Дедукция это в философии это: Дедукция — Гуманитарный портал

словарные статьи. «Дедукция» (Ю. А. Гастев)

«Дедукция»

Ю. А. Гастев

Дедукция (от лат. deductio — выведение) — переход от общего к частному; в более специальном смысле термин «дедукция» обозначает процесс логического вывода, т. е. перехода по тем или иным правилам логики от некоторых данных предложений — посылок к их следствиям (заключениям), причем в некотором смысле следствия всегда можно характеризовать как «частные случаи» («примеры») общих посылок. Термин «дедукция» употребляется и для обозначения конкретных выводов следствий из посылок (т. е. как синоним термина «вывод» в одном из его значений), и — чаще — как родовое наименование общей теории построений правильных выводов (умозаключений). В соответствии с этим последним словоупотреблением, науки, предложения которых получаются (хотя бы преимущественно) как следствия некоторых общих «базисных законов» (принципов, постулатов, аксиом и т.п.), принято называть дедуктивными (математика, теоретическая механика, некоторые разделы физики и др.

), а аксиоматический метод, посредством которого производятся выводы этих частных предложений, часто называют аксиоматико-дедуктивным.

Изучение дедукции составляет главную задачу логики; иногда логику — во всяком случае логику формальную — даже определяют как «теорию дедукции», хотя логика далеко не единственная наука, изучающая методы дедукции: психология изучает реализацию дедукцию в процессе реального индивидуального мышления и его формирования, а гносеология (теория познания) — как один из основных (наряду с другими, в частности различными формами индукции) методов научного познания мира.

Хотя сам термин «дедукция» впервые употреблен, по-видимому, Боэцием, понятие дедукции — как доказательство какого-либо предложения посредством силлогизма — фигурирует уже у Аристотеля («Первая Аналитика»). В философии и логике средних веков и нового времени имели место значительные расхождения во взглядах на роль дедукции в ряду др. методов познания. Так, Р. Декарт противопоставлял дедукции интуицию, посредством которой, по его мнению, человеческий разум «непосредственно усматривает» истину, в то время как дедукция доставляет разуму лишь «опосредованное» (полученное путем рассуждения) знание.

(Провозглашенный Декартом примат интуиции над дедукцией возродился гораздо позже и в значительно измененных и развитых формах в концепциях так называемого интуиционизма.) Ф. Бэкон, а позднее др. английские логики-«индуктивисты»(У. Уэвелл, Дж. С. Милль, А. Бэн и др.), справедливо отмечая, что в заключении, полученном посредством дедукции, не содержится (если выражаться на современном языке) никакой «информации», которая не содержалась бы (пусть неявно) в посылках, считали на этом основании дедукцию «второстепенным» методом, в то время как подлинное знание, по их мнению, дает только индукция. Наконец, представители направления, идущего в первую очередь от немецкой философии (X. Вольф, Г. В. Лейбниц), также, исходя по сути дела из того, что дедукция не дает «новых» фактов, именно на этом основании приходили к прямо противоположному выводу: полученные путем дедукции знания являются «истинными во всех возможных мирах» (или, как говорил позже И. Кант, «аналитически истинными»), чем и определяется их «непреходящая» ценность [в отличие от полученных индуктивным обобщением данных наблюдения и опыта «фактических» («синтетических») истин, верных, так сказать, «лишь в силу стечения обстоятельств»].

С современной точки зрения вопрос о взаимных «преимуществах» дедукции или индукции в значительной мере утратил смысл. Уже Ф. Энгельс писал, что «индукция и дедукция связаны между собой столь же необходимым образом, как синтез и анализ. Вместо того чтобы односторонне превозносить одну из них до небес за счет другой, надо стараться применять каждую из них на своем месте, а этого можно добиться лишь в том случае, если не упускать из виду их связь между собой, их взаимное дополнение друг друга». Однако и независимо от отмечаемой здесь диалектической взаимосвязи дедукции и индукции и их применений изучение принципов дедукции имеет громадное самостоятельное значение. Именно исследование этих принципов как таковых и составило по существу основное содержание всей формальной логики — от Аристотеля до наших дней. Более того, в настоящее время все активнее ведутся работы по созданию различных систем «индуктивной логики», причем (такова диалектика этих на первый взгляд полярных понятий) своего рода идеалом здесь представляется создание «дедуктивноподобных» систем, т.

е. совокупностей таких правил, следуя которым можно было бы получать заключения, имеющие если не 100%-ную достоверность (как знания, полученные путем дедукции), то хотя бы достаточно большую «степень правдоподобия», или «вероятность».

Что же касается формальной логики в более узком смысле этого термина, то как к самой по себе системе логических правил, так и к любым их применениям в любой области в полной мере относится положение о том, что все, что заключено в любой полученной посредством дедуктивного умозаключения «аналитической (или «логической») истине», содержится уже в посылках, из которых она выведена: каждое применение правила в том и состоит, что общее положение относится (применяется, прилагается) к некоторой конкретной («частной») ситуации. Некоторые правила логического вывода подпадают под такую характеристику и совсем явным образом; например, различные модификации так называемого правила подстановки гласят, что свойство доказуемости (или выводимости из данной системы посылок) сохраняется при любой замене элементов произвольной формулы данной формальной теории «конкретными» выражениями «того же вида».

То же относится к распространенному способу задания аксиоматических систем посредством так называемых схем аксиом, т. е. выражений, обращающихся в «конкретные» аксиомы после подстановки вместо входящих в них «родовых» обозначений конкретных формул данной теории.

Но какой бы конкретный вид ни имело данное правило, любое его применение всегда носит характер дедукции. «Непреложность», обязательность, «формальность» правил логики, не ведающая никаких исключений, таит в себе богатейшие возможности автоматизации самого процесса логического вывода с использованием ЭВМ.

Под дедукцией часто понимают и сам процесс логического следования. Это обусловливает тесную связь (а иногда даже отождествление) понятия дедукции с понятиями вывода и следствия, находящую свое отражение и в логической терминологии; так, «теоремой о дедукции» принято называть одно из важных соотношений между логической связкой импликации (формализующей словесный оборот «Если…, то… ») и отношением логического следования (выводимости): если из посылки А выводится следствие В, то импликация А É В («Если

А. .., то В…») доказуема (т. е. выводима уже без всяких посылок, из одних только аксиом). (Теорема о дедукции, справедливая при некоторых достаточно общих условиях для всех «полноценных» логических систем, в некоторых случаях просто постулируется для них в качестве исходного правила.) Аналогичный характер носят и другие связанные с понятием дедукции логические термины; так, дедуктивно эквивалентными называются предложения, выводимые друг из друга; дедуктивная полнота системы (относительно какого-либо свойства) состоит в том, что все выражения данной системы, обладающие этим свойством (например, истинностьюпри некоторой интерпретации), доказуемы в ней.

Свойства дедукции — это по сути дела свойства отношения выводимости. Поэтому и раскрывались они преимущественно в ходе построения конкретных логических (и логико-математических) формальных систем (исчислений) и общей теории таких систем (так называемой теории доказательства). Большой вклад в это изучениевнесли: создатель формальной логики Аристотель и др. античные ученые; выдвинувший идею формального логического исчисления (и справедливо считающийся провозвестником математической логики) Г. В. Лейбниц; создатели первых алгебрологических систем Дж. Буль, У. Джевонс, П. С. Порецкий, Ч. Пирс; создатели первых логико-математических аксиоматических систем Дж. Пеано, Г. Фреге, Б. Рассел; наконец, идущая от дедукции Гильберта школа современных исследователей (К. Гедель, А. Черч, Ж. Эрбран и др.), включая создателей теории дедукции в виде так называемых исчислений естественного вывода (или «натуральной дедукции») немецкого логика Г. Генцена, польского логика С. Яськовского и нидерландского логика Э. Бета. Теория дедукции активно разрабатывается и в настоящее время (П. С. Новиков, А. А. Марков, Н. А. Шанин, А. С. Есенин-Вольпин и др.).

Литература:

1. Аристотель, Аналитики первая и вторая, пер. с греч., М., 1952;
2. Декарт P., Правила для руководства ума, пер. с. лат., М. — Л., 1936;
3. Декарт P., Рассуждение о методе, М. , 1953;
4. Лейбниц Г. В., Новые опыты о человеческом разуме М. — Л., 1936;
5. Тарский А., Введение в логику и методологию дедуктивных наук, пер. с англ., М., 1948;
6. Асмус В. Ф., Учение логики о доказательстве и опровержении, М., 1954.

интуиция и дедукция – тема научной статьи по философии, этике, религиоведению читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка

Коломейцев А.Е.

к.филос.н., доцент МИОО

ТЕХНОЛОГИИ РАЗВИТИЯ ЛИЧНОСТНОГО ИНТЕЛЛЕКТА: ИНТУИЦИЯ И

ДЕДУКЦИЯ

Ключевые слова: познание, истина, интуиция, дедукция, интеллект.

Keywords: cognition, truth, intuition, deduction, intellect.

Бог как творец порядка выступает и его хранителем. Мысленных миров — много, а физический мир — один. Природа у нас одна — и как «не-мой» объект исследования, и как субъект совместной жизни «с-нами». Главное здесь -пиратами не быть и самим сохранять то, что для нас бог хранил. Воля в природе задана как масса — мера сопротивления силе, а также как энергия — мера воздействия силой. Чистая угроза. Воля же «моего-я» сама в настоящем есть сила -сила воздействия и сила противодействия, сила нападения (и натиска) и сила отражения (и защиты). Природа не любит войн, а всякая борьба с ней — это вообще наша агония. По определению: agonia — гр. = рус. — борьба. Тайны природы — это загадки бога: она у него — их хранительница. Любить ее надо. Прямодушно и чистосердечно. Veritas. Природа любит ласку. По Декарту — играючи. По Огюсту Конту — нежно. Выведать тайны у нее можно играючи и ласково, в сбережении и нежности. Через ее откровения. Богиня. Она есть «мы» как одна из сторон и как наша противоположность. По определению Гегеля и по отношению ко мне — она есть иное.

«Иначе», например, «говоря»: но смысл ведь — тот же. Природа во мне — это «я», а я в природе — это «оно». Существо. Онтология — это учение о нас с ней — в союзе, в сотрудничестве, в содружестве: без объекта — нет субъекта, но верно — ведь и наоборот. Обратная противоположность. Мы с ней как талер, и нас можно положить в карман. За пазуху — поближе к богу. Истина наша -в ее правде. Vera. Истина вообще — ведь в правде: In vera veritas. Постижение человеком истины есть его испытание: если тайны природы под замком, то он должен найти ключ, а если доступ к истинам природы зашифрован, то нужно разыскать код. Но Декарт не признает «богинь» и не стремится к их «образам», а прямо обращается к божественной природе ума и его «понятиям». Не в случайных угадываниях и беспорядочных поисках находится истина, а она обретается из познания себя при обязательном условии сохранения в себе образа и подобия божиего. А главным принципом бога в созданном им мире является принцип его сохранения. Первое — сохранение действия законов в неизменном виде как их инвариантность относительно пространства и времени (действие законов всегда и везде — одинаково), а уж далее — наличие естественнонаучных законов сохранения в их разнообразии. «Иными словами, — поясняет Декарт, — действуя всегда одинаково, Бог, следовательно, производит в субстанции всегда одно и то же действие, хотя в этом действии акцидентально и оказывается большое разнообразие»1. Божественный принцип сохранения — это задача удержания плоского или ламинарного течения времени при наличии волны или фронта его настоящего.

Как известно, существуют вещи материальные и телесные, а также существуют вещи идеальные и духовные, но каждая из них есть «вещь» как сказывание. В формальной логике невыразимыми словами «вещами» не занимаются. Иное дело — математика. Математика как наука есть божественная грамматика. Молчаливая внутри. Изучая математику, мы научаемся не говорить, а мыслить по образу и подобию божиему. Здесь мысль находится не в «образе» слова, а в образе «действия». Понимание есть формула созерцательного усвоения, а математическая интуиция, по Декарту, есть выражение этого понимания в интегральном действии — схватывании ситуации и ее оценке, в смысле пригодности для последующих шагов ума в дедуктивном движении мысли. Ум — в состоянии понимания или вооруженный пониманием и заряженный на дело — Декарт называет интеллектом. Нагруженный обязанностями ум. Интеллект есть разум в деле — как теоретического освоения действительности, так и практического воплощения себя в действительности. Если человек ничего не делает, а лишь понимает и переживает как футбольный болельщик или театральный зритель, значит, у него нет интеллекта. А если что-то при этом и есть, то это — абстрактная возможность, а не реальная способность. Интеллект есть ум в целевом действии. Интеллектуальные технологии — это идеальные средства теоретического и практического сохранения и приумножения человеческой жизни — телесной и духовной. Поэтому во главу угла своего воображаемого мира Декарт ставит божественный принцип сохранения материи, а экспансию жизни человечества относит к его духовному богатству. Телесной массы не должно быть слишком много. Божественный закон сохранения — закон сохранения самих законов — суть его мировой конституции. Переделывать надо себя, а не мировой порядок.

Жизнь материи — в ее движении. «В мире нет неподвижных точек»2. Мы их придумываем. Движение вещей и изменение вещей есть действие и результат действия, а как таковое, действие суть «исчисляемое». Нарицание и очис-ление являют суть параметризации любого физического процесса для его научного исследования. Нужна размерность:

1 Декарт Р. Сочинения: В 2-х т. — Т. 1. — М., 1989. — С. 200.

2

величина чего-нибудь в каком-нибудь измерении. Первичным принципом измерения является точка отсчета. Для любого «я» это — «настоящее» — как «нуль» времени. Божественный исход — это начало мира и его конец. Мир — это ведь -состояние. Никто не живет бесконечно. Но материя — это не кто, а что — и ничто не может запретить ее движение -упорядоченное и закономерное (с царем — в голове) или спонтанное и хаотическое (без царя — в голове). Рене Декарт постоянно помнит о реальном мире, где его давно уже ждут родные инквизиторы — с распростертыми объятиями, поэтому, упреждая ситуацию и уклоняясь от встречи с братьями по партии, он оправдательно пишет о своем фантастическом мире — адресуясь к ним: «Однако из всего этого я не хотел заключать, что этот (наш реальный) мир создан в таком виде, как я предположил, ибо гораздо более правдоподобно, что с самого его начала бог создал его таким, каким он должен быть. Но достоверно — и это мнение общепринято среди богословов, — что действие, при помощи которого он его теперь сохраняет, является таким же, как то, посредством которого он его создал; так что, если бы бог вначале не дал миру никакой другой формы, кроме хаоса, но, установив законы природы, предоставил ее своему течению, чтобы она действовала обычным образом, можно думать, без ущерба для чуда сотворения мира, что уже в силу только этого все чисто материальные вещи могли бы со временем стать такими, какими мы их видим в настоящее время. Природу их гораздо легче познать, видя их постепенное возникновение, чем рассматривая их как совершенно готовые»1. Для нас здесь очень важно, что сохранение порядка и мира есть работа и действие. В соотношении «разума» и «веры» суть данной ситуации такова, что религиозные миры иезуитов и математические миры рационалистов являлись равно метафизическими — «над» — сверхчувственными и сверхъестественными. Возникает конкурентная база для осмысления потусторонних и трансцендентных миров и их связи с посюсторонним миром. Что есть объективное и независимое от меня «во-мне», чему я подчиняюсь эминентным образом: добровольно и в силу осознания превосходства? И как я могу «это» понять? Рационалисты картезианского толка догадывались, что шансов выиграть у них больше, чем у их оппонентов, и как показала история, они оказались правы, поскольку доказательством в истории является ее демонстрация. Победителей не судят. Воображаемый мир Декарта является математически размещенным и мысленно данным — величинным (количественным) и образным (качественным). Мнимый мир. Мнимые величины. Числа и фигуры. Если нечто недоказуемо и неопровержимо — то оно мнительно. Мнить это значит — думать «про-себя» — без выраженности в словах или символах, знаках или действиях. Через переживание. Мнительность — это духовная чуткость субъективного восприятия и воздействия. Например, это может быть подозрением, реализующим себя в прозрении. Воля ведь тоже стремится к своим открытиям. Что интеллект — думает, то воля — мнит. Ей же тоже думать хочется: по-моему — по-своему. В небесах неопределенного воображения. Под музыку Вивальди как образец программной музыки. Для настроя ума и умонастроения. В сфере же интеллекта «мнительность» — это абдуктивно (индуктивно, аддуктивно) навязанные или навеянные соображения, создающие маняще мнимые или вообще ирреальные конструкты. Во мнящихся мирах есть ясность, но нет отчетливости, есть последовательность, но нет закономерности, есть образы и интуиция, но нет понятий и дедукции — это как бы сюжет и сон, а не чтобы — явь и представление. Абстрактное мышление есть мнящее мышление, как имеющее нечто в виду. Говорят, что это истина, которую ищут ученые. Но если она им известна, то зачем ее искать. Модель мироустройства Рене Декарта являет собой совпадение исторического и логического, т.е. генетическую модель, выразимую словами и образами. Словесный сценарий, имеющий дедуктивную основу. «Если я предположу в придуманном мною мире что-либо неясное, — уточняет он, — то этой неясностью может оказаться какое-нибудь не замеченное мною скрытое противоречие, и, таким образом, я невольно предположу совершенно невозможное. И напротив, поскольку я могу отчетливо представить себе все, что я полагаю в этот придуманный мир, то, хотя бы и не было ничего такого в старом мире, Бог все же может создать это в новом; ибо несомненно, что он может создать все, что мы способны вообразить»2. Так и родилась на свет научная гипотеза.

Если природа есть феномен развития, то бог в природе — это программа этого развития: «куда» и «как», а также «какой ценой» и «с какой целью». Люди, занимающиеся наукой, являются божественными сотрудниками, и каждый ученый должен знать, что оставлять после себя следует не тексты, которые никому не нужны и которые никто не читает, а учеников, которые умеют думать и способны решать теоретически и практически важные задачи. Физические науки имеют дело с пространством, предметность которого дана атомно и телесно, взаимодействие здесь только одновременно, а длительность есть свойство человеческой памяти. Математические науки работают с пространствами, взятыми из нашего воображения, и останавливают время, гуляя по размерностям его замирания и осуществляя взаимодействие длительности и одновременности в моем сознании — в исключении противодействия через организацию совместности — как синтез интуиции и дедукции по пути рационального мышления. «Под интуицией, — пишет Декарт, -я разумею не веру в шаткое свидетельство чувств и не обманчивое суждение беспорядочного воображения, но понятие ясного и внимательного ума, настолько простое и отчетливое, что оно не оставляет никакого сомнения в том, что мы мыслим, или, что одно и то же, прочное понятие ясного и внимательного ума, порождаемое лишь естественным светом разума и благодаря своей простоте более достоверное, чем сама дедукция»3. Интуиция и дедукция суть два момента теоретического мышления, избавляющего нас от опасности впасть в заблуждение и позволяющего нам прийти к познанию вещей, не боясь никаких ошибок. Движение мысли от простого к сложному — это обретение новых, все более конкретных истин. «Согласно рационалистической методологии Декарта, — характеризует ситуацию В.В. Соколов, — оно осуществляется на путях дедукции. В соответствии с «всеобщей математикой» бытие представляет собой совокупность бесчисленных отношений, в сети которых дедукция, отправляясь от абсолютно устойчивых интуиций,

1 Декарт Р. Избранные произведения. — М., 1950. — С. 292.

2 Декарт Р. Сочинения: В 2-х т. — Т. 1. — М., 1989. — С. 199.

3

обнаруживает все менее абсолютное, все более относительное — цепь звеньев, связанных друг с другом определенной зависимостью. Выявление такого рода цепей показывает плодотворность интуитивных истин, их противоположность иррациональным псевдоистинам»1. От интуиции, как знания непосредственного, дедукцию отличает опосредствован-ность в выведении новых истин. Поскольку определяющий признак дедукции составляет ее непрерывность, дедуктивные операции требуют большого искусства и напряжения памяти. Математика есть ручное мышление, которое не терпит неправильности или пробелов. Если в дедуктивной цепи пропущено хотя бы одно звено, вся цепь разрывается и искомый вывод становится сомнительным. Чтобы этого не произошло, в помощь памяти, вынужденной удерживать множество звеньев дедукции, весьма целесообразно время от времени проводить последовательное перечисление всех звеньев дедукции, т.е. производить энумерацию. «Каждое звено дедукции в достоверности не уступает интуиции, но достоверность здесь принадлежит не изолированному звену, а звену, неразрывно связанному с предшествующим и с последующим. Тем самым достоверность каждого звена дедуктивной цепи гарантирует достоверность всех остальных»2. Необходимость соединения интуиции с дедукцией сам Декарт поясняет следующим образом: «Впрочем, может возникнуть сомнение, почему к интуиции мы добавили здесь другой способ познания, заключающийся в дедукции, посредством которой мы постигаем все то, что с необходимостью выводится из некоторых других достоверно известных вещей. Но это нужно было сделать именно так, поскольку очень многие вещи, хотя сами по себе они не являются очевидными, познаются достоверно, если только они выводятся из истинных и известных принципов посредством постоянного и нигде не прерывающегося движения мысли, ясно усматривающей каждую отдельную вещь; точно так же мы узнаем, что последнее звено, какой-либо длинной цепи соединено с первым, хотя мы и не можем обозреть одним взором глаз всех промежуточных звеньев, от которых зависит это соединение, — узнаем, если только мы просмотрели их последовательно и помнили, что каждое из них, от первого до последнего, соединено с соседним. Итак, мы отличаем здесь интуицию ума от достоверной дедукции потому, что в последней обнаруживается движение, или некая последовательность, чего нет в первой, и, далее, потому, что для дедукции не требуется наличной очевидности, как для интуиции, но она, скорее, некоторым образом заимствует свою достоверность у памяти. Вследствие этого можно сказать, что именно те положения, которые непосредственно выводятся из первых принципов, познаются в зависимости от различного их рассмотрения то посредством интуиции, то посредством дедукции, сами же первые

3

принципы — только посредством интуиции, и, напротив, отдаленные следствия — только посредством дедукции» .

Столь детальное описание взаимодействия интуиции и дедукции в процессе познания позволяет Декарту уточнить природу дискурсивного знания, опирающегося при своем получении на определенные основания и правила вывода. Дискурсивное знание является доказательно опосредствованным и показательно демонстративным в противоположность непосредственному знанию как неуловимому схватыванию умом истины сразу и целиком в акте интуиции. Откровение здесь будет высшим типом интуиции. Математическая дискурсия есть непрерывный синтез длительности и одновременности в собственном движении человеческой мысли, объединяющей акты интуиции и дедукции в своем некоторого рода гусеничном ходе к обнаружению (или утверждению) истины как искомой (или поставленной) цели. Для достижения истинного знания, таким образом, следует, по Декарту, «развивать две главные способности нашему ума: его проницательность в отчетливой интуиции отдельных вещей и остроту в искусном выведении одного из другого»4. Определяя интуицию и дедукцию как два основные действия нашего интеллекта в процессе познания, Декарт поясняет их взаимодействие, используя принцип дополнительности, когда «простая дедукция одного положения из другого совершается посредством интуиции»5. Перемещение познающего «я» в своем сознании Декарт видит как трансдукцию естественного света разума или его познавательной способности во времени, моменты которого различны и определены для нас по синтетической конфигурации мыслей и чувств в переживании и понимании текущего момента как смыслового текста, уходящего в виде сплава мыслей и чувств в нашу память как море времени. Помню я ~ ведь то ~ что мню. Время, как известно, все нормальные люди помнят не по забытым календарям или потерянным часам, а по событиям, которые отложились в нашем сознании и укрепились в нашей памяти как пространственный и временной оплот бытия собственного мнения. «Советский Союз — оплот мира и дружбы народов»6. Это же — мнение. А собственная память моего я всегда есть первоемкость моего мышления. Кладовая времени. Интуиция и дедукция, по представлению Декарта, являются действиями ортогональной противоположности, как например «вперед и вверх», и поэтому в своем наложении они технически сизигичны, т. е. не уничтожают, а сочетательно дополняют друг друга, организуя полноту и целостность технологии дискурсивного мышления. У мысли ведь, как и у тела, своя есть жизнь. «Ибо, — как пишет Декарт, — исследуя те функции, какие могли вследствие этого (божественного творения) иметь место в данном теле, я там нашел в точности все то, что может происходить в нас, не сопровождаясь мыслями и, следовательно, без участия души, то есть той отличной от тела части, природа которой, как сказано выше, состоит только в

7

мышлении» .

Различая интуицию, догадку и дедукцию как действия, посредством которых мы составляем свои суждения, которые, в свою очередь, мы и оцениваем как истинные или ложные, вероятные или сомнительные, Декарт касается и формул внушения, по которым «составляют свои суждения о вещах те люди, кои побуждают свой ум к вере во что-

1 Соколов В.В. Философия духа и материи Рене Декарта // Декарт Р. Сочинения: В 2-х т. — Т. 1. — М., 1989. — С. 29.

2 Там же.

3 Декарт Р. Сочинения: В 2-х т. — Т. 1. — М., 1989. — С. 85.

4 Декарт Р. Избранные произведения. — М., 1950. — С. 112.

5 Там же, с. 117.

6 Ожегов С.И. Словарь русского языка. — М., 1972. — С. 414.

7

либо, не имея для этого никаких разумных оснований, определяясь на это либо некоторой высшей силой, либо своей доброй волей, либо склонностью своей фантазии. В первом случае никогда не бывает ошибок, во втором — редко, в третьем — почти всегда. Но первый случай не подлежит здесь рассмотрению, ибо он не входит в область науки»1. И действительно, нам бы с низшими силами разобраться: своими силами — в своей науке. А догадка являет собой один из методов системотехники мышления в деле вскрытия явления для проникновения в его сущность — от оболочки феномена к ядру ноумена — через взломный ракурс, сдвинутый угол, косой срез, посредством целевой оценки ситуации или выборки нужной точки зрения — для интенциональной фокусировки воли в ее хитростях и уловках по организации проницательных и прозорливых действий своего ума. Разум ведь — это умный облик воли в ее движении к цели. Вдуматься, сосредоточиться — найти, взломать — вскрыть, поддеть — одним словом — проявить сообразительность и смекалку. Вот наш девиз. Но сам Декарт думает иначе. Ему не нужны абстрактные задачи ума, а нужен живой интерес воли. Ведь жизнь вообще есть форма существования воли. А когда она еще — и веселая, и здоровая! — тогда вообще и очень даже. Что есть здоровье для тела — то есть истина для духа. Познание любой природы — всегда веселая игра ума и удовольствие здоровой воли. Радость познания — вот он — картезианский девиз. Создание собственного мира мнений -«это единственное, — пишет Декарт, — что уже в молодости привлекало меня к наукам, и всякий раз, когда какая-либо книга сулила в своем заглавии новое открытие, я пытался, прежде чем приступить к ее чтению, узнать, не могу ли я достичь чего-нибудь подобного с помощью своей природной проницательности, и исправно старался не лишать себя этого невинного удовольствия поспешным чтением. Неизменный успех таких попыток, наконец, убедил меня в том, что я приходил к истине не неуверенными и слепыми поисками и скорее благодаря счастливой случайности, нежели умению, как это делают обыкновенно другие, но устанавливал путем длительного опыта верные правила, оказывавшие мне в этих занятиях немалую помощь, правила, которыми я пользовался потом для установления и многих других. Тщательно разработав таким образом весь этот метод, я пришел к убеждению, что с самого начала я пользовался наиболее совершенным методом исследования»2. Догадка здесь, как это видно, не входит в систему рационального мышления Рене Декарта, очевидно, из-за отсутствия правил ею пользования. «Мы составляем суждение путем догадок, — пишет он, — например, тогда, когда из положения, что вода, более удаленная от центра, чем земля, имеет также и более тонкую субстанцию, чем последняя, и что воздух, находящийся выше воды, является более тонким, чем вода, мы делаем заключение: над воздухом нет ничего, кроме эфирного вещества, чрезвычайно чистого и несравненно более тонкого, чем самый воздух, и т. д. Но все суждения, которые мы составляем таким образом, если и не вводят нас в заблуждение, поскольку мы считаем их только вероятными, но никогда не утверждаем, что они являются истинными, то не делают нас и более сведущими»3. Речь здесь идет о гипотетических построениях, использующих принцип аналогии, но в целом автор прав относительно ненадежности догадок в науке, где они играют роль некоего рода смутной интуиции и неотчетливых представлений. «Следовательно, — делает заключение он, — остается только одна дедукция, посредством которой мы можем составлять вещи так, чтобы быть уверенными в их истинности»4. А из всего этого следует то, что изложено теперь достаточно ясно, ранее же было показано смутно и лишь в общих чертах, а именно: «для человека нет иных путей к достоверному познанию истины, кроме отчетливой интуиции и необходимой дедук-ции»5. Интуиция при этом имеет дело с вещами, их отношениями и связями, а также со всеми прочими объектами, «которые интеллект находит исключительно или в самом себе, или в воображении»6. В различении интуиции и дедукции «мы основываемся на том, что предъявляем к интуиции два требования, а именно, рассматриваемые положения должны быть ясными и отчетливыми и постигаться одновременно, а не последовательно одно за другим»7. Дедукция же является не одновременным действием, «но как бы посредством некоторого движения мысли выводит одно положение из другого»8. Это и дает нам право говорить об интуиции и дедукции отдельно, вместе же «эти два действия способствуют друг другу и взаимно дополняют друг друга так, что кажутся слившимися в одно действие благодаря известному движению мысли, которая, внимательно вникая в один объект, одновременно переходит к другому»9. Таким образом, интуиция и дедукция здесь представлены как синтез действий ортогональной противоположности.

1 Декарт Р. Избранные произведения. — М., 1950. — С. 132.

2 Там же, с. 114-115.

3 Там же, с. 132.

4 Там же.

5 Там же, с. 133.

Там же.

7 Там же, с. 118.

8 Там же.

9 Там же.

Белоусов М.А. Соотношение рассудка и чувственности в кантовской дедукции категорий

Форум молодых кантоведов 
(По материалам Международного конгресса, посвященного 280-летию со дня рождения и 200-летию со дня смерти Иммануила Канта). М.: ИФ РАН, 2005.

 

 

Соотношение рассудка и чувственности является одной из самых важных тем кантовской метафизики и в то же время одной из самых запутанных. Как возможно это соотношение — вопрос, который Кант как раз и стремился прояснить в трансцендентальной дедукции категорий. Эта дедукция, которая является центральной проблемой «положительной» части «Критики чистого разума», основана на выявлении способов взаимодействия «формальных» условий созерцания (пространства и времени) с «формами мышления» (категориями). Однако решение вопроса о возможности и способах взаимодействия чувственности и рассудка всегда осложнялось тем, что сам Кант неоднократно подчеркивал глубокую разнородность условий созерцания и условий мышления. Одним из важнейших оснований и исходных пунктов философии Канта было положение о принципиальном различии и несводимости друг к другу рассудка и чувственности.

С другой стороны, именно из этого положения для философии Канта вытекала необходимость решить задачу доказательства нечувственного происхождения категорий, что одновременно значило: показать их необходимое априорное отношение к предметам чувственного созерцания. Но решение этой задачи в то же время предполагало обоснование сущностного единства условий созерцания и условий мышления. Это единство, на обоснование которого была направлена трансцендентальная дедукция категорий, не могло иметь поэтому «внешнего» характера, хотя даже сам Кант в каком-то смысле пытался представить его как таковое, указывая, что категории сами по себе безразличны к формам созерцания. Более того, в конце

 

 

– 20 –

 

«Трансцендентальной аналитики» Кант поместил приложение под названием «Об амфиболии рефлективных понятий, происходящей от смешения эмпирического употребления рассудка с трансцендентальным»[1], где убедительно показал, что отношения в пространстве и времени не могут быть схвачены одним лишь рассудком. Но все же в силу того, что дедукция категорий была направлена на доказательство необходимого отношения их к предметам чувственного созерцания, следовательно, прежде всего созерцания в пространстве и времени, то большая часть аргументов, используемых Кантом в этом доказательстве, должна была показать, что объекты именно в пространстве и времени подчинены чистым рассудочным понятиям. В данной работе мы попытаемся проследить основные моменты связи условий мышления и созерцания в трансцендентальной дедукции категорий и рассмотреть затруднения, которые возникли в этой дедукции в связи с разнородностью чувственных и рассудочных представлений. Для начала рассмотрим общий ход дедукции. Исходным пунктом дедукции во втором издании «Критики чистого разума» является, как известно, понятие чистой апперцепции. Всякой связи многообразного в сознании предшествует, согласно Канту, первоначальное единство (соотношение) «многообразного содержания представлений»[2]. Это соотношение достигается благодаря тому, что всякое различное эмпирическое сознание (восприятие, представление и т.д.) «принадлежит» к одному сознанию. Явления, если они не осознаются, есть, по Канту, ничто. Но все различные «эмпирические сознания» должны «находиться» в едином самосознании, иначе они не могли бы быть объединены. Однако принадлежность многообразия безразличных друг другу «эмпирических сознаний» одному сознанию не возникает просто сама собой, но единство сознания должно постоянно воспроизводиться — в противоположность его расщепленности на многообразные «эмпирические сознания». Всякое эмпирическое сознание по отношению к чистому самосознанию («я») как таковому представляет собой «акциденцию»: чистое самосознание, или «я», может быть полностью обособлено от своих акциденций и сохраняться как простое тождество с собой. «Апперцепирование» самосознания есть именно это непрерывное поддержание тождества «я», «сопровождающее» все отдельные эмпирические сознания (представления). Поэтому лишь благодаря чистой апперцепции может быть дано принадлежащее «я» многообразное. Акт «я мыслю» делает возможным исходное синтетическое единство многообразного, на основе которого возникает всякая связь[3].

 

 

– 21 –

 

Но в то же время всякое единство представлений может быть, как указывает Кант, лишь синтетическим, лишь благодаря синтезу многообразное может «содержаться в одном представлении». Поэтому Кант делает вывод, что всякое осознание некоторого многообразного как чего-то единого (следовательно, и то, что это многообразное принадлежит единому сознанию) возможно лишь благодаря понятиям, которые содержат в себе «чистое синтетическое единство многообразного вообще»[4] и делают возможным синтез. Но многообразное содержания созерцания может быть воспринято лишь благодаря тому, что оно осознается, и поэтому все предметы чувственного созерцания «подчинены категориям как условиям, единственно при котором их многообразие может соединиться в одно сознание»[5]. Единство самосознания делает возможным соотношение различного эмпирического сознания во времени, но самого по себе этого соотношения еще недостаточно: делая возможной всякую связь, оно в то же время само зависит от связи, так как единство в сознании многообразного возникает в результате присоединения одного «эмпирического сознания» к другому, которое в свою очередь возможно лишь на основе категорий.

Кант, таким образом, дедуцирует все чистые рассудочные понятия из чистой апперцепции, т.е. «я» как формы, благодаря которым всякое многообразное превращается в «мое» (осознается). Однако этого еще недостаточно, как указывает сам Кант, для достижения цели дедукции. Требуется еще показать, как синтетическое единство апперцепции, видами которого являются категории, относится к условиям чувственного созерцания. Между категориями, с одной стороны, и пространством и временем как условиями созерцания, с другой, существует глубокое различие, но у них существует и точка пересечения. Это — точка пересечения чистого рассудка и чистой чувственности, т.е. пересечение условий возможности всякого предмета опыта вообще. С этого момента в дедукции категорий начинает постепенно выясняться, что объективная значимость их может быть доказана лишь в отношении «наших» форм чувственного созерцания (пространства и времени), но не относительно любой формы чувственного созерцания.

Похоже, что колеблется и сам Кант, так как в начале § 24 «Трансцендентальной аналитики» он говорит о категориях, что они «относятся посредством одного лишь рассудка к предметам созерцания вообще, при этом неясно, наше ли это созерцание или нет»[6]. Это, однако, никак не значит, что категории сводятся к формам созерцания, но, по-видимому, все же указывает на самостоятельный статус

 

 

– 22 –

 

связывающей их с формами созерцания «способности» — трансцендентального синтеза воображения. Основная функция трансцендентального синтеза воображения проявляется в «построении» временных схем чистых рассудочных понятий, которые для своей полной реализации в качестве схем нуждаются в пространстве; кроме того, весьма немаловажная функция «продуктивного» воображения состоит в построении схем чистых чувственных понятий. Что касается последних, то они, согласно Канту, являются основанием существования эмпирических предметов как так-то и так-то определенных[7]. Так «понятие о собаке означает правило, согласно которому мое воображение может нарисовать четвероногое животное в общем виде, не будучи ограниченным каким-либо единичным частным обликом, данным мне в опыте, или же каким бы то ни было образом in concreto»[8]. Похожим образом обстоит дело с любым другим чистым чувственным понятием и с геометрическими фигурами: понятие о треугольнике, например, по Канту, состоит лишь в представлении об определенном способе сочетания трех линий. Всякий же единичный образ, как он непосредственно схватывается чувствами, является чем-то несущественным, он постоянно уходит и исчезает, сменяется другими, и эти образы образуют лишь совершенно неопределенное множество, в котором не сохраняется ничего тождественного, в силу чего в них нельзя выявить нечто одно определенное, следовательно, никакой предмет. Поэтому существование эмпирических предметов как так-то определенных не может быть созерцаемо непосредственно чувствами, а может быть схвачено лишь способностью воображения, которая соединяет рассудочное представление (правило) с чистой формой созерцания (пространство) в схеме (например, схеме треугольника). Пространственные соотношения не могут быть схвачены одним лишь рассудком, а предполагают, конечно, пространство как чистую форму созерцания, но правило, т.е. тождественное и неизменное в этих соотношениях, может быть усмотрено лишь рассудком. Схема, таким образом, есть, по Канту, «правило определения нашего созерцания сообразно некоторому общему понятию»[9]. При этом способность воображения, которая «созерцает» правило, соединяя чистую чувственность с чистым рассудком, оказывается в то же время чем-то иным по отношению и к чувственности, и к рассудку: при конструировании схем чистых чувственных понятий она как бы «вырезает» их из пространства и «усматривает» правило в самом по себе случайном единичном.

Решающий шаг в прояснении функции «трансцендентального синтеза воображения» и условий возможности изначальной отнесенности синтетического единства апперцепции, расчленяющегося на

 

 

– 23 –

 

категории, к условиям созерцания (времени и пространству), делается Кантом в учении о схематизме чистых рассудочных понятий. В главе о схематизме Кант показывает соотношение трансцендентальной апперцепции и времени, «подставляя» под классы категорий соответствующие им временные схемы, и это дает ему возможность сделать вывод, что отношения во времени между «представлениями», т.е. безразличным друг к другу многообразием эмпирического сознания, лишь тогда могут быть осознаны («содержаться в одном представлении»), если они подчинены категориям. Время, по Канту, является формой «внутреннего чувства», поэтому ему подчинено многообразие «внутреннего созерцания», всякое эмпирическое сознание: они даны «во времени». Поэтому при осуществляемом трансцендентальным синтезом воображения «пересечении» времени как чистого созерцания с категориями как «функциями апперцепции» возникают «априорные определения времени», позволяющие «субъекту» осознавать данное во времени многообразие представлений как «содержащееся в одном представлении», т.е. «субъект» сам определяет внутреннее созерцание себя самого посредством синтеза воображения[10]. Лишь таким образом становится возможно единство самосознания, т.е. когда данное во внутреннем чувстве многообразие находится «в одном представлении», что осуществляется трансцендентальным синтезом воображения, опосредующим подведение многообразия чистого созерцания под категории. Каковы же эти схемы, как время приводится в связь с чистыми понятиями, которые «содержит» синтетическое единство апперцепции? Схема количества, во-первых, дает возможность представлять «порождение (синтез) самого времени в последовательном схватывании предмета»[11]. Пространство и время непрерывны, поскольку в них целое предшествует частям и части мыслимы лишь как части целого (пространства или времени). Но в силу этого пространство и время уже сами по себе есть величины, и могут быть мыслимы как таковые лишь благодаря категориям количества, содержащих в себе синтетическое единство самого по себе неопределенного и безразличного друг другу многообразного как непрерывность (т.е. какая-либо непрерывность может быть созерцаема только благодаря категориям количества).

Поскольку, согласно Канту, в каждой категории содержится именно синтетическое единство многообразного, т.е. изначальное определенное единство, мыслимое в категории, содержит в себе в то же время неопределенное многообразие вообще, которое как будто должно быть дано «раньше» его объединения посредством категории (даже несмотря на то, что это объединение носит «внутренний», а не

 

 

– 24 –

 

«внешний характер), постольку всякий синтез может быть лишь «продвижением вперед во времени», т.е. он должен иметь характер объединения последовательно даваемого в созерцании многообразного. Если «изъять» из многообразного единство, привносимое в него категорией, то оно превратится в совершенно неопределенную груду безразличных друг другу элементов. Поскольку оно, однако, по Канту, предшествует возникновению единства, то и в представлении об определенном пространстве и определенном времени как количествах, т.е. «экстенсивных величинах», представление о целом становится возможным лишь благодаря представлению о частях (так, например, представление об определенном пространстве создается посредством его «проведения», а это «проведение» есть в свою очередь «продвижение вперед во времени»)[12] . Разумеется, это не значит, что пространство и время «складываются» из точек и мгновений, но указывает на то, что синтез, продвигаясь вперед во времени, проходит «через бесконечный ряд степеней»[13], т.е. не одна часть величин как непрерывных не есть наименьшая и создается посредством последовательного синтеза. Такое понимание схемы количества являлось важным для Канта при переводе в «априорные определения времени» категорий отношения, о чем подробнее будет сказано ниже. Итак, категории количества оказываются в определенном смысле однородными с «чистыми созерцаниями», и доказательство их объективной значимости не вызывает затруднений. Не вызывает больших затруднений и перевод во временные схемы категорий качества. Различие между реальностью и отрицанием определяется Кантом как различие между «пустым» и «наполненным» временем. От отсутствия ощущения (отрицания) к наличию ощущения (реальности) осуществляется последовательный переход во времени (но не «скачок»), так как между определенной величиной ощущения и отсутствием ощущения существует также бесконечный ряд степеней, и какая-либо степень ощущения может быть представлена лишь благодаря «прохождению» всех промежуточных между ней и отрицанием степеней. Поэтому реальность, согласно Канту, создается как величина посредством продвижения синтеза вперед во времени (как и «экстенсивные величины»)[14]. Перевод категорий отношения во временные схемы тоже как будто не вызывает затруднений. Схема субстанции есть «постоянность реального во времени»[15] и категория субстанции является условием возможности определения (следовательно, также и осознания) всех временных отношений вообще (например, изменения, восприятие которого возможно лишь «на фоне» чего-то постоянного). Схема причинности «состоит в

 

 

– 25 –

 

последовательности многообразного, поскольку она подчинена правилу»[16] (за чем-то реальным (А) всегда следует нечто другое во времени (В), но не наоборот). Схема взаимодействия состоит в существовании «определений одной субстанции с определениями другой субстанции по общему правилу»[17]. Категории модальности же не относятся непосредственно к предметам, т.е. касаются не содержания познания, а отношения этого содержания к познавательной способности (различного отношения всякого нечто вообще к условиям возможности опыта в их совокупности). Поэтому мы не будем здесь подробно рассматривать их схемы, как они представлены Кантом в главе о схематизме. Таким образом, лишь из главы о схематизме становится ясным роль трансцендентального синтеза воображения и, следовательно, ход трансцендентальной дедукции вообще. Во-первых, согласно Канту, всякая связь основана на чистой апперцепции, и поскольку благодаря ей многообразное, данное во внутреннем чувстве может быть осознано (содержаться в «одном представлении»[18] ), а содержаться в «одном представлении» оно может лишь благодаря понятиям, делающим возможным всякое единство вообще, то все многообразное содержание созерцания подчинено категориям. Во-вторых, благодаря трансцендентальному синтезу воображения форма внутреннего чувства (время) приводится в связь с категориями и некоторым образом «снимается» различие между чистыми созерцаниями и чистыми понятиями. Так как все, что может быть дано во внутреннем чувстве, подчинено, согласно Канту, времени, а всякое определенное созерцание во времени возможно лишь благодаря категориям, то «субъект», чтобы сделать возможным созерцание многообразного как единого во внутреннем чувстве (осознать его), должен определять внутреннее чувство сообразно категориям. Это и есть действие трансцендентального синтеза воображения, или «синтетическое влияние рассудка на внутреннее чувство»[19]. Какие же затруднения возникли у Канта в ходе «субъективной дедукции» вообще в связи с разнородностью чистой чувственности и чистого рассудка и в то же время в силу выявления их слишком «внутреннего» единства в трансцендентальном синтезе воображения? Главное затруднение, по мнению многих исследователей «Критики чистого разума», связано с «однородностью» схем категорий количества и схем категорий отношения, затрудняющее доказательство объективной значимости категорий отношения. Для того чтобы прояснить, о чем здесь идет речь, мы обратимся к работе В.В.Васильева «Подвалы кантовской метафизики»[20]. Мы не будем детально

 

 

– 26 –

 

анализировать все то, что, согласно Васильеву, связано с проблемой дедукции категорий отношения, а ограничимся только рассмотрением того, что прямо относится к нашей теме.

Почему же из-за однородности временных схем категорий количества и временных схем категорий отношения возникают затруднения с доказательством объективной значимости последних? Для того чтобы ответить на этот вопрос, следует прежде всего указать на то «особое» место, которое категории отношения занимали в кантовской таблице чистых рассудочных понятий вообще. По Канту, категории отношения должны отвечать за единство самосознания во времени, т.к. они делают возможным единство самосознания в трех основных модусах времени (постоянство, последовательность и одновременное существование). Как уже было сказано, единство самосознания, согласно Канту, имеет характер соотношения различного и разрозненного эмпирического сознания во времени, т.е. оно есть то, что делает это соотношение возможным. Следовательно, категории отношения, которые как раз отвечают за единство самосознания во всех трех основных модусах времени, являются важнейшими. В своей работе «Подвалы кантовской метафизики» В.В.Васильев пишет, что эти категории не только являлись для Канта важнейшими из всех категорий, но даже вся дедукция категорий была изначально направлена на доказательство объективной значимости именно этих категорий[21].

В самом деле, категории количества и качества обладают, по Канту, «созерцательной достоверностью», т.к. первые вообще только и делают возможным какое-либо созерцание в пространстве и времени (следовательно, и всякое эмпирическое созерцание вообще как необходимо подчиненное чистому созерцанию), а вторые делают возможным какое-либо восприятие «наполнения» пространства и времени (так как сами по себе пространство и время, по Канту, нельзя воспринять, и требуется восприятие чего-то «в» пространстве и времени, а это возможно лишь благодаря «ощущению»). Наконец, категории модальности не имеют прямого отношения к содержанию познания. Поэтому, как полагает Васильев, вся дедукция категорий была направлена, прежде всего, на доказательство объективной значимости категорий отношения и все основные понятия, которые вводятся Кантом в ходе этой дедукции (например, понятие чистой апперцепции), были «предназначены» для решения этой проблемы. Доказательство же объективной значимости «математических» категорий из-за их «созерцательной достоверности» вовсе не требовало такой «запутанной» и сложной аргументации. Введя понятие чистой

 

 

– 27 –

 

апперцепции и «подставив» под категории отношения соответствующие им временные схемы, Кант получил возможность показать, что всякая связь во времени между явлениями только тогда может быть осознана «субъектом», т.е. только тогда может стать объектом, если она подчинена категориям субстанции, причины и взаимодействия.

Однако здесь, согласно Васильеву, и возникает проблема, так как за единство самосознания во времени уже отвечают категории количества, т.е. их вроде бы достаточно для достижения единства апперцепции при «продвижении» вперед во времени[22]. Правда, в рассмотрении «Аналогий опыта» Кант показывает, что какая-либо связь в существовании явлений во времени может быть осознана лишь благодаря категориям отношения. Поскольку схватывание многообразного всегда последовательно (это очевидно на примере схемы количества), то на его основе нельзя непосредственно воспринять ни постоянного в явлениях, ни изменения, ни одновременного существования. Все эти три временных отношения между явлениями могут быть осознаны только в том случае, если к многообразному содержанию созерцания будут применены три правила априорного определения времени, вытекающие из категорий субстанции, причины и взаимодействия. Так, например, схема причинности состоит в том, что за A всегда следует B, но не наоборот, и эта необратимость последовательности может быть осознана только благодаря применению ее к многообразному. При простом же схватывании последовательно схватываются все, даже те явления, которые не имеют причинной связи друг с другом (Кант иллюстрирует это на примере схватывания дома: при схватывании дома мы можем воспринять сначала крышу, а потом основание, а можем схватывать и в обратном порядке но из этого мы, конечно, никогда не делаем вывод, что крыша есть причина основания или наоборот, и мы считаем их сосуществующими). При переходе от представления о крыше к представлению об основании мы, конечно, никогда не говорим об изменении. Но если говорится, что изменение есть, то этим полагается необходимое следование одного существования (В) за другим (А), т.е. последующее полагается связанным с предшествующим причинной связью, и только благодаря этому изменение осознается. Схожим образом обстоит дело и с одновременным существованием. Из-за того, что схватывание всегда последовательно, одновременное существование нельзя воспринять непосредственно. Для того чтобы осознать одновременное существование многообразного, требуется «вырвать» его из «потока» безразлично следующих друг за другом представлений, и подчинить правилу, т.е. схеме категории взаимодействия.

 

 

– 28 –

 

Однако хотя временная последовательность может быть представлена объективно лишь благодаря категориям отношения, из этого, как указывает Васильев, не следует, что она может быть просто, как последовательность вообще осознана (следовательно, и воспринята) благодаря категориям отношения[23]. Для этого как будто хватает категорий количества. Они, правда, не позволяют устанавливать какие-либо связи в существовании явлений и отношения их друг к другу во времени, но все же позволяют воспринимать временную последовательность как безразличное следование многообразных представлений друг за другом и таким образом все же представлять ее себе как некоторое единство. Согласно Васильеву, такой вывод означал бы, что единство апперцепции как отнесенное ко времени в трансцендентальном синтезе воображения подчинено, конечно, категориям, но не всем (т.е. оно не подчинено как раз категориям отношения, так как вроде бы и без них возможно осознание какого-либо многообразия вообще)[24] . Иными словами, пробел в кантовской дедукции категорий состоит, по Васильеву, в отсутствии доказательства полного совпадения трансцендентального (как условия осознания и восприятия чего-либо вообще) и объективного (как позволяющего мыслить объективное единство временных отношений) единства апперцепции[25]. Так возникает затруднение в дедукции категорий, которое связано с разнородностью чистого созерцания и мышления, т.е. оно возникает в силу того, что совершенно различные по своему характеру категории количества и категории отношения в применении к условию времени дают однородные схемы (но «однородные» не значит «одинаковые», однородность схем категорий количества и отношения значит лишь, что и те, и другие отвечают за единство сознания в «продвижении» вперед во времени). Что касается решения этой проблемы, которое предлагается Васильевым, то на него нет возможности здесь указать иначе, как только в самых общих чертах. По Васильеву, затруднения в дедукции категорий отношения возникли у Канта в связи с тем, что в «Критике чистого разума» он трактовал апперцепцию только как единство мышления[26]. Однако благодаря историко-философскому открытию, сделанному В.Карлом и Х.Шмитцем, было установлено, что где-то до 1779 года Кант трактовал апперцепцию как «самосозерцание» (нечувственное созерцание Я), а не просто как единство мышления[27]. Трансцендентальное Я само толковалось Кантом как предмет отдельного нечувственного созерцания. Только такое понимание апперцепции, согласно Васильеву, делает возможным доказательство объективной значимости категорий отношения. Так как Я само оказывается

 

 

– 29 –

 

предметом, т.е. тем, что может быть мыслимо лишь через объективное единство представлений, и только категории отношения представляют временную последовательность объективно, то само Я (трансцендентальное единство апперцепции) может быть мыслимо лишь благодаря связыванию многообразного содержания созерцания во времени сообразно категориям отношения[28]. При этом объективную значимость категорий отношения (и вообще всех категорий) можно доказать, согласно Васильеву, все равно лишь относительно «наших» форм чувственного созерцания, т.е. эта их объективная значимость основана на том, что они являются условиями возможности единства Я во времени[29].

Однако, по-видимому, такое решение проблемы само является проблематичным. Хотя Кант и говорит о нечувственном созерцании Я как предмета, о том, что оно есть «ноумен в нас», что «душа» проста, субстанциальна и свободна, в этих утверждениях Канта заложено, возможно, и «противопоставление» Я — как абсолютного единства — объектам, которые могут быть мыслимы лишь через определенное единство многообразного чувственности. Иными словами, Я как некоторое абсолютно единое представление и как нечто, все же отличающееся от своих предикатов, остается, в отличие от «просто» предметов, «безразличным» к тому, через какое единство своих предикатов оно мыслится, лишь бы его предикаты вообще могли составлять единство во «внутреннем чувстве». В то время как понятие объекта чувственного созерцания состоит лишь в представлении об определенном способе соединения многообразного чувственности, и в этом случае понятие субъекта неотделимо от многообразных предикатов чувственного созерцания, как единство которых оно мыслится, понятие Я (если о таковом можно говорить) оказывается «шире» всякого определенного, фиксированного единства многообразных определений чувственности, т.е. шире понятия объекта.

Уже сам «ноуменальный» характер понятия Я состоит в том, что оно может быть «обособлено» от своих предикатов (по крайней мере, так, по-видимому, полагал Кант где-то до 1779 года), и это, возможно, означает, что оно не может быть «привязано» к какому-то одному определенному типу единства своих предикатов, но оказывается всякий раз «шире» и потому не может быть просто поставлено в ряд объектов. В то же время Я, по Канту, может быть мыслимо лишь через единство своих предикатов, так как синтез есть «основание тождества самой апперцепции»[30]. В самом деле, синтетическое единство предикатов, данных «в» Я, может быть мыслимо лишь благодаря категориям: ведь одним только представлением «я существую» еще не дано,

 

 

– 30 –

 

по Канту, многообразие принадлежащих Я предикатов. Но ведь и в этом синтезе Я еще сохраняет «ноуменальные» черты, оно остается отличным от своих предикатов и в силу этого остается «безразличным» к тому, через какие предикаты и через какой определенный тип их связи мыслится как тождественное, следовательно, оно «безразлично» и к тому, мыслится ли оно как единство своих предикатов через категории количества или через категории отношения.

Во всяком случае (поскольку апперцепция предполагает синтез), мы получаем в виде Я сразу «много» объектов, каждый из которых мыслится с помощью соответствующей категории и сопровождает всякое представление объектов как различных единств многообразного чувственности. Но в силу этого Я оказывается и отличным от всех тех объектов, на которые оно расчленяется в категориях, и не может быть сведено ни к одному из них как определенному способу связывания многообразного. А ведь такое сведение должно предполагаться, если утверждается, что само Я может быть мыслимо, прежде всего, через синтез, подчиненный категориям отношения. Ведь нельзя все же отрицать, что категории количества позволяют мыслить временную последовательность как безразличное следование многообразных представлений друг за другом, т.е. все же, как некоторое единство многообразного чувственности, стало быть, как объект.

Таким образом, вопрос о возможности дедукции категорий отношения и, следовательно, о возможности полного «пересечения» рассудка и чувственности остается открытым. Категории же количества и качества не «вытесняют» друг друга потому, что являются не просто условиями единства сознания, но прямо «пресекаются» с чистыми созерцаниями в трансцендентальном синтезе воображения. Могут ли категории отношения полностью «пересекаться» с чистыми созерцаниями в синтезе воображения? Кант, однако, сам говорит, что «динамические» основоположения не обладают «созерцательной» достоверностью, но только «дискурсивной»[31]. Но это все же не означает, что они не могут быть условиями единства многообразного в чистом созерцании. Так, например, в представлении пространства уже заложено то, что все его части существуют одновременно, т.е. поскольку оно «наполнено» чем-либо («материей»), все части «наполняющего» его должны мыслиться как одновременно существующие и, следовательно, находящиеся «в полном взаимодействии». Кант говорит о том, что без категории взаимодействия «даже и общность места (communio spatii) нельзя было бы познать эмпирически»[32]. Следовательно, без категории взаимодействия невозможно было бы даже определение пространственных соотношений, стало быть, и само

 

 

– 31 –

 

представление о пространстве. Если бы определение одновременного существования (например, если бы его можно было воспринять, пусть даже восприятие никогда не может установить необходимость сосуществования) в пространстве было возможно без категории взаимодействия, то она и вовсе бы потеряла всякое значение.

В § 24 «Трансцендентальной аналитики» Кант говорит о том, что даже «определение продолжительности времени, а также место во времени для всех внутренних восприятий всегда должны заимствоваться нами от того изменчивого, что представляют нам внешние вещи»[33]. Но единство сознания в подобных изменениях возможно лишь благодаря категориям субстанции и причины. Более того, Кант говорит в главе о схематизме о категории субстанции, что она соответствует самому «времени, которое само остается неизменным и сохраняющимся»[34], так как проходит «не время, а существование изменчивого во времени». Может быть, всех этих кантовских аргументов уже достаточно для дедукции категорий отношения? В самом деле, Кант показывает, что все многообразное, поскольку оно созерцается «в пространстве» и «во времени», подчинено категориям отношения, и, таким образом, в этих категориях происходит полное «пересечение» условий созерцания и условий мышления.

Таким образом, мы видели, что кантовская дедукция категорий основана на выявлении «внутреннего» единства условий созерцания и условий мышления, что, по-видимому, даже и «противоречит» исходному пункту кантовской философии. Более того, по-видимому, дедукция категорий, т.е. показ их априорного и необходимого отношения к предметам созерцания, предполагала для Канта обоснование «внутреннего» единства условий мышления и чистого созерцания — в противоположность его же главному принципу глубокой разнородности созерцания и мышления. Но такое обоснование в свою очередь предполагало нахождение «третьего» источника познания, который не был бы тождественным ни созерцанию, ни мышлению, но объединял бы их.

Выше, рассматривая кантовскую дедукцию категорий отношения, мы и пытались показать, что в противоположность разнородности условий созерцания и мышления их единство все же достигается благодаря введению этого «третьего» источника познания (т.е. «самостоятельность» трансцендентального синтеза воображения здесь проявляется наиболее ярко) и именно поэтому выявление единства мышления и созерцания является настолько «запутанным»: ведь оно не достигается простым «сложением» созерцания и мышления. Переход от мышления к чистому созерцанию все же, видимо, не является просто переходом от общего к частному (по крайней мере, это справедливо для

 

 

– 32 –

 

«динамических» основоположений), он никак не является чем-то само собой разумеющимся. И если Кант и достигает полного пересечения условий созерцания и мышления, то это не значит, что они «сливаются», но скорее указывает на то, что их единство в способности воображения в каком-то смысле «раньше» самих мышления и созерцания, взятых по отдельности. Быть может, это дает основание говорить о самостоятельном статусе «трансцендентального синтеза воображения».

 

Примечания

 

---

[1] Кант И. Критика чистого разума. М., 1994. C. 196—212 (здесь и дальше ссылки будут даваться по этому изданию).

 

[2] Там же. С. 98-99.

 

[3] Там же. С. 100.

 

[4] Там же. С. 123.

 

[5] Там же. С. 106.

 

[6] Там же. С. 109.

 

[7] См.: Хайдеггер. М. Кант и проблема метафизики. М., 1997. С. 50–64.

 

[8] Кант И. Критика чистого разума. С. 125.

 

[10] См.: Там же. С. 110-113, 123–128.

 

[11] Там же. С. 127.

 

[12] Там же. С. 136–139.

 

[14] Там же. С. 141.

 

[15] Там же. С. 126.

 

[18] Там же. С. 102.

 

[19] Там же. С. 112.

 

[20] См.: Васильев В.В. Подвалы кантовской метафизики (дедукция категорий). М., 1998.

 

[21] Там же. С. 129.

 

[22] Там же. С. 123–133.

 

[23] Там же. С. 127.

 

[24] Там же. С. 126–130.

 

[25] Там же. С. 126–133.

 

[26] Там же. С. 133–149.

 

[27] Там же. С. 133.

 

[28] Там же. С. 133-143.

 

[29] Там же. С. 141.

 

[30] Кант И. Критика чистого разума. C. 101.

 

[31] Там же. С. 135–136.

 

[32] Там же. С. 167.

 

[33] Там же. С. 113.

 

[34] Там же. С. 126.

 

Рационализм Декарта. Основные правила дедуктивного метода

Поможем написать любую работу на аналогичную тему

Получить выполненную работу или консультацию специалиста по вашему учебному проекту

Узнать стоимость

Иным, отличным от Бэкона путём в разработке проблем методологи и научного исследования пошёл великий французский мыслитель, учёный и философ Р. Декарт (1596 – 1650). Но поскольку Бэкон и Декарт были людьми одной эпохи, их философские системы имели и много общего. Главное, что сближало Бэкона и Декарта, – это разработка проблем методологии научного исследования.  Как и у Бэкона методология Декарта носила антисхоластическую направленность. Эта направленность проявлялась, прежде всего, в стремлении к достижению таких знаний, которые усиливали бы власть человека над природой, а не являлись бы самоцелью илт средством доказательства религиозных истин. Другой важной чертой декартовской методологии, также сближающей её с Бэконовский, является критика схоластической силлогистики. Схоластика, как известно, считала силлогизм главным орудием познавательных усилий человека. И Бэкон, и Декарт стремились доказать несостоятельность такого подхода. Оба они не отказывались от применения силлогизма как способа рассуждения, средства сообщения уже открытых истин. Но нового знания, по их мнению, силлогизм дать не может. Поэтому они стремились к разработке такого метода, который был бы эффективен в отыскании нового знания.

Однако путь, разработанный Декартом, весьма отличался от пути предложенного Бэконом. Как мы уже видели, бэконовская методология была эмпирической, опытно-индивидуальной. Метод же Декарта можно назвать Рационалистическим. Декарт отдавал должное опытно-экспериментальным исследованиям в естественных науках, но неоднократно подчёркивал значение опыта в научном познании. Но научные открытия, по мнению Декарта, совершаются не в следствии опытов, сколь искусными они не были, а в следствие деятельности ума, который направляет и сами опыты. Преимущественная ориентация на деятельность человеческого ума в процессе познания и делает методологию Декарта рационалистической.

Учение Декарта об интеллектуальной интуиции. Рационализм Декарта основывается на том, что он попытался применить ко всем наукам особенности математического метода познания.  Бэкон прошёл мимо такого эффективного и могучего способа осмысления опытных данных, каким в его эпоху становилась математика. Декарт же, будучи одним из великих математиков своего времени, выдвинул идею всеобщей математизации научного знания. Французский философ при этом истолковывал математику не просто как науку о порядке и мере, царящей во всей природе. В математике Декарт более всего ценил то, то что с её помощью можно прийти к твёрдым, точным, достоверным выводам. К таким выводам, по его мнению, не может привести опыт. Рационалистический метод Декарта и представляет собой, прежде всего философские осмысления и общение тех приёмов открытия истин, которыми оперировала математика.

Суть рационалистического метода Декарта сводиться к двум основным положениям. Во-первых, в познании следует отталкиваться от некоторых интуитивно ясных, фундаментальных истин, или, иначе говоря, в основе познания по Декарту, должна лежать интеллектуальная интуиция. Интеллектуальная интуиция, по Декарту, – это твёрдое и отчётливое представление, рождающееся в здоровом уме посредством самого ума , настолько простое и отчётливое, что оно не вызывает ни какого сомнения. Во-вторых, разум должен из этих интуитивных воззрений на основе дедукции вывести все необходимые следствия. Дедукция – это такое действие ума, посредством которого мы из определенных предпосылок делаем какие-то заключения, получаем определенные следствия. Дедукция, по Декарту  необходима потому, что вывод не всегда может представляться ясно и отчётливо. К нему можно прийти лишь через постепенное движение мысли при ясном и отчётливом осознании каждого шага. С помощью дедукции мы неизвестное делаем известным.

Декарт сформулировал следующие три основных правила дедуктивного метода:

1. Во всяком вопросе должно содержаться неизвестное.

2. Это неизвестное должно иметь какие-то характерные особенности, чтобы исследование было направлено на постижение именно этого неизвестного.

3. В вопросе также должно содержаться нечто известное.

Таким образом, дедукция – это определение неизвестного через ранее познанное и известное.

После определения основных положений метода перед Декартом встала задача сформировать такой исходный достоверный принцип, из которого, руководствуясь правилами дедукции, можно было бы логически вывести все остальные понятия философской системы, то есть Декарт должен был осуществить интеллектуальную интуицию. Интеллектуальная  интуиция у Декарта начинается с сомнения. Декарт подверг сомнению истинность всех знаний, которыми располагало человечество. Провозгласив сомнения в качестве исходного пункта всякого исследования, Декарт ставил цель – помочь человечеству избавиться от всех предрассудков (или идолов, как их называл Бэкон), от всех фантастических и ложных представлений , принятых на веру, и таким образом расчистить путь для подлинного научного познания, и вместе с тем, найти искомый, исходящий принцип, отчётливое ясное представление, которое уже нельзя подвергнуть сомнению. Поставив под сомнение достоверность всех наших представлений о мире, мы можем легко допустить, писал Декарт, «что нет ни бога, ни неба, ни земли что даже у нас самих нет тела. Но мы всё таки не можем предположить, что мы не существуем, в то время как сомневаемся в истинности всех этих вещей. Столь же нелепо полагать несуществующим то, что мыслит, в то время как оно мыслит, что, невзирая на самые крайние предположения, мы не можем не верить, что заключение «я мыслю, следовательно я существую»истинно и, что поэтому есть первое и вернейшее из всех заключений» (Декарт  Р. избр. произв. – М.,1950. – с. 428). Итак, положение «я мыслю, следовательно, я существую», то есть представление о том,  что мышление само по себе, независимо от его содержания и объектов, демонстрирует реальность мыслящего субъекта и является той первичной исходной интеллектуальной интуицией, из которой, по Декарту, выводятся все знания о мире.

 Следует отметить, что принцип сомнения применялся в философии и до Декарта в античном скептицизме, в учении Августина, в учении Ш. Монтеня и др. Уже  Августин на основе сомнения утверждал достоверность существования мыслящего существа. Следовательно, в этих вопросах Декарт не оригинален и находится в русле философской традиции. За пределы этой традиции его выводит крайне рационалистическое положение, что только мышление обладает абсолютной и непосредственной достоверностью. Оригинальность Декарта состоит в том, что он приписывает несомненный характер самому сомнению, мышлению и бытию субъекта мышления: обратившись к самому себе, сомнение, по Декарту, исчезает. Сомнению противостоит непосредственная  ясность самого факта мышления, мышления независящего от своего предмета, от предмета сомнения. Таким образом, «я мыслю» у Декарта есть как бы та абсолютно достоверная аксиома, из которой должно вырасти всё здание науки, подобно тому, как из небольшого числа аксиом и постулатов выводятся все положения Евклидовой геометрии.

Рационалистический постулат «Я мыслю» является основой единого научного метода. Этот метод, по мнению Декарта, должен превратить познание в организационную деятельность, освободив его от случайности, от таких субъективных факторов, как наблюдательность и острый ум, с одной стороны, удача  и счастливое обстоятельств с другой. Метод позволяет науке не ориентироваться на отдельные открытия, а планомерно и целенаправленно развивается, включая в свою орбиту все более широкие области неизвестного, иначе говоря, превратить науку в важнейшую сферу человеческой жизнедеятельности.

Декарт был сыном своего времени, и его философская система, как и Бэкона, не была лишена внутренних противоречий. Выдвигая на первый план проблемы познания, Бэкон и Декарт заложили основы для построения философских систем Нового времени. Если в средневековой философии центральное место отводилось учению о бытии – онтологии, то со времени Бэкона и Декарта на передний план в философских системах выходит учение о познании – гносеология.

Бэкон и Декарт положили начало раскола всей действительности на субъект и объект. Субъект – это носитель познавательного действия, объект – это то, на что направлено это действие. Субъектом в системе Декарта является мыслящая субстанция – мыслящее «Я». Однако Декарт сознавал, что «Я» как особой мыслящей субстанции надо найти выход к объективному миру. Иначе говоря, гносеология должна опираться на учение о бытии – онтологию. Декарт решает эту проблему на основе введения в свою метафизику идеи Бога. Бог является творцом объективного мира. Он же – создатель человека. Истинность исходного принципа как знания ясного и отчётливого гарантирована у Декарта существованием Бога – совершенного и всемогущего, вложившего в человека естественный свет разума. Таким образом, самосознание субъекта у Декарта не замкнуто на себе, а разомкнуто, открыто Богу, выступающему источником объективной значимости человеческого мышления. С признанием Бога в качестве источника и гаранта человеческого самосознания, разума связано учение Декарта о врожденных идеях. К ним Декарт относил идею Бога как существа всесовершенного, идеи чисел и фигур, а также некоторые наиболее общие понятия, как например, «из ничего ничего не происходит». В учении о врожденных идеях по-новому было развито платоновское положение об истинном знании как припоминании того, что запечатлелось в душе, когда она пребывала в мире идей.

Рационалистические мотивы в учении Декарта переплетаются с теологическим учением о свободе воли, дарованной человеку Богом в силу особого расположения благодати. Согласно Декарту, источником заблуждений не может быть разум сам по себе. Заблуждения есть продукт злоупотребления человеком присущей ему свободной воли. Заблуждения возникают тогда, когда бесконечно свободная воля переступает границы конечного человеческого разума, выносит суждения, лишенные разумного основания. Однако из этих идей Декарт не делает агностических выводов. Он верит в неограниченные возможности человеческого разума в деле познания всей окружающей его действительности.

Таким образом, Ф. Бэкон и Р. Декарт заложили основы новой методологии научного познания и дали этой методологии глубокое философское обоснование.

Внимание!

Если вам нужна помощь в написании работы, то рекомендуем обратиться к профессионалам. Более 70 000 авторов готовы помочь вам прямо сейчас. Бесплатные корректировки и доработки. Узнайте стоимость своей работы.

Что такое дедукция, в философии и психологии, примеры дедуктивного метода

Дедукция – это верное умозаключение; способ мышления с построением цепочки рассуждений «от общего к частному», где высказывания связаны между собой логическими выводами; переход от посылок к заключению по всем правилам логики; одно из главных средств логического доказательства.

Что такое дедукция?

Например:

1. Человек смертен.
2. Платон – человек.
3. Доказано: Платон смертен.

При таком мышлении дедуктивный вывод будет правильным, ведь в посылках заложена истина и верно применены логические законы. Но истина посылок не может быть доказана при помощи дедукции.

Применяют этот метод в основном в разработке теорий, что позволяет добиться результата развития теории до получения необходимых выводов и проведения различных следствий, проверенных на практике. Это необходимо в науке, но и не менее важно при обучении, так как дедуктивный способ дает возможность понять общие принципы и не рассматривать множество единичных случаев. Важную роль дедукция играет в жизни школьников, помогая формировать их логическое мышление.

Дедукция в философии

Начало дедуктивной логики положено со времен Аристотеля, но более интенсивно ее стали применять в XIX веке. Начала развиваться математическая логика, затем учения о доказательстве, о логической последовательности, о непротиворечии и др., что впоследствии привело к изучению философских дедуктивных методов.

Логика и философия Нового времени имеет разные мнения о дедукции в познании.

Декарт дедукцию противопоставлял интуиции; он считал, что разум истину «непосредственно усматривает», а дедукция, доставляет ему знание, полученное путем рассуждения «опосредованное». Ф. Бэкон, А. Бэн, У. Уэвелл и другие английские логики считали, что дедукция «второстепенный» метод и что правильные знания дает индукция – способ мышления, с переходом от частного утверждения к общему заключению.

Вольф и Лейбниц, из-за того, что дедукция не приводит к «новым фактам» пришли к противоположному выводу: знания, полученные дедуктивным методом «истинные во всех возможных мирах». И только Ф. Энгельс раскрыл взаимосвязь индукции и дедукции, и считал, что эти методы дополняют друг друга. А Кант считал, что при построении философии необходимо опираться на эмпирические факты, а не только на дедуктивные методы; по его мнению, дедуктивные знания, получены без применения эмпирических фактов.

Существует «теорема дедукции» — это одно из главных соотношений между связкой импликации («если то…») и логической выводимостью («… значит это») или («если А, то В…»), которая доказуема.

Применение дедукции в познании ограничено по трем причинам:

1. знания, которые она дает, человек может получить, рассуждая, при этом предмет рассуждения остается неизменным, а значит представить этот предмет, как развивающийся, нельзя;
2. в дедуктивном мышлении нет противоречий, поэтому все, что противоречит действительности, разрушается, таким образом, теряя свою целостность;
3. дедуктивные выводы не могут содержать ничего, чего нет в посылках (принципах, аксиомах и др.)

Дедукция в психологии

Психология изучает дедуктивные процессы и их формирование в мышлении. Мышление – сложный процесс, связанный с психическим состоянием человека. Дедуктивный метод помогает мыслить точно и делать верные умозаключения на неоспоримых фактах, не нарушая логики. Логика, в свою очередь, основана на законах и правилах дедукции, на соотношении между ними и возможных системах этих правил и законов. В логике раскрывается характер процессов дедукции, из-за чего создается возможность автоматизировать эти процессы при помощи компьютерной техники.

Важно мыслить дедуктивно. И все же, чтобы не допустить ошибок при таком мышлении, нужно согласиться с тем, что каждый случай может быть обобщен. Для правильного применения дедуктивного метода мышления, необходимо развиваться, накапливать знания, искать связи, быть наблюдательным. Вначале будет трудно мыслить этим способом, ведь есть барьеры (мелочи), мешающие увидеть главное, поэтому нужно быть очень внимательным и ответственным в рассуждениях; опыт сделает свое дело, вы станете мыслить быстро и точно, станете замечать важные детали на автомате.

Как развить метод дедуктивного мышления?

Учеными доказано, что работа мозга замедляется при механической деятельности. Необходимо повысить его работоспособность, привлекая события, требующие анализа.

• Развивайте гибкость мышления. Согласитесь, что безвыходных ситуаций нет, и рассмотрите задачу, опираясь на мнение других людей, на свой опыт, совместите полученную информацию и используйте дедуктивный метод мышления, выстраивая логические цепочки.
• Находите связи в своих мыслях. Это важно: при применении дедуктивного метода мышления и нахождении связей не только в самих событиях, но и в мыслях, откроется верная истина в посылках, что даст верное умозаключение.
• Учитесь и развивайтесь. Получение знаний и развитие, способствуют развитию функции анализа.
• Меняйте ход событий. Например, возвращаясь с работы, смените маршрут движения; попробуйте новое блюдо; прочитайте книгу в том, жанре, который вас не интересовал раньше и т. п.
• Путешествуйте. Вы узнаете много нового о других культурах. Попробуйте приспособиться к условиям жизни в другой стране. Таким способом, будет развиваться память и восприятие.

Дедуктивный метод мышления на примере Шерлока Холмса

В своих рассказах Артур Конан Дойл использовал метод Шерлока Холмса, который принято считать дедукцией. Шерлок в своих исследованиях строил цепочку «от общего к частному», видел самые мелочи, при этом из некой собственной идеи в его голове, брал знания и предвидел случившееся, и всегда знал на что нужно обратить внимание. Выстраивая цепочку за цепочкой свои рассуждения, он двигался к общему умозаключению и раскрывал преступление.

Пример:

Шерлок Холмс говорил Уотсону, рассуждая, что человек, который обращается с часами беспардонно, не аккуратен. Применим дедуктивный метод, или «теорему дедукции»:

1. Человек, разбрасывающий вещи, не аккуратен.
2. Поцарапанные, с помятым футляром часы — признак неаккуратности владельца этой вещи.
3. Владелец часов не аккуратен.

Шерлок объяснял свои рассуждения, показывал логические связи и призывал отбросить то, что не имеет смысла в конкретной ситуации и сосредоточиться на единственном факте, что есть истина.

Что такое дедукция и индукция в философии и психологии?

Мышление является важным познавательным процессом для человека, благодаря которому он получает новые знания, развивается и становится лучше. Есть разные мыслительные методики, которые можно использовать в любое время и в разных ситуациях.

Что это дедукция?

Метод мышления, с помощью которого делаются логические выводы о конкретном предмете или ситуации на основе общей информации, называется дедукцией. В переводе с латыни это слово означает «вывод или логическое умозаключение». Человек использует общеизвестную информацию и конкретные детали, анализирует, складывая факты в некую цепочку, и в завершении делает вывод. Метод дедукции стал известным благодаря книгам и фильмам о детективе Шерлоке Холмсе.

Дедукция в философии

Использовать дедуктивное мышление для построения научных знаний начали еще в античные времена. Известные философы, например, Платон, Аристотель и Евклид, применяли его для того, чтобы сделать умозаключения на основе существующей информации. Дедукция в философии – это понятие, которое разные умы толковали и понимали по-своему. Декарт считал этот тип мышления подобным интуиции, с помощью которой человек может получить знания посредством размышлений. Свое мнение по поводу того, что такое дедукция, имели Лейбниц и Вольф, считая ее основой для получения истинных знаний.

Дедукция в психологии

Мышление используется в разных направлениях, но есть сферы, направленные на изучение самой дедукции. Основное предназначение психологии заключается в изучении развития и нарушения дедуктивных рассуждений у человека. Связано это с тем, что поскольку этот тип мышления подразумевает движение от общей информации к конкретному анализу, то задействуются все психические процессы. Теория дедукции изучается в процессе формирования понятий и решений разных задач.

Дедукция – достоинства и недостатки

Чтобы лучше понять возможности дедуктивного метода мышления, нужно разобраться в его преимуществах и недостатках.

1. Помогает экономить время и уменьшать объем излагаемого материала.
2. Можно использовать даже, когда нет предварительных знаний в конкретной области.
3. Дедуктивные умозаключения способствуют развитию логичного, доказательного мышления.
4. Дает общие знания, понятия и умения.
5. Помогает проводить проверку исследовательских гипотез, как правдоподобных объяснений.
6. Улучшает причинное мышление практикующих людей.

Минусы:

1. Человек в большинстве случаев получает знания в готовом виде, то есть не занимается изучением информации.
2. В некоторых случаях сложно конкретный случай подвести под общее правило.
3. Нельзя использовать для открытия новых явлений, законов и формулирования гипотез.

Дедукция и индукция

Если в значении первого термина уже разобрались, то, что касается индукции – это прием для построения общего вывода на основе частных посылок. Он не использует логических законов, а опирается на некоторую психологическую и фактическую информацию, которая имеет чисто формальный характер. Дедукция и индукция – это два важных принципа, которые дополняют друг друга. Для лучшего понимания, стоит рассмотреть пример:

1. Дедукция от общего к частному подразумевает получение из одной правдивой информации другую, и она будет истиной. Например, все поэты являются писателями, вывод: Пушкин – поэт и писатель.
2. Индукция является умозаключением, которое возникает от знания части предметов и ведущее к обобщению, поэтому говорят, что происходит переход от достоверной информации к вероятной. Например, Пушкин является поэтом, как Блок и Маяковский, значит, все люди поэты.

Как развить дедукцию?

У каждого человека есть возможность развить в себе дедуктивное мышление, которое пригодится в разных жизненных ситуациях.

1. Игры. Для развития памяти можно использовать разные игры: шахматы, пазлы, судоку и даже карточные развлечения заставляют игроков продумывать свои ходы и запоминать карты.
2. Решение задач. Вот когда пригодится школьная программа по физике, математике и другим наукам. Во время решения задач происходит тренировка медленного мышления. Не стоит останавливаться на одном варианте решения и рекомендуется посмотреть на задачу с другой точки зрения, предложив альтернативу.
3. Расширение знаний. Развитие дедукции подразумевает, что человек должен постоянно работать над увеличением своего кругозора, «поглощая» много информации из разных областей. Это поможет в будущем строить свои умозаключения, опираясь на конкретные знания и опыт.
4. Проявляйте наблюдательность. Дедукция на практике невозможна, если человек не умеет замечать важные детали. Во время общения с людьми рекомендуется обращать внимание на жесты, мимику, тембр голоса и другие нюансы, что поможет понимать намерения собеседника, вычислять его искренность и так далее. Находясь в общественном транспорте, наблюдайте за людьми и делайте разные предположения, например, куда направляется человек, чем он занимается и многое другое.

Дедукция – упражнения

Чтобы развивать дедуктивное мышление, рекомендуется тренировать внимание, абстрактное мышление и оперативную память. Есть простые упражнение, как научиться дедукции, которые могут выполнять и взрослые, и дети:

1. Используйте любые картинки и лучше, если на них будет много мелких деталей. Смотрите на изображение в течение минуты, стараясь запомнить, как можно больше деталей, а затем запишите все, что отложилось в памяти, и проверьте. Постепенно сокращайте время просмотра.
2. Используйте похожие по смыслу слова и старайтесь найти в них максимальное количество отличий. Например: дуб/сосна, пейзаж/портрет, поэма/сказка и так далее. Еще специалисты рекомендуют учиться читать слова наоборот.
3. Запишите имена людей и даты конкретного события в их жизни. Хватит четырех позиций. Прочитайте их три раза, а затем, запишите все, что запомнили.

Дедуктивный метод мышления – книги

Одним из важных способов для развития дедуктивного мышления является чтение книг. Многие люди даже и не подозревают, сколько от этого пользы: происходит тренировка памяти, расширение кругозора и личностный рост. Чтобы применять дедуктивный метод, необходимо не просто читать литературу, а анализировать описанные ситуации, запоминать, сравнивать и проводить другие манипуляции.

1. Для тех, кому интересно, что такое дедукция, будет интересно почитать произведение автора этого метода мышления – Ренэ Декарта «Рассуждение о методе, чтоб верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках».
2. К рекомендованной литературе относятся разные детективы, например, классика – А. К. Дойл «Приключения Шерлока Холмса» и многие стоящие авторы: А. Кристи, Д. Донцова, С. Шепард и другие. Читая подобную литературу необходимо применять дедуктивный метод мышления, чтобы предположить, кто же может быть преступником.

 

дедукция

ДЕДУКЦИЯ (лат. deductio — выведение) — в широком смысле слова — такая форма мышления, когда новая мысль выводится чисто логическим путем (т.е. по законам логики) из предшествующих мыслей. Такая последовательность мыслей называется выводом, а каждый компонент этого вывода является либо ранее доказанной мыслью, либо аксиомой, либо гипотезой. Последняя мысль данного вывода называется заключением.

Процессы дедукции на строгом уровне описываются в исчислениях математической логики.

В узком смысле слова, принятом в традиционной логике, под термином “дедукция” понимают дедуктивное умозаключение, т. е. такое умозаключение, в результате которого получается новое знание о предмете или группе предметов на основании уже имеющегося некоторого знания об исследуемых предметах и применения к ним некоторого правила логики.

Дедуктивное умозаключение, являющееся предметом традиционной логики, применяется нами всякий раз, когда требуется рассмотреть какое — либо явление на основании уже известного нам общего положения и вывести в отношении этого явления необходимое заключение. Нам известен, например, следующий конкретный факт — “данная плоскость пересекает шар” и общее правило относительно всех плоскостей, пересекающих шар, -“всякое сечение шара плоскостью есть круг”. Применяя это общее правило к конкретному факту, каждый правильно мыслящий человек необходимо придет к одному и тому же выводу: “значит данная плоскость есть круг”.

Ход рассуждения при этом будет таков: если данная плоскость пересекает шар, а всякое сечение шара плоскостью есть круг, то, следовательно, и данная плоскость есть круг. В итоге данного умозаключения получено новое знание о данной плоскости, которого не содержится непосредственно ни в первой мысли, ни во второй, взятых отдельно друг от друга. Вывод о том, что данная плоскость есть круг”, получен в результате сочетания этих мыслей в дедуктивном умозаключении.

Структура дедуктивного умозаключения и принудительный характер его правил, заставляющих с необходимостью принять заключение, логически вытекающее из посылок, отобразили самое распространенные отношения между предметами материального мира: отношения рода, вида и особи, т. е. общего, частного и единичного. Сущность этих отношений заключается в следующем: то, что присуще всем видам данного рода, то присуще и любому виду; то, что присуще всем особям рода, то присуще и каждой особи. Например,что присуще всем видам данного рода, то присуще и любому виду; то, что присуще всем особям рода, то присуще и каждой особи. Например, что присуще всем нервным клеткам(например, способность передавать информацию),то присуще и каждой клетке, если она, конечно, не отмерла. Но это именно и отобразилось в дедуктивном умозаключении: единичное и частное подводится под общее. Миллиарды раз наблюдая в процессе практической деятельности отношения между видом, родом и особью в объективной действительности, человек выработал соответствующую логическую фигуру, приобретающую затем статус правила дедуктивного умозаключения.

Дедукция играет большую роль в нашем мышлении. Во всех случаях, когда конкретный факт мы подводим под общее правило и затем из общего правила выводим какое-то заключение в отношении этого конкретного факта, мы умозаключаем в форме дедукции. И если посылки истинны, то правильность вывода будет зависеть от того, насколько строго мы придерживались правил дедукции, в которых отобразились закономерности материального мира, объективные связи и отношения всеобщего и едентичного. Известную роль дедукция играет во всех случаях, когда требуется проверить правильность построения наших рассуждений. Так, чтобы удостовериться в том, что заключение действительно вытекает из посылок, которые иногда даже не все высказываются, а только подразумеваются, мы придаем дедуктивному рассуждению форму силлогизма: находим большую посылку, подводим под нее меньшую посылку и затем выводим заключение. При этом обращаем внимание на то ,насколько в умозаключении соблюдены правила силлогизма. Применение дедукции на основе формализации рассуждений облегчает нахождение логических ошибок и способствует более точному выражению мысли.

Но особенно важно использование правил дедуктивного умозаключения на основе формализации соответствующих рассуждений для математиков, стремящихся дать точный анализ этих рассуждений, например, с целью доказательства их непротиворечивости.

Впервые теория дедукции была обстоятельно разработана Аристотелем. Он выяснил требования, которым должны отвечать отдельные мысли, входящие в состав дедуктивного умозаключения, определил значение терминов и раскрыл правила некоторых видов дедуктивных умозаключений. Положительной стороной аристотелевского учения о дедукции является то ,что в нем отобразились реальные закономерности объективного мира.

Переоценка дедукции и ее роли в процессе познания особенно характерна для Декарта. Он считал, что к познанию вещей человек приходит двумя путями: путем опыта и дедукции. Но опыт вводит часто нас в заблуждение, тогда как дедукция, или, как Декарт говорил, чистое умозаключение от одной вещи через посредство другой, избавлено от, этого недостатка. При этом основным недостатком декартовской теории дедукции является то, что исходные положения для дедукции, с его точки зрения, в конечном счете дает будто бы интуиция, или способность внутреннего созерцания, благодаря которой человек познает истину без участия логической деятельности сознания. Это приводит Декарта в конце концов к идеалистическому учению о том, что исходные положения дедукции являются очевидными истинами благодаря тому, что составляющие их идеи изначала “врождены” нашему разуму.

Философы и логики эмпирического направления, выступившие против учения рационалистов по “врожденных” идеях, заодно принизили значение дедукции. Так, ряд английских буржуазных логиков пытался совершенно отрицать какое — либо самостоятельное значение дедукции в мыслительном процессе. Все логическое мышление они сводили к одной только индукции. Так английский философ Д. С. Милль утверждал, что дедукции вообще не существует, что дедукция — это только момент индукции. По его мнению люди всегда заключают от наблюдавшихся случаев к наблюдавшимся случаям, а общая мысль, с которой начинается дедуктивное умозаключение, — это всего лишь словесный оборот, обозначающий суммирование тех случаев, которые находились в нашем наблюдении, только запись об отдельных случаях, сделанная для удобства. Единичные случаи, по его мнению, представляют собою единственное основание вывода.

Повод к недооценки дедукции дал также и английский философ Фр. Бэкон. Но Бэкон не относился нигилистически к силлогизму. Он выступал лишь против того, что в “обычной логике” почти все внимание сосредоточено на силлогизме, в ущерб другому способу рассуждения. При этом совершенно ясно, что Бэкон имеет в виду схоластический силлогизм, оторванный от изучения природы и покоящийся на посылках, взятых из чистого умозрения.

В дальнейшем развитии английской философии индукция все больше превозносилась за счет дедукции. Бэконовская логика выродилась в одностороннюю индуктивную, эмпирическую логику, главными представителями которой были В. Уэвель и Д. С. Милль. Они отбросили слова Бэкона о том, что философ не должен уподобляться эмпирику — муравью, но и не походить на паука — рационалиста, которой из собственного разума ткет хитрую философскую паутину. Они забыли, что, по Бэкену, философ должен быть подобен пчеле, которая собирает дань в полях и лугах и затем вырабатывает из нее мед.

В процессе изучения индукции и дедукции можно рассматривать их раздельно, но в действительности, говорил русский логик Рудковский, все наиболее важные и обширные научные исследования пользуются одной из них столько же, сколько и другой, ибо всякое полное научное исследование состоит в соединении индуктивных и дедуктивных приемов мышления.

Метафизический взгляд на дедукция и индукцию был резко осужден Ф. Энгельсом. Он говорил, что вакханалия с индукцией идет от англичан, которыми выдумана противоположность индукции и дедукции. Логиков, которые неумеренно раздували значение индукции, Энгельс иронически называл “всеиндуктивистами”. Индукция и дедукция только в метафизическом представлении является взаимно противопоставленными и исключающими друг друга.

Метафизический разрыв дедукции и индукции, абстрактное противопоставление их друг другу, извращение действительного соотношения дедукции и индукции характерны и для современной буржуазной науки. Некоторые буржуазные философы теологического толка исходят при этом из антинаучного идеалистического решения философского вопроса, согласно которому идея, понятие даны извечно, от бога.

В противоположность идеализму, марксистский философский материализм учит, что всякая дедукция является результатом предварительного индуктивного изучения материала. В свою очередь индукция является подлинно научной только тогда, когда изучение отдельных частных явлений основано на знании уже известных каких — то общих законов развития этих явлений. При этом процесс познания начинается и идет одновременно дедуктивною и индуктивно. Этот правильный взгляд на соотношение индукции и дедукции был впервые доказан марксистской философией. “Индукция и дедукция связаны между собой столь же необходимым образом, — пишет Ф. Энгельс, — как синтез и анализ. Вместо того чтобы односторонне не превозносить одну из них до небес за счет другой, надо стараться применять каждую на своем месте, а этого можно добиться только в том случае, если не упускать из виду их связь между собою, их взаимное дополнение друг друга.

В правильном мышлении, таким образом, одинаково важны и индукция, и дедукция. Они составляют две неразрывные стороны единого процесса познания, которые дополняют друг друга. Нельзя себе представить себе такое мышление, которое совершается только индуктивно или только дедуктивною. Индукция в процессе реального опытного исследования осуществляется в неразрывной связи с дедукцией. Это именно и дает возможность приходить к вполне достоверным выводам в процессе такого исследования. Значит, в научном и повседневном мышлении по любому вопросу дедукция и индукция всегда тесно связаны друг другом, неотъемлемы друг от друга, находятся в неразрывном единстве.

Классическая аристотелевская логика начала уже формализовать дедуктивный вывод. Дальше эту тенденцию продолжила математическая логика, которая разрабатывает проблемы формального вывода в дедуктивных рассуждениях.

Под термином “дедукция” в узком смысле слова понимают также следующее:

1. Метод исследования, заключающийся в следующем: для того, чтобы

получить новое знание о предмете или группе однородных предметов, надо, во — первых найти ближайший род, в который входят эти предметы, и, во — вторых, применить к ним соответствующий закон, присущий всему данному роду предметов; переход от знания более общих положений к знанию менее общих положений. Дедуктивный метод играет огромную роль в математике. Известно, что все доказуемые предложения, то есть теоремы выводятся логическим путем с помощью дедукции из небольшого конечного числа исходных начал, доказуемых в рамках данной системы, называемых аксиомами.

Классики марксизма — ленинизма неоднократно указывали на дедукцию, как на метод исследования. Так, говоря о классификации в биологии, Энгельс отмечал, что благодаря успехам теории развития классификация организмов сведена к “дедукции”, к учению о происхождении, когда какой — нибуть вид буквально дедуцируется из другого. Энгельс относит дедукцию, наряду с индукцией, анализом и синтезом, к методам научного исследования. Но при этом он указывает, что все эти средства научного исследования являются элементарными. Поэтому дедукция как самостоятельный метод познания недостаточно для всестороннего исследования действительности. Связь единичного предмета с видом, вида с родом, которая отображается в дедукции, — это только одна из сторон бесконечно многообразной связи предметов и явлений объективного мира.

1. Форма изложения материала в книге, лекции, докладе, беседе, когда от общих положений, правил, законов идут к менее общим положениям, правилам, законам.

Дедуктивный метод

Осуществим небольшой экскурс в историю философии.

Основоположником дедуктивного метода познания является древнегреческий философ Аристотель (364 – 322 гг. до н.э.). Он разработал первую теорию дедуктивных умозаключений (категорических силлогизмов), в которых заключение (следствие) получается из посылок по логическим правилам и имеет достоверный характер. Эта теория названа силлогистикой. На ее основе построена теория доказательства.

Логические сочинения (трактаты) Аристотеля объединены позднее под названием «Органон» (инструмент, орудие познания действительности). Аристотель явно отдавал предпочтение именно дедукции, поэтому «Органон» обычно отождествляется с дедуктивным методом познания. Следует сказать, что Аристотель исследовал также и индуктивные рассуждения. Он называл их диалектическими и противопоставлял аналитическим (дедуктивным) умозаключениям силлогистики.

Английский философ и естествоиспытатель Ф.Бэкон (1561 – 1626) разработал основы индуктивной логики в своем труде «Новый Органон», который был направлен против «Органона» Аристотеля. Силлогистика, по мнению Бэкона, бесполезна для открытия новых истин, в лучшем случае ее можно использовать как средство проверки и обоснования их. По мнению Бэкона, надежным, эффективным орудием для осуществления научных открытий являются индуктивные выводы. Он разработал индуктивные методы установления причинных связей между явлениями: сходства, различия, сопутствующих изменений, остатков. Абсолютизация роли индукции в процессе познания привела к ослаблению интереса к дедуктивному познанию.

Однако растущие успехи в развитии математики и проникновение математических методов в другие науки уже во второй половине XVII в. возродили интерес к дедукции. Этому способствовали также рационалистические идеи, признающие приоритет разума, которые развивали французский философ, математик Р.Декарт (1596 – 1650) и немецкий философ, математик, логик Г.В.Лейбниц (1646 – 1716).

Р.Декарт считал, что дедукция ведет к открытию новых истин, если она выводит следствие из положений достоверных и очевидных, какими являются аксиомы математики и математического естествознания. В работе «Рассуждение о методе для хорошего направления разума и отыскания истины в науках» он сформулировал четыре основные правила любого научного исследования: 1) истинно лишь то, что познано, проверено, доказано; 2) расчленять сложное на простое; 3) восходить от простого к сложному; 4) исследовать предмет всесторонне, во всех деталях.

Г.В.Лейбниц утверждал, что дедукцию следует применять не только в математике, но и в других областях знания. Он мечтал о том времени, когда ученые будут заниматься не эмпирическими исследованиями, а вычислением с карандашом в руках. В этих целях он стремился изобрести универсальный символический язык, с помощью которого можно было бы рационализировать любую эмпирическую науку. Новое знание, по его мнению, будет результатом вычислений. Такая программа не может быть реализована. Однако сама идея о формализации дедуктивных рассуждений положила начало возникновению символической логики.

Следует особо подчеркнуть, что попытки отрыва дедукции и индукции друг от друга неосновательны. На самом деле даже определения этих методов познания свидетельствуют об их взаимосвязи. Очевидно, что дедукция использует в качестве посылок различного рода общие суждения, которые невозможно получить посредством дедукции. А если бы не было общих знаний, полученных с помощью индукции, то были бы невозможны дедуктивные рассуждения. В свою очередь дедуктивное знание о единичном и частном создает основу для дальнейшего индуктивного исследования отдельных предметов и получения новых обобщений. Таким образом, в процессе научного познания индукция и дедукция тесно взаимосвязаны, дополняют и обогащают друг друга.

7

дедуктивных и индуктивных аргументов | Интернет-энциклопедия философии

При оценке качества аргумента мы спрашиваем, насколько хорошо его посылки подтверждают его вывод. Более конкретно, мы спрашиваем, является ли аргумент дедуктивно действительным или индуктивно сильным .

Дедуктивный аргумент — это аргумент, который предполагается, что аргумент является дедуктивно действительным, то есть обеспечивает гарантию истинности вывода при условии, что посылки аргумента верны.Эту точку зрения можно также выразить, сказав, что в дедуктивном аргументе посылки призваны обеспечить такую ​​сильную поддержку вывода, что, если посылки истинны, тогда невозможно, чтобы этот вывод был ложным. Аргумент, в котором посылки действительно позволяют гарантировать заключение, называется (дедуктивно) действительным аргументом . Если действительный аргумент имеет истинные посылки, то говорят, что аргумент также имеет звук . Все аргументы либо действительны, либо недействительны, либо верны, либо необоснованны; не существует компромисса, например, быть в некоторой степени обоснованным.

Вот допустимый дедуктивный аргумент:

В Сингапуре солнечно. Если в Сингапуре солнечно, то зонтика у него не будет. Значит, он не будет носить зонтик.

Заключение следует за словом «So». Две посылки этого аргумента, если они верны, гарантируют истинность вывода. Однако нам не предоставили никакой информации, которая позволила бы нам решить, верны ли обе эти посылки, поэтому мы не можем оценить, является ли этот аргумент дедуктивно обоснованным.Одно или другое, но мы не знаем, какой именно. Если выяснится, что аргумент имеет ложную предпосылку и, следовательно, необоснован, это не изменит того факта, что он действителен.

Вот довольно сильный индуктивный аргумент:

Каждый раз, когда я проходил мимо этой собаки, она не пыталась меня укусить. Итак, в следующий раз, когда я пойду мимо этой собаки, она не попытается меня укусить.

Индуктивный аргумент — это аргумент, который, по мнению аргумента, должен быть достаточно сильным, чтобы, если бы посылки были истинными, то было бы маловероятно , что вывод ложный.Итак, успех или сила индуктивного аргумента зависит от степени, в отличие от дедуктивного аргумента. Не существует стандартного термина для успешного индуктивного аргумента, но в этой статье используется термин «сильный». Слабые индуктивные аргументы называются слабыми; нет четкой границы между сильным и слабым. Аргумент о том, что собака кусает меня, был бы сильнее, если бы мы не могли придумать каких-либо соответствующих условий, объясняющих, почему следующий раз будет отличаться от предыдущего. Аргумент также будет тем сильнее, чем больше раз я гулял с собакой.Аргумент будет тем слабее, чем реже я выгуливаю собаку. Он будет слабее, если соответствующие условия о прошедшем времени будут другими в следующий раз, например, когда в прошлом собака находилась за закрытыми воротами, но в следующий раз ворота будут открыты.

На индуктивный аргумент может повлиять приобретение новых посылок (свидетельство), но на дедуктивный аргумент — нет. Например, это достаточно сильный индуктивный аргумент:

Сегодня Джон сказал, что ему нравится Ромона.
Итак, Джону сегодня нравится Ромона.

, но его сила радикально меняется, когда мы добавляем эту предпосылку:

Сегодня Джон сказал Фелипе, что ему не очень нравится Ромона.

Различие между дедуктивной и индуктивной аргументацией было впервые замечено Аристотелем (384-322 до н. Э.) В Древней Греции. Разница между дедуктивными и индуктивными аргументами заключается не в словах, используемых в аргументах, а в намерениях аргументации. Оно проистекает из отношения, которое, по мнению оппонента, существует между посылками и заключением.Если аргумент полагает, что истинность посылки определенно устанавливает истинность заключения, то аргумент дедуктивный . Если аргумент считает, что истинность посылок дает только веские основания полагать, что вывод, вероятно, верен, то аргумент индуктивный . Если мы, оценивающие качество аргументации, не располагаем информацией о намерениях оппонента, мы проверяем и то, и другое. То есть мы оцениваем аргумент, чтобы увидеть, является ли он дедуктивно верным и индуктивно сильным.

Концепции дедуктивной достоверности можно дать альтернативные определения, чтобы помочь вам понять эту концепцию. Ниже приведены пять различных определений одного и того же понятия. Обычно слово , дедуктивно , отбрасывают из термина , дедуктивно действительный :

.

1. Аргумент действителен , если все посылки не могут быть истинными без истинного заключения.
2. Аргумент действителен , если истинность всех его предпосылок заставляет заключение быть истинным.
3. Аргумент является действительным , если он несовместим, если бы все его посылки были истинными, а его вывод был бы ложным.
4. Аргумент действителен , если его вывод с уверенностью следует из его посылок.
5. Аргумент действителен , если у него нет контрпримера, то есть возможная ситуация, которая делает все предпосылки истинными, а вывод ложным.

Некоторые аналитики предпочитают отличать индуктивные аргументы от «кондуктивных» аргументов; последние представляют собой аргументы, дающие явные причины за и против заключения и требующие от специалиста по оценке аргумента взвесить эти конкурирующие соображения, то есть рассмотреть все «за» и «против».В этой статье кондуктивные аргументы рассматриваются как своего рода индуктивные аргументы.

Существительное «дедукция» относится к процессу развития или обоснования дедуктивного аргумента или прохождения процесса рассуждения, который может быть реконструирован как дедуктивный аргумент. «Индукция» относится к процессу продвижения индуктивного аргумента или использования аргументации, которая может быть реконструирована как индуктивный аргумент.

Хотя индуктивная сила — это вопрос степени, дедуктивная достоверность и дедуктивная обоснованность — нет.В этом смысле дедуктивное рассуждение является гораздо более строгим, чем индуктивное рассуждение. Тем не менее, индуктивная сила — это не вопрос личных предпочтений; это вопрос того, должно ли посылка способствовать более высокой степени веры в заключение.

Поскольку дедуктивные аргументы — это те аргументы, в которых истинность вывода считается полностью гарантированной , а не только , сделанной вероятной истинностью посылок, если аргумент является здравым, то мы говорим, что вывод « содержащиеся внутри »помещения; то есть заключение не выходит за рамки того, что неявно требуют исходные посылки.Думайте о здравых дедуктивных аргументах как о выдавливании вывода из посылок, в которых он спрятан. По этой причине дедуктивные аргументы обычно решающим образом основываются на определениях и правилах математики и формальной логики.

Рассмотрим, как правила формальной логики применимы к этому дедуктивному аргументу:

Джон болен. Если Джон болен, он не сможет присутствовать на нашем сегодняшнем собрании. Следовательно, Джон не сможет присутствовать на нашем собрании сегодня.

Этот аргумент допустим в силу его формальной или логической структуры.Чтобы понять, почему, обратите внимание, что если бы слово «плохо» было заменено на «счастливый», аргумент все еще был бы действителен, потому что он сохранил бы свою особую логическую структуру (называемую логиками modus ponens ). Вот форма любого аргумента, имеющего структуру modus ponens:

-П

Если P, то Q

Итак, Q

Заглавные буквы следует рассматривать как переменные, которые можно заменить декларативными предложениями, утверждениями или предложениями, а именно элементами, которые являются истинными или ложными.Исследование логических форм, которые включают целые предложения, а не их подлежащие, глаголы и другие части, называется логикой высказываний.

Вопрос о том, являются ли все или только большинство допустимых дедуктивных аргументов действительными из-за их логической структуры, все еще остается спорным в области философии логики, но этот вопрос не будет исследоваться далее в этой статье.

Индуктивные аргументы могут принимать самые разнообразные формы. Некоторые из них имеют форму утверждения о совокупности или наборе, основанном только на информации из выборки этой совокупности, подмножества.Другие индуктивные аргументы делают выводы, апеллируя к свидетельствам, авторитету или причинно-следственным связям. Есть и другие формы.

Вот несколько сильный индуктивный аргумент, имеющий форму аргумента, основанного на авторитете:

Полиция сообщила, что убийство совершил Джон. Итак, Джон совершил убийство.

Вот индуктивный аргумент, основанный на доказательствах:

Свидетель сказал, что убийство совершил Джон. Итак, Джон совершил убийство.

Вот более сильный индуктивный аргумент, основанный на более убедительных доказательствах:

Два независимых свидетеля заявили, что убийство совершил Джон.Отпечатки пальцев Джона на орудии убийства. Джон признался в преступлении. Итак, Джон совершил убийство.

Этот последний аргумент, если известно, что его посылки верны, без сомнения, достаточно хорош для присяжных, чтобы осудить Джона, но ни один из этих трех аргументов о совершении убийства Джоном не является достаточно сильным, чтобы его можно было назвать «действительным», по крайней мере в техническом смысле дедуктивно действительный. Тем не менее, некоторые юристы скажут присяжным, что это веские аргументы, поэтому мы, критически мыслящие, должны быть начеку в отношении того, как люди вокруг нас используют термин «достоверный».«Вы должны быть внимательны к тому, что они имеют в виду, а не к тому, что они говорят. По малейшим уликам английский детектив Шерлок Холмс ловко «вычислил», кто кого убил, но на самом деле он сделал только обоснованное предположение. Строго говоря, он привел индуктивный, а не дедуктивный аргумент. Чарльз Дарвин, открывший процесс эволюции, известен своим «выводом» о том, что круглые атоллы в океанах на самом деле являются коралловыми наростами на вершинах едва затопленных вулканов, но на самом деле он провел индукцию, а не дедукцию.

Стоит отметить, что некоторые словари и тексты определяют «дедукцию» как рассуждения от общего к частному и определяют «индукцию» как рассуждения от частного к общему . Однако есть много индуктивных аргументов, которые не имеют такой формы, например: «Я видел, как она его целовала, на самом деле целовала его, поэтому я уверен, что у нее роман».

Метод математического доказательства, называемый «математическая индукция», является дедуктивным, а не индуктивным.Доказательства, использующие математическую индукцию, обычно имеют следующую форму:

Свойство P истинно для натурального числа 0.
Для всех натуральных чисел n , если P имеет значение n , тогда P также имеет значение n + 1.
Следовательно, P истинно для всех натуральных чисел. числа.

Когда такое доказательство дает математик, и когда все посылки верны, то неизбежно следует вывод. Следовательно, такой индуктивный аргумент является дедуктивным.Это тоже дедуктивно звучит.

Поскольку разница между индуктивными и дедуктивными аргументами связана с силой доказательства, которую, по мнению автора , предпосылки обеспечивают заключение, индуктивные и дедуктивные аргументы различаются в отношении стандартов оценки, которые к ним применимы. Разница не связана с содержанием или предметом аргументации, а также с наличием или отсутствием какого-либо конкретного слова. В самом деле, одно и то же высказывание может использоваться для представления либо дедуктивного, либо индуктивного аргумента, в зависимости от того, во что верит человек, который его продвигает.Рассмотрим для примера:

Dom Perignon — шампанское, поэтому оно должно быть произведено во Франции.

Из контекста может быть ясно, что докладчик считает, что то, что было произведено в районе Шампани во Франции, является частью определяющего признака «шампанского», и поэтому вывод следует из предпосылки по определению. Если говорящий предполагает, что доказательства такого рода, то аргумент является дедуктивным. Однако может случиться так, что у говорящего нет такой мысли.Он или она может просто полагать, что почти все шампанское производится во Франции, и могут рассуждать вероятностно. Если это его намерение, то аргумент является индуктивным.

Как уже отмечалось, различие между дедуктивным и индуктивным связано с силой обоснования того, что аргумент имеет в виду , что посылки обеспечивают заключение. Еще одна сложность в нашем обсуждении дедукции и индукции состоит в том, что аргумент может иметь в виду, что посылки оправдывают вывод, в то время как на самом деле посылки не дают никакого оправдания.Вот пример:

Все нечетные числа целые.
Все четные числа являются целыми.
Следовательно, все нечетные числа являются четными.

Этот аргумент недействителен, поскольку исходные данные не подтверждают заключения. Однако, если бы этот аргумент был когда-либо серьезно выдвинут, мы должны предположить, что автор поверил бы , что истинность посылок гарантирует истинность заключения. Следовательно, этот аргумент по-прежнему является дедуктивным.Это не индуктивно.

Учитывая то, как здесь определены термины «дедуктивный аргумент» и «индуктивный аргумент», аргумент всегда один или другой, а не оба сразу, но, решая, какой из двух он является, обычно спрашивают, соответствует ли он как дедуктивные стандарты, так и индуктивные стандарты. Учитывая набор предпосылок и их предполагаемый вывод, мы, аналитики, спросим, ​​является ли оно дедуктивно обоснованным, и, если да, то также и дедуктивно обоснованным. Если это не дедуктивно, то мы можем продолжить оценку, является ли оно индуктивно сильным.

Мы очень вероятно воспользуемся информацией о том, что этот аргумент не является дедуктивно достоверным, чтобы спросить себя, какие предпосылки, если бы они были приняты, сделали бы этот аргумент достоверным. Тогда мы можем спросить, были ли эти посылки подразумеваемыми и предполагаемыми изначально. Точно так же мы можем спросить, какие посылки необходимы для усиления индуктивного аргумента, и мы можем спросить, были ли эти посылки предназначаемыми с самого начала. Если это так, то мы передумаем, какой аргумент существовал в исходном отрывке.Итак, применение дедуктивных и индуктивных стандартов используется в процессе извлечения аргумента из отрывка, в который он встроен. Процесс идет следующим образом: извлеките аргумент из отрывка; оцените его с помощью дедуктивных и индуктивных стандартов; возможно, пересмотреть решение о том, какой аргумент существовал в исходном отрывке; затем пересмотрите этот новый аргумент, используя наши дедуктивные и индуктивные стандарты.

Неявные посылки и неявные особенности явных посылок могут играть важную роль в оценке аргументов.Предположим, мы хотим знать, действительно ли Юлий Цезарь завоевал Рим. В ответ какой-нибудь историк мог бы указать, что это можно сделать с уверенностью из этих двух частей информации:

Генерал римских легионов Галлии пересек реку Рубикон и завоевал Рим.

Цезарь в то время был генералом римских легионов в Галлии.

Это даст верный аргумент. Но теперь обратите внимание, что, если бы «в то время» отсутствовало во второй части информации, то аргумент был бы недействительным.Вот почему. Возможно, Цезарь когда-то был генералом, но Тиберий был генералом во время переправы через реку и завоевания Рима. Если фраза «в то время» отсутствовала, вы, аналитик, должны беспокоиться о том, насколько вероятно, что эта фраза была задумана. Итак, вы столкнулись с двумя аргументами, действительным и недействительным, и не знаете, какой аргумент является предполагаемым.

См. Также статьи «Аргумент» и «Достоверность и обоснованность» в этой энциклопедии.

Информация об авторе

Персонал IEP
IEP активно ищет автора, который напишет более подробную статью, заменяющую ее.

Китайская логика и (не) истоки дедукции

Вчера я посетил интересную конференцию по истории логики в Китае, организованную Фенронгом Лю, Джереми Селигманом и Йоханом ван Бентемом, которая проходила в Амстердаме (к сожалению, сегодня мне пришлось пропустить второй день из-за семинара в Вене. , где я сейчас нахожусь). На конференции я встретился с некоторыми выдающимися исследователями в области древнекитайской логики, такими как Чад Хансен, Крис Фрейзер и Кристоф Харбсмайер.Я практически ничего не знал о древнекитайской логике, но, как историк так называемой «западной логики» (как обычно, ужасный ярлык), мне было очень интересно узнать больше о различиях и общих чертах между двумя традициями.

Одна из причин, почему меня интересуют такие сравнения, заключается в том, что они должны предлагать привилегированную точку зрения на исторические источники аксиоматически-дедуктивного метода в древнегреческой философии и математике. Китайская и индийская традиции, возможно, представляют собой две древние традиции, достигшие такого же интеллектуального уровня сложности, что и греческая, но в этих традициях научные исследования развивались совершенно по-разному.В частности, аксиоматико-дедуктивный метод в своих конкретных деталях (изначально) является уникальным для древнегреческой философии и математики. Теперь, если мы сможем выделить конкретные элементы значительного несходства между греческой традицией и этими другими традициями, тогда мы сможем лучше понять некоторые из решающих факторов для развития дедуктивного метода.

Одна убедительная гипотеза, выдвинутая выдающимся ученым Г.Е.Р.Ллойда и Р. Нетца в его книге «Формирование дедукции » заключается в том, что социальный фон публичных дебатов в Древней Греции сыграл решающую роль в развитии аксиоматически-дедуктивного метода. Идея заключалась бы в том, что дедуктивный способ аргументации возник как альтернатива другим подходам к аргументации и дебатам, текущим в то время, в частности, подходам софистов. С этой точки зрения дедуктивное доказательство можно рассматривать как форму диалога, в котором один из участников пытается заставить других участников сделать какой-то вывод, если они предоставили какие-то предпосылки; каждый шаг дедуктивного доказательства был бы фактически диалогическим ходом, который, таким образом, должен быть убедительным и неуязвимым для контрпримеров.Действия других участников больше не являются явными в регламентированной формулировке доказательства, но, по-видимому, в каждом пункте они соглашаются с действиями, предложенными лицом, ведущим диалог (любое сходство с сократовскими диалогами — не совпадение!).

Итак, Ллойд утверждает, что, хотя публичные дебаты были широко распространены в Древней Греции, этого не было в древнем Китае, где Император представлял высшую, неоспоримую власть. Он утверждает, что это (по крайней мере частично) объясняет, почему аксиоматически-дедуктивный метод появился в Древней Греции, а не в Древнем Китае.Это очень привлекательная гипотеза, и я, например, несколько раз одобрительно ее упоминал. Но есть проблема, как я обнаружил вчера: это просто неправда, что в китайской традиции дебаты и диалогические ситуации не играли значительной роли. Вчера я узнал о моистской традиции, которая сложилась в Китае примерно за столетие до золотого века Древней Греции, и что она также глубоко отмечена исследованиями моделей правильной аргументации, причем явно на фоне диалогических ситуаций.Модель этого фона обеспечивается правовым контекстом (информация предоставлена ​​Крисом Фрейзером). На самом деле, слушая о моистской традиции, я часто ловил себя на мысли о темах и «Софистические опровержения » Аристотеля, а также о некоторых более поздних (средневековых) дискуссиях, сформулированных на фоне этих двух книг.

Я по-прежнему считаю, что диалогический компонент очень важен для понимания самой концепции дедукции, как я намерен показать в ближайшие годы (в следующем году я начну пятилетний исследовательский проект под названием «Корни дедукции»).Но вчера я узнал, что наличие или отсутствие сильной диалогической традиции само по себе не объясняет изолированного появления понятия дедукции в греческой математике и философии, как, кажется, предполагает Ллойд, учитывая, что подобная ситуация может быть нашел в китайском корпусе. Клири, нам нужно копать глубже, и для этого нужны долгосрочные исследовательские проекты.

Великий вывод Парменида: логическая реконструкция пути истины | Отзывы | Философские обзоры Нотр-Дама

Майкл В.В стимулирующей монографии Вэдина содержится призыв к оружию в защиту статуса Парменида как «сурового арбитра философского дискурса» (1) и строгого мониста, который стоит в стороне от ионийской традиции натурфилософии и, по сути, отвергает ее. Таким образом, он пытается противостоять все более популярному желанию реабилитировать значение Парменида как космолога, занимающегося эмпирическими научными исследованиями, и того вида квалифицированного монизма, которого требует такой подход. Ведину с самого начала ясно, что его прочтение предлагается как «логическая реконструкция» (2) аргументов Парменида и что эта озабоченность является «главным ограничением» его интерпретации.Его нетерпение к переводчикам, не подчиняющимся его критериям толкования, очевидно. Такой критический подход, наряду с приверженностью Wedin к последовательной аргументации без особого обозначения выводов или их анализа, затрудняет чтение. Тем не менее, книга будет полезна любому, кто серьезно интересуется поэмой Парменида, не в последнюю очередь из-за степени несогласия, которую она может вызвать. Я подозреваю, что немногие из приверженцев более щедрого прочтения проекта Парменида (и монизма) обнаружат, что защита Wedin от того, что может показаться немодными логическими ограничениями.Тем не менее, любой, кто стремится придерживаться альтернативной линии, захочет решить серьезные проблемы, которые Wedin ставит в своей критике недавних отчетов.

Том разделен на три раздела. В первом («Управляющий вывод и главный аргумент Парменида») Ведин пытается установить природу фундаментальных и сложных рассуждений Парменида, обнаруженных в том, что он называет «главным аргументом» фрагментов B2, B3 и B6. Согласно интерпретации Ведина, фрагменты B2 и B3 представляют «Управляющую дедукцию» Парменида, в которой исключена возможность исследования того, «чего нет».Он рассматривает несколько общих претензий к рассуждениям Парменида, например, что они основаны на несчастливом допущении эквивалентности между существованием и необходимым существованием.

Повсюду он недвусмысленно заявляет о своей готовности принять определенную логическую структуру для аргумента, даже если эта структура не обязательно очевидна в тексте. Так, например, он считает Закон Исключенного Середина (LEM) центральным по отношению к разграничению, установленному во фрагменте B2 между «тем, что есть и не может быть» и «тем, чего нет и не может быть», и, таким образом, к Пути. Истины в целом.Как он отмечает, в B2 нет «явного лингвистического выражения» (14) LEM. Фактически, на первый взгляд кажется, что это модальное различие, которое не является примером LEM. Но Ведин указывает на наличие явного экземпляра LEM во фрагменте B8 (B8.15: «есть или нет»), который относится к B2 и, таким образом, утверждает он, объясняет природу (или, скорее, оправдывает его собственное мнение). характеристика) прежнего различия. Затем, установив центральную роль LEM, Ведин ставит перед собой задачу объяснить «удивительный» факт, что богиня «характеризует пути исследования не просто как примеры LEM» (15), а скорее в модальных терминах.

Те, кто считает, что то, что говорится в фрагментах, является лучшим доказательством аргументации Парменида или, по крайней мере, лучшей отправной точкой, могут быть разочарованы таким подходом. В другом месте мы можем увидеть, как эта приверженность логической реконструкции влияет на интерпретацию Wedin. В заключительном разделе Части 1 он кратко обращается к спорному вопросу о соответствующем предмете « estin » Парменида, отмечая, что он может «обойти эту проблему, отдав предпочтение количественным формулам» (79).Таким образом, его интерпретация свободна от (или, по крайней мере, сводит к минимуму) ограничения любых забот о том, как работает сам греческий глагол (либо в стихах Парменида, либо в греческом языке в целом).

В Части II Ведин обращается к «Дедуктивным последствиям управляющего дедукции», то есть к описанию и ограничениям природы «того, что есть», как они изложены во фрагменте B8, утверждая, что Парменид привержен «онтологическому монизму». Wedin предлагает реконструкцию аргументов B8, которая пытается исправить предыдущие попытки, подчеркивая, в частности, центральную аргументативную роль Управляющей дедукции на протяжении всей этой части стихотворения.Согласно Ведину, управляющий вывод — это не только «фундаментальный аргумент» Парменида Путь истины , «каждый другой аргумент в стихотворении подтверждается им» (4). Вэдин рассматривает каждую из характеристик «того, что есть», в свою очередь, и приходит к интригующему выводу о том, что самая значительная проблема для рассуждений Парменида заключается не в кажущемся парадоксе идентификации «того, чего нет» как незаконного объекта мысли. Скорее, наиболее важная проблема заключается в том, что аргументы Парменида, устанавливающие природу «того, что есть» в B8, и, следовательно, в самом Управляющем вычитании, по-видимому, влекут за собой нежелательные утверждения о том, «чего не является» (которые, конечно, должны ликвидировано).

В третьей части, «Критические размышления», Ведин представляет собранную критику некоторых конкретных направлений интерпретации Парменида наряду с оценкой того, как Платон воспринимает Парменида. В Части I Wedin защищает Большой вычет от обвинения в несостоятельности на том основании, что это запрет второго порядка утверждений первого порядка о том, «что не является». В Части III он находит время, чтобы подвергнуть дальнейшей критике некоторые альтернативные попытки защитить Парменида от того же обвинения, «хотя бы потому, что они расходятся с моим решением» (193).Он также предлагает некоторую явную критику интерпретаций фрагмента B3 как установления тождества между мышлением и бытием.

Затем Ведин возвращается к вопросу о связи Парменида с ионической традицией. В своем более раннем обсуждении аргумента Учителя Ведин отверг предположение, что фрагмент B6 предлагает какое-либо оправдание для приписывания Пармениду «открытости натурфилософии его ионийских предшественников» (229). Возвращаясь к проблеме в Части III, он сосредотачивает свое внимание на более широких аргументах Патрисии Курд и Джона Палмера.Он заключает, что ни один из них не дает удовлетворительного объяснения предполагаемого интереса Парменида к космологии, так что «я считаю, что нам рекомендуется отказаться от проекта гармонизации элеатских евангелий Парменида [ Путь Истины и Путь Мнения ]. ‘(248). Это отражает самопровозглашенное отсутствие интереса Вэдина к чему-либо, кроме аргументов Путь истины , но также подчеркивает слабость его рассказа. Если он хочет предположить, что невозможно примирить эти две части стихотворения Парменида, он также должен быть в состоянии объяснить, почему космология вообще является частью стихотворения.Одним из основных мотивов защиты интереса Парменида к космологии является тот факт, что его стихотворение включает космологию. Опять же, вопрос заключается в том, должна ли интерпретация соответствовать свидетельствам или свидетельства должны быть сформированы (и отредактированы), чтобы соответствовать интерпретации.

Wedin не претендует на полную трактовку поэмы Парменида. Фактически, он освежающе откровенен о пределах своего проекта, поскольку он интересуется исключительно (выборками) Путь истины и, в частности, логической формой его аргументов.Он демонстрирует замечательное понимание того, что некоторые могут беспокоиться по поводу использования им логики предикатов первого порядка при реконструкции аргументов философа, работающего без такого инструментария.

Тем не менее, некоторые могут задаться вопросом, может ли такой исключительный фокус и узкий подход действительно претендовать на предложение реконструкции философии Парменида. Можно беспокоиться, что на самом деле нам предлагают аргумент, с которым отдельные части стихотворения можно сделать совместимыми.Такой проект, возможно, стоит сам по себе, но можно с большой натяжкой утверждать, что обоснованность должна быть не только первичным, но, фактически, единственным критерием интерпретации. Так, например, Ведин заявляет во введении не только, что логические соображения должны способствовать реконструкции аргументов Парменида, но также и то, что «утверждения о влиянии эпической традиции не должны ограничивать, а скорее ограничиваться структурой [ Путь истины ] выводов »(5).Кажется, что Wedin хочет заявить, что рассуждения Парменида можно изолировать от культурного контекста. Это провокационное предложение, и было бы интересно прочитать более обстоятельную защиту. Конечно, Wedin прав, критикуя тех (немногих), кто отвергает ценность логики в реконструкции «мысли Парменида» «глобальным взмахом руки» (8). Однако можно беспокоиться, что Wedin просто заменяет один пренебрежительный жест другим, отказываясь интерпретировать значение культурного контекста, филологических проблем или, действительно, любого стихотворения за пределами фрагментов B2-8.

Аристотель (384–322 до н.э.) — Философская энциклопедия Рутледжа

DOI: 10.4324 / 9780415249126-A022-1
Версия: v1, опубликовано в Интернете: 1998
Получено 20 мая 2021 г. с https://www.rep.routledge.com/articles/biographic/aristotle-384-322-bc/ v-1

---

Аристотель из Стагиры — один из двух самых важных философов древнего мира и один из четырех или пяти самых важных философов любого времени и места. Он не был афинянином, но большую часть жизни провел в Афинах, будучи студентом и преподавателем философии.Двадцать лет он был членом Платоновской академии; позже он основал свою философскую школу — Лицей. Еще при жизни он публиковал философские диалоги, от которых сейчас сохранились лишь фрагменты. «Аристотелевский корпус» (1462 страницы греческого текста, включая некоторые ложные сочинения), вероятно, основан на лекциях, которые он читал в лицее.

Аристотель является основателем не только философии как дисциплины с отдельными областями или ветвями, но, в более общем плане, концепции интеллектуального исследования как относящегося к отдельным дисциплинам.Он настаивает, например, на том, что стандарты доказательства и свидетельства дедуктивной логики и математики не должны применяться к изучению природы, и что ни одна из этих дисциплин не должна использоваться в качестве надлежащей модели для морального и политического исследования. Он отличает философское размышление о дисциплине от практики самой дисциплины. Корпус содержит статьи по многим различным дисциплинам, а не только по философии.

Вот некоторые области исследований, в которые Аристотель вносит фундаментальный вклад:

(1) Логика.«Предыдущая аналитика» Аристотеля представляет собой первую попытку сформулировать систему дедуктивной формальной логики, основанную на теории «силлогизма». Posterior Analytics использует эту систему для составления отчета о строгих научных знаниях. «Логика», как ее понимает Аристотель, также включает изучение языка, значения и их отношения к нелингвистической реальности; следовательно, он включает множество тем, которые теперь можно отнести к философии языка или философской логике (Категории, Интерпретация, Темы).

(2) Изучение природы. Около четверти корпуса (см. Особенно «Историю животных», «Части животных» и «Порождение животных»; также «Движение животных», «Развитие животных») составляют работы, связанные с биологией. Некоторые из них содержат сборники подробных наблюдений. («Метеорология» содержит аналогичный сборник о неодушевленной природе.) Другие пытаются объяснить эти наблюдения в свете пояснительной схемы, которую защищает Аристотель в своих более теоретических размышлениях об изучении природы.Эти размышления (особенно в «Физике» и в «Генерации и порче») развивают понимание природы, формы, материи, причин и изменений, которое выражает взгляды Аристотеля на понимание и объяснение естественных организмов и их поведения. Натурфилософия и космология объединены в «На небесах».

(3) Метафизика. В своих размышлениях об основах и предпосылках других дисциплин Аристотель описывает универсальную «науку о бытии как бытие» — предмет метафизики.Часть этой универсальной науки исследует основы исследования природы. Аристотель формулирует свое учение о субстанции, которое он объясняет через связанные контрасты между формой и материей, а также между потенциальностью и действительностью. Одна из его целей — описать отличительный и неповторимый характер живых организмов. Другая цель универсальной науки состоит в том, чтобы использовать его исследование субстанции, чтобы дать отчет о божественной субстанции, высшем принципе космического порядка.

(4) Философия разума.Доктрина формы и материи используется для объяснения отношений души и тела, а также различных типов души, обнаруживаемых у разных типов живых существ. По мнению Аристотеля, душа — это форма живого тела. Он исследует различные аспекты этой формы у растений, нерациональных животных и людей, описывая питание, восприятие, мысли и желания. Его обсуждение (в «О душе», а также в «Parva Naturalia») затрагивает темы философии разума, психологии, физиологии, эпистемологии и теории действия.

(5) Этика и политика (Никомахова этика, Евдемова этика, Magna Moralia). По мнению Аристотеля, понимание естественных и существенных целей человеческих агентов является правильной основой для понимания принципов, которыми руководствуются моральные и политические практики. Эти принципы выражены в его описании человеческого благополучия и различных добродетелей, которые составляют хорошего человека и способствуют благополучию. Описание общества, воплощающего эти добродетели в индивидуальной и социальной жизни, является задачей Политики, которая также исследует достоинства и недостатки реальных государств и обществ, сравнивая их с принципами, вытекающими из этической теории.

(6) Литературоведение и риторическая теория (Поэтика, Риторика). Эти работы тесно связаны как с логикой Аристотеля, так и с его этической и политической теорией.

Цитирование этой статьи:
Irwin, T.H .. Aristotle (384–322 до н.э.), 1998, DOI: 10.4324 / 9780415249126-A022-1. Энциклопедия философии Рутледжа, Тейлор и Фрэнсис, https://www.rep.routledge.com/articles/biographic/aristotle-384-322-bc/v-1.
Авторские права © 1998-2021 Routledge.

Перейти к основному содержанию Поиск

Поиск

• Где угодно

Быстрый поиск где угодно

Поиск Поиск

Расширенный поиск

• Войти | регистр

Пропустить основную навигацию Закрыть меню ящика Открыть меню ящика Дом

• Подписка / продление
  • Учреждения
  • Индивидуальные подписки
  • Индивидуальное продление
• Библиотекари
  • Тарифы и полные платежи Пакет для Чикаго
  • Полный цикл и охват содержимого
  • Файлы KBART и RSS-каналы
  • Разрешения и перепечатка
  • Инициатива развивающихся стран Чикаго
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы библиотекаря
• Агенты
  • Тарифы, заказы, и платежи
  • Полный пакет Chicago
  • Полный охват и содержание
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы агента
• Партнеры по издательству
  • О нас
  • Публикуйте у нас
  • Недавно приобретенные журналы
  • Издательская часть tners
• Новости прессы
  • Подпишитесь на уведомления eTOC
  • Пресс-релизы
  • СМИ

• Книги издательства Чикагского университета
• Распределительный центр в Чикаго
• Чикагский университет

• Положения и условия
• Заявление об издательской этике
• Уведомление о конфиденциальности
• Доступность Chicago Journals
• Доступность университета

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

• Свяжитесь с нами
• Запросы СМИ и рекламы
• Открытый доступ в Чикаго

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

Философия индукции и дедукции

6.Дедуктивная 9. Индукция против абдукции. Процесс начинается с наблюдения. Пересмотрено 11 ноября 2019 года. Дедуктивное, индуктивное и абдуктивное рассуждение — это три основных типа рассуждений. Проще говоря, дедуктивное рассуждение имеет дело с уверенностью, индуктивное рассуждение с вероятностью и абдуктивное рассуждение с предположениями. Может показаться, что индуктивные аргументы слабее дедуктивных, потому что в дедуктивном аргументе всегда должна оставаться возможность посылки, приводящей к ложным выводам, но это… Дедукция или индукция — это то, как предпосылки поддерживают заключение.Он применяется в философии, этике, психологии, математике, семантике и информатике. Удержание и индукция. Индуктивное мышление. Дедуктивные аргументы против индуктивных аргументов. Индуктивное рассуждение, или индукция, является одним из двух основных типов вывода. Вывод — это логическая связь между двумя утверждениями: первое называется предпосылкой, а второе — выводом и должно иметь какое-то логическое отношение к предположению. посылка .. В частности, индукция — это умозаключение, основанное на разумной вероятности.Индуктивное рассуждение — это рассуждение, в котором предпосылки рассматриваются как способ предоставления убедительных доказательств истинности вывода. Введение 1. Опубликовано 18 апреля 2019 г. Раймо Стрефкерк. Дедуктивный. Индуктивное мышление — это процесс, с помощью которого человек делает обобщение, основанное на конкретном индивидуальном опыте. Понятие об индуктивном методе и дедуктивном методе Индуктивный метод. Хотя индуктивные и дедуктивные рассуждения ошибочны, они создают основу для логического анализа, который движет научными исследованиями и открытиями.Дедукция начинается с обобщения, которое следует за процессом достижения конкретного логического вывода. Удержание против индукции. Индукция противоположна — делает обобщение на основе набора конкретных наблюдений. Иногда это неофициально называют подходом «сверху вниз». 7. Другими словами, в дедуктивном аргументе НЕВОЗМОЖНО, чтобы посылки были истинными, а вывод — ложным. Оглавление; Фонды; Философия исследования; Удержание и индукция; Удержание и индукция.Тогда первый рог дилеммы Юма исключит возможность дедуктивного аргумента, а второй устранит возможность индуктивного аргумента. Он анализирует формы, которые принимают аргументы, являются ли они… Если мы предполагаем, что посылки верны, вывод должен следовать. 1.3. Дедукция против. Практически любой, кто думает о том, как решать проблемы формальным образом, сталкивался с концепциями дедуктивного и индуктивного рассуждений. Логика — это изучение принципов рассуждений и умозаключений.Индуктивные и дедуктивные рассуждения. В логике мы часто называем два широких метода рассуждения дедуктивным и индуктивным подходами. Дедуктивное рассуждение работает от более общего к более конкретному. 8. Конечно, вы можете отвергнуть посылку как ложную, но дедукция и индукция не имеют ничего общего с истинностью или ложностью посылок (или заключения). И дедукция, и индукция помогают нам ориентироваться в реальных проблемах, таких как, например, кто совершил преступление, наиболее вероятная причина аварии или сколько планет может содержать жизнь в галактике Млечный Путь.Иногда «демонстративный» приравнивается к «дедуктивному», а вероятный — к «индуктивному» (например, Salmon 1966). Дедуктивный. Такого рода аргументы, в которых ОБЯЗАТЕЛЬНО следует из посылок. Удержание Vs. Индуктивный. Эти три метода рассуждения, которые, по сути, подпадают под действие всех остальных типов рассуждений или представляют собой смесь… Индуктивные аргументы: До сих пор в этом курсе мы изучали только дедуктивные аргументы.

Распиновка 3-контактного вентилятора, Онтарио Mk 3 Navy Knife, Ремкомплект с трещоткой Craftsman 44816, Ecobee 4 против 5, Почетная медаль хребта разбитых сердец Сцена, Путеводитель Мэтта Аткинсона по Геттисбергу, Здоровы ли жареные колбаски, Anginas En Inglés,

индукция, дедукция и не только — Университет Северной Аризоны

TY — JOUR

T1 — Математические рассуждения

T2 — индукция, дедукция и не только

AU — Шерри, Дэвид

PY — 2006/9/1

Y1 — 2006/9/1

N2 — Математика раньше изображалась как дедуктивная наука.Тем не менее, основанный на Polya (1954), это философское движение, которое расширяет понятие математического рассуждения, включая индуктивные или квазиэмпирические методы. Интерес к индуктивным методам — ​​это долгожданный поворот от фундаментализма к философии, основанной на математической практике. К сожалению, концепция математического мышления, которой придерживаются квазиэмпирики, все еще слишком узка, чтобы включать в себя мысленный эксперимент, который Мюллер описывает как традиционное математическое доказательство (Mueller, 1969, p.295) и который Лакатос исследует в Доказательствах и опровержениях (Lakatos, 1976). Эта статья расширяет концепцию математических рассуждений на два дополнительных измерения, чтобы приспособить их к мысленному эксперименту.

AB — Математика раньше изображалась как дедуктивная наука. Тем не менее, основанный на Polya (1954), это философское движение, которое расширяет понятие математического рассуждения, включая индуктивные или квазиэмпирические методы. Интерес к индуктивным методам — ​​это долгожданный поворот от фундаментализма к философии, основанной на математической практике.К сожалению, концепция математических рассуждений, которой придерживаются квазиэмпирики, все еще слишком узка, чтобы включать в себя мысленный эксперимент, который Мюллер описывает как традиционное математическое доказательство (Mueller, 1969, p. 295) и который Лакатос исследует в Доказательствах и опровержениях (Лакатос, 1976). Эта статья расширяет концепцию математических рассуждений на два дополнительных измерения, чтобы приспособить их к мысленному эксперименту.

кВт — неформальное доказательство

кВт — математические рассуждения

кВт — мысленный эксперимент

UR — http: // www.scopus.com/inward/record.url?scp=33747816446&partnerID=8YFLogxK

UR — http://www.scopus.com/inward/citedby.url?scp=33747816446&partnerID=8YFLogxK

10162. j2 — 2005.06.012

DO — 10.1016 / j.shpsa.2005.06.012

M3 — Артикул

AN — SCOPUS: 33747816446

VL — 37

SP — 489

EP — 504

JO — Исследования по истории и философия науки, часть A

JF — Исследования по истории и философии науки, часть A

SN — 0039-3681

IS — 3

ER —

.