество требуют от каждого из нас неустанного и настороженного внимания, позволяющего вникать в каждое данное положение, а также известной гибкости тела и духа, позволяющей нам приспособляться к этому положению.
Напряженность и эластичность – вот две взаимно дополняющие друг друга силы, которые жизнь приводит в действие. А если их нет у тела? Это приводит к разного рода несчастным случаям, увечьям, болезням. А если их лишен ум? Отсюда всевозможные формы психических расстройств и помешательств»[12]. Таким образом, согласно французскому мыслителю, телесное и умственное здоровье необходимо для выживания в непрерывно изменяющемся мире. Из этого можно сделать вывод, что здоровый образ жизни становится ценностью только тогда, когда мы начинаем ощущать недостаточность собственного уровня приспособляемости.
Отметим, что столь характерные для современности представления о повсеместном кризисе (экологическом, экономическом, культурном и т. п.) способствуют развитию представлений о необходимости поддержания здорового образа жизни. Логика здесь такова: кризис есть непредсказуемое поведение чего-либо, в данном случае – окружающей среды. Внимательно отслеживать изменения и адекватно на них отвечать может только здоровый организм. Следовательно, необходимо придерживаться здорового образа жизни.
Проблема заключается в том, что непрерывно возрастающая жизненная активность, с одной стороны, требует применения дополнительных стимулирующих средств (в предельном случае способных разрушить организм), и с другой – она перестает довольствоваться аскетической диетологией спортсмена, требуя разнообразия ощущений (пищевого и/или сексуального разнообразия). Здесь-то и возникает противоречие: инициированное волей к жизни стремление к здоровью приходит в противоречие с инициированным ею же стремлением к удовольствию. Данное противоречие, на мой взгляд, отчетливее всего выражается в спектре услуг, предо-ставляемых разного рода заведениями, организующими досуг наших граждан и представляющими собой странный симбиоз тренажерного зала, сауны, бассейна и… бара.
Таким образом, признавая ценность жизни в качестве доминирующей, следует помнить о возможности вышеописанных негативных последствий подобного признания для культуры и общества. Подчиняя культуру собственному произволу, индивидуальное существование оказывается свободным от каких-либо ограничений и, пребывая в состоянии непрерывной ницшеанской переоценки ценностей, относится к себе подобным как к средствам удовлетворения собственных потребностей. Результатом видится полное или частичное разрушение духовных основ общества, а также превращение последнего в совокупность отделенных друг от друга индивидов, истощающих отведенные им ресурсы в ежедневной борьбе за выживание. Возможным выходом из создавшегося положения, на наш взгляд, является усиление воспитательной функции государства посредством легитимированных политической властью образцов высокой духовной культуры.
[1] Риккерт, Г. Философия жизни. – Киев, 1998. – С. 411.
[2] Хёйзинга, Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. – М., 1992. – С. 310–311.
[3] Здесь приводится классификация, разработанная Ж. Бодрийяром. См.: Бодрийяр, Ж. Символический обмен и смерть. – М.: Добросвет, 2000. О современном понимании смерти как чего-то постыдного, во всяком случае, неуместного см.: Арьес, Ф. Человек перед лицом смерти. – М.: Прогресс, 1992. О смерти, превращенной в эпифеномен медицинских технологий, см.: Агамбен, Дж. Политизация смерти // Новое литературное обозрение. – 2000. – № 4. – С. 75–79. О градации смерти у древних греков и римлян прекрасно написал А. Цветков: «Античная смерть, в отличие от нашей, имела иерархию: случайная, незаслуженная и скоропостижная была предметом скорби или возмущения; гибель во имя долга считалась высшей честью и залогом славы в потомстве». См.: Цветков, A. Futurum imperfectum // Иностранная литература. – 1997. – № 1. – С. 233.
[4] Бодрийяр, Ж. Указ. соч. – С. 290.
[5] Высказывание Б. Клинтона приведено в работе: Бауман, З. Власть без места, место без власти // Социологический журнал. – 1998. – № 3–4. – С. 30.
[6] Кутырев, В. А. Культура и технология: борьба миров. – М., 2001. – С. 50.
[7] Ортега-и-Гассет, X. Эстетика. Философия культуры. – М., 1991. – С. 258.
[8] Хёйзинга, Й. Указ. соч. – С. 295.
[9] Швейцер, А. Благоговение перед жизнью. – М.: Прогресс, 1992. – С. 223.
[10] В данном контексте следует отметить, что проникновение ценности жизни в сферу эстетики привело к радикальным переменам в понимании самой сущности искусства, которое в культуре постмодерна не является ни транслятором высших ценностей, ни способом познания действительности, но средством самовыражения творческой индивидуальности.
[11] Цветков, А. Указ. соч. – С. 233.
[12] Бергсон, А. Смех. – М., 1992. – С. 19–20.
О ценности человеческой жизни — Радио ВЕРА
ПоделитьсяВ этом мире действуют мощные стихии зла и разрушения. Много раз в истории цивилизации проваливались в дикость, уровень культуры, права, законности, гуманности, достигнутый долгими веками, за короткое время падал в пыль. Грандиозные моральные катастрофы — две мировые войны, ГУЛАГ, Холокост, и бледнеющие на их фоне геноциды и войны поменьше, все, чем известен ХХ век, и от чего, похоже, не собирается уходить XXI — свидетельство того, о чем уже очень давно сказал Пророк, «Лукаво сердце [человеческое] более всего и крайне испорчено; кто узнает его?» (Иер.17:9)
И есть благодать Божия, которая противостоит этим силам — и она действует через людей, готовых на нее отзываться. Она действует преимущественно, но не исключительно в Церкви — есть понятие «всеобщей благодати», действия Божия в мире, которым Он не дает земле превратиться в ад, а людям — в бесов.
Эта благодать научает людей следовать заповедям Божиим — в частности, заповеди «не убий». Христиане знают, что человек создан по образу Божию; что за каждого человека умер Христос; что каждый занимает какое-то место в Божием замысле, является Божиим творением, о котором у Бога есть особая забота.
Для христиан то, что людей убивать нельзя — не формальное запрещение, которое можно обойти, это то, что неизбежно следует из христианской картины мира. И вот христиане — по крайне мере те из них, которые относятся к своей вере всерьез — не только являются миротворцами в конкретных ситуациях, но и транслируют в мир эту странную и пугающую идею: человеческая жизнь обладает ценностью. Не только жизнь соплеменника, не только жизнь члена партии, не только жизнь, которая зачем-то нужна мне или моим — но любая человеческая жизнь. Вообще.
Теоретически все согласны, что невинных людей убивать нельзя. Почти любой убийца с этим согласится. Даже Гитлер, Сталин и Пол Пот были уверены, что убивают только по необходимости и только тех, кто этого заслуживает. На практике оказывается, что убивать можно — плохих людей, а если, чтобы добраться до плохих, надо убить и какое-то число людей случайных и невинных, то в этом все равно виноваты плохие люди, которых нам надо убить. Вообще убивать, конечно, нельзя, и мы искренне возмущены, когда это делают другие — но вот именно нам, вот именно наших врагов — можно.
И вот христиане — это те, кто воспринимают заповедь всерьез. Не убивай. Не содействуй убийству. Не подстрекай, не ободряй, не восхваляй убийство. Не разжигай истерию, которая ведет к убийству. Конечно, те, кто хочет убивать, придумают миллион самых убедительных оправданий, почему им — можно. Но христиане — это не те, у кого есть особенно убедительные причины для нарушения заповедей. Это те, кто их соблюдают.
Сколько стоит человеческая жизнь? : Планета Деньги: NPR
НЕИЗВЕСТНОЕ ЛИЦО: Это ДЕНЬГИ ПЛАНЕТЫ от NPR.
(ЗВУК МУЗЫКИ)
САРА ГОНСАЛЕС, ХОЗЯИН:
Многие люди — в основном политики — о чем-то спорили. Стоит ли закрывать экономику, чтобы спасти жизни, или мы должны позволить людям умирать, чтобы спасти экономику?
КЕННИ МЭЛОУН, ХОЗЯИН:
И в этот аргумент встроен вопрос.Хорошо, тогда сколько именно стоит жизнь в долларах? Это сложный вопрос, и он очень хорошо знаком экономистам.
БЕТСИ СТИВЕНСОН: Итак, люди, которые говорят: «Как вы могли ценить жизнь», я говорю, а как бы вы не могли? Как вы могли притворяться, что люди бесполезны?
ГОНСАЛЕС: Это экономист Бетси Стивенсон. Она из Мичиганского университета.
СТИВЕНСОН: И что вообще значило бы думать о людях как о имеющих бесконечную ценность? Мы бы потратили все ресурсы на спасение одного человека? Люди не приняли бы такого решения.
МАЛОН: Глядя на то, сколько стоит спасти жизнь, раньше Бетси работала, когда она работала в федеральном правительстве в администрации Обамы.
ГОНСАЛЕС: Федеральные агентства оценивают жизнь в долларовом эквиваленте, и это значение используется для определения того, какие правила безопасности оправдывают затраты, например, должны ли мы требовать, чтобы ремни безопасности подавали вам звуковой сигнал, и должны ли мы требовать, чтобы опасные химические вещества были помечены как опасные.
МАЛОН: И теперь кажется, что люди — в основном политики — просят провести такой же анализ на коронавирус.И Бетси, наблюдая за тем, как все это разворачивается в течение последних нескольких недель, она сказала: «Хорошо, ты хочешь подсчитать?» Я могу подсчитать. Стоит ли выключать экономику?
СТИВЕНСОН: Как экономист, я не говорю, что оно того стоит любой ценой. Это не правда. Я имею в виду, что мы могли умереть от чего-то другого — от голода. Так что это не любой ценой, но здесь стоит от многого отказаться. Стоит остановить экономику на три-четыре месяца, потому что погибло очень много жизней.
ГОНСАЛЕС: Бетси — одна из группы экономистов, которых мы видели, когда мы вычисляли цифры и приходили к такому же ответу.Да, оно того стоит, по крайней мере, если вы из тех экономистов, которые верят эпидемиологам и их прогнозам.
СТИВЕНСОН: Думаю, будет легче, если вы посмотрите на математику и поймете, что мы говорим о жизнях людей, которые стоят триллионы и триллионы долларов.
MALONE: людей стоимостью в триллионы и триллионы долларов — что возвращает нас к этому важному вопросу, лежащему в основе здесь. Как экономисты оценивают отдельно взятую человеческую жизнь в долларовом эквиваленте?
ГОНСАЛЕС: Мы можем сказать вам, что он у них есть.Говорят, жизнь стоит около 10 миллионов долларов. Но чтобы объяснить, как они получили этот номер, это целая серия. Здравствуйте и добро пожаловать в PLANET MONEY. Я Сара Гонсалес.
МАЛОУН: А я Кенни Мэлоун. В течение следующих нескольких месяцев мы услышим много дискуссий о том, когда стоит рисковать жизнями людей и возобновлять экономику. И чтобы разобраться во всем этом, вам нужно понять историю правительства с такими жизнями и решениями о деньгах. Это восходит к десятилетиям.
ГОНСАЛЕС: Сегодня в сериале рассказывается история о том, как и когда наше правительство ввело денежную ценность в нашу жизнь и почему, возможно, именно мы приписываем эту ценность нашей собственной жизни.
(ЗВУК МУЗЫКИ)
МАЛОН: История нашего правительства, которое сравнивает количество жизней с экономикой, пришла из мира правил техники безопасности.
ГОНСАЛЕС: Существует правило, согласно которому любое федеральное постановление о безопасности, которое будет стоить более ста миллионов долларов в год, должно пройти тест на рентабельность.Так, например, ремни безопасности, которые издают звуковой сигнал — сколько будет стоить установка ремней безопасности с звуковым сигналом и сколько жизней в долларах можно спасти?
MALONE: И вообще, если затраты — деньги — превышают выгоды — спасенные жизни — это новое постановление отклоняется.
ГОНСАЛЕС: Итак, правительство должно вычислить, и для этого им нужно сказать, что потерянная жизнь стоит некоторой суммы денег. И вот как они это делали вплоть до 80-х годов. Они спросили, какова цена смерти? Просто смерть обычного человека, как медицинские расходы, связанные с этой смертью, так и — и это важная часть — их потерянный заработок.
МАЛООН: Ага. Это версия того, как суды иногда рассматривают иски о неправомерной смерти. Когда кто-то умирает рано, есть все эти годы жизни, когда этот человек работал бы и зарабатывал деньги, но это не так. И поэтому суд иногда возвращает семье весь этот потерянный будущий доход.
ГОНСАЛЕС: Этот расчет был назван ценой смерти. А в 1982 году средняя цена смерти составила около 300 000 долларов. Так что сегодня это будет примерно 800 000 долларов.
МАЛООН: Но 300 000 долларов — это число еще в 1982 году, которое правительство использовало бы для оценки нового постановления, чтобы выяснить, стоили ли спасенные жизни затрат на регулирование.По крайней мере, так было до появления В. Кипа Вискузи.
W KIP VISCUSI: Я получил много критики и до сих пор критикую. В общем, они думали, что я демон из ада или что-то в этом роде.
ГОНСАЛЕС: Кип — экономист в Университете Вандербильта, специализирующийся на экономике риска и неопределенности.
VISCUSI: Это все, чем я был — почти все, что я делал за всю свою карьеру.
ГОНСАЛЕС: Так вам сейчас много звонков?
VISCUSI: Мне звонят, по крайней мере, один раз в день.
МАЛОН: Итак, еще в 1982 году Управление по охране труда — это федеральное агентство, известное как OSHA — предлагало это правило, согласно которому предприятия должны маркировать опасные химические вещества. Рабочие имеют право знать, когда они работают с опасными веществами.
ВИСКУЗИ: Асбест был бы одним из них. Основные опасные химические вещества, такие как серная кислота, соляная кислота.
ГОНСАЛЕС: Не было закона, который требовал бы маркировки этого ведра, которое может обжечь кожу?
VISCUSI: Этих правил не существовало.Кроме того, их не существовало из-за воспламеняемости. Так что ничего, что требовало бы от компаний предупреждать рабочих, ну, если вы выкурите сигарету рядом с этим, вы можете взорваться.
ГОНСАЛЕС: В 1982 году? Это так недавно.
VISCUSI: Ну, вообще-то потрясающе, что у нас не было таких правил.
МАЛОН: И это постановление, предложенное OSHA, спасло бы тысячи жизней. Всего было оценено 4750 жизней. И чтобы спасти эти жизни, все, что вам нужно было сделать, это просто наклеить ярлыки на вещи.
ГОНСАЛЕС: По сути, эта политика связана с расходами на чернила, бумагу и все.
VISCUSI: Это большая цена. И затраты не выглядят такими большими, но они складываются.
ГОНСАЛЕС: Итак, правительство ведет подсчет. Стоит ли маркировка больше или меньше, чем стоимость всех смертей, если одна смерть равна 300000 долларов США? Если меньше, то оно того стоит. Пометьте химикаты. Если больше, то не стоит. Это. Не маркируйте химические вещества.
МАЛООН: Первый вопрос — какова цена всех этих спасенных жизней?
ГОНСАЛЕС: Итак, позвольте мне посмотреть — 4750 умножить на 300000 будет — о, черт возьми, я даже не знаю, что это за цифра. На моем калькуляторе указано 1.425E9.
ВИСКУЗИ: Хорошо. Это много цифр. Это миллиард.
ГОНСАЛЕС: Полтора миллиарда, 1,4?
VISCUSI: Одна целая четыре десятых миллиарда.
МАЛОН: Но печать этикеток и все связанные с этим расходы обойдутся в 2 доллара.6 миллиардов.
ГОНСАЛЕС: Итак, они говорят, что печать этикеток стоит 2 миллиарда долларов, а мы спасаем жизни всего на 1,4 миллиарда долларов. Это того не стоит.
ВИСКУЗИ: Верно.
ГОНСАЛЕС: Пусть эти люди умрут.
ВИСКУЗИ: Вот что они делают. Я имею в виду, что по сути — вы знаете, они не идентифицируют людей, которые умрут, но это последствия этого.
ГОНСАЛЕС: Регламент не прошел тест по математике — 4750 жизней? Не стоит распечатывать этикетки.
МАЛООН: И здесь история принимает поворот. OSHA, правительственное агентство, предлагающее это регулирование, — они подумали, почему такое регулирование не стоит того? И поэтому они обратились — вроде, они обратились к математике.
VISCUSI: И вам пришлось обратиться к вице-президенту. А вице-президентом тогда был вице-президент Буш.
МАЛООН: Как в Джорджа Х.В. Куст.
VISCUSI: И он посмотрел на проблемы, и он сказал, гы, это технический спор.Давайте сюда кого-нибудь уладим.
ГОНСАЛЕС: И кому они звонили?
ВИСКУЗИ: Они позвали меня.
ГОНСАЛЕС: Да, они позвонили Кипу. В. Кип Вискузи вмешивается и говорит: «Я скажу вам, что не так — вы используете эту цену смерти, эту цифру в 300 000 долларов».
МАЛОН: Кип говорит, подумайте, что вы подразумеваете, используя это число — что человек стоит только того, что он зарабатывает на работе? Мол, это явно будет маленькое число, слишком маленькое число.
VISCUSI: Знаете, в этом нет никакого смысла, знаете, если вы посмотрите на людей, которые не имеют дохода, их жизни ничего не стоят? Итак, знаете, не должны ли мы ничего делать для их защиты?
ГОНСАЛЕС: Кип такой: жизнь дороже смерти. Жизнь стоит жизни.
МАЛОН: Кип подумал, что тебе нужно забыть эту чушь, потерянную после смерти, и начать пытаться поставить цену на всю жизнь.
ГОНСАЛЕС: Над этим работали Кип и другие экономисты.И это сложно, потому что, например, что вы собираетесь делать, просто спрашивайте людей, сколько стоит ваша жизнь? Они просто скажут, что моя жизнь бесценна. Это стоит бесконечных денег.
МАЛООН: Итак, Кип и другие думали, а что, если мы посмотрим на места, где люди показывают, чего, по их мнению, на самом деле стоит жизнь? Например, сколько денег люди готовы потратить на вещи, которые сохранят их жизнь и безопасность? Например, насколько больше люди готовы платить за более безопасную машину или за то, чтобы не жить рядом с полигоном для токсичных отходов?
VISCUSI: Например, вы покупаете велосипедные шлемы? Люди смотрели на это.Они все посмотрели.
MALONE: Все, включая работу, которую выбирают люди. И это — работа — было ключом для Кипа.
ГОНСАЛЕС: Кип говорит, что люди постоянно оценивают свою жизнь в долларах, исходя из выполняемой ими работы. Насколько они рискованны и сколько денег они готовы принять в виде заработной платы за эту рискованную работу. Рискованные — это работа, на которой есть риск смерти, например, рабочие-строители или иностранные корреспонденты.
МАЛОН: И эта модель не идеальна.Некоторые критикуют за то, что люди не всегда хотят брать на себя более рискованную работу. Иногда у них не так много вариантов. И когда люди все же берутся за более рискованную работу, это предполагает, что они осознают риск на работе, а каковы — не так ли? Но Кип говорит, что мы, по крайней мере, стараемся осознавать, что одни виды работ более рискованные, чем другие, и этого достаточно для этого расчета. Итак, он начинает собирать данные обо всех этих типах работников.
ВИСКУЗИ: И главное, вы хотите, чтобы кто-то работал на рискованных работах, а кто-то — на менее рискованных.
ГОНСАЛЕС: Кип берет среднее значение по всему рынку труда. Итак, он получил выборку из примерно 10 000 строителей, 10 000 медсестер, 10 000 шахтеров, 10 000 юристов — что-то в этом роде. И он смотрит на то, какова вероятность того, что они умрут на работе, и сколько дополнительных денег им требуется для компенсации этого риска смерти.
МАЛОН: То есть строителям платят мало, но они, вероятно, получают больше, чем, скажем, кассир в кинотеатре. И некоторая часть этих дополнительных денег идет на оплату этого дополнительного риска.Таким образом, Кип может выделить ту часть чьей-то зарплаты, которую вы должны им платить, только потому, что работа рискованная.
ВИСКУЗИ: Итак, вместо того, чтобы полагаться на то, что какой-то правительственный чиновник произвольно полагал, что жизни стоили, почему бы нам не посмотреть, сколько сами рабочие считают своей жизнью с точки зрения небольшой вероятности смерти, с которой они сталкиваются на работе?
ГОНСАЛЕС: И вот что он находит. Тогда — в 1982 году — шанс умереть на работе был 1 из 10 000.И чтобы убедить рабочих принять этот риск, компании должны были платить им дополнительно от 300 до 400 долларов в год — каждому из них.
МАЛООН: И если вы подумаете об этом — если мне нужно 300 долларов, чтобы получить шанс умереть один из 10 000, я, по сути, обнаружил ценность, которую я придаю своей жизни, как только вы запустите некоторые математические вычисления.
ГОНСАЛЕС: Итак, вы говорите, 300 раз по 10 000 человек. Именно столько мы должны заплатить как компании, чтобы заставить этих работников работать на нас, зная, что один из них умрет на работе.
ВИСКУЗИ: Верно. Мы не знаем наверняка, но мы думаем, что в среднем один умрет. И это даст вам 3 миллиона долларов.
ГОНСАЛЕС: Итак, значит, это означает, что стоимость жизни составляет 3 миллиона долларов?
ВИСКУЗИ: Верно. Ценность статистической жизни, назовем ее, составила бы 3 миллиона долларов.
ГОНСАЛЕС: Это статистическая, а не реальная жизнь?
ВИСКУЗИ: Да. Это статистическая жизнь или ожидаемая смерть.
МАЛОН: Расчет Кипа дал нам гораздо более высокое число для ценности жизни — 3 миллиона долларов, а не 300 000 долларов, которые правительство использовало при расчете химической маркировки. Итак, Кип заменил свой новый номер.
ВИСКУЗИ: И это изменило весь анализ.
ГОНСАЛЕС: 4750 жизней, спасенных на сумму 3 миллиона долларов каждая, а не 300 000 долларов каждая, стоили 14 миллиардов долларов. И маркировка химикатов не обошлась в 14 миллиардов долларов. Это стоило 2,6 миллиарда долларов. Так что теперь это того стоило, как бы сверх того, поэтому сегодня у нас есть маркировка опасных химических веществ.
ВИСКУЗИ: Верно. Если вы используете соответствующий ценник, многие расходы на здоровье и безопасность будут выглядеть как выгодная сделка.
МАЛООН: После этого случая правительственные учреждения начали использовать ценность статистической жизни Кипа. И многие правила сегодня не прошли бы, если бы мы по-прежнему использовали этот старый метод «цены смерти». И эта новая ценность — она очень многое определяет.
СТИВЕНСОН: Таким образом, чем ниже ценность статистической жизни, тем меньше выгоды и меньше затрат вы готовы потратить на повышение безопасности людей.
ГОНСАЛЕС: Это снова экономист Бетси Стивенсон. Она говорит, что сейчас не все правила техники безопасности проходят из-за более высокой ценности жизни Кипа. Еще предстоит принять трудные решения.
МАЛОН: Бетси вспоминает, как видела один особенно сложный случай, связанный с внедорожниками — должны ли они иметь задние камеры заднего вида.
СТИВЕНСОН: Идея заключалась в том, что если у вас есть задняя камера заднего вида, вы с меньшей вероятностью наедете кого-то, кто находится позади вас, потому что вы лучше видите позади себя.Так, особенно, если за вами играет малыш.
ГОНСАЛЕС: Эта политика предназначена в основном для защиты маленьких детей.
Стивенсон: Первоначально анализ затрат и выгод показал, что спасено не так уж много жизней. И стоимость, когда технология была новой, была настолько высока, что правительству было трудно оправдать введение этого регулирования в отношении людей.
ГОНСАЛЕС: Просто — математика не сработала.
СТИВЕНСОН: Совершенно верно.
ГОНСАЛЕС: Никаких резервных камер. И люди просто не могли принять этот ответ, поэтому многие люди продолжали пытаться принять это постановление.
Стивенсон: Было несколько действительно эмоционально сложных историй о людях, которые задавили своих детей, и они лоббировали Конгресс. И я думаю, что причина, по которой они продолжали возвращаться и пытаться решить эту проблему, заключалась в том, что это просто высветило слабость ценности статистической жизни.
МАЛОН: Это один из недостатков этого метода оценки жизни.Это не влияет ни на горе, ни на то, как или когда кто-то умирает.
СТИВЕНСОН: Это люди, которые любят вас, и которые богаче за то, что вы присутствуете в их жизни, и их потери. И мы должны думать, знаете ли, когда человек, знаете ли, наезжает на своего собственного ребенка. Это просто — это нечто большее, чем просто жизнь ребенка, которая заканчивается. В каком-то смысле жизнь родителей заканчивается. Это не так с любым другим видом смерти.
ГОНСАЛЕС: Учитывали ли мы возраст людей, которых убивали из-за того, что люди поддерживали их?
СТИВЕНСОН: Нет.
ГОНСАЛЕС: №
СТИВЕНСОН: Мы не корректируем ценность статистической жизни в зависимости от возраста. Это означает, что у нас нет скидки для пожилых людей. Это также означает, что у нас нет детского или детского поощрения. Это одно и то же число, независимо от того, 2 вам, 42 или 82. И я думаю, что многие люди видят в этом проблемы.
ГОНСАЛЕС: Однажды в 2003 году пытались оценить людей по-другому. Агентство по охране окружающей среды при администрации Джорджа Буша рассматривало новый стандарт чистого воздуха.Насколько чистым должен быть воздух. И EPA было похоже, что людям старше 70 лет меньше лет, чтобы дышать чистым воздухом. Им следует меньше считать. А более низкое значение для некоторых жизней по существу означало бы более низкие стандарты чистого воздуха.
МАЛООН: EPA предположило, что, возможно, пожилые люди должны стоить на 37% меньше денег.
СТИВЕНСОН: Это стало известно как скидка для пожилых людей.
ГОНСАЛЕС: Фактически, скидка за смерть для пожилых людей. Люди протестовали. Они держали таблички с надписью «Бабушка на продажу».Все прошло не очень хорошо.
СТИВЕНСОН: Реакция была настолько сильной, что они сразу же отказались от этого, и с тех пор вы не видели ни одного подобного предложения.
MALONE: Каждое государственное учреждение сделало выбор использовать одно значение для всех нас. Что-то среднее для старых и молодых, но также и для богатых, бедных, коричневых, белых — что, как вы знаете, эта часть определенно кажется правильной.
ГОНСАЛЕС: Итак — хорошо. Итак, встроенная в эту формулу точных чисел, в какой-то момент было принято моральное решение, что мы не будем ценить разные жизни по-разному в зависимости от возраста.
СТИВЕНСОН: Да, думаю, это решение можно назвать моральным. Политическое решение. Я думаю, что проблема в том, кто будет решать, как мы сбрасываем со счетов людей с течением времени?
(ЗВУК МУЗЫКИ)
ГОНСАЛЕС: Это подводит нас к сегодняшнему дню, и к коронавирусу, и к этому аргументу некоторых людей, который вы, возможно, слышали, о том, что пожилым людям, возможно, не стоит отключать экономику. Но важно иметь в виду, что мы уже решили, как страна, что мы не используем методы подсчета.Пожилые люди, молодые — того же достоинства.
МАЛОН: После перерыва, как мы вычисляем числа.
(ЗВУК МУЗЫКИ)
ГОНСАЛЕС: Вы посчитали коронавирус — если мы ничего не сделаем, а не если мы продолжим отключать экономику.
ВИСКУЗИ: Да.
МАЛОН: Кип Вискузи, человек, который изобрел числа, провел подсчеты на коронавирус. Но прежде чем мы это сделаем, сделаем одно важное предостережение. Способ, которым Кип рассчитывает ценность жизни, основан на рискованности рабочих мест, а коронавирус меняет то, какие рабочие места являются рискованными.
ВИСКУЗИ: Теперь это работники сферы обслуживания. Это действительно относительно безопасные рабочие места с точки зрения риска смертельного исхода. Но они подвержены чрезмерному риску заражения коронавирусом.
ГОНСАЛЕС: Работники продуктовых магазинов, медсестры, курьеры, дворники — теперь все они подвергаются большему риску. Но эти изменения не учитываются в расчетах Кипа. У нас пока нет такой информации.
МАЛООН: Итак, чтобы провести математику, мы начнем с текущей, но еще до коронавируса, ценности жизни.И, по данным Министерства транспорта, CDC и ряда других правительственных агентств, эта цифра сейчас составляет около 10 миллионов долларов.
ГОНСАЛЕС: Итак, сколько еще жизней мы спасем, остановив экономику? Трамп сказал, что можно спасти миллион жизней. Эпидемиологи говорят, что это может быть до 2 миллионов. Но, говорит Кип, давайте просто воспользуемся миллионом жизней.
VISCUSI: Если вы умножите 1 миллион спасенных жизней и если каждая жизнь будет стоить 10 миллионов долларов, то получится 10 триллионов долларов.
MALONE: триллион спасенных жизней на сумму около 10 триллионов долларов.
VISCUSI: Значит, это очень большое число, которое определенно доминирует над любыми экономическими затратами, которые мы несем.
ГОНСАЛЕС: Десять триллионов долларов — это половина ВВП США, а это означает, что для оправдания полного открытия бизнеса экономика должна потерять половину своей стоимости. Кип и многие, многие, многие другие экономисты говорят, что мы даже не приблизились к этому, особенно потому, что, если бы не было останова, бизнес в любом случае не смог бы работать на полную мощность, потому что очень много людей были бы больны. и боится ходить по бизнесу, и кучу других проблем.
МАЛОН: По сути, Кип говорит о том, что даже его базовые вычисления с низким баллом приводят к такой высокой стоимости потерянных жизней, что ему даже не нужно проводить более сложные вычисления. Базовые расчеты показали ему, что остановка экономики, очевидно, того стоила.
ВИСКУЗИ: И если бы это было не так, тогда вы бы хотели начать смотреть на все то, что вы упустили. Так вы упускаете из виду все издержки, связанные с болезнями, которые не являются просто затратами на смертность, которые вы должны учитывать?
ГОНСАЛЕС: Приятно ли, что поступать по-умному — вроде бы, экономически ответственно — это тоже хорошо и нравственно, а именно не позволять людям просто умирать?
ВИСКУЗИ: Да.Было бы еще лучше, если бы мы сделали это раньше. Но да, это хорошо.
СТИВЕНСОН: У меня определенно был момент, хорошо, это правильный поступок. Это был также момент, когда я понял, что мы можем останавливаться на три месяца, и это будет оправдано.
МАЛООН: Опять же, экономист Бетси Стивенсон, которая говорит, что сейчас ясно, что мы делаем правильные вещи.
ГОНСАЛЕС: Но Бетси говорит, что впереди трудное решение. США снова откроют экономику в какой-то момент, когда это будет еще не совсем безопасно.Это одно из грубых, но необходимых решений.
СТИВЕНСОН: Вы правы в том, что это вызывает отвращение. И я думаю, что обществу будет сложно осознать тот факт, что мы собираемся сделать выбор, чтобы восстановить экономику, и вы и дальше будете видеть смерти от коронавируса. И все равно это будет правильный выбор.
ГОНСАЛЕС: И это все равно будет правильным выбором, потому что нельзя просто закрыть экономику навсегда?
СТИВЕНСОН: Мы не можем закрыть экономику, пока не будет ноль смертей.
ГОНСАЛЕС: Сейчас мы этого не делаем.
СТИВЕНСОН: Верно. Сейчас мы этого не делаем.
(ЗВУК «СЧАСТЛИВОГО ПУТЕШЕСТВИЯ» БЕНЕДИКА ЛАМДИНА И РИААНА ВОСЛУ)
ГОНСАЛЕС: Вы можете написать нам по адресу [email protected]. Мы в Facebook, Twitter и Instagram. Мы @planetmoney.
МАЛОН: Сегодняшнее шоу продюсировали Лиза Йегер и Отэм Барнс. Алекс Голдмарк — наш курирующий продюсер. Брайант Урштадт редактирует шоу. Джеймс Снид проверил факты в этом эпизоде.
ГОНСАЛЕС: Подсчитывать по радио действительно сложно, поэтому мы его сильно упростили. Если вы хотите узнать больше о том, как вы цените жизнь, в том числе о том, сколько травм равняется одной смерти, у Кипа Вискузи есть книга «Оценка жизни». Если вам понравился этот эпизод, поделитесь им с другом. Я Сара Гонсалес.
МАЛОУН: Я Кенни Мэлоун. Это NPR. Спасибо за внимание.
Авторские права © 2020 NPR. Все права защищены. Посетите страницы условий использования и разрешений на нашем веб-сайте www.npr.org для получения дополнительной информации.
стенограмм NPR создаются в срочном порядке Verb8tm, Inc., подрядчиком NPR, и производятся с использованием патентованного процесса транскрипции, разработанного NPR. Этот текст может быть не в окончательной форме и может быть обновлен или изменен в будущем. Точность и доступность могут отличаться. Авторитетной записью программирования NPR является аудиозапись.
Как государственные учреждения определяют стоимость человеческой жизни в долларах: NPR
Восстановление экономики требует размышлений о компромиссе между жизнями и деньгами.Государственные учреждения уже привыкли оценивать человеческую жизнь в долларах при рассмотрении правил техники безопасности.
АЙЛСА ЧАНГ, ХОЗЯИН:
Стоит ли выключать экономику ради спасения жизней? Или мы должны позволить людям умирать, чтобы служить экономике? Экономисты постоянно отвечают на подобные вопросы, переводя одну человеческую жизнь в доллары. Вот Сара Гонсалес из нашего подкаста Planet Money.
САРА ГОНСАЛЕС, УЛИЦА: Существует своего рода официальный ценник на человеческую жизнь.Мы можем сказать вам, что это такое. Одна человеческая жизнь стоит около 10 миллионов долларов США. А вот парень, который помог нам придумать эту цифру.
KIP VISCUSI: Я получил много критики и до сих пор критикую.
ГОНСАЛЕС: Кип Вискузи, экономист из Университета Вандербильта, говорит, что ценить жизнь и принимать подобные решения, основанные на принципах «жизнь против денег», исходит из мира правил техники безопасности. Министерство транспорта, CDC, EPA — все они назначили цену жизни. И они используют это значение, чтобы определить, какие правила техники безопасности стоят затрат.Например, должны ли мы требовать от компаний маркировки опасных химикатов для предотвращения смертей? Хорошо, стоит ли маркировка химикатов больше или меньше, чем стоимость всех смертей, если одна жизнь стоит определенной суммы денег? Если меньше, то оно того стоит. Пометьте химикаты. Если больше, то не стоит.
ВИСКУЗИ: Верно.
ГОНСАЛЕС: Позволить этим людям умереть?
ВИСКУЗИ: Вот что они делают. Я имею в виду, что это … вы знаете, они не идентифицируют людей, которые умрут, но это последствия этого.
ГОНСАЛЕС: И Кип Вискузи и все эти правительственные учреждения, они не просто выбрали случайное значение на всю жизнь. Они действительно нашли умный способ вообще не выбирать число. Они оглянулись и сказали, что люди, все мы, на самом деле, мы все время оцениваем нашу собственную жизнь в долларовом выражении, исходя из выполняемой работы, насколько она рискованна и сколько дополнительных денег нам требуется в качестве заработной платы за риск смерть. Они смотрят на группу рабочих — строителей, медсестер, шахтеров, юристов и тому подобное.И когда вы сделаете это сегодня на всех должностях, Вискузи говорит, что 1 из 25 000 человек умрет на работе за год.
ВИСКУЗИ: Мы не знаем наверняка, но мы думаем, что в среднем один умрет.
ГОНСАЛЕС: Это цифры до коронавируса. Но чтобы убедить рабочих пойти на такой риск, компании должны платить им дополнительно по 400 долларов в год — каждому из них. Итак, если я принимаю 400 долларов, чтобы рискнуть умереть на работе с вероятностью 1 к 25 000, я обнаружил, по сути, ценность, которую я придаю своей жизни. И если группа из 25 000 человек получит по 400 долларов, это 10 миллионов долларов.
Такова сегодняшняя стоимость жизни — 10 миллионов долларов.
ВИСКУЗИ: Верно, мы назовем это ценностью статистической жизни.
ГОНСАЛЕС: Это статистическая, а не реальная жизнь?
ВИСКУЗИ: Да, это статистическая жизнь.
ГОНСАЛЕС: И государственные учреждения используют одну ценность для всех нас.
БЕТСИ СТИВЕНСОН: Это одно и то же число независимо от того, 2 вам, 42 или 82 года.
ГОНСАЛЕС: Это экономист Бетси Стивенсон из Мичиганского университета.
СТИВЕНСОН: Это означает, что у нас нет скидки для пожилых людей. Это также означает, что у нас нет детского питания.
ГОНСАЛЕС: Одно значение, поэтому Бетси Стивенсон, Кип Вискузи и многие другие экономисты использовали это значение для вычисления коронавируса. Эпидемиологи заявили, что остановка экономики может спасти от 1 до 2 миллионов жизней. Таким образом, спасено 1 миллион жизней по 10 миллионов долларов каждая, это 10 триллионов долларов. Это примерно половина ВВП США за год.
СТИВЕНСОН: Думаю, будет легче, если вы посмотрите на математику и поймете, что мы говорим о жизнях людей, которые стоят триллионы и триллионы долларов.
ГОНСАЛЕС: Люди стоимостью в триллионы и триллионы долларов. Сара Гонсалес, Новости NPR.
Авторские права © 2020 NPR. Все права защищены. Посетите страницы условий использования и разрешений на нашем веб-сайте www.npr.org для получения дополнительной информации.
стенограмм NPR создаются в срочном порядке Verb8tm, Inc., подрядчиком NPR, и производятся с использованием патентованного процесса транскрипции, разработанного NPR. Этот текст может быть не в окончательной форме и может быть обновлен или изменен в будущем.Точность и доступность могут отличаться. Авторитетной записью программирования NPR является аудиозапись.
Как ценность жизни в долларовом выражении? Правительства уже используют
Но от 100000 до 200000 долларов стали стандартным диапазоном, одобренным многими экономистами в области здравоохранения. «Этот диапазон основан не только на мнениях экспертов, но и на опыте работы с лицами, принимающими решения, для управления влиянием на бюджет здравоохранения», — сказал Кристофер МакКейб, исполнительный директор и генеральный директор. Института экономики здравоохранения в Альберте, Канада.
Каким бы ни было значение, в Соединенных Штатах пороговые значения не применяются к решениям о покрытии медицинского обслуживания. Позволить другим решать, за какие услуги стоит платить, а какие не кажутся многим неприятными или несправедливыми.
Мы склонны ценить лечение, которое помогает людям, находящимся на грани смерти, тратя на них больше, чем на лечение других, которое в конечном итоге спасает больше жизней. Это тоже отражает ценности, которые нелегко перевести в математику.
«Все способы принятия решения об использовании коллективных ресурсов являются дискриминационными по отношению к кому-либо», — сказал г-н.- сказал Маккейб. «Лучшее, на что мы можем надеяться, — это принимать эти решения в рамках прозрачного процесса. Фундаментальная проблема в США заключается в том, что нет согласия по этому процессу ».
Многие страны и организации, которые используют рентабельность в здравоохранении, осознают и берут на себя эту задачу. Например, Британский национальный институт здравоохранения и качества ухода с большей вероятностью порекомендует покрытие лечения, если оно стоит менее 20 000–30 000 фунтов стерлингов (что эквивалентно 25 000–37 000 долларов США) за каждый дополнительный год жизни, который он предоставляет (с поправкой на качество жизни). .Но это не жесткое правило. Организм также учитывает другие факторы, в том числе состояние и популяцию, которую он лечит, уровень доказательств эффективности и доступность альтернативных методов лечения, среди прочего.
Точно так же Институт клинического и экономического обзора — частная некоммерческая группа в США, которая оценивает эффективность и ценность медицинских услуг — рассматривает экономическую эффективность наряду с рядом контекстуальных факторов, которые такой анализ может упустить.Чтобы обеспечить учет всех ценностей, обе группы проводят открытые встречи и приглашают комментировать проекты документов.
Отражая тот факт, что не существует «правильной» цены на жизнь, не существует единого правильного способа сочетать все эти факторы и перспективы. Но открытое обсуждение и разрешение общественного обсуждения помогают примирить наше личное мнение о том, что мы хотим безграничной медицинской помощи для себя, и коллективное ограничение того, что общество может себе позволить.
Сколько стоит человеческая жизнь?
Сейчас много разговоров, которые, кажется, противопоставляют экономику жизни и здоровью.Например, ведутся споры о компромиссах, связанных с возобновлением экономики, и о выплате за работу в опасных условиях для основных работников. Но беспорядочное сочетание человеческих и экономических издержек не началось и не закончилось кризисом с коронавирусом.
Статистик и экономист в области здравоохранения Говард Стивен Фридман сказал ведущему «Marketplace» Каю Риссдалу, что ценники на человеческие жизни повсюду вокруг нас.
«Это происходит в гражданских судах, коммерческих компаниях и, фактически, регулирующих органах, которые используют ценности жизни как часть своей обычной работы», — сказал он.
Ниже приводится адаптация новой книги Фридмана «Высшая цена: ценность, которую мы придаем жизни» о том, как экономисты и специалисты по анализу данных оценивают человеческие жизни и некоторые ограничения их методов.
Сколько стоит человеческая жизнь?
Сложность вопроса заключается в том, что то, как мы определяем цену человеческой жизни, многое говорит о наших приоритетах. Ценники и методы, используемые для их разработки, отражают наши ценности как общества.На них оказали влияние экономика, этика, религия, права человека и право.
В идеале, это был бы простой ответ о том, как ценить человеческую жизнь, с которым могло бы согласиться большинство людей. Но такого ответа нет.
Философ Исайя Берлин заявил, что у людей есть «глубокая и неизлечимая метафизическая потребность» в поисках вневременной истины, которой не существует. Вместо этого нам нужно признать, что существует множество конкурирующих истин и «множественность ценностей». Задача ценить жизнь имеет много конкурирующих истин и не имеет простого ответа.Читателей может расстраивать то, что мы не можем резюмировать с помощью одного ключевого пункта или единственного вывода о том, как ценится человеческая жизнь, но такие сложные темы часто не могут быть сведены к одному содержательному решению, которое удовлетворяет почти все заинтересованные стороны.
Многим из нас кажется логичным и естественным ценить одни жизни больше, чем другие. Если бы у них был выбор: спасти жизнь осужденного серийного убийцы или жизнь героического полицейского, большинство из них выбрало бы спасение полицейского.На более личном уровне сочувствие побуждает нас ценить жизнь самых близких нам людей больше, чем жизни тех, кого мы не знаем. Если бы вам пришлось выбирать между спасением жизни незнакомца или жизни вашего ребенка, разве вы не спасли бы своего ребенка?
Для других одинаковая оценка всех жизней имеет некоторую интуитивную логику. Это простой ответ. Это перекликается с заявленной точкой зрения многих людей и согласуется с точкой зрения о том, что если жизнь нужно ценить, то никто не должен пользоваться привилегиями.
Это представление о равной оценке жизней — это не возврат к идеалистической эгалитарной философии, а, скорее, тот, который находит отклик у многих людей. Рассмотрим миллиардеров Марка Цукерберга и его жену Присциллу Чан. В их открытом письме к новорожденной дочери говорилось: «Мы считаем, что все жизни имеют равную ценность, и это включает в себя гораздо больше людей, которые будут жить в будущих поколениях, чем живут сегодня».
Это мнение отражено в философии Фонда Билла и Мелинды Гейтс: «Мы видим равную ценность в жизни всех.«Ценить все жизни одинаково для многих противоречит интуиции. В конце концов, он приравнивает святых к грешникам, лауреатов Нобелевской премии — к бездомным героиновым наркоманам, изобретателя спасительной вакцины — к массовому убийце.
Некоторые придерживаются философской точки зрения, согласно которой человеческая жизнь бесценна. Люди, придерживающиеся этой позиции, приходят к выводу, что вопрос о том, сколько стоит человеческая жизнь, бессмыслен или не имеет ответа. Какой бы интеллектуально удовлетворительной она ни была, эта перспектива игнорирует тот факт, что человеческая жизнь постоянно монетизируется и что, следовательно, это должно происходить на справедливой основе.
Ценники постоянно ставятся на нашу жизнь. Если мы заботимся о справедливости, нам необходимо убедиться, что научная информация, лежащая в основе этих оценок, не переоценена, и чтобы справедливость всегда учитывалась при проведении анализа затрат и выгод.
Говард Стивен Фридман
В моей книге «Высшая цена: ценность, которую мы придаем жизни» я использую прагматический подход, сосредоточивая внимание на реальных методах оценки жизни, а также на последствиях и ограничениях этих методов.Цены зависят от того, кто проводит оценку, методов, которые они используют, цели оценки и, довольно часто, от того, чья жизнь оценивается.
Многие выдающиеся экономисты взялись за непростую задачу — поставить цену на жизнь. Эти экономисты рассматривают это как необходимое упражнение для получения ключевых исходных данных для анализа затрат и выгод. Эта попытка монетизировать жизнь бросает вызов тем, кто считает, что жизнь бесценна и не может быть оценена. Экономисты должны делать предположения, и хотя математика, лежащая в основе их оценок, иногда может быть сложной, ключевые допущения, заложенные в эти оценки, просты и, к сожалению, полны ограничений и часто недостатков.
Методы, основанные на опросах, которые ставят гипотетические вопросы, не имеющие реальной основы, всегда будут давать сомнительные результаты. Например, опрос людей о том, сколько денег им нужно будет заплатить, чтобы согласиться с увеличением на 1% шансов умереть от рака легких, приведет к широкому диапазону ответов.
Тот факт, что эти опросы проводятся для нерепрезентативной выборки населения, добавляет больше проблем. Дополнительный этап исключения ответов, не укладывающихся в рамки того, что было заранее определено как приемлемое, усугубляет эти недостатки.Ясно, что эти методы вызывают большие подозрения как теоретически, так и практически. Но они существуют и используются для разработки ключевых факторов, влияющих на принятие решений в нашей жизни. В отличие от философских дебатов, эти методы и их результаты можно легко изучить и статистически скорректировать для получения других, потенциально более справедливых результатов.
Чтобы уменьшить количество проблем, связанных с этими опросами, смещения выборки следует скорректировать, чтобы отразить более широкую популяцию, не следует налагать ограничения на ответы, и следует использовать чрезвычайно большое значение для представления мнения тех, кто считает ценность жизни бесценно.
Методы, основанные на решениях людей в реальном мире, по-видимому, имеют более прочную основу для отражения того, как общество на самом деле ценит жизнь, однако эти методы также имеют серьезные теоретические и практические проблемы. Они изучают, насколько больше кому-то нужно платить, чтобы выполнять рискованную работу, или сколько человек готов потратить на меры безопасности, снижающие риски его смерти. Эти методы предполагают, что люди осознают последствия своих решений и что у них есть другие варианты.Предполагаемая ценность статистической жизни необъективна, потому что испытуемым часто не хватает вариантов, рычагов, необходимых для ведения переговоров, или знания связанных с этим рисков.
При всех этих ограничениях в способах оценки ценности жизни у нас остается ограниченное количество вариантов выбора. Ценники постоянно ставятся на нашу жизнь. Если мы заботимся о справедливости, нам необходимо убедиться, что научная информация, лежащая в основе этих оценок, не переоценена, и чтобы справедливость всегда учитывалась при проведении анализа затрат и выгод.
Мы должны настаивать на том, что любая цена, используемая для оценки жизни, достаточно высока, чтобы в достаточной мере защитить человеческую жизнь. Мы должны настаивать на устранении несправедливого разрыва в оплате труда, такого как расовый и гендерный разрыв в оплате труда, поскольку они влияют на оценку жизни. Мы должны настаивать на том, что, когда доход используется для оценки жизни, необходимо принимать меры для обеспечения защиты жизни самых бедных, пенсионеров, безработных и тех, кто добровольно посвящает свое время, и чтобы они не оставались зависимыми от прихотей правительств и организаций. , и корпорации.
Не должно существовать ситуации, когда суд определяет, что чья-то смерть не влечет за собой возмещения ущерба, поскольку его смерть «сэкономила деньги». Не должно существовать ситуации, когда смерть одного миллиардера стоит дороже, чем смерть сотни людей, заработавших гораздо меньше. Не должно существовать ситуации, когда компания без необходимости рискует жизнями людей, чтобы сэкономить несколько долларов. Не должно существовать ситуации, когда неравная оценка человеческой жизни ведет к отказу в основных правах человека.
Все жизни драгоценны, но они не бесценны.Скорее всего, они все время устанавливаются по цене. Часто ценники нечестные. Мы должны гарантировать, что, когда оцениваются жизни, они оцениваются справедливо, чтобы права человека и человеческие жизни всегда были защищены.
Адаптированный отрывок из книги Говарда Стивена Фридмана «Максимальная цена: ценность, которую мы придаем жизни» (University of California Press, 5 мая 2020 г.).
Сколько на самом деле стоит человеческая жизнь?
Родственники человека, убитого на работе, скажем, могут получить в качестве компенсации сумму денег, которую этот человек, вероятно, заработал бы за всю жизнь.Конечно, это совершенно несправедливо — почему семья шахтера, убитого в пещере, должна иметь право на меньшую компенсацию, чем семья парня, который работает в шахте? Согласно любым морально обоснованным рассуждениям, размер зарплаты не означает, что одна жизнь стоит меньше другой.
«В некоторых ранних работах было указано, что мы не оцениваем индивидуальную жизнь в долларовом эквиваленте. Например, если девушка падает в колодец, мы не говорим: «Извините, это будет стоить 10 миллионов долларов, чтобы спуститься туда и забрать вас, а вы не стоите 10 миллионов долларов, так что удачи» », Банцаф говорит мне.«Мы просто так не делаем». Как говорит Банцаф, экономисты того времени пытались провести различие, с точки зрения выгод и затрат, между выбором частного потребления, сделанным отдельными людьми, и политическим выбором, охватывающим население, сделанным, например, правительствами.
Бывший пилот ВВС США, ставший кандидатом наук по имени Джек Карлсон, нашел начало выхода. В своей диссертации он попытался поставить цену не на жизнь, а на человека, спасая или не спасая жизни. Карлсон писал, что ВВС США обучали пилотов тому, как катапультироваться из поврежденного самолета, а не пытаться его посадить.Катапультирование спасет пилота, а посадка может спасти (дорогой) самолет.
Карлсон сравнил спасение и посадку и обнаружил, что переломный момент неявно оценил спасение жизни пилота в 270 000 долларов. В другом случае Карлсон отметил, что проектирование, строительство и обслуживание катапультируемых капсул для экипажа бомбардировщика B-58 обойдется в 80 миллионов долларов и спасет от одной до трех жизней в год. Сделав неявное явное: посчитав, ВВС США установили «денежную оценку жизни пилотов» в пределах 1 доллара.17 миллионов и 9 миллионов долларов.
Научный руководитель Карлсона, бывший экономист RAND по имени Томас Шеллинг, воплотил идеи своего студента в те рамки, которые используются до сих пор. В 2005 году Шеллинг получил Нобелевскую премию за свою работу по игровой теории конфликта, особенно ядерной войны, но еще в 1968 году, когда он был профессором Гарварда, он написал главу в книге с блестящим названием Проблемы анализа государственных расходов. № под названием «Спасаемая вами жизнь может быть вашей собственной».
Это странно философское произведение, в некотором роде причудливое и элегическое. «Это коварная тема, и я должен выбрать не описательное название, чтобы избежать первоначального недоразумения», — начинает Шеллинг. «Я буду обсуждать не ценность человеческой жизни, а« спасение жизни », предотвращение смерти». Шеллинг пытался выйти из-под морального бремени придания жизни денежной ценности, и после 35 страниц извиваний он определяет рычаг, который сдвинет массу. Он говорит, что нельзя ценить жизнь, но можно узнать, сколько денег люди готовы принять, чтобы рискнуть своими собственными.
Возьмите программу по спасению жизней большой известной группы населения с хорошо понимаемым, но небольшим риском, а затем спросите: «Хорошо, а сколько это стоит?» Вы можете выяснить это с помощью опросов или поведения потребителей — «выявленных предпочтений», как это называют экономисты. Возьмите то, что люди будут тратить индивидуально, чтобы избежать незначительного риска, и умножьте это на вероятность того, что этот риск осуществится, и на общее количество людей, на которых он может повлиять. Это оно.
Шеллинг назвал это ценностью статистической жизни.
Преимущество такого подхода в том, что он позволяет избежать морально сомнительного признания того, что смерть является частью затрат на ведение бизнеса. Как и в случае страхования, идея Шеллинга распространяет известный риск на большую часть населения, размывая вопрос о конкретной ответственности или вине, чтобы каждый имел свою долю.
Стоимость человеческой жизни, по статистике
Когда законодательные и регулирующие органы принимают новые правила, они должны взвешивать выгоды и затраты. Им приходится отвечать на, казалось бы, банальные вопросы, например: все ли зажигалки должны быть защищенными от детей? Должна ли быть более подробная маркировка пищевых продуктов? Должны ли авиакомпании иметь при себе аварийно-спасательное оборудование на случай непреднамеренной посадки на воду? Должны ли автомобили и фабрики сокращать выбросы углерода? Правительственные чиновники должны обозначить достоинства и недостатки этих вопросов.
Звучит как технический, но в основе всех этих вопросов лежит далеко не чисто технический вопрос. На самом деле это глубоко этический вопрос. Как оценить ценность человеческой жизни с финансовой точки зрения?
Только тогда можно будет действительно ответить на вопрос о рентабельности относительно того, сколько денег мы должны быть готовы потратить, чтобы спасти человека от смерти. И только тогда можно будет ответить на еще более сложный и волнующий вопрос о том, насколько важно то, что жизнь будет спасена.
Каждый день регулирующие органы отвечают на такие, казалось бы, безответные философские вопросы, а в Соединенных Штатах и во все большем числе других стран они делают это способами, которые легко понимают бюджетные чиновники: они придумывают числа. Сегодня Управление по управлению и бюджету США оценивает ценность человеческой жизни в диапазоне от 7 до 9 миллионов долларов.
Почему именно эти числа, а не, скажем, 42 ? Важнейшая часть ответа состоит в том, что умные экономисты оценивают ценность человеческой жизни, основываясь на выборе, который мы делаем в отношении рискованного поведения: курение сигарет, вождение автомобиля, употребление недоваренного мяса или работа на рискованной работе.
Как отмечал веков назад Адам Смит , заработная плата людей отражает компромисс между «легкостью или трудностями, чистотой или грязью, благородством или бесчестием работы». Помимо прародителя современной экономики, было проведено более сотни исследований, в которых пытались определить ценность человеческой жизни на основе той ценности, которую мы придаем своей жизни в частных решениях.
Один из способов рассчитать ценность человеческой жизни — это посмотреть, сколько денег работник зарабатывает за выполнение рискованной работы.Предположим, что работа на угольной шахте платит на 10 000 долларов в год больше, чем работа за более безопасным столом, и что у шахтеров на 1% больше шансов умереть на работе.
Некоторые экономисты пришли бы к выводу, что этот компромисс предполагает, что люди оценивают человеческую жизнь в 1 миллион долларов. Они предполагают, что возросшая стоимость работы угольщиком (которая, в среднем, составляет 1 миллион долларов, умноженный на 1%, или 10 000 долларов), отражается на увеличении заработной платы.
Другой метод основан на нашем поведении. Сколько мы будем платить за такие устройства безопасности, как велосипедные шлемы или антиблокировочные тормоза? Когда у нас есть выбор ехать быстрее, даже с повышенным риском смерти, насколько быстрее мы едем?
В 1987 году, когда U.Правительство Южной Америки разрешило штатам поднять ограничение скорости с 55 до 65 миль в час, во многих штатах это было сделано, и водители экономили время, проезжая в среднем на две мили в час быстрее.
Однако уровень смертности вырос примерно на треть. В целом люди в Соединенных Штатах сэкономили около 125 000 часов вождения на каждую потерянную жизнь. При средней заработной плате компромисс между экономией времени и повышенным риском смертельного исхода предполагал, что лица, принимающие решения в штате, оценивали человеческую жизнь примерно в 1 доллар.5 миллионов.
Сегодня Великобритания рассматривает возможность увеличения максимальной скорости на своих автомагистралях с 70 до 80 миль в час. Это изменение привело бы к большему количеству смертей и, тем самым, осветило бы вопрос о том, сколько регулирующие органы думают, что сейчас человеческая жизнь стоит.
Все эти исследования имеют различные проблемы и предубеждения. И использование их для расчета конкретной ценности индивидуальной жизни весьма спорно. Это обобщения.
Существует множество вопросов: например, должны ли мы предполагать, что жизнь неизлечимо больных пожилых людей имеет такую же ценность, как жизнь здоровых малышей? Следует ли нам просить медицинских экспертов скорректировать нашу оценку ценности жизни, исходя из ее качества или вероятности смерти?
Идеальной методологии не существует, но с годами исследователи пришли к единому мнению, что 1 доллар.5 миллионов — это слишком мало. Кип Вискузи, профессор Университета Вандербильта, и другие видные экономисты убедили регулирующие органы в Соединенных Штатах увеличить свои предполагаемые значения — и они это сделали.
По состоянию на 2011 год Агентство по охране окружающей среды установило ценность человеческой жизни в 9,1 миллиона долларов . Между тем, Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов оценило его в 7,9 миллиона долларов, а министерство транспорта — около 6 миллионов долларов. Любой из этих ответов правильный?
Вопрос становится еще сложнее.Даже если мы предположим, что человеческая жизнь сегодня стоит от 7 до 9 миллионов долларов, сколько должна стоить жизнь в будущем? Если политический выбор подвергает риску будущие поколения, как нам действовать дальше?
Если человеческая жизнь стоит 8 миллионов долларов, сколько мы должны заплатить сегодня, чтобы предотвратить событие, которое приведет к потере десяти миллиардов человеческих жизней за 500 лет? Если мы используем ставку дисконтирования 7%, эта цифра шокирующе мала: 162,63 доллара. Если мы используем низкую ставку дисконтирования, число будет настолько большим, что у него будет слишком много нулей, чтобы поместиться на этой странице.
Примечание редактора: эта статья адаптирована из книги Wait: The Art and Science of Delay (PublicAffairs) Фрэнка Партного. Опубликовано по договоренности с PublicAffairs. Авторские права © 2012 Фрэнк Партной.
Ценность человеческой жизни: 129 000 долларов
Брук Фасани / КорбисТеоретически год человеческой жизни бесценен. На самом деле это стоит 50 000 долларов.
Это международный стандарт, который используют большинство частных и государственных планов медицинского страхования во всем мире, чтобы определить, покрывать ли новую медицинскую процедуру.Проще говоря, страховые компании рассчитывают, что для того, чтобы лечение оправдывало его затраты, оно должно гарантировать один год «качественной жизни» за 50 000 долларов или меньше. Новое исследование, однако, утверждает, что эта цифра слишком мала.
Экономисты Стэнфордского университета продемонстрировали, что среднее значение года качественной человеческой жизни на самом деле ближе к отметке 129 000 долларов. Чтобы получить это число, Стефанос Зениос и его коллеги из Стэнфордской высшей школы бизнеса использовали диализ почек в качестве ориентира. Ежегодно диализ спасает жизни сотен тысяч американцев, которые в противном случае умерли бы от почечной недостаточности в ожидании трансплантации органов.Это также единственная процедура, которую Medicare безоговорочно покрывает с 1972 года, несмотря на быстрые и иногда дорогостоящие нововведения в ее администрировании. Чтобы подсчитать рентабельность таких инноваций, Зениос и его коллеги провели компьютерный анализ более полумиллиона пациентов, перенесших диализ, суммируя затраты и сравнивая эти данные с результатами лечения. Учитывая как инфляцию, так и новые технологии в диализе, они достигли отметки 129 000 долларов в качестве более подходящего порога для принятия решения о покрытии.«Это означает, что если Medicare заплатит дополнительно 129 000 долларов за лечение группы пациентов, в среднем члены группы получат еще один год жизни с поправкой на качество», — говорит Зениос. Основываясь на опросах пациентов, один год «качества жизни» определяется как примерно два года жизни на диализе.
ВыводыZenios были сделаны на фоне растущих споров о том, следует ли Medicare, государственному плану медицинского страхования США для пожилых людей, использовать анализ экономической эффективности при определении охвата процедур. Почти все другие промышленно развитые страны, включая Канаду, Великобританию и Нидерланды, рационализируют медицинское обслуживание, исходя из экономической эффективности и порогового значения в 50 000 долларов.Medicare, с другой стороны, решает, платить ли за новую технологию, в зависимости от того, является ли лечение «необходимым и целесообразным с медицинской точки зрения». Но по мере того, как расходы на здравоохранение растут, а программы льгот становятся финансово ограниченными — по крайней мере, одна часть Medicare теперь, как ожидается, обанкротится к 2019 году — все больше и больше ученых призывают к пересмотру этого подхода и к тому, чтобы стоимость стала фактором. Такой шаг будет означать, что «если дополнительные затраты на новую технологию превысят пороговое значение», — говорит Зениос, — то рекомендация будет заключаться в том, чтобы Medicare не покрывала эту новую технологию.«
Называть жизнь пациентов Medicare в долларах может показаться глупым, но такая оценка является обычным делом в повседневной жизни американцев. Возьмем, к примеру, пособие по случаю смерти в размере 500 000 долларов, которое правительство выплачивает семьям в случае гибели солдата в Ираке или Афганистане. Или расчеты затрат, которые производят коммерческие страховые компании, чтобы определить, сколько страхового покрытия они предоставят клиентам. На самом деле, по крайней мере, некоторые американцы, кажется, спокойно относятся к тому, что деньги играют заметную роль в принятии решений в области здравоохранения.В опросе жителей Нью-Йорка 2007 года 75% участников чувствовали себя «отчасти» или «очень» комфортно, позволяя расходам информировать решения о лечении в рамках программы Medicare, как только они поняли, как работает система. «Американцы понимают и готовы решать проблемы, возникающие при установлении приоритетов и ограничений для своих государственных программ», — написала прошлой осенью вместе с коллегами в журнале Марта Голд, профессор Медицинской школы городского университета Нью-Йорка, проводившая исследование. По делам здравоохранения.
Исследователи из Стэнфорда предупреждают, что если Medicare полностью перейдет на модель анализа затрат и выгод, слишком многим пациентам может быть отказано в жизненно важном лечении.
