О графомании и графоманах | Некритичность к себе: VIKENT.RU
«…творческое неудачничество, всем известное под именем графомании.
Я много занимался этим народом сначала в бытность литконсультантом журнала «Семья и школа», потом в должности психотерапевта…
Графоман может быть человеком умным, обладать кучей талантов, быть даже в чем-то гением; но он пишет плохие стихи или плохую прозу, плохую музыку или плохие картины — и не понимает, не видит, что это плохо. (А если и видит — не может остановиться, надеясь, что вывезет кривая…)
Упёрт человек, нацелен на результат, но совершает одни и те же незамечаемые ошибки.
Некритичен к себе именно в части творческой — и незряч, глух, нечувствителен, невосприимчив именно к тем составляющим дела, которые превращают его в искусство.
Графоман-писатель, как выясняется, прежде всего не умеет читать, и прежде всего себя самого!..
Графоман-псевдопоэт может писать гладкие, складные стихи, даже с оригинальными рифмами, но не родит свежих метафор, дышащих образов.
Псевдокомпозитор в тысячный раз употребит избитый музыкальный оборот и не почувствует, что это звуковая пошлость, заранее мёртвая… Наступая на те же грабли — (не ценят, не признают, не везёт по части успеха — такое же ведь и с талантом, и с гением сплошь да рядом бывает!) — не понимает, откуда шишки…
А ещё хуже, когда у графомана случается псевдоуспех, как в своё время у плодовитого писаки В.П., — когда его превозносят потребители попсятины, лишённые вкуса. Страшная ловушка судьбы: человек становится заложником лажи…
«Вырваться из круговорота невезения» в подобных случаях можно только двумя способами. Оставить НЕ СВОЁ (область творчества, деловую сферу, круг общения, место жительства, человека…).
Учиться и переучиваться — в надежде перемениться, обновиться, прозреть, прорвать внутренние преграды, открыть себя… Оставив стремление к «результату» — постараться стать снова чистым листом, прорастающим зерном, открытым всему любопытным ребёнком…
Итак, вопрос твой следует ставить не «как вырваться» — а как прочистить свой ум и душу?.
. Ещё вопросы, конкретные.
Занимаюсь ли я СВОИМ делом — по выбору, по душе, нравится ли оно мне? (Если ответ «нет», то основная причина невезения уже найдена.)
Каков уровень моих способностей к этому делу? (Опасна и самонедооценка, и самопереоценка своих данных, в обоих случаях не везёт, но по-разному.)
Изучил ли я дело в достаточной степени? (Если ответ «нет», то в этом и надежда, а если «да» и притом все же упорно не везет, то здесь, скорее всего, и зарыта собака: ты думаешь, что ты знаешь то, чего на самом деле не знаешь — самообманываешься.)
Что общего можно найти в тех случаях, когда мне не везёт, какой повторяющийся сценарий, какие подробности, признаки? Какие сопутствия у моих неудач, какой событийный аккомпанемент? (Может быть, всё начинается с конфликта какого-нибудь или недопонимания в отношениях, с «человеческого фактора»?.. Может быть, неудачи определяет периодическая размобилизованность, накопление усталости, падения настроения?..)
Жизнь подробна, а истина в оттенке, говорят мудрые.
Чтобы рассмотреть — включи свет!».
Леви В.Л., Гений желания, М., «Книжный клуб 36,6», 2012 г., с. 40-42.
Опустошитель №23. Графомания
Когда образ, сложившийся в нашей голове, встречается со своим прототипом, открывается конфликт. Их расхождение всегда действует одинаково, вызывая протест неудовлетворенного сознания. Идеальное восстает против реального, модель пытается воплотиться вопреки миру.
23-й номер «Опустошителя» решился на небывалый эксперимент: разным авторам были предложены разные темы, чтобы затем объединить их тексты в единое собрание, ощерившееся на окружающую действительность не одним, но сразу многими векторами воздействия.
И без того эклектичный журнал стал еще более эклектичным, дабы реализовать свою идеальную модель не в одном, а в нескольких измерениях. Сделать ее ни в чем не уступающей многомерному прототипу.
Классик нидерландской литературы Герард Реве делил процесс создания повествовательной прозы на четыре столпа: концепцию, композицию, стиль и лексикон.
Первый и третий столпы он считал инвариантными, независимыми от усилий писателя, а второй и четвертый — способными к развитию.
Походя Реве обнажил генезис графомании. Она зарождается в статичных столпах, концепции и стиле, а самовыражается в динамичных — композиции и лексиконе. Или, более точно, в их чрезвычайном расхождении: копия не дублирует оригинал, но коверкает его до полной неузнаваемости.
Еще более интересными представляются исследования неврологов. Занимаясь «великими счетчиками», способными на лету выполнять сложнейшие арифметические вычисления, ученые обнаружили, что «счетчики» задействуют те области мозга, которые обычно используются для координации движений.
Скажем, вам бросили теннисный мячик, и вы его, не задумываясь, поймали. На самом деле это совсем не тривиальная математическая задача — рассчитать необходимое движение руки — и ученые проделали огромную работу, чтобы создать роботов, способных на то, что у человека получается само собой, без сложных и громоздких вычислений.
«Счетчик» мгновенно узнает результат, он его как бы видит. И точно так же графоман видит своего монстра — то, что получится в результате литературного тиражирования. Графоманская калька — это, по сути, убийство художественной реальности. Или, слегка меняя ракурс, самоубийство литературой.
Неврологи обнаружили в коре человеческого мозга крошечный отдел, который некоторое время считался совсем нефункциональным. Однако через несколько лет его предназначение все же было установлено. Этот отдел активизировался, когда человек готовился к суициду.
Разумеется, подобные изыскания немедленно натолкнулись на морально-этические препятствия, которые казались непреодолимыми. Но фортуна и здесь благоволила ученым: оказалось, что мерцающий, как будто несуществующий отдел, наравне со смертниками активизируется и у графоманов.
На нейро-уровне искажение творческого замысла неотличимо от самоубийства. Графоман, словно живой мертвец, вылезает из могилы снова и снова, чтобы продолжать творить свою причудливую, невыносимую реальность.
Переходить от божественного к человеческому по Реве (от концепции и стиля к композиции и лексикону), преображая, а не механически копируя.
Когда писатель выпускает пулю в висок, графоман немедленно занимает его место. Выстрелы графомана — это литературные упражнения. Ноябрьская новелла Опустошителя #23 отодвигается от писателей, чтобы быть ближе к графоманам. Уильям Берроуз, Жозеф де Местр, Маруся Климова, Миша Вербицкий, Жюли Реше, Анатолий Рясов и прочие исследователи самым пристальным образом рассмотрят полет пули от ствола к виску. Но будьте предельно осторожны, ведь среди авторов могут оказаться сюрреалисты, которые направят пистолет на публику, то есть на вас лично.
НА ПИСАТЕЛЕЙ И ПИСЬМО; Преодоление графомании
Книги|О ПИСАТЕЛЯХ И ПИСЬМЕ; Преодоление графомании
https://www.nytimes.com/2003/11/23/books/on-writers-and-writing-overcoming-graphomania.htmlРеклама
Продолжить чтение основного сюжетаО ПИСАТЕЛЯХ И WRITING
Марго Джефферсон
МОЖЕМ ЛИ мы продолжать обвинять телевидение и нашу культуру, основанную на образах, в упадке чтения? В книге «Так много книг: чтение и издание в эпоху изобилия» (Paul Dry Books) Габриэль Зайд отмечает, что с 19В 50 г., когда на культурную сцену пришло телевидение, население мира росло на 1,8% в год, а издание книг росло на 2,8% в год.
«Наша всеобщая графомания производит миллион наименований в год тиражами в несколько тысяч экземпляров», — пишет Зайд, мексиканский поэт, критик и деловой обозреватель. Он добавляет, что технологии уже дают нам доступ к любым книгам, которые мы хотим, хотя издательские и книготорговые конгломераты, как правило, гарантируют, что, как и богатые, бестселлеры получают выгоды, в которых не получают другие — книги из среднего списка, находящиеся в бедственном положении. Но Зайд не тратит время на лицемерие по поводу более утонченного джентльменского прошлого. Для него (и для нас) важнее всего то, как технологии и бизнес могут лучше служить читателям и как читатели могут помочь определить культуру плавными, изобретательными способами.
«Точно так же, как писатели, которые создают вещи из чужих слов, изобретательные издатели, книготорговцы, библиотекари, составители антологий и критики собирают чужие тексты в осмысленные и привлекательные сборки», — говорит он. (Поэт в «Зайде» описывает истинное собрание как такое, в котором «шум становится музыкой; рассеянные звезды приобретают очертания, имена и даже легенды и становятся узнаваемыми созвездиями, помогающими ориентироваться».)
Мне нравится его подход к нашему большему тоже предсказуемый снобизм. Как часто мы просматриваем списки бестселлеров, сокрушаясь о низком уровне массового вкуса? Но, по мнению Зайда, «большим препятствием для свободного распространения книг является масса привилегированных граждан, которые имеют высшее образование, но так и не научились правильно читать». их, а «выпускники колледжей больше заинтересованы в издании книг, чем в их чтении» 9.0003
Одно из преимуществ «So Many Books» состоит в том, что его содержание и форма идеально синхронизированы.
Зайд излагает свои мысли ярко и лаконично; его текст представляет собой компактно оформленные 144 страницы. Каждая глава может быть отдельным эссе, но есть четкий обзор; »So Many Books» — это целое с ноткой импровизации.
Зайд пишет: «Важно то, что мы чувствуем, как мы видим, что мы делаем после прочтения; значат ли что-нибудь для нас улица, облака и существование других; делает ли чтение нас физически более живыми». Верно, и поскольку разум — это мышца, важно также то, как одна книга ведет нас к другой.
Я с подозрением отношусь к книгам о Нью-Йорке; события 11 сентября породили так много. Но после «So Many Books» я захотел прочитать, что дало бы мне ощущение изобилия: мир с импульсом и эксцентричностью, с фактическими границами, но без воображаемых.
Я взял книгу Джерома Чарина «Гангстеры и золотоискатели: Старый Нью-Йорк, эпоха джаза и рождение Бродвея» («Четыре стены, восемь окон»). Книга одновременно и история, и легенда. Проза Чарына напоминает мне игру на фортепиано: размеренный ритм повествования плюс всплески образов и ассоциаций.
И он интерполирует слова других: ученых, писателей, дневников.
Он создает бестиарий главных и второстепенных персонажей: девушек Зигфельда, клоунов, хористов и бутлегеров. Он копается в харизме Фанни Брайс и Эла Джолсона. Бродвейский писатель-мифотворец Деймон Раньон оказался одиноким человеком из Манхэттена, штат Канзас, чей кумир детства, Бэт Мастерсон, добился успеха в качестве вооруженного приятеля Уятта Эрпа, а в конце концов стал спортивным обозревателем-алкоголиком в Нью-Йорке.
Мы видим жизнь этих людей и фантазии, вырванные из их жизни. В своем черном гриме Берт Уильямс был «демоническим двойником» Джолсона. Он представил свои забавные, скорбные персонажи на Бродвее, который находил черных исполнителей захватывающими, пока их было мало, а к их дарам можно было относиться снисходительно.
Чарын связывает знаменитостей свежим и метким образом. Вот эти звездные хлопушки Луиза Брукс и Зельда Фицджеральд ведут свои внутренние битвы: талант и ум против красоты, дисциплина против саморазрушения.
Гангстер Оуни Мэдден со своим щегольским гардеробом и вечной меланхолией чем-то напоминает Джея Гэтсби.
Каждая глава самодостаточна — вы можете читать в любом порядке. Зато есть дуга. «Чарын» начинается с крохотных бродвейских сказок о когда-то знаменитом, а ныне малоизвестном Руньоне, а заканчивается огромной легендой об Уильяме Рэндольфе Херсте и Мэрион Дэвис. Эта история тоже началась просто, и ее схема повторилась в театрах и забегаловках по всему городу. «Однажды, в 19В 15 лет его китовый взгляд упал на Мэрион Дэвис, когда она танцевала, и никогда, никогда не отпускал». (Двойной день). Роли Уайтхеда не основаны на сюжете или характере. Он группирует короткие сцены под такими названиями, как «Утро», «Власть порта» и «Час пик» — руководящие принципы — место и ощущение. Он является автором-постановщиком, фиксирующим отдельные визуальные детали, обеспечивающим голос за кадром, давая реплики и действия неназванным бит-игрокам.
»Давайте остановимся на секунду, чтобы нас напугать этим великолепным горизонтом.
Столько высокомерных зданий, это все равно, что попасть на фестиваль придурков». Это один из его голосов. Другой, более романтичный, размышляет: «Бродвей знает, что каждый шаг — это биение его сердца, что мы заставляем его сердце биться, что ему нужны простофили и граждане, чтобы его кровь текла».
В этом Нью-Йорке ни один миф не утверждает нас; мы знаем их всех. «Говорить о Нью-Йорке — значит говорить о мире», — пишет Уайтхед. Я нашел разговор очень искусным и несколько бестелесным. Но, как и печальные, полные энтузиазма «Гангстеры и золотоискатели», эта книга принадлежит тому, что Зайд называет «истинной универсальной культурой» — не нашей старой утопической Глобальной Деревне, а «вавилонскому множеству деревень». , каждый центр мира», где «доступная нам всеобщность есть конечная, ограниченная конкретная всеобщность разнообразных и несопоставимых разговоров» 9.0003
Версия этой статьи напечатана в разделе 7, на странице 31 Национального издания под заголовком: О ПИСАТЕЛЯХ И ПИСЬМЕ; Преодоление графомании.
Заказать репринты | Сегодняшняя газета | Подписка
Буфет лакомых кусочков, чтобы пощекотать вкус любителя языка
Написав более 60 книг и тысячи статей и колонок , Я, ваш болтун, удобный язык обозреватель, признаться, что страдает графоманией. Происходит от греческих корней графо, «письмо» и мания, «одержимость», графомания «навязчивая склонность к письму». Я графоман.
У меня также есть навязчивая склонность собирать и создавать забавные шутки о языке. Вот две милые истории о детях, выросших в эпоху компьютеров:
Класс детского сада обсуждал тему молитвы, и дети, похоже, знали, что молитву заканчивают на аминь . «Кто-нибудь знает, что означает аминь ?» — спросил учитель.
Наступило долгое молчание. Затем один маленький мальчик вмешался и сказал: «Ну, я думаю, это означает, например, «отправить».
Группа учеников третьего класса сидела в кругу со своим учителем. Она ходила по очереди, задавая всем вопросы о животных:
«Дэви, какой шум издает корова?»
«Это мычание».
«Алиса, какой звук издает ягненок?»
«Плохо».
«Джимми, какой звук издает кошка?»
«Мяу».
«Дженнифер, какой звук издает мышь?»
«Эм. . ., идет. . . клик!»
* * *
Директор школы пришла в учительскую и сказала, что тратит слишком много времени на изучение запятых, потому что они не так уж важны для передачи содержания. Итак, учитель попросил ученика написать на доске предложение «Директор говорит, что учитель не прав», а затем попросил директора поставить запятую после слова 9.0055 директор и еще один после слова учитель .
Результатом, конечно, было: «Директор, говорит учитель, не прав».
* * *
Что бы вы сказали, чтобы утешить друга, у которого проблемы с грамматикой? — Вот они, они.
* * *
Полезно представить, что автокоррекция — это крошечный гремлин внутри вашего компьютера, который изо всех сил старается быть полезным, но на самом деле довольно пьян и подвержен синдрому несогласных и раздражительных гласных.
* * *
Лучший онлайн-пароль — «неправильный». Почему? Потому что каждый раз, когда вы вводите неправильный пароль, ваш компьютер будет напоминать вам, что «Ваш пароль неверен».
* * *
Не забывайте смотреть на приз, носом к точильному камню, плечом к рулю, рукой на румпеле, лицом к ветру, подбородком вверх, ухом к земле. , и ваша нога на педали. Тогда идите к своему мануальному терапевту.
* * *
Недавно я посетил захватывающее представление Ван Гога в торгово-выставочном центре Дель Мар. 300 картин. 2 миллиона пикселей, оригинальная музыка — эффектно! Единственным разочарованием было то, что у меня не было достаточно Моне, чтобы купить Дега и сделать Ван Гога!
* * *
Некоторые из вас могут удивиться, как моя жена выносит жизнь с навязчивым шутником. Ну, на днях я сказал ей: «Ты слышала мой последний каламбур?» Она ответила: «Я очень на это надеюсь!»
* * *
Вы когда-нибудь замечали, что очередь — это просто q , за которым следует столбец безмолвных писем, стоящих в очереди?
* * *
Вы чувствуете стресс в эти дни? Просто поменяйте местами буквы в , подчеркните и съешьте много десертов .
