Графомания что это: Словарь литературоведческих терминов — Издательство Эксмо

Кто такой графоман

Виктор Ерофеев: Наши гости: литературный критик Наталья Иванова, писатель Арсен Ревазов и поэт, издатель, телеведущий Александр Шаталов. Тема нашей передачи – кто такой графоман. О графоманах очень много говорят и одновременно графоман, как масон, его очень трудно выделить как бы из литературы, из общества, почему такие возникают споры. В общем-то хорошо: человек пишет, он не занимается убийствами, он не пьет, редко курит. Или если пьет, одновременно его энергия уходит в писательство, а не в какие-то насильственные действия. Никому не мешает кроме тех, кто занимается журналами, потому что туда носит свои произведения. Поэтому, Наташа, я начинаю с тебя, поскольку ты у нас человек опытный в смысле издательского журнального дела. Скажи, какой процент рукописей, которые идут в журналы, называются графоманскими рукописями?

Наталья Иванова: Мы, конечно, их не называем графоманскими. Но на самом деле колоссальный поток. Я думала, что люди займутся делом, начнут какой-то мелкий, средний бизнес открывать, работать на разных работах, совершенно не останется времени не только на то, чтобы писать, но и чтобы какие-то рифмы в голову приходили. И думала, что этот поток схлынет. Я скажу, в 80 годы перед перестройкой были страшные дела. Поэтические графоманы одолевали. Я помню стихи, я запомнила на всю жизнь, поэму принес, поэма называлась «Ленин», и там были такие строчки: «Встал Ильич, развел руками (имеется в виду в мавзолее), что же делать с мудаками?». Вот эти строчки я запомнила навсегда. Такие люди, они приходили в редакцию, они и сейчас приходят, они стремятся все это прочитать вслух обязательно. Говоришь: «Нет, я только глазами воспринимаю». «Нет, давайте я вам почитаю». Человек думает, что этим убедит.

Виктор Ерофеев: Это такие агрессивные.

Наталья Иванова: А есть еще гораздо более агрессивные. Однажды меня такой графоман просто запер в редакции. Уже время было позднее, он пришел, долго вокруг меня ходил, мучил меня. А есть много способов избавиться от графомана, я клянусь, я использовала все. Тогда он мне сказал: «Ну что ж, тогда до свидания, а ключ будет в цветах». Он ушел. Я обнаружила, что редакция заперта, что выйти я не могу, ключей никаких нет, и вот я замурованная. Звонила, звонила. А потом, когда меня наконец вызволили, я поняла, что такое «ключ в цветах»: он бросил ключ в цветочный горшок. Вот такой графоман. А бывают еще более злобные. Один в суд подал, например, за ответ редакции, что ваша рукопись нам не подходит потому-то и потому-то. Я ходила в Пресненский суд, объяснялась и чувствовала себя абсолютной идиоткой, потому что объяснить, что человек пишет какие-то буковки, перепечатывает, ты имеешь полное право это не принять, в советские времена это было очень трудно, действительно доходило до суда. Сейчас никто никому не обязан на самом деле, но психика некоторых графоманов не выдерживает. Вообще я считаю, несмотря на то, что 97% обращений из так называемого самотека, кстати, это бывает не только в редакциях журналов, то же самое и в издательствах. Издательство ЭКСМО, другие, их просто атакуют такого рода люди. Очень трудно бывает убедить человека, что лучше заберите и уходите от нас тихо и спокойно. Рукопись вернуть и автора обласкать, чтобы не было никаких последствий.

Виктор Ерофеев: Давайте перейдем к слову, которое звучит страшно – дефиниция, определение. Саша, кто такой графоман, точное название нашей передачи – кто такой графоман?

Александр Шаталов: Вообще слово носит негативный характер, но на протяжении десяти лет я привык говорить с экранов телевидения, поскольку моя передача называлась «Графоман», я говорил, что графоман — не ругательство, а всего лишь определение. Так называют людей, одержимых болезненной манией писательства. Это практически тавтологическое каноническое определение слова графоман. И на самом деле, почему я это говорю, потому что я не хочу обижать людей, которые воспринимали это слово негативно. Лев Толстой себя считал и, по-моему, даже письменно себя называл графоманом.

Виктор Ерофеев: Может иронически?

Александр Шаталов: Не иронически. Если ты пишешь, это конкретно письмо, человек, который любит писать. Это негативный оттенок мы придаем этому слову. Нормальный писатель не может не быть графоманом. Вот мы перед тем, как вышли в эфире, говорили об известном популярном ведущем прозаике Дмитрии Быкове. Действительно, это типичный образец графомана, хорошего или плохого – не знаю. Но пишет он, как отметил Арсен, сколько-то — три тысячи страниц в год. Огромное количество статей, рецензий, стихов, прозы.

Виктор Ерофеев: Если строить определение, во-первых, это человек, который пишет много. Теперь по отношению к качеству текста. Те стихи, которые Наташа прочитала, они мне нравятся.

Наталья Иванова: В период постмодернизма Дмитрий Александрович Пригов из этого вырос. Просто для этого нужно придумать определенный персонаж, что было сделано и Хармсом, и Оленниковым, и обереутами и что сейчас делается концептуалистами. А это просто искреннее выражение души.

Виктор Ерофеев: Это больные люди?

Наталья Иванова: Я думаю, что на самом деле это заболевание, через которое должны все пройти, как проходят через детство, все люди пишущие, как проходят через детство, как проходят через подростковый период. Потому что если мы вспомним Пастернака, собственно говоря, у него этот период быстро кончился, и он перешел к настоящим стихам, но раннюю прозу я его рассматриваю немножко как графоманскую. Или у него был период, когда он писал как заведенный стихи, лежа в беседке из сплетенных ветвей березы, и тоже писал по-настоящему запоем, как он говорил.

Александр Шаталов: То есть Болдинская осень и все прочее – это признак графоманства?

Наталья Иванова: Нет, это признак графоманства в хорошем смысле слова.

Виктор Ерофеев: Значит есть хороший смысл?

Наталья Иванова: Есть.

Виктор Ерофеев: Арсен выдвинул перед передачей хорошее определение, только я не получил развернутый ответ — графоман в законе. А что это такое?

Арсен Ревазов: Я сам не знаю, что такое, только что в голову пришло. Но я бы сравнил графоманию с некоторыми родственными состояниями, например, с болезненной любовью петь, когда петь не умеешь. Особенно караоке. Все мы присутствовали в компании людей, которые начинают петь караоке, петь не умеют, петь хотят, петь любят. По-моему, это очень похоже. Единственное, это обычно не доходит до страсти.

Наталья Иванова: Они не хотят выступать на площадках эстрадных, а эти писатели хотят напечататься.

Арсен Ревазов: Может хотят, репетируют. Вот, по-моему, графоман — это человек, который очень хочет писать, но не очень умеет писать.

Наталья Иванова: Уметь – это другое.

Виктор Ерофеев: Уметь или нет таланта?

Арсен Ревазов: Это очень похоже. Умеешь ты играть на пианино или у тебя талант играть на пианино? Черт его знает. Пограничное состояние души.

Виктор Ерофеев: Вы знаете, что касается караоке, я вам расскажу такую историю. Я не большой любитель ходить в такие клубы. Но однажды несколько лет назад мы были в таком клубе, там были караоке и было модно, все были в прекрасном настроении. Среди нас был Андрей Макаревич. А там как меню, книга. Выбрали: Андрей, иди и спой караоке. Ладно. Хорошее настроение, все уже поддатые слегка. Он встал спел и получил 60% — это был низший балл. Спел свою песню от души. Пойдите теперь, узнайте. А если бы было 90 не графоман, а если 60 – попался. Спел хорошо.

Арсен Ревазов: Система оценок караоке, насколько я знаю, связано, совпадаешь ты с ритмом песни или не совпадаешь. Он пел от души, ускорялся, у него были синкопы наверняка.

Виктор Ерофеев: И это не прощается?

Арсен Ревазов: Глупая машина ставит глупые баллы.

Наталья Иванова: Бывает так, когда в редакцию приходит рукопись с неизвестным именем, почти под номером, то редактор оценивает, первый который читает, оценивает текст. Когда приносит человек с именем, но а на самом деле если судить по-честному, человек не может писать ровно или на взлете, бывают и провалы, бывает, что человек пишет хуже, чем раньше, страдает страшно от того, что не может не писать, но на самом деле вещь может проваленной. И тут возникают проблемы, что делать с этой рукописью и что происходит с человеком.

Александр Шаталов: Это оценка качества.

Наталья Иванова: А он не писать не может. У него та самая болезнь в процессе принимает профессиональный характер. То есть профессиональное заболевание. И может быть надо различать два вида графомании: графомания допрофессиональная и графомания та, о которой говорил Саша, которая является составной частью писательской профессии, графомания профессиональная.

Виктор Ерофеев: Можете вы назвать фамилии. Графоман — положительный тип.

Наталья Иванова: Он бывает и очень отрицательный.

Александр Шаталов: На протяжении нескольких лет ко мне приходили известные писатели, поскольку передача называлась на телевидении «Графоман», это носило негативный оттенок, понятно, что в нем слышалась нота иронии. Но писатели должны были подумать, как они применяли слово к себе. Я, конечно, их спрашивал. Поэтому, безусловно, как ни странно, большинство писателей, включая Василия Аксенова, включая Владимира Войновича, включая всех писателей, они все себя позитивно оценивали с этой точки зрения, они считают, что они графоманы, потому что они пишут, они не могут не писать, они пишут много. С другой стороны, я приглашал…

Виктор Ерофеев: Среди этих писателей и поэтов мог бы ты назвать кого-нибудь, кто иногда писал графоманские тексты?

Александр Шаталов: Ты знаешь, я бы сказал, что есть неудачные тексты.

Виктор Ерофеев:

Неудачные – это не графоманские?

Александр Шаталов: Неудачные – это не графоманские.

Виктор Ерофеев: Мы значит пашем по целине, нет определения графомании.

Пожалуй, «Полтава» не самая удачная поэма Пушкина, но она же не графоманская ни с какой стороны.

Наталья Иванова: Если бы «Полтаву» написал кто-нибудь из здесь присутствующих, неплохо бы было.

Александр Шаталов: Зато я все время хотел снять Егора Исаева в передаче, потому что он живет как раз рядом с вами в Переделкино и он разводит кур.

Наталья Иванова: Он не только кур разводит, он еще ведь в «Литературной газете» печатается.

Александр Шаталов: На самом деле единственный на сегодняшний день поэт лауреат Ленинской премии.

Виктор Ерофеев: Ты имеешь в виду поэт?

Александр Шаталов: Он обиделся. Он сказал: «Почему это в «Графоман» передачу?». Для него было чувство болезненное. Поэтому у нас в стране это слово имеет контекст негативный и на самом деле, говоря об этом контексте, мы волей-неволей вынуждены перейти к оценке.

Виктор Ерофеев: У нас, кстати говоря, все слова окрашены определенной эмоциональной аурой. Французу скажи «графоман», все посмеялись и пошли дальше. А здесь все слова немножко напряжены.

Александр Шаталов: Наш сегодня собеседник Арсен, его книжка «Одиночество 12», я очень люблю эту книжку, считаю, что она одна из самых успешных за минувший календарный год.

Арсен Ревазов: Я краснею.

Виктор Ерофеев: Я могу всем слушателям сказать, что действительно Арсен краснеет.

Александр Шаталов: Напомню, что книжка называется «Одиночество 12», роман вышел в издательстве «Ад Маргинум», он уже перетерпел три переиздания. То есть успешная хорошая книга.

Наталья Иванова: Правда? А я дочитать не смогла.

Александр Шаталов: Судьба этой книги заключается в том, что автор принес рукопись, автор поначалу выступал самоучкой, непрофессиональным писателем. Можно его назвать графоманом или нельзя? Результат работы — это работа автора вместе с редактором, с издательством, получилась книжка, которая стала на сегодняшний день бестселлером.

Наталья Иванова: Саша, мы в какое время живем? Что у нас становится бестселлером?

Виктор Ерофеев: Так что же, отбивайтесь. Наталья сказала, что не дочитала и, кроме того, как-то не очень на вас смотрит с большой симпатией.

Арсен Ревазов: Хорошо, так и должно быть. Совершенно нормальная история, я к этому привык. Бог с ними, с тремя или с пятью переизданиями — это в конце концов ерунда. А семь или восемь переводов, на которые контракты заключены на практически все ведущие европейские языки и экзотические языки, типа литовского – это меня на самом деле больше радует, чем относительный успех книги в России. В России у нас на самом деле успех такой — 50 тысяч было продано. Много передавалось из рук в руки, аудитория читательская побольше, потому что не все бежали, покупали в магазинах, многие брали у друзей. Плевать на это, я нисколько этим не хвастаюсь и не горжусь. Почему я не графоман? Я не люблю писать и ненавижу писать. Книжку эту писал три года и вымучил, и мучился, вымучивал последние полгода.

Виктор Ерофеев: А графоман пишет легко?

Арсен Ревазов: Думаю, что графоман не может не писать. Сейчас прошел год, от меня требуют не то продолжения, не то новой книги, я не знаю, что. Я опять не то, что вымучил, я написал три с половиной главы за год и, как вы понимаете, уверен, что я не графоман.

Наталья Иванова: А потому бывает, что автор одной книги. Если человек должен.

Виктор Ерофеев: Самое большое количество самоубийств происходит с писателями, которые напишут одну книгу успешную и потом ничего. В Германии есть целый департамент самоубийц.

Наталья Иванова: Потом вот еще что бывает, когда между книгами должно пройти несколько лет. Вы вспомните, у Михаила Шишкина между романом «Взятие Измаила» и последним романом — пять лет. Графоман закончил одну вещь, немедленно садится за другую, у него один стих пришел в голову…

Виктор Ерофеев: Ему обязательно нужно показать. То есть он литературный эксбиционист, он должен показать.

Наталья Иванова: Лучше даже прочитать и показать, каким-то образом попытаться распространить.

Виктор Ерофеев: Я помню, что в «Вопросах литературы» были люди, которые писали, не буду называть фамилии, в общем-то они, наверное, широкому слушателю неважны, но были люди, которые писали в ящик. Я жутко боялся, что они когда-нибудь мне покажут, потому что они были очень уважаемые люди. Прошла вся жизнь и так ящик никогда не открылся.

Наталья Иванова: Виктор, я тебе скажу еще одну вещь, как отчасти своему коллеге. Очень многие литературные критики и литературоведы пишут таким образом в стол или пишут уже не в стол, а наоборот, стараются напечатать. И как правило, получается очень плохо.

Виктор Ерофеев: Это что — разные полушария?

Наталья Иванова: Я думаю, что разные. Потому что одно полушарие аналитическое, а другое воображение, которое должно присутствовать при создании художественного текста.

Виктор Ерофеев: Лучше в литературе стартовать из проституток и бандитов, нежели из литературных критиков и журналистов?

Наталья Иванова: А уж про журналистов я вообще не говорю — это совершенно другой тип письма. Кстати, у нас получилось, поговорим о тележурналистах, например, у нас тележурналисты, нам казалось, что фигура писателя упала, что функции литературы исчезли, что произошла делитературизация России. Что русские перестали быть сумасшедшими по отношению к литературе. У нас самым главным для наших зрителей и не только зрителей является телевидение, Доренко пишет книгу, Соловьев выпустил одну книгу за другой. Кого мы ни вспомним, все пишут книги.

Александр Шаталов: Андрюша Малахов пишет книгу о своем романе с бизнесвумэн.

Наталья Иванова: Больные люди. Им надо доказать.

Виктор Ерофеев: Главный человек в стране по духовности – это писатель и поэт.

Наталья Иванова: На самом деле, несмотря на то, как его ни гнобят обстоятельства, на самом деле получается, что занюханный Вася, который написал три стихотворения, которые, тем не менее, помнятся строчками или даже отдельным четверостишьем, давно помер, но тем не менее, присутствует в составе крови русской литературы, для них важнее, чем эта очень важная позиция. Саша по-другому, сначала был поэт, у него другой путь.

Александр Шаталов: Я разговаривал на эту тему.

Виктор Ерофеев: Можно ли совместить тележурналист и поэзию? Рубинштейн у меня на «Апокрифе» сказал, что очень трудно ему дается.

Александр Шаталов: Очень интересная тема, которую ты затронула, я разговаривал с Соловьевым, с Барщевским известным юристом, адвокатом и разговаривал с Гришковцом. И мы как раз говорили на эту тему: почему успешный бизнесмен и в том числе наш сегодняшний гость вдруг в какой-то период начинают писать прозу.

Виктор Ерофеев: Арсен, почему вы — бизнесмен — стали писать прозу?

Арсен Ревазов: Совершенно идиотская история, абсолютно. Это очень простая и очень смешная. Я проснулся 1 мая 2002 года в тяжелейшем похмелье от того, что менты в моей собственной квартире будили меня, тыча мне автоматом в живот. Это такая была история. Предыстория была тоже смешная: была какая-то пьянка, гулянка, один из знакомых, оставшийся ночевать, сел на измену решил, что его взяли в заложники, вызвал милицию. Милиция приехала, выяснила, что нет никаких заложников. Походила по квартире, проверила документы, разбудили меня. Но в принципе сам факт, когда ты просыпаешься в квартире своей собственной, а то, что менты тебя будут автоматом, причем в бронежилетах, естественно, на меня впечатление произвело. Причем, подчеркиваю, глубочайшее, тяжелейшее похмелье.

Виктор Ерофеев: Это не приснилось, это не было видением?

Арсен Ревазов: Все было действительно так. Я подумал, что неплохо бы эту историю записать просто, потому что она действительно такая вся из себя была. Я ее записал. Дальше я подумал, что надо еще пару-тройку историй из жизни, которые происходили записать. Понял, что в этих историях нет ничего абсолютно интересного, в них нет градуса, они неинтересны моим знакомым, уже тем более неинтересны никому. И тогда я добавил им градуса. Не просто пришли менты, а я пьяный лежу, а обнаружили там тело с отрезанной головой и еще истории про олигархов, которые я знаю, добавил градуса дополнительного, какой-то жесткости и так далее. А уже получилось что-то похожее на прозу, получилось четыре-пять набросков по пять страниц каждый. Смешных, забавных, с серьезным художественным градусом. А дальше в течение двух лет происходило.

Виктор Ерофеев: У вас проза начинается с определенного градуса. Если 11 градусов, как сухое вино, то это журналистика, а уже такое винцо по 18 градусов 0 начинается проза.

Арсен Ревазов: Как-то состыковал, как-то склеил, получилось шесть глав, все это записано за три недели.

Виктор Ерофеев: Наташа, ты такого писателя не ценишь, у которого градус начинается с сорока?

Наталья Иванова: Я на самом деле понимаю, что массовая литература должна существовать.

Виктор Ерофеев: А это массовая литература?

Наталья Иванова: Конечно.

Виктор Ерофеев: А чем отличается массовая от графомании?

Наталья Иванова: За массовую литературу человек деньги получает. А за графоманию человек денег не получает. Бывает грань, очень тонкая. Бывает издатель, который понимает, что перед ним графоман в хорошем смысле этого слова, который без конца пишет. Вот Дарья Донцова — типичный графоман, она получает деньги. Бывает графоман такой, который производит на самом деле массовую литературу одноразового потребления, не имеющую никакого послевкусия, никакой истории. Но это все равно бумажные салфетки, что-то. Люди это любят, потому что это легко.

Александр Шаталов: Легко писать или легко читать?

Наталья Иванова: Один графоман мне говорил: стихи у меня текут легко, как слюни.

Арсен Ревазов: У вас, что ни цитата, то прелесть.

Виктор Ерофеев: А помнишь, как Набоков говорил в одном из романов: «Удивляюсь, почему рабочий класс так часто плюется». Это такое наблюдение было любопытное.

Наталья Иванова: Сейчас есть читатель, и есть читатель. Есть читатель потребитель, которому самому главное забыться. В электричке таких читателей большинство, если ехать во время, когда кончается в семь часов вечера, каждый из них упирается в книгу, как правило, это Донцова, было время Марининой, теперь Донцовой. Почему? Потому что это дает возможность выключиться из определенной ситуации, когда кругом очень много людей, заключить с контракт с этим текстом, которое ты оплатил, для того, чтобы получить небольшой, но комфорт.

Александр Шаталов: У меня есть маленькое замечание. Ты знаешь, Даша Донцова говорит постоянно, на самом деле с этим нельзя не согласиться, что она пишет тексты, рассчитанные на тех людей, которые больны. Это мнение Донцовой. И она убеждена, и действительно это так: в больнице эти тексты легко читать и в больнице эти тексты отвлекают от болезненного состояния. Если народ читает такие книжки, значит общество находится в больном состоянии.

Наталья Иванова: Общество находится в том состоянии, когда ему нужно в определенный момент выключиться от окружающих.

Виктор Ерофеев: Ни один русский разговор не пройдет мимо темы, что общество находится в больном состоянии. А до этого еще хуже находился.

Наталья Иванова: Я считаю, что на самом деле высокая литература может быть пишется людьми в странном состоянии и читается людьми тоже не совсем может быть нормальными, с точки зрения обыкновенного человека. Но у нас сейчас пришло дело к тому, что такое количество писателей все увеличивающихся, оно должно быть рассчитано на определенную аудиторию, которая должна тоже все время увеличиваться. Но если мы возьмем цифры последние самые о читающих в России, то получится, что мы имеем молодых людей до 18 лет в два раза меньше читающих книги, чем в Великобритании. Или мы имеем более половины населения, которая вообще никогда не покупает и не читает книг. И это все время сокращается. Одна линия все время идет вниз – это линия читателя, а другая все время вверх – это количество увеличивающихся писателей. Скоро они пересекутся, и после этого будет нехорошо. Они уже на самом деле пересеклись. Кстати говоря, графомания в блогах. Меня спрашивали — почему?

Александр Шаталов: Наташа не пользуется интернетом.

Наталья Иванова: Нет, я пользуюсь постоянно интернетом, я не пишу в блоги. Как я могу не пользоваться интернетом? У меня журнал стоит в интернете. Я веду две колонки в интернете.

Виктор Ерофеев: Надо слушателям сказать, что ты первый зам главного редактора журнала «Знамя».

Наталья Иванова: Кроме того я веду колонку в «Полит.ру».

Виктор Ерофеев: Как у вас со «Знаменем», нормально?

Наталья Иванова: У нас со «Знаменем» нормально. У нас в интернете несколько десятков тысяч посещений в месяц.

Виктор Ерофеев: А вы когда-нибудь печатали графоманские тексты?

Наталья Иванова: Конечно. Если уж сказать честно — конечно. Я думаю, что в каждом номере так или иначе какой-то графоманский текст проникает. Сейчас какое интересное время, говоришь человеку: слушай, у тебя глава совершенно графоманская. Он говорит: «Да? Ты заметила? А я так и задумал». Ты увидела, ты мне польстила. Как ты это поняла?

Виктор Ерофеев: Саша, надо бороться с графоманией?

Александр Шаталов: Я считаю, что не надо. Я считаю, что Наташа не права в этих двух пересекающихся прямых, которая одна идет вверх, другая вниз. На самом деле пишут гораздо меньше народу, чем раньше. Я все время, как и многие, был внутренним рецензентом, мне пришлось написать полторы тысячи внутренних рецензий в издательствах на тексты самодеятельных авторов. Среди этих самодеятельных авторов были и Парщиков, и Кедров, и многие другие, которые потом стали уже известными литераторами.

Виктор Ерофеев: Среди них не было графоманов?

Наталья Иванова: Между прочим, образ графомана создал Николай Глазков, он его создал, из последних людей, которые создали маску графомана, это был совершенно потрясающий поэт.

Виктор Ерофеев: Как он создал?

Наталья Иванова: Во-первых, они писал короткие странные, это был поэт-примитивист, он создавал примитивные стихи, в которых отражалось небо из-под столика, такое. Почти наивное восприятие жизни, которое, конечно, человеку неискушенному, а человеку обычному с псевдовкусом могло показаться графоманией. Но на самом деле это был поэт, который показывал, чего стоит та поэзия официальная, которая его окружала.

Виктор Ерофеев: А Асадов?

Наталья Иванова: Асадов — типичный графоман.

Александр Шаталов: Асадов сейчас воспринимается как абсолютный постмодернист. Его текст воспринимается сегодня абсолютно отстраненно.

Наталья Иванова: У него как раз никакой концепции, никакого концепта не было.

Арсен Ревазов: Графоманские стихи должны быть вторичными. Если вы говорите про какого-то автора, да еще которого люди помнить через 50 лет, очевидно, что в них какое-то зерно.

Виктор Ерофеев: В России в 19 веке в пушкинскую пору был граф Хвостов, который сам издавал, мы его помним, он был дивный графоман.

Наталья Иванова: Но он издавал сам за свой счет, никакого не мучил.

Арсен Ревазов: Но есть исключения, которые правила подтверждают. Если Герострата помнят, то и помнят. Мне кажется, что элемент качества, понятно, что субъективно, но некоторое объективное ощущение от качества текста тоже существует.

Наталья Иванова: Критерии существуют, но очень размытые.

Арсен Ревазов: Сумма этих критериев дает некоторое ощущение качества текста. Мне кажется, что графоман это человек, у которого по некоторому общепризнанному консенсусу существующему качество ниже среднего, а точнее ниже низшего, а точнее они вторичны и неинтересны. Бывает народное творчество, и мы знаем много анекдотов и много всего.

Наталья Иванова: Народное творчество — это вещь совершенно поразительная.

Виктор Ерофеев: А эти частушки.

Наталья Иванова: Я ездила несколько лет подряд в фольклорные экспедиции, записывала — это фантастическое.

Арсен Ревазов: Я хочу сказать, что даже у графомана может появиться две-три строчки. Как кошка ходит по пишущей машинке и там у нее получается часть «Евгения Онегина».

Виктор Ерофеев: Молодые размывают границу. Ты, Саша, уже человек в возрасте, потому что ты защищаешь.

Наталья Иванова: Я вам скажу главную вещь. Главная вещь заключается в том, что у каждой группы есть свои критерии и есть много литератур. И сегодня каждый выбирает литературу для себя. И совершенно замечательно сказал Дмитрий Пригов по поводу литературных премий: он сказал, что у каждого должна быть своя номинация. Грубо говоря, у графомана должна быть своя номинация. То есть нельзя, чтобы соревновались разные виды спорта, и инвалиды соревновались со здоровыми.

Александр Шаталов: Дмитрий Александрович по какому должен разряду проходить — по разряду графоманов или по разряду художников или по разряду поэтов или по разряду прозаиков? Конечно, он художник. Поэтому с точки зрения литературной, конечно, он графоман стопроцентный.

Наталья Иванова: Он замечательно придумал невероятное количество персонажей и с ними работает. Мы напечатали в этом году его повесть и сейчас будем печатать рассказы.

Виктор Ерофеев: Тебя не настораживает?

Наталья Иванова: Мне так интересно, потому что рассказы совершенно другие.

Александр Шаталов: Оценка графоман или не графоман – это интересно. Если интересно, значит не графоман, если неинтересно — значит графоман?

Виктор Ерофеев: Он пишет романы.

Наталья Иванова: Ты читал?

Виктор Ерофеев: Читал и хочу спросить, при огромной моей любви к Пригову, не кажется тебе, что это слабее, чем его стихи?

Наталья Иванова: Мне кажется, что на самом деле он распространяет определенный концепт на эту прозу и тогда интересно, а когда не распространяет, то этого нет.

Виктор Ерофеев: Получается, что если мы под колпаком концептов, то тогда что-то творится.

Наталья Иванова: Там все разваливается, там нет персонажа, там нет игры. Нет того самого, что делает литературу.

Арсен Ревазов: Должна быть болезненная страсть.

Наталья Иванова: Я к графомании отношусь плохо.

Виктор Ерофеев: Потому что ты издатель и редактор.

Наталья Иванова: Человек пусть пишет, лучше, чем водку пить.

Александр Шаталов: Пусть плохо пишет, чем громко плохо поет.

Виктор Ерофеев: Или насильником становится, маньяком.

Наталья Иванова: А знаете, сколько художников псевдо-художников. Они ходят или сами рисуют или ходят в кружки.

Арсен Ревазов: А существует графомания у художников?

Наталья Иванова: Не графомания, а артомания. Конечно, существует. Они же не мучают никого, что давайте выставку делать в «Манеже».

Виктор Ерофеев: Кстати говоря, это было единственный раз, когда мы вместе сидели с Венечкой Ерофеевым, вместе именно на скамейке и смотрели на поэтов, которые выходили, это был завод «Дукат», помню и там все запрещенные поэты, это было начало 97 года. И те самые, которые вместе сидели, они хлопали нас по плечу, мы все были единомышленники, мы все не любили определенную власть, и они все писали про Сталина, а некоторые писали порнографию крутую такую. То есть делились на тех и на этих. Они выходили, и это было страшное зрелище: они читали стихи и их аплодисментами сгоняли со сцены. Это люди, которые по 20-25 писали про Сталина яростные стихи. Это была настоящая графомания. Дело в том, что тогда они эти стихи не читали, говорили, что это опасно. А рукопись порнографии считалось тоже опасно, тоже мало показывали. И вдруг они выходили и взрывались такими. Я думаю, я сегодня ехал на передачу и думал: ведь это страшная судьба, они 20 лет думали, что они поэты, что они борются с властью этими методами. И вдруг пришла маленькая свобода, еще неизвестно, куда завернет, они лопнули, и я их никогда не встречал нигде. Я никогда не видел ни одного текста написанного. Я знаю, что некоторые ребята как-то были ближе к Жене Поповичу, чем ко мне, из этих ребят провинциальных, он народный такой, их тянуло. Я знаю, что кто-то спился, кто-то умер. Страшное дело.

Наталья Иванова: Я вообще езжу по провинции и вижу, что люди при каких-то Союзах писателей собираются и вот они приносят тексты, начинаешь их смотреть и понимаешь, что сказать всю правду не можешь, потому что что-то человека есть, за что он держится. Это очень страшно.

Виктор Ерофеев: Я уже много раз говорил о том, что ты самый любимый критик моей мамы. И я так думаю, кто-то сидит в провинции и думает – надо показать Ивановой.

Наталья Иванова: И всегда стараюсь находить, я понимаю, что печатать не буду, но когда я буду с человеком говорить.

Виктор Ерофеев: Кроме того, не только не будешь печатать, но если скажешь, что хорошо, ты себя продала тоже.

Наталья Иванова: Очень опасная вещь — выращивание молодых.

Александр Шаталов: Наташа авторитет, ты авторитет, авторитетов становится все меньше и меньше, поэтому вот те молодые люди, они создают собственный критерий оценок. Поэтому мы наблюдаем, как в каких-то кругах появляются гениальные поэты, гениальные прозаики, они сами пишут, сами себя оценивают.

Наталья Иванова: Саша, знаешь, какой у меня критерий?

Александр Шаталов: Я думаю, хороший.

Наталья Иванова: Я не привыкла писать туда, где мне деньги не платят, я с этого живу, я профессионал. Вот если человек, такой критерий существует или нет?

Александр Шаталов: Главный редактор пишет в ЖЖ, главный редактор не получает деньги за каждое свое слово.

Наталья Иванова: Зато Сергей Чупринин выпустил словарь новой литературы, в котором подсчитал количество, у него огромные два тома, подсчитал количество людей, которые за 90 годы выпустили книги. Это примерно авторов, у которых вышли книги в свободное время, в 90-х начало 2000-х — 30 тысяч. А помните справочник Союза писателей, там было всего 11 тысяч. И все гадали у нас была такая игра: открыть — знает этого человека как литератора, тот проиграл.

Александр Шаталов: Когда исчезла материальная база. Если раньше графоманы пытались доказать, что они не графоманы, а писатели, вступать в Союз писателей и получать себе возможности каких-то льгот, каких-то книжки выпускать, гонорары. То есть для них это была цель- профессионализация. То сейчас этой цели нет.

Наталья Иванова: Он сейчас готовы заплатить. Еще 15 лет назад ко мне пришел молодой человек и сказал: вы знаете, я могу заплатить за рецензию. И сколько? — сказала я кошачьим голосом, — вы можете мне заплатить?

Виктор Ерофеев: Ты сказала: ты пишешь тогда, когда тебе платят.

Наталья Иванова: Нет, мне платят издательство, журнал, интернет, я должна быть абсолютно чистая.

Виктор Ерофеев: Я совсем недавно попал в непростое положение. Меня пригласили в Лондон, и в Лондоне собрались писатели, поэты, которые пишут на русском языке и не живут в России, из разных стран, начиная с Канады и кончая Израилем. Все приехали. Представляете — концерт. Но одновременно это действо, которое французы поддержали бы в любом случае. Конечно, там было мучительно раздавать награды — это было непростое, мы с Бунимовичем переживали за нашу внутреннюю репутацию. Спрашивают: как вам это? Я и мне подмигивают. Если французы хотят распространять свой язык… В конце 80 года, когда стали выпускать, все жаловались эмигранты: дети стесняются на улице говорить по-русски в Нью-Йорке, в Лондоне и так далее. И чем жертвовать? Или говорить, что все графоманы и дураки, или говорить, что поднимаете статус русского языка. Я, конечно, запел о том, что русский язык — шаманский язык и что вообще, слава богу, на нем говорят, он становится языком первого сорта и прочее. Меньше про стихи говорил. Но тем менее, мне показалось, что можно использовать энергию в мирных целях.

Наталья Иванова: В Нью-Йорке издается «Новый журнал», 65 лет будет в декабре этого года. Там есть и то, и то. Но чаще всего там бывает графомания.

Виктор Ерофеев: «Графоман в законе» — расшифруйте.

Арсен Ревазов: Все понимают, что такое графоман в литературе, консенсус у нас и слушателей плюс-минус возник. Графоманы в живописи, только сейчас начал думать об этом, уверен, что графоманов архитекторов или графоманов композиторов мы не найдем почти.

Наталья Иванова: Композиторов найдем. Что касается архитекторов, то конечно, зодчих нет, но бумажная архитектура есть.

Арсен Ревазов: Даже графомана скульптора не найдем.

Наталья Иванова: Я знаю имя этого графомана скульптора, но я его вам не скажу. Все знают, я думаю.

Арсен Ревазов: Хорошо, есть исключение. Но все равно количество графоманов поэтов и писателей бесконечно велико и измеряется десятками тысяч.

Наталья Иванова: Потому что надо карандаш и бумажку, а можно без этого.

Арсен Ревазов: Совершенно справедливо. Так давайте попробуем графоманов в законе называть тех, чьи тексты нам по каким-то причинам не нравятся, но являются признанными обществом, востребованными в обществе и так далее.

Виктор Ерофеев: Детективщик — графоман в законе.

Наталья Иванова: Во-первых, я никому не отдам детектив, потому что я как… Это позиция спорная. Потому что если кому-то что-то не нравится, это может свидетельствовать об испорченности самого индивида, кому это не нравится, о неправильности его критериев. Здесь мы с вами не договоримся, кому нравится свиной хрящик, а кому попадья. Просто я хочу сказать, что графоман — это та неуловимая субстанция, по поводу которой даже люди, обладающие абсолютно разными критериями, но присутствующие в литературы профессионалы, всегда понимают – графоман пришел. Несмотря на то, что мы бываем абсолютно разными.

Виктор Ерофеев: Действительно, когда сидел в Лондоне, я думал, как я это определю. Действительно можно было по концептуализму. Там было стихотворение: человек уехал за границу давным-давно, и живет в Канаде и вдруг встречает вьетнамца и тот ему говорит: спасибо за то, что когда-то в Советском Союзе… И написано было так трогательно. А кто-то встал и сказал: это настоящая гражданская лирика.

Наталья Иванова: Я вообще против гетто. Получается, они бедные в гетто выступали. Гетто нельзя.

Арсен Ревазов: Я знаю общее для всех графоманских текстов – они наивные, они все наивные. Я не могу себе представить умный графоманский текст.

Виктор Ерофеев: Графоманы всегда пафосны.

Наталья Иванова: Я бы сказала, что необязательно пафос в тексте, но в человеке точно.

Виктор Ерофеев: На самом деле мы никому не запрещаем быть графоманом. Я могу признаться радиослушателям, что я очень люблю разговаривать с литературными людьми, как-то сразу другая атмосфера и другой градус программы.

Убей в себе графомана — Справочник писателя

Кто такой графоман?

Графоманские произведения обладают своеобразным вкусом. Как синтетическая клубника, вроде и клубникой пахнет, а все равно ненастоящая. Только начинаешь читать, только начинаешь погружаться в мир произведения, как тут же, буквально на первой странице, понимаешь – графоман писал. Причем подчас графоман в самом худшем значении этого слова.

Рискну предположить, наверное, по этому самому “синтетическому вкусу” редакторы сходу распознают графоманов и отправляют их рукописи в корзину. Не уверен, что так оно и есть, но очень вероятно.

В этой статье я покажу наиболее типичные графоманские приемы и методы. Профессиональные авторы или просто продвинутые любители словесности редко скатываются до подобных глупостей. Ну, а тем, кто только-только взялся за перо, будет нелишне узнать “как не нужно писать”.

Личные комплексы

От хорошей жизни никто за перо не берется. Это аксиома, даже догма. Все без исключения писатели в той или иной мере реализуют собственные комплексы. Если внимательно и вдумчиво прочитать любую книгу, то при желании можно найти в шкафу любимый скелет автора.

В принципе, в реализации личных комплексов нет ничего постыдного. В наше время литературным трудом кормятся избранные единицы, и почти все издающиеся авторы проводят большую часть дня на основной работе. Если уж не деньги, то реализация личных комплексов является отличным стимулом для творчества. Главное, знать меру и не смущать читателя, но как раз этого настоящие графоманы не понимают.

На “Самиздате” я много раз сталкивался с великолепными произведениями. Ну, вроде все на месте! Качественный текст, оригинальный сюжет, но… любимый комплекс автора торчит как… На каждой странице торчит. Не нужно быть дипломированным психологом, чтобы сходу определить, по какому поводу страдает графоман.

Мужчин, особенно помоложе, часто клинит на крутость и секс. Ну, очень хочется автору быть крутым! Если не в реальной жизни, так хотя бы на страницах собственных романов. Чтоб карманы от бабла ломились! Чтоб братва по стойке смирно перед ним стояла! Чтобы каждая встречная красотка тут же падала в его постель, немая от счастья!

Как-то раз нашел на “Самиздате” великолепную трилогию. Автор мыслит здраво и нестандартно, а также обладает редкой способностью прогнозировать будущее. Все три книги я прочитал влет! До сих пор обидно, что перепутал последовательность и тем самым смазал общее восприятие. Но… Автора клинит на сексе! Клинит капитально и все тут. Подробности, уж извините, приводить не буду.

В тексте полно фривольных сцен, причем самого дурного толка, и от них не получаешь никого удовольствия, пусть даже низкого, – только одно отвращение. Наверное, по этой причине автору отказали в публикации.

Там же, на “Самиздате”, я нашел огромную серию: автор написал шестнадцать книг и торжественно поклялся довести серию до тридцати двух. Нужно признать: пишет изумительно! Ярко, красочно – читаешь влет! Сюжет, правда, с дырочкой, но сейчас речь не об этом.

Автору до дрожи в коленках, до икоты, до изжоги хочется быть крутым космическим торговцем, которому удача не просто улыбается – она сожительствует с ним самым похабным образом. У главного героя получается все: денег немерено, бабы обожают, а главное, космический купец благороден до невозможности! Эдакий рыцарь в белом звездолете, защитник обездоленных и угнетенных.

С удачей, бабами и благородством автор переборщил, пересолил и переперчил. Ну, не бывает в жизни такого! Хоть тресни, а все равно не бывает. Ни за что не поверю, что богатый торговец расставался с большими суммами по первому же зову сердца. Однако главный герой проворачивает подобные фокусы легко и свободно.

Женщин очень часто клинит на любовь. Доходит до анекдота! Произведение может быть заявлено как угодно: фантастика, фэнтези, даже боевик с элементами хоррора, но любовная линия не просто доминирует – она забивает все.

Любовный роман вполне может быть качественным произведением. Беда в том, что недолюбившие в реальной жизни графоманки часто наделяют главных героев такими нереальными чертами… такими… Ну, не бывает в жизни таких мужиков! Хоть режьте меня на куски, а все равно не бывает!

Хотя нет, вру, бывают – но они либо голубые, либо альфонсы высшей категории. Ибо только геи могут быть чересчур чуткими и внимательными мужчинами, большими ценителями прекрасного с очень тонким душевным миром. И только альфонсы самый высшей категории умеют создавать для клиенток видимость внеземной, космической, по-настоящему книжной и прекрасной любви. От подобных романов женщины, может быть, и млеют, а вот мужики плюются.

Личные комплексы нужно беречь и лелеять. Для подавляющего большинства писателей они являются главными и единственными стимулами к творчеству. Другое дело, что держать их нужно под строгим контролем.

В первую очередь, познайте собственные слабости и навязчивые желания и не сыпьте их щедрой рукой на страницы собственных произведений. Понимаю: сделать это трудно и тяжело, но надо. А иначе приговор вам будет суров и краток: “Ваша рукопись нам не подходит”.

Иди туда, не зная куда

Сюжет произведения можно представить в виде цепочки событий. Само собой разумеется, что у этой цепочки должны быть начало, середина и конец. Повествование целиком и полностью должно работать на финал, на последнюю схватку добра со злом, на победу над злобными пришельцами, на спасение любимой из лап богатого и отвратительного жениха – ну, или о чем там ваша книга.

Я лично никогда не берусь за текст, пока не смоделирую сюжетную линию от начала и до конца. Однако истинный графоман запросто может взяться за очередной “шедевр”, не имея ни малейшего понятия, а чем он, собственно, закончится. Настоящий графоман свято верит в принцип: раз есть мыслишка, то концовка обязательно будет!

Ну, а если сюжетной линии как таковой нет, то повествование шарахается из стороны в сторону, словно пьяный мужик по проезжей части. От произведения буквально веет неуверенностью. Автор ведь и сам не знает, какой монстр выскочит из-за очередного поворота, стоит ли доверять хитроватому торговцу, и как именно главный герой попадет в замок главного злодея. А ведь неуверенные колебания сюжета можно легко заметить, как следы на свежевыпавшем снегу.

Истины ради нужно отметить, что хватает весьма успешных авторов, которые именно таким образом и пишут. Да, да, именно так: берутся за очередную книгу, не имея ни малейшего представления, чем она закончится. Но то, что позволено Юпитеру, то не позволено быку.

Чтобы писать таким образом, нужно быть мастером слова, обладать огромным литературным опытом, и – пусть не на бумаге, так в голове – смоделировать сюжет от начала и до конца. Если у вас нет хотя бы пяти изданных на бумаге книг, даже не пытайтесь. Таким образом особенно проблематично реализовать сложный детективный сюжет или достоверно описать вымышленный мир.

Чтобы по дороге к финалу не тащить читателя через буреломы и болота, лучше заранее смоделировать сюжет с первой и до последней сцены. В идеале – написать подробный пошаговый план. Совет особенно актуален для начинающих: пока нет опыта, мастерства или, в конце концов, признания, ни в коем случае не беритесь за создание произведения, если вы понятия не имеете, чем оно закончится.

Фантазия без тормозов

Настоящий графоман уверен: в фантастике, а особенно в фэнтези, возможно все! Сойдет любая глупость, любая несуразица. Главное, чтоб выглядело красиво! Вот и цветет фантазия на страницах графоманских произведений огромными внеземными цветами.

Сама по себе буйная фантазия – это очень даже хорошо. Только она способна породить оригинальные идеи. Но все эти оригинальные сюжеты, мысли и подробности не должны противоречить друг другу, иначе читатель покрутит пальцем у виска и захлопнет вашу книгу.

Пример фантазии без тормозов вполне можно было бы взять из книг, благо “Самиздат” давно стал самым настоящим “полем дураков в стране чудес”, но я пойду по пути наименьшего сопротивления и расскажу об улетном голливудском фильме. Жаль, названия не помню. Итак…

Башковитые ученые изобрели способ перемещать разум из тела в тело, да еще на огромном расстоянии. Бравые американцы не придумали ничего лучше, как… путешествовать по стране. Почти телепортация, моментально и дешево. Самый крутой  способ обмена телами могли придумать только американцы: групповой секс – чтобы не на словах, а на деле поменяться с партнером телами и оказаться в теле женщины и наоборот. Каково, а?

Действия фильма разворачивает вокруг кражи у главного героя его тела, и не более того. Может кому из зрителей было интересно, я же плевался.

Создатели фильма напрочь упустили одну мелочь: технология перемещения разума из тела в тело есть ни что иное, как осуществление давней мечты человечества – бессмертие! Что может быть круче, чем через каждый десяток лет менять изношенное от бурной жизни тело на молодое, здоровое и красивое? Господи, это же… это же совершенно можно не думать о здоровье! Океан удовольствия! В прямом смысле – делай что хочешь! Пьянки, гулянки, наркота, тусовки!

Если технологию перемещения разума из тела в тело однажды придумают, то за ней последует крах существующей политической системы. Привычные нам мораль, обычаи, законы улетят к чертовой матери. Начнется такое, о чем детям на ночь лучше не рассказывать.

Второй пример также из голивудских “шедевров”. Жаль, как и в первом случае, не помню названия.

Фильм так себе – смесь мистики, фэнтези и альтернативной истории. Технический прогресс пошел по иному пути развития, двигатель внутреннего сгорания так и не изобрели, зато довели до совершенства паровой. И вот на экране, не поверите, – летающий паровоз! Причем не с крыльями и пропеллером. Круче! На реактивной тяге!

У летающего агрегата все атрибуты паровоза: на крыше две трубы, из которых валит черных дым; две широкие топки и потный кочегар, который широкой лопатой закидывает в ревущее пламя уголь. Меня буквально убила сцена, в которой пилот со словами “Поехали!” повернул рычаг, и паролет взмыл в небо на паровом столбе на манер вертолета! Точнее, ракеты.

Было такое, не вру. Но и это еще не все! Со слов персонажей этого же эпохального фильма, паролет может долететь до… Марса! Главное, чтоб угля хватило.

В этих двух голливудских “шедеврах” ярко, красочно и за счет большого бюджета показаны возможности “фантазии без тормозов”. Режиссеры думали только о зрелищности и своей цели они добились: летающий паровоз разве что в кошмарных снах не преследовал меня.

Но то, что еще может прокатить в кино, напрочь загубит книгу. Фантазировать можно и нужно, но с умом! А то ведь и в самом деле угля не хватит, чтобы долететь до Марса.

Стремительный домкрат

Для начала цитата из классического произведения Ильфа и Петрова “Двенадцать стульев”:

– Вы писали этот очерк в “Капитанском мостике”?

– Я писал.

– Это, кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас! “Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом”… Ну, и удружили же вы “Капитанскому мостику”. Мостик теперь долго вас не забудет, Ляпис!

Наша страна до сих пор пожинает плоды СССР, в котором, между прочим, была лучшая в мире система образования. Современные российские графоманы худо-бедно знают, что такое “домкрат” и почему он не может стремительно падать. Но проблема “домкратов” все равно осталась.

Настоящий писатель, прежде чем приступить к новой книге, не поленится собрать как можно больше необходимой информации. Не важно, о чем идет речь и в каком жанре он пишет. Если роман на историческую тему, то придется попотеть над книгами по истории, покопаться в Интернете или спросить знающих людей на форуме. Даже когда пишешь фэнтези – казалось бы самый надуманный жанр! – и то приходится постоянно пополнять собственный багаж знаний.

Но настоящий графоман довольствуется только тем, что осталось в его голове со школьных времен. Его несколько выручает телевизор. Благо, в научно-популярных передачах можно легко и быстро почерпнуть массу интересного. Жаль только, что полученные знания так же легко и быстро испаряются из головы.

Нехватка знаний снижает достоверность и порождает примитивный текст. О каком качестве может идти речь, если на пиратском корабле матрос-подросток залезает на самую высокую мачту в деревянную бочку по плетеным канатам, похожим на сеть? Если капитан этого же пиратского судна обнаруживает в десяти километрах на юг купеческий корабль с двумя мачтами и высоким задом? Это еще цветочки.

Хуже, если графоман берется описывать то, о чем имеет весьма смутное представление. Так на “Самиздате” я нашел чудное произведение о приключениях первобытного охотника, который был вынужден покинуть родные леса и податься в цивилизацию. Благо, он еще в детстве научился читать и писать. А в дальнюю дорогу он прихватил кошелек с золотыми, серебряными и медными монетами.

Если кто не знает, то поясню. Сам уклад жизни первобытного охотника не подразумевает грамотность. Дикарю совершенно незачем писать и читать. Ни книг, ни газет, ни тетрадей, ни ученых журналов у него просто нет.

Как дикари относятся к деньгами, можно судить по многочисленным фильмам. До сих пор вспоминаю сцену из какого-то фильма, где ушлый торговец пытался всучить североамериканским индейцам бумажные доллары. Вождь племени упорно не мог понять, зачем ему эти зеленые бумажки?

Нежелание самосовершенствоваться

Пусть нечасто, но на “Самиздате” можно столкнуться с грустной, но очень любопытной ситуацией. На странице автора может быть выложено несколько крупных произведений – действительно больших, не меньше 12 авторских листов каждое. Качество первой книги обычно оставляет желать лучшего. В принципе, ситуация стандартная: гениями не рождаются, гениями становятся. Но начинаешь читать дальше и выясняешь, что и пятое, шестое, а то и десятое по счету продолжение написано на точно таком же уровне: автор повторяет одни и те же ошибки и наступает на одни и те же грабли.

Учиться, учиться и еще раз учиться! Это не просто красивый лозунг, а суровая необходимость.

Однако истинный графоман так не делает и может годами оставаться на одном и том же уровне. Он самодостаточен, он и так все знает. Советы кого бы то ни было ему по барабану.

Проверить, растете вы над собой или нет, очень просто. Возьмите собственное произведение одно-, двухлетней давности. Если при чтении вам становится стыдно, возникает жгучее желание исправить, переделать, а то и сразу выбросить, значит, уровень вашего мастерства повышается. Может быть, не так быстро, как хотелось бы, но все же повышается.

Ну, а если вы в восторге от собственной гениальности и не замечаете ни одного изъяна, значит, самое время задуматься. Настоящий мастер тем и отличается от дилетанта, что относится к собственным достижениям весьма критично.

Повышать собственный уровень литературного мастерства нужно постоянно, даже если у вас над столом висит диплом о присуждении Нобелевской премии по литературе. Благо, материалов в бездонном Интернете масса. Нужно только не лениться читать их.

Но не нужно впадать в другую крайность – постоянно редактировать и полировать уже написанное. На мой взгляд, лучше всего тренироваться, шагая дальше: писать новые рассказы, романы и повести, а не переделывать по сто раз уже написанное.

Раздутое самомнение

К нежеланию самосовершенствоваться вплотную примыкает раздутое самомнение. Бывает, между ними много общего, но разница все равно очень существенная.

Большинство писателей, вне зависимости от степени мастерства и признания, вполне адекватные люди. Но не все. Причем, как я давно заметил, раздутым самомнением чаще всего страдают именно графоманы.

Признаки раздутого самомнения очень просты: автор считает собственные творения гениальными и любое критическое замечание, даже вполне объективное и по делу, он встречает в штыки.

Прямое следствие раздутого самомнения – страх перед плагиатом. Автор уверен, что его произведение обязательно сопрут и издадут под чужим именем. Ведь оно такое гениальное! Скромные замечания, что времена грубого плагиата давно прошли, в расчет не принимаются.

Так на “Самиздате” один товарищ дошел до того, что не стал выкладывать на собственной страничке произведение, ограничившись небольшими анонсами и комментариями. Мне “повезло”, наверное, я ему приглянулся, и он прислал мне файл с его романом. Общее впечатление сложилось через пару страниц: “Было бы что красть”. Ну, это клинический случай.

Раздутое самомнение – верный признак того, что автор уже достиг своего потолка и самосовершенствоваться дальше просто не сможет. Да, согласен, по себе знаю: читать критику горько и противно, но нужно. Хорошее критическое замечание очень часто является прямым указанием на какой-либо недостаток, а то и на серьезную проблему.

Так моим “любимым” недостатком является низкая грамотность текста. Стоит мне только возгордиться собой и ослабить бдительность, как я сразу получаю от независимых читателей ушат холодной воды. Отрезвляет. Еще раньше критические замечания помогли мне разобраться и решить проблему несовпадения времен глаголов. Со стороны подсказали – сам я эту проблему в глаза не видел.

Лечение от раздутого самомнения одновременно простое и очень сложное. Главное, понять простую истину: идеальных писателей, как и идеальных людей, не бывает. Ошибаются даже самые маститые авторы. Ну, а что касается критики, то ей нужно радоваться – любой, даже самое грязной. А если критическое замечание объективное и по делу, тогда еще нужно поблагодарить критика. Ведь он нашел время, чтобы почитать ваше произведение, а потом еще написать комментарий.

Как гласит русская пословица: “В чужом глазу соринку видим, а в своем бревна не замечаем”. Очень часто только взгляд со стороны способен заметить соринки и бревна в нашем любимом произведении. Осознанная проблема – уже наполовину решенная проблема.

Вредные мелочи

Четыре последних графоманских особенности не тянут на гордое звание “прием”. Они действительно “мелочи”, но опять же – грешат ими чаще всего графоманы.

Задний план

Как-то на “Самиздате” я нашел несколько исторических романов о Древнем Египте. Автор великолепно владеет темой и разбирается в истории Древнего Египта, его книги написаны на богатом историческом материале, и читать их было бы очень интересно, если бы не одна досадная мелочь – в этих произведениях начисто отсутствует задний план.

Так, если действие разворачивается во дворце, то он так и проходит через весь эпизод как “дворец фараона”. А как именно этот самый дворец выглядит? Какие у него особенности, отличия? В тексте ни слова.

В другом эпизоде действие происходит на торговом судне финикийцев. И опять совершенно непонятно, как это самое судно выглядит, сколько у него мачт, парусов, членов команды. Отсутствие точек опоры для воображения полностью испортило удовольствие от чтения.

У этого автора на “Самиздате” выложено немало книг: целые серии, каждая книга нужного объема. И… ни одного изданного произведения. Неудивительно: каким бы хорошим ни был сюжет, но без полноценного описания заднего плана у книги нет шансов на публикацию в бумажном виде.

Чем дальше время и место действия книги от нашего времени и нашей реальности, тем подробней нужно расписывать задний план. Для современного романа вполне достаточно обозначить место действия – “Москва”, и перед глазами читателя тут же поплывут Кремль, Красная площадь, забитые машинами проспекты и тихая улочка в спальном районе, где дворник из Средней Азии смиренно метет тротуар.

А если речь идет о Древнем Египте и его столице Мемфисе? Что “увидит” современный читатель? Ничего. Ладно, если ему довелось посмотреть документальные фильмы о Древнем Египте, и он имеет о нем хоть какое-то представление. А если нет?

Бороться с этим недостатком относительно легко. В пособиях по литературному творчеству можно найти рекомендации и советы о том, как и в какой степени описывать окружающую обстановку.

Кривые пропорции

Если вы носите ботинки 43-го размера, то вряд ли вам придет в голову надеть на левую ногу ботинок 41-го размера, а на правую 45-го, хотя в среднем они дадут нужный 43-й. Точно так же повествование должно быть равномерно насыщено событиями. Специально уточняю: речь идет не о внутреннем времени произведения, а о количестве событий.

В мировой литературе полно произведений, в которых внутреннее время течет неравномерно. Так, в первой главе может пройти всего один день, а во второй – целый год. И ничего. Главное, чтобы в обоих главах количество событий было примерно одинаковое.

На “Самиздате” я прочитал роман, где это равновесие было нарушено. Первые две трети книги автор описывает феерическую свадьбу главного героя. Очень хорошо описывает, с кучей ярких подробностей. А в последней части этот самый герой с молодой женой спасает целую планету от ядерной войны. Невольно напрашивается вывод: свадьба в два раза важнее спасения целой планеты? Ведь про нее столько всего написано, а планета спасена как бы походя.

Обидно даже. Ну кто запрещал автору разделить один роман на две книги? И тогда диспропорция исчезла бы. Пусть описание свадьбы слишком длинное, зато читать ее очень даже интересно. Пусть спасение целой планеты слишком короткое, зато оно не менее интересно, чем свадьба. А в итоге две хорошие по отдельности книги, слитые вместе, испортили друг друга.

Соблюдать математическую точность в пропорциях не нужно, но диспропорция не должна бросаться в глаза. По возможности насыщайте текст событиями равномерно.

Торопыги

Для меня литературное произведение является единым целым от первой до последней строчки. Пока не напишу целиком и полностью, пока не отредактирую положенное количество раз, я не выставлю его на всеобщее обозрение. Редкое исключение делается только для знакомых писателей, которые владеют литературным ремеслом и которым можно показать даже сырой материал.

Но на “Самиздате” авторы частенько выкладывают собственные произведения по мере написания. Первая глава, вторая, третья и так далее. К подобным торопыгам я лично отношусь отрицательно.

Предвижу возражения: никто не запрещает автору после окончания последней главы пройтись по тексту еще разок, почистить, подредактировать и выложить полностью готовое произведение еще раз. Чего же тут плохого?

Внешне – ничего. Печалит отношение авторов к собственному труду. Понимаю – до жути хочется порадовать мир шедевром собственного сочинения. Но, опять-таки, шедевром, а не россыпью полуфабрикатов! Читатель знакомится с тем, что есть, и тогда же, в момент первого чтения, формирует мнение о написанном и о самом авторе. По второму разу он читать книгу не будет – пусть даже скомпонованную, отредактированную и вычищенную.

Без амбиций

Среднестатистическое качество выложенных на “Самиздате” произведений колеблется между двумя оценками – отстой и полный отстой. Да, на нем можно найти золотые зерна, но для этого придется перебрать не маленькую кучку навоза на заднем дворе, а горный хребет размером с Урал.

На форуме издательского дома “Лениздат” постоянно действует конкурс “Черным по белому”. Главный приз – публикация на бумаге. Просматривая выложенные работы, я давно заметил интересную особенность: там качество представленных произведений заметно выше, чем на “Самиздате”. Да, временами попадается откровенная графомань, но золотых зернышек, пусть недозрелых и колотых, заметно больше.

Почему так происходит? Ведь подавляющая часть участников конкурса одновременно являются авторами “Самиздата”. С чего такая разница в качестве? Ответ прост – амбиции.

Если автор выкладывает на конкурсе свою рукопись, значит, он хочет, чтобы она была издана. А чтобы рукопись взяли, она должна соответствовать неким критериям и правилам. Раз так, значит, эти самые критерии и правила нужно соблюдать.

Крайне низкое качество выложенных на “Самиздате” произведений – это результат того, что большинство авторов даже не пытаются пробиться на “бумагу”. Если нет амбиций, то на критерии и правила можно наплевать и писать так, как бог на душу положит.

В качестве примера приведу забавный случай. В повести одного самиздатовца я нашел парочку чудных абзацев:

Но как назло, поганая свинья помчалась на восток. Граница между племенем Черного Ворона, к которому принадлежал Рей, и племенем Северного Оленя не была четко обозначена. Все сводилось к тому, что племя Черного Ворона охотилось на западе, ближе к торговому тракту, а племя Северного Оленя — на востоке, около холодного моря.

Рей был так увлечен погоней, что даже не обратил внимания на пограничные знаки. Когда же он догнал животное, его ждал сюрприз. Около мертвой свиньи стоял Бородатый Сэм.

Я написал этому товарищу и указал на глупейший ляп. И что, думаете, он мне ответил? “Мне легче написать что-нибудь новое, нежели отредактировать уже написанное”.

Прошли годы. Время от времени я заглядываю на страничку этого самиздатовца, а главный герой все так же бегает мимо пограничных знаков. Этого автора когда-нибудь опубликуют? Вряд ли.

В заключение

Никто не рождается великим писателем. Даже Пушкин и Булгаков когда-то осваивали азы литературного ремесла. Даже Лермонтову и Ефремову пришлось пройти через период, который можно смело назвать графоманским.Не нужно бояться прослыть графоманом. Гораздо важнее пройти через этот этап как можно быстрее. Для чего, в первую очередь, нужно писать, писать и еще раз писать. Набираться опыта и мастерства.

Надеюсь, моя статья поможет вам осознать собственные недостатки и тем самым избавиться от них.

Удачи вам в творчестве.

Графомания — причины, признаки, лечение

Графомания – это термин в психиатрии, который подразумевает под собой патологическое стремление, болезненное влечение или страсть к бесплодному писанию, к написанию текстов, не представляющих из себя культурной ценности, бесполезное сочинительство.

Графомания в психологии – это не поддающаяся контролю тяга писать, результатом которой обычно получается полная бессмыслица. Поэтому произведения графоманов часто не представляют никакого интереса для критиков и читателей. Графомания, как и любое аналогичное заболевание, может иметь и более тяжелые проявления и формы. Подобно другим диагнозам в такой области, мания к бесполезной и никому ненужной писанине не появляется на пустом месте.

Графомания в психологии – это патологическое стремление, непреодолимая страсть личности к сочинительству при отсутствии соответствующих способностей.

Графомания причины

Причинами графомании могут выступать неуверенность, стремление к мудрствованию, отчужденность, обособленность, отстраненность и пр.  Так, например, одинокий асоциальный индивид с низкой самооценкой не может найти ни с кем общий язык и выливает свои переживания, мысли на листок бумаги.

Графомания – это своеобразная попытка излить душу на бумаге. Творения графомана представляют собой часть его одинокого и болезненного мира. Психологи выявили следующую закономерность: чем больше человек, страдающий графоманией, сочиняет, тем меньше он перестает нуждаться в реальном, живом общении. Он просто перестает к нему стремиться.

Графоман с помощью написания текстов компенсирует свою потребность в общении. Однако произведения индивида, склонного к графомании, чаще вызывают недоумение, а сам индивид – чувство жалости. Только для самого графомана его творения являются гениальными. Он искренне верит в свою гениальность. По причине нарушения психики человек не может дать адекватную оценку своему состоянию и, поэтому, довольно болезненно реагирует на критические высказывания в свой адрес.

Большинство талантливых писателей учитывают мнение читателей, и это является для них своеобразным позитивным стимулом для дальнейшего профессионального роста. А графоманы этого лишены, следовательно, они не могут профессионально совершенствоваться и развиваться. Именно поэтому их сочинительство не имеет никакой литературной и духовной ценности. Их писанина однообразна и неоригинальна. По прошествии некоторого времени все реальное общение сводится только к демонстрации своих произведений.

Внешний мир, по причине навязывания ему своих творений, начинает сторониться и избегать графомана, однако, это в более тяжелых проявлениях. В более легком проявлении, появление графомании может быть вследствие наступления каких-то временных обстоятельств, например, любимый человек уехал на время, а писательство является лучшей возможностью отвлечься от переживаний, связанных с такими обстоятельствами. Когда любимый человек возвращается, писательство прекращается и «графоман» становится прежним.

Также к причинам графомании относят: чрезмерно живой темперамент, патологическое повышение половых инстинктов, наследственность, отсутствие моральности, праздность и лень.

Графомания признаки

К основным признакам графомании относят необучаемость, неумение работать над собой, неспособность идти прогрессивным путем. Также признаками графомании считают навязчивое повторение образов, нарушение синтаксиса, стилистики, лексики, связанности текста, увлеченность заурядными образами, нетерпимость к критике своих сочинений, неприязнь к печатающимся авторам. Все сочинения графоманов довольно шаблонны и скучны.

Графоманам обычно нравится абсолютно все, что он пишет. Они просто в восторге от своих произведений. Также они получают удовольствие и удовлетворение от процесса написания текстов. Так могут вести себя и настоящие писатели, но у них такое состояние редкость, а у графоманов – обычное состояние.

Люди, страдающие данной манией, очень много пишут. Они постоянно находятся в процессах сочинительства. Графоманы очень навязчиво предлагают окружающим оценить их творчество. Могут рассылать свои опусы, как знакомым людям, так и незнакомым.

Графоманы характеризуются постоянным стремлением быть опубликованными. Чаще всего, люди страдающие графоманией, пишут о себе. Так как для того чтобы писать о чем-то другом у них просто не хватает ни опыта, ни знаний. При этом, изображая себя, они подсознательно описывают себя такими, какими, по их мнению, они должны восприниматься окружающими.

Все графоманы достаточно серьезно относятся ко всей своей деятельности. У них полностью отсутствует чувство юмора. А шуточные высказывания в направлении их творчества просто недопустимы. У них отсутствует самоирония. Также, люди, страдающие болезненной тягой к сочинительству, нередко берут себе звучный и громкий псевдоним.

Совсем необязательно, что все перечисленные признаки должны присутствовать в комплексе. Однако существует один классический признак графомании – очень серьезное отношение к своему писательству.

Графомания лечение

Лечение мании зависит от тяжести проявлений заболевания. Так, начинающему графоману помочь может увлечение каким-нибудь новым хобби, появлением новых интересов. Т.е. если графомания у индивида выражена в слабой форме, то его нужно просто отвлечь от бесполезного бумагомарательства, заинтересовав чем-то другим. А вот человеку с тяжелой формой заболевания требуется специализированное психотерапевтическое и медикаментозное лечение. Медикаментозная терапия заключается в приеме психотропных препаратов или средств нейролептического действия.

Среди терапевтических методов довольно хорошо зарекомендовали себя: семейная психотерапия и  когнитивно-поведенческая терапия.

Когнитивно-поведенческая терапия направлена на избавление от робости, неуверенности, отчужденности, повышение самооценки, выработку смелости у пациента. Особенно важным в лечении графомании является поддержка близких и общение с ними. Близкие люди должны окружить графомана заботой и теплотой. Они могут помочь тактичным, ненавязчивым общением с графоманом. Человек, склонный к графомании, должен понять, что есть люди, которым он искренне интересен таким, каким он есть, что он для них является значимой личностью. Только совместно направленные на излечение усилия врача и родных людей помогут графоману отойти от бессмысленного сочинительства.

В некоторых источниках в качестве успешного метода излечения от графомании упоминается лоботомия, т.е. иссечение лобных долей мозга. Однако далеко не все графоманы соглашаются на данную операцию.

Автор: Психоневролог Гартман Н.Н.

Врач Медико-психологического центра «ПсихоМед»

Censura / Формы жизни. Графомания

Сафронов П.

Формы жизни. Графомания

Графомания — самый современный способ социального со-общения. В нем никогда не соприкасается человек с человеком, но лишь одно действие с другим действием. Письмо и восприятие. Графоману не важно то, что он пишет. Ему важна реакция, отклик. В графомании письмо совершенно лишено ценности, оно служит лишь средством. Но это средство не может служить инструментом. Это средство, которое оккупирует всю территорию смысла. В деятельности графомана происходит эксцесс или, лучше сказать, сецессия письма, которое оказывается только самим собой и ничем больше. И при этом, ничего собственно своего, авторского в графоманском письме нет. Пожалуй, именно это пугает или смешит читателя в произведении графомана больше всего: невыносимая, незамутнённая чистота письма.

Графомания — это письмо как таковое, дикое письмо, которое при этом как раз таким или сяким никогда не бывает. Просто письмо. Письмо вообще. Отсюда возникает впечатление, что у графоманского письма нет предмета. В первобытности графоманского письма есть что-то нечеловеческое. Быть графоманом почти непереносимо для человека. Поэтому графоман пишет — должен писать — скорее мало, чем много. Ведь письмо для него всегда чужое, или, вернее, не совсем своё. Графоманское письмо всегда не совсем письмо. В нём есть более или заметное уклонение, некоторая особенность «почерка». Почти автоматическая, но одновременно и животная. Такая особенность письма была у Акакия Акакиевича — главного графомана русской литературы. Из шинели которого мы, кажется, до сих пор не вышли. Эксцессивное письмо выводит графомана за пределы людского круга. В графомании всегда что-то слишком. Графомания — это слишком письмо, письмо с лишком.

Графомания — это предельное письмо. Пусть в мире и много неясного, зато в нем ничего нерешённого. Мир раз-решён письмом. Мир из-вещён письмом. Графоман ставит мир в известность возможностью письма. То есть графоман выписывает онтологию как квитанцию на почте. Графоман рас-писывается в получении мира. Что-то про мир всегда уже известно. Где-то в нём всегда уже находит-ся Письмо — универсальное единство бесконечного множества «писем». Ради чего-то Письмо всегда уже действует, всегда уже запущено, принято к использованию. С чем-то Письмо всегда уже имеет дело. В этом изображении можно угадать какой-угодно мир: от хлопотливого мира крестьянской деловитости до светлого новенького мира менеджера по продажам. Мир усадьбы со всей её утварью и недвижимостью или мир офиса с бойлерами, степлерами, мерцающими мониторами компьютеров. Так или иначе, мир огорожен письмом.

Графомания даёт миру простор, замыкая его в письме. Освобождение соединяется с воплощением. Свободно то, что зафиксировано в письме. Свобода (письменной) речи — основа графомании. Мир огорожен письмом. Не нужно понимать мир, необходимо только обустроить в нём возможность письма. Графоману надо как-то приспособить мир под эту маленькую задачу. Ведь с ним как с целым вообще говоря трудно обойтись. Мир как целое не опишешь. А для графомана не может быть ничего больше письма. Поэтому он обходится вещами, у-сматривая в них мир. То есть письмо графомана принуждено к реализму. Вещи кодируют мир (в письме).

Графомания — это способ вещной, реалистической, реальной аскезы. Уход от мира к вещам. То есть, чтобы быть графоманом можно вообще не писать. Можно, например, заставить свой дом вещами. Таким образом, означивается, размечается мир. Графоман вы-(т/д)воряет мир. В мире самом по себе нельзя было бы сориентироваться. Мир должен быть описан. Мир без множества и множества вещей не является своим. Мир мирен, так как в нём есть вещи. Но вещи нуждаются в инвентаризации, перечислении, описании. Только описанные вещи за-дают, вы-дают, от-дают структуру мира. Достаточно одной полки, заставленной предметами, чтобы уже быть в мире. В этом мире, «вот этого» Письма. Тогда отдавая кому-нибудь свою вещь, я впускаю его/её в свой мир. А лучше всего, если эта вещь подписана. Дар — это подписанная вещь. Дар более онтологичен, нежели покупка. За подарённой вещью стоит история подписи. За купленной — чистая стоимость. Впрочем, это уже отдельная тема. Особенно если еще вспомнить кражу или ограбление.

Графомания — это намеренно случайное письмо. Структура графоманского письма задаётся существованием графомана. Он существует и поэтому (уже) пишет. Неотложность письма есть экзистенциальное определение графомании. Попробуй объясни, что ты понял в мире. Все эти отношения с миром «не нечто помысленное». Т.е. чтобы понимать мир, лучше о нём не мыслить. Нужно как-то пропустить мир. Пропустить вовнутрь. Описать его. Написать про него. Что уж тут поделаешь. Мир не выведешь на чистую воду. Всегда остаётся ещё что-то. И Письмо постоянно отвлекается на это что-то. Графоманское письмо всегда колеблется от одного к другому, а потом еще к чему-нибудь. Если иначе сказать, то мир, наверное, децентрирует Письмо. Чтобы оно (Письмо) не думало, а делало. И из этой деятельности черпало свою мироразмерность. Вот пишу сейчас этот текст, и смотрю в окно. Рассеиваюсь. То есть «могу» делать и то, и другое. Благодаря письму. То есть письмо, — это когда есть и то, и другое, и даже третье. Вот так однообразно. Графомания, одним словом.

Дата публикации: 25.07.09
Проект: Библиотека форм

© Сафронов П. 2009 

ГРАФОМАНИЯ — ЭТО БУДЕТ ИНТЕРЕСНО ВСЕМ

Уважаемый, Григорий! Я внимательно прочитал статью. Которую ты опубликовал в моих комментариях и схватился за голову! Получалось, что я самый настоящий графоман! И хотя 60 процентов того диагноза мне не подходит – 40 ка вполне достаточно, чтобы задуматься над этим. После более трезвее посмотрел на затронутую тему и понял, что автор этой статьи, хотя и не глупый, а в какой – то степени и развитый человек, но всего – человек и ему свойственно ошибаться. Правильное – ли он вынес определению ГРАФОМАНА? Да нет!. Вполне возможно, что он сам того не ведая, является графоманом. Ведь это явление происходит не только в литературе, а и в науке. Когда человек пишет псевдо – научные труды. Мне на ум пришли русские поэты и писатели – Пушкин, Лермонтов, тот же Блок, Пастернак, Лев Толстой -это вообще корифей, написавший огромное количество томов. Они что, тоже были графоманами? Конечно – же — нет!. А Диккенс, Старший Дюма, Бальзак? Не думаю, что им не хватало общения .Наоборот эти люди сами искали уединения, чтобы работать над своими произведениями. Ты и сам знаешь, на сколько можно продлить этот список. Во вторых, насколько мне известно, никто точно не может судить о написанном! Пушкин, при жизни не был признан лучшим поэтом России. Не помню (вот видишь – даже и не помню ) фамилию того, которого считали настоящим. А его Руслан и Людмила была признана бездарью. Вроде, как Пушкин исписался. А настоящий графоман это….И тут я подумал еще об одном … Я же не такой уж и авторитет, чтобы мог давать авторитетные характеристики. И я обратился к словарю Ожегова. И был очень рад, что многое о чем я подумал, совпадает с мнением и авторитетных людей. Кому это интересно – обязательно прочтет: Толковый словарь С. Ю. Ожегова: * Графомания , графомании, мн. нет, ж. (от греч. grapho – пишу и mania – сумасшествие) (мед.). Психическое заболевание, выражающееся в пристрастии к писательству, у лица, лишенного литературных способностей. Тут все больше уклон именно в медицинскую сторону. Только Ушаков дает бездарного писателя как второе значение – уже производное от первого, ироническое. Но нас не интересуют реально больные люди, их надо лечить, а обсуждать там нечего. Нас-то как правило интересуют именно «бездарные, но плодовитые писатели (ирон.)» – а именно: где грань? Любой ли бездарный писатель – графоман? Некоторые делают упор на количестве написанного.Мол, много пишет – графоман. Но легко подобрать контрпримеры: много (очень много) написал Лев Толстой, например. Нравится он нам или нет (мне нет), но он, безусловно, все же писатель. Где-то даже классик. Много писал Дюма-отец. Опять же, нравится он нам или нет (мне нравится), можно считать его легкомысленным, неглубоким, он «искажал историю» и т.д., но то, что он писатель – несомненно. Если же человек написал мало, он все равно может быть графоманом: если он жив, то еще напишет, а если помер – просто не успел… Таким образом, критерий количества написанного отпадает. Слаб. Второй очевидный критерий – качество. Все же от диалектики никуда не денешься, переход количества в качество и т.д., кто помнит. Так вот, о качестве. Есть куча паршивых бездарных писак – абсолютно не графоманов. Это дельцы, приспособившиеся и чутко уловившие сиюминутные запросы общества, поэтому их бездарная писанина имеет официальный или коммерческий успех. Если на дворе советская власть – он кропает книжки о сусально-плакатных пионерах, героях, или о пионерах-героях, о передовиках производства, западных шпионах и т.д. Если власть переменилась и нужно другое – он валяет романы про борьбу мафий, жизнь гламурных красоток и все такое. Требуется диссидентская литература – пожалуйста, готов роман о притеснениях инакомыслящих в годы советской власти. Качество всего этого не просто ниже плинтуса, оно уже где-то приближается к «привет шахтерам», но это не графомания, а ловкачество. Такие люди как раз здоровее нас всех. И никакой страсти к этому занятию у них нет, им нравится результат: деньги, звания, слава. Вот где однозначно была решена проблема графомании, так это в СССР. Если ты член Союза писателей – значит ты инженер человеческих душ. Если нет – имя тебе графоман, и можешь писать для собственного удовольствия, публиковаться в стенгазетах, если, конечно, не будешь отклоняться от генеральной линии партии. А не то и подправить можно. Ажаев, Семен Бабаевский, Иван Шевцов, Кочетов, известные своей вопиющей бездарностью – это писатели-соцреалисты, перед которыми редакторы литературных журналов делали ку и платили им фантастические гонорары. А Булгаков, Зощенко, Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Платонов, Даниэль, Синявский – модернисты-графоманы, подозрительные субъекты. А Бродский так и вовсе тунеядец, чуть ли не уголовник. Во все времена были гениальные писатели, которых общество оценило уже после их смерти. А при жизни домочадцы считали их именно что графоманами, жены кидали в них недорогую посуду, а лавочники не отпускали в долг. Таким образом, признание литературными организациями, величина гонорара – тоже никакая не гарантия, что перед нами не графоман, равно как и отсутствие признания и гонораров – не признак графомании. Есть еще одна категория людей – пишущие для своего удовольствия. Они не претендуют на признание, не огорчаются от непризнания, и не считают себя супергениями. Так, пописывают себе в охотку. Иногда из них получаются Агаты Кристи, чаще не получаются, но это тоже не графоманы… Иногда встречается мнение, что графоман – это тот, кто не может не писать. Но это уж вовсе ни в какие ворота не лезет – этак мы всех хороших и гениальных писателей в графоманы запишем… Что же остается? Как нам реорганизовать Рабкрин… то есть отличить графомана? Кажется, уже все критерии перебрали – и везде расплывчатость. Неопределенность. И никакого правила Лопиталя, чтобы ее раскрыть путем взятия производных. Но мне кажется, что я таки нашла критерий. Дело в том, что у меня под присмотром долгое время был немаленький поэтический сайт, и приходилось много общаться с поэтами. Закачивать туда их стихи, разруливать ситуации в форумах, где разгоралось обсуждение. И я обнаружила, что чем талантливее стихи – тем внимательнее и спокойнее человек относится к критике. Талантливый поэт может не согласиться с критикой и сказать, что он хотел написать именно так. Может согласиться и исправить. Но в любом случае он критику выслушает, обдумает и поблагодарит за внимание. Может и огорчиться, но огорчение будет направлено на себя: не сумел, не донес, недовыразил мысль, не отточил слог. Потому что настоящие поэты ужасно скромны, самоедливы и требовательны к себе. А вот бездарные – наоборот. Они всюду растыкивают свои тексты, выкладывают их на всех возможных сайтах, посылают в редакции, зачитывают знакомым… При этомлюбую критику они воспринимают как нападки, придирки, и видят в ней вражеские происки. Обвиняют оппонента в зависти или непонимании его величия. Быстро переходят на личности, и либо начинают агрессивно браниться, либо сворачиваются, забирают все творчество и уходят, гневно хлопнув дверью. Они никогда не правят свои тексты, не переделывают и не отшлифовывают. Для правки и шлифовки нужно же понимать, что твой текст несовершенен. А у графоманов этот момент начисто отсутствует. Почему? Да потому, что ему безумно нравится все, что он написал, до единого слова. Отсюда и поиск врагов, завистников и интриганов – ну не понимают они, что написали плохо. Им-то кажется, что хорошо? А эти люди ворчат, критикуют и указывают на погрешности, следовательно, все они – враги. Яркие примеры изумительной графомании чистой воды: Царская дама – читать не на работе, и если у вас в руках чашка кофе – поставьте ее. Не держите. Зальете клавиатурку. Ромадин НАЧАЛА ГИГИЕНЫ Значит, так и решим. Графоман – это тот, кому безусловно нравится все, им написанное, и как следствие этого он а) не правит свои тексты и б) не переносит никакой критики (даже доброжелательной и по делу). Кстати, это и к статьям на Школе Жизни относится. Теги: психология, литература, графомания, различия, писатели И еще хочу сказать, что не всегда надо верить первому, что найдешь, написанному.Сколько людей – столько и мнений! И если тебе пишется, Григории – пиши с удовольствием и не надо себя ни в чем ограничивать! С искренним ко всем прочитавшим, уважением… П с: У меня просьба ко всем, кто может что — то добавить к этому — написать свое мнение.Это тоже будет всем интересно.

Бес писательства. Об эволюции графомании

1

Болезненное влечение к бесполезному сочинительству; патологическое стремление к созданию претендующих на обнародование текстов; непреодолимая писательская страсть у человека, лишенного литературных способностей, — таковы общеизвестные определения графомании в большинстве толковых словарей и психиатрических справочников. Непонятый, непризнанный, недооцененный — такими эпитетами чаще всего награждает себя автор, провозглашенный графоманом. Все они исполнены нигилистического пафоса и очевидной гордыни. Последняя позволяет без стеснения выставить на публичный суд текст сомнительного качества и рождает у пишущего иллюзию собственной уникальности и презумпции личной правоты.

Но это случай, как говорится, клинический и притом общий. В действительности грань между графоманией и просто халтурой бывает столь же тонкой, сколь между их противоположностями — талантом и гением. И порой не так уж просто отличить творческую недоработку, словесный перебор или художественный просчет от проявлений подлинно графоманских наклонностей.

Кроме того, «графомания — это не мания создания формы, а мания навязывания себя другим. Наиболее гротескный вариант воли к власти». Справедливое и важное уточнение Милана Кундеры позволяет говорить о том, что графомания и талант — отнюдь не взаимоисключающие понятия. Ибо «воля к власти» есть и у одаренного сочинителя, и у литературного бездаря, одержимого бесом писательства.

В России же все осложняется еще и тем, что графомания имеет давний и прочный метафизический статус «высокодуховной болезни», национального ментального комплекса и маркера интеллектуальности. В нашем сознании понятие графомании подразумевает хотя и скрытые, но отчетливо позитивные коннотации; под бесплодное сочинительство подведена мощная эстетико-философская платформа. И даже иронизируя над капитаном Лебядкиным, мы сочувствуем Макару Девушкину, который тешился надеждой выбиться из нищеты, усовершенствовав свой литературный стиль. Так сама внутренняя форма слова незаметно подверглась каламбурному переосмыслению: мания сочинительства оказывается тесно сопряжена с манией «графства» — сановности, статусности и состоятельности Человека Пишущего.

Очень хорошо об этом сказано в книге С. Бойм «Общие места. Мифология повседневной жизни»: «В России графомания, писательское недержание — это массовое осложнение от высокой болезни литературы. Выражается она не просто в желании писать, но и в желании быть литератором. Героическое жизнетворчество писателя, соперника вождей, вдохновляет графомана не меньше, чем сам акт письма <…> Графомания — это одновременно мания писания и мания величия»^.

Таким образом, дискурс графомании изначально пронизан мифотворчеством: «муки текстопорождения», «непонимание толпы», «богоизбранность и одиночество гения» — штампы саморефлексии графомана неизменны. Однако механизмы и стратегии существования графомании все же эволюционируют с течением времени.

2

На рубеже XX-XXI веков особо громкое звучание обретает идея «искренней графомании»^{, превратившаяся из давнего бытового представления в новую концепцию изящной словесности. «Теперь все другое. Если и звучит высокомерие, то в тоне самопризнания: «Я — графоман». О себе так прежде не говорили. Теперь говорят, ибо вот что такое графомания: «Это мистическая потребность в письме», — сообщает прозаик Юрий Буйда в интервью газете «Московский комсомолец»».}

Слово «графоман» попадает в названия сетевых изданий, писательских клубов, книжных магазинов и самих литературных произведений. Из последних назовем хотя бы повести Ю. Кувалдина «Графоман» и Г. Щекиной «Графоманка», роман А. Шалина «Графомания», мемуарную мистификацию Б. Рублова «Роман с графоманами», автобиографию М. Ардова «Монография о графомане». В заглавиях этих книг сквозит неявное лукавство, ибо повествуют они о людях отнюдь не бесталанных и уж тем более не больных, а самоироничных либо сентиментальных, но так или иначе обладающих литературными способностями.

Наряду с «сочувственной» и «прославляющей» тенденциями заметна и противоположная — «разоблачающая»: в последнее время уж кого только не записывали в графоманы! Ультрамодным сделалось диагностирование графоманских наклонностей у покойных мэтров и успешных современников. Так, филолог В. Сафонов пишет целую монографию с обоснованием графоманства Бориса Пастернака^{. Зоилы из цеха писателей-фантастов не устают спорить о «графоманском» характере ранних произведений Алексея Иванова. Журналист И. Зотов разражается концептуальной статьей «Пелевин как капитан Лебядкин». Т. Толстая и Д. Смирнова в телепрограмме «Школа злословия» недвусмысленно намекают на графоманство Александра Иличевского…}

Наконец, к проблеме графомании с совершенно разных, но парадоксально сопрягающихся сторон начинают подбираться и сами писатели, среди которых особо следует выделить Владимира Сорокина с повестью «Метель» и Всеволода Бенигсена с романом «ВИТЧ», по-новому осмысляющих этот феномен средствами художественной прозы.

3

Магистральная линия сюжета «ВИТЧа» — остроумное описание вымышленного эксперимента: советских диссидентов отправляют в закрытое спецпоселение Привольск-218 — с политической целью: устранить их нежелательное влияние на «народные массы» — и научной целью: пронаблюдать поведение творческих личностей в искусственной среде. Не касаясь идеологической стороны повествования, уже достаточно отрефлексированной литературной критикой, обратимся к почти незамеченной — эстетико-культурологической — составляющей романа, на страницах которого выводится собирательный репрезентативный образ «людей талантливых плюс-минус».

Эта словно бы вскользь обозначенная автором неопределенность и маркирует псевдотворческую, и в частности графоманскую, «бесописательскую» наклонность персонажей. Причем поначалу тут нет выраженной иронии, поскольку, несмотря на подозрительный «плюс-минус», герои В. Бенигсена все сплошь «деятельные, с именами, в общем-то активные диссиденты». И их потребность в письме сперва преподносится как форма протеста и способ самозащиты от давления госрежима. Собственно, именно таким обычно и рисуется в массовом сознании образ типичного диссидента.

Однако идеальные, казалось бы, условия для свободного и продуктивного творчества (благоустроенный быт, несложная работа, отсутствие внешнего прессинга) обнаруживают творческое бессилие, несостоятельность в искусстве и тщетность амбиций обитателей Привольска-218. Вместо высокого служения музам они погрязают в бытовых проблемах, кухонных склоках и пустопорожних дискуссиях. Не оправдываются даже опасения экспериментаторов, предчувствующих появление в закрытом городе «очага инакомыслящей культуры», потому что — как выясняется — двигатель творчества этих людей определялся исключительно внешними обстоятельствами, а именно — борьбой с господствующей идеологией. Отстранившись от борьбы, многообещающие литераторы и подающие надежды специалисты в области изобразительных искусств оказываются либо жалкими фрондерами, либо обыкновенными филистерами. С этого момента повествование в романе обретает резкие саркастические ноты, а в изображении персонажей появляется явный гротеск. Так, художник Раж смог лишь «нарисовать цикл невнятных полотен, которые сам же и сжег в мусорном баке». Прозаик Ревякин, «который якобы писал «антисоветский роман», написал на самом деле всего одну главу про Ленина под многозначительным названием «Детство антихриста»». А скульптор Горский вообще «забросил свою композицию, посвященную жертвам сталинизма»…

Художественным объяснением этого недуга становится придуманная Бенигсеном звучная аббревиатура ВИТЧ — Вирус Иммунодефицита Талантливого (или Творческого) Человека, проявляющийся в одержимости манией искусства у посредственностей и дилетантов. Проще говоря, в упорном стремлении «творческой серости» к созданию культурных продуктов. По сути, графомания есть одно из типичнейших проявлений ВИТЧ. И самая большая беда, по Бенигсену, заключается в том, что люди, снедаемые творческой серостью изнутри, «в свою очередь пожирают нас и нашу культуру». То есть самим своим существованием дискредитируют и обесценивают подлинно значимые достижения в области искусства.

В романе формулируется несколько базовых критериев выявления опасного вируса. Во-первых, стереотипность и штампованность, «освобождающие читателя-зрителя от мыслительного процесса». Во-вторых, навязывание этих стереотипов как анонимно установленной нормы, тотальной усредненности. В-третьих, отсутствие саморефлексии: ВИТЧ-инфицированные «вполне довольны тем, что изменили сами себе». Они «счастливые творческие самоубийцы», считающие себя не одержимыми, а одаренными.

Открытие ВИТЧа не случайно приписано Якову Блюменцвейгу, наиболее самобытному и самостоятельному участнику диссидентского движения, сподобившемуся вырваться из Привольска-218 и посмотреть на все происходящее со стороны. Критический анализ деятельности бывших соратников и пристальное наблюдение за окружающей действительностью приводят Блюменцвейга к осознанию тщетности претензий многих «творческих личностей» на лавры великих и даже выдающихся писателей, поэтов, драматургов. Из этого понимания предприимчивый господин извлекает не только урок, но и выгоду: создает лабораторию диагностики ВИТЧа для «выявления серости и предостережения от нее автора, а возможно, и общественности». Эдакий творческий экзорцизм…

Правда, дело не идет дальше дверной таблички с названием организации: Блюменцвейг погибает при невыясненных обстоятельствах, а ВИТЧ как был, так и продолжает замечательно существовать. Во многом — благодаря нашей национальной ментальности. Здесь Бенигсен непосредственно развивает цитированное выше суждение С. Бойм:

Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.

Ода графоману — Читинское Обозрение

Графомания — болезненное пристрастие к сочинительству. Словарь Ожегова Давно мечтал написать оду великому племени графоманов, к которому, по большому счёту и без всякой насмешки, сам имею честь принадлежать.  На одном из поэтических семинарах «Забайкальской осени» выступал гость из Улан-Удэ поэт Есугей Сындуев. Он высказал очень простую и наглядную мысль: чем больше площадь основания пирамиды, тем выше можно поднять вершину. Если литературную вершину венчают несколько больших талантов, тело пирамиды составляют несколько тысяч членов Союза писателей России, то держат на себе всю эту махину многочисленный литературный актив, начинающие и любители. На слове «любители» Есугей немного замялся. И я хорошо понял его деликатную заминку. Основание литературной пирамиды составляют графоманы. Чем сильнее литература, тем больше графоманов. Это закон. Математический. Графомана нельзя остановить. Графомана нельзя переубедить. Графоману невозможно доказать, что его строчки бездарны. Графоман не сомневается в своей гениальности. Графоману не нужны доказательства. Он живёт верой, что его поймут и оценят через века. Он пьёт кровь из своих близких, он изводит соседей, он наматывает на кулак нервы сослуживцев, он годами держит в осаде редакции газет и журналов. Он судится с авторами критических рецензий и забрасывает средства массовой информации кляузами на тех, кто усомнился в его гениальности. Он не сидит без дела. Поэтому фундамент, на котором стоит литературная пирамида, несокрушим.  Фанатичная вера графомана по силе и глубине сильнее и глубже веры первых христиан. Ещё бы! – если у приверженцев новой религии перед глазами был пример Учителя, если они помнили и слышали проповеди Его учеников, если новая вера уже начинала обретать твёрдые формы, то у графомана ничего этого нет. Ему даже никто не намекнул на его талант, он стоит один – гол и сир – перед огромным и враждебным миром. Словно таракана, его травят дустом и бьют тапком. Над ним смеются окружающие. Разные вьюновы в своих статьях живьём сдирают с него кожу. Кому не лень, посыпают раны солью. Другой давно бы сдался, но только не графоман. Графоманы – генофонд нации. Теперь можно представить, какая крепкость в фундаменте литературной пирамиды. Цемент, камень, сталь – это пластилин рядом с графоманом. Графоманов должно быть много. Без счёту. Как семян у берёзы. (Вспомним евангельскую притчу о семени). Часть упадёт на камень и не взойдёт. Часть поклюют птицы. Часть погубит зной. Часть опустится на неблагодатную почву. И только одно семечко из тысячи прорастёт. И даже это ещё не значит, что из него выйдет красивая стройная берёза – её может погубить болезнь, может повалить буря, хозяин может пустить ствол на топорище или коромысло. Поэты и прозаики – это бывшие графоманы. Иногда разница между ними трудноуловима. А иногда и – неуловима. Графоманы – самые лучшие, самые внимательные, самые благодарные читатели. Невидение недостатков в собственных сочинениях с лихвой покрывается острым всё подмечающим взглядом, когда речь идёт о чужих произведениях. Поэтому именно графоманы пополняют ядовитое племя критиков. Пословицу о соринке в своём глазу и бревне в чужом придумали графоманы. Графоманы выполняют очень нужную и важную социальную роль в обществе. Своим многочисленными литературными объединениями они частично оттягивают на себя потенциальных кухонных дебоширов, хулиганов, деклассированных элементов, людей, которые накопившуюся агрессию выплёскивают на листок чистой бумаги, а не на соседа по площадке. В животном мире существует вертикаль, по которой выстраивается пищевая цепь, в основании которой находится класс мелких грызунов, в тундре – это лемминг, в нашей тайге и степи – лесная и полевая мышь. Мелкий грызун служит пищей для мелких хищников, которые, в свою очередь, идут на стол более крупным и так далее. В литературе существует такая же вертикаль и такая же пищевая цепь, в которой роль мелкого грызуна выполняет графоман. Профессиональный критик не должен рыскать по литературным просторам родины в поисках пищи. Достаточно ему наугад выбросить свою когтистую лапу. Когти и клюв критика должны всегда быть в рабочем состоянии – нужную им остроту доводит до блеска и полирует графоман. Графоман по своей природе консервативен, как корабельный якорь. Именно он является хранителем и охранителем литературных традиций, он, а не прозаик, не поэт, потому что как раз прозаики и поэты являются новаторами. Именно они тянут вперёд литературный корабль, выдирая из ила вросшие по плечи якоря. Графоманы являются самыми преданными читателями. Они помнят наизусть не только стихотворения, сюжеты, но и знают биографии писателей, они в курсе личной жизни поэтов, для них не являются секретом то, что для других находится за семью печатями. В журналистскую молодость одно время работал я в отделе писем «Забайкальского рабочего» и по совместительству являлся литературным консультантом газеты «Комсомолец Забайкалья», вёл поэтическую страничку «Гуран». Посетителей грубо можно было разделить на три потока: пионеры, пенсионеры и те, что немного не в себе. Пионеры несли заметки о школьных делах, пенсионеры – заметки о наших недостатках, последние – чертежи вечных двигателей. Однако стихи были у первых, вторых и третьих. Тетрадки стихов, исписанных графоманским почерком, стали на весь год моей непреходящей головной болью. Запомнился графоман средних лет в тройке и почему-то с бабочкой. Стихотворение у него было длинное, слезоточивое, о собственной жизни, где повествования о мытарствах перемежались признательным рефреном: Люблю жену  свою я Катю, Люблю, когда она  без платья… В который раз я пытался доказать ему, что это плохо, пошло. И в который раз он поджимал губы, обижался и выдвигал встречный аргумент: «Разве любовь – это плохо?». «Нет, – отвечал я ему. – Любовь – это очень даже хорошо». «А жена – это плохо?» – с ехидцей пытал он меня. «Нет, – отвечал я ему. – Жена это тоже хорошо, не настолько как любовь, но тоже ничего». «Может быть, я имею что-то против платья?» – он уже приступал вплотную, в глазах его вспыхивал ромодановский огонь. Я ничего не имел против платья. «Тогда почему же, – голос его твердел справедливой обидой, – всё так плохо?». Этого я не знал. Не знал, почему по запчастям хорошо, а в сборе – очень плохо. И тогда сказка про белого бычка начиналась снова, он поджимал губы, обижался и в который раз начинал гонять меня, как цирковую лошадь по кругу, вокруг своей Кати… Потом я стал от него прятаться или трусливо убегал по чёрной лестнице. Однако в заслугу себе могу записать, что я устоял, и это стихотворение так и не увидело свет. Таких встреч и пыточных разговоров было сотни. И я понял, что графомана нельзя победить. С графоманом нельзя бороться. Более того, графоман может однажды стать спасителем человечества. Опытные дачники знают, как бесполезно бороться на участке с пыреем – не помогают самые новые достижения и самые проверенные способы. И если однажды наступит конец света, и всё полетит к чёртовой матери, то новая жизнь начнётся: флора – от пырея, фауна – от графомана, потому что тот и другой выживут. Графоман – очень полезное изобретение человечества. Это наглядный пример самоотверженного и бескорыстного труда. Бескорыстного – потому, что графомана, не ждёт Нобелевская премия (разве – шнобелевская), ему не поставят памятник в родном переулке, ему на могильной плите не напишут эпитафию, даже жалкую копейку он не получит за свои стихи, наоборот, последние сбережения тащит в издательство. А самоотверженного – как ещё назвать его труд без сна и отдыха, день и ночь; в то время как остальные люди смотрят телевизор, пьют пиво, сидят в барах, отдыхают на Бали и занимаются другими глупостями, графоман пишет.  Владимир Владимирович глубоко прав, когда говорил о «тысячах тонн словесной руды единого слова ради». Но графомана не интересует «единое слово», ему важен вал, тысячи тонн, объёмы. Он взад-вперёд катает вагонетки с пустой породой, а если случайно на его лоток попадает тусклый золотой самородок и благородная его тяжесть тянет долу ладонь, графоман в раздражении отбрасывает его в сторону, потому что не знает ему цену. Его привлекает: во-первых, сам процесс, во-вторых, – блестящая слюда и стекляшки. Если в это время рядом находится опытный геолог, от графомана может быть польза.  И здесь я расскажу один интересный случай, в детстве слышанный мной от отца Александра Васильевича. Вырос отец в селе Романовка. В предвоенные и военные годы по Витиму и его притокам было много золотых приисков. Разрешалось мыть золото и частным лицам. Старательством занимались целыми семьями. Намытое золото сдавали в приёмные пункты – торгсины, там же отоваривались продуктами, мануфактурой, разными вещами. Утаивать золото не имело смысла, кроме торгсинов всё равно его некуда было сдать. Да и утаивание не поощрялось властями, наоборот, порицалось – за это расстреливали. И вот однажды кто-то из старших детей Вьюновых нашёл крупный самородок «в рубашке», похожий на комок серы, какую в те годы жевали все деревенские мальчишки. Рассматривали, крутили в пальцах, охали, ахали, а потом решили подшутить над отцом – семилетним мальчишкой. Дед подозвал его и дал комок коричневой «серы». Отец быстро сунул его в рот, хрумкнул, от обиды заорал и – никто не успел сообразить – размахнулся и с рёвом забросил его в глубоченный карьер, где работала драга… Я заставляю себя просматривать написанное графоманами, процеживать словесную шелуху, потому что в этой пустой породе иногда попадаются алмазы, золотые самородки, драгоценные камни… Алмазы предстоит огранить и сотворить из них бриллианты. Золото очистить от налипшей грязи. В бесформенных кусках угадать изумруды, рубины, топазы… И меня не терзают угрызения совести, потому что всё это было безжалостно вышвырнуто в мутную воду глубокого карьера… Все материалы рубрики «Читаем»   Вячеслав Вьюнов Рисунок Руслана Долженца «Читинское обозрение» №35 (1415) // 31.08.2016 г. Вернуться на главную страницу

Что такое графомания?

Графомания – это состояние, при котором человек испытывает навязчивый импульс или принуждение к письму. При описании медицинского состояния этот импульс настолько серьезен, что больной человек может даже не писать понятным или грамматическим языком или не проявлять особого интереса к тому, что он или она пишет. В других контекстах этот термин может использоваться для словесного обесценивания работы писателя или для описания отношения большей группы.При таком использовании термин является несколько образным, описывая отношение к письму, а не фактическое принуждение к письму.

Как заболевание графомания не имеет какой-то одной причины.Субъективное переживание принуждения к письму также может быть весьма личным. Страдает ли человек графоманией или просто активно занимается писательством, обычно это вопрос результатов и условий жизни этого человека. Человек, который пишет навязчиво, но результатом которого является долгая карьера успешного романиста, может страдать от этого состояния, но это не имеет значения, поскольку болезнь диагностируется только в тех случаях, когда она мешает жизни человека.

Технически это состояние не то же самое, что графорея, которая представляет собой совершенно бессмысленное излияние слов в письменной форме.Обычно считается, что графомания основана на разумном общении, ценность которого может быть предметом споров. Составление относительно связных предложений на любом языке является определяющей разницей между этими двумя состояниями. Другое родственное состояние, называемое типоманией, связано с навязчивой идеей видеть свое имя напечатанным. Это состояние существенно отличается тем, что оно имеет социальный аспект.

Когда человека, явно не страдающего психическим расстройством, описывают как страдающего графоманией, предполагаемый эффект, как правило, носит уничижительный характер.Этот любительский диагноз часто используется для человека, который пишет, но не является профессиональным писателем и никогда им не станет, а также для людей, которые публикуются, но не имеют квалификации. Единственная цель использования термина графомания таким образом — обесценить работу писателя. По сути, обвинять человека в графомании — это то же самое, что утверждать, что видение ценности в писаниях этого человека является симптомом психического заболевания.

Определение этого термина, к сожалению, сильно зависит от контекста.Он всегда связан с большими объемами письма, но в некоторых случаях даже не применяется к одному человеку. Например, можно сказать, что культура страдает графоманией, если она как группа позволяет производить и публиковать большое количество легкомысленных письменных работ. Подобное использование, возможно, более распространено, чем любой медицинский диагноз, и его следует интерпретировать с учетом отношения говорящего.

определение графомании по Медицинскому словарю

Графомания — это простая техника, включающая бумагу и изготовление меток.Это название было бы интересным приобретением, поскольку уникальная тема графомании описана так ярко, и этот тип гибкой литературы может помочь кому-то, кто борется с компульсией. — Пэт Клингман. аутсайдерское искусство вкупе с графоманией, с которой оно часто ассоциируется, — хотя зрители, сомневающиеся в здравом уме критиков в целом, возможно, будут менее удивлены этой параллелью. появляется там с некоторой периодичностью.«Есть такое явление, как графомания, — говорит она. — Это что-то вроде пристрастия к письму. Я занимаюсь этим уже много лет». творческий отпуск от писательства в 1976 году (в то время это называлось досрочным выходом на пенсию), который длился около четырех лет. Идея графомании — что мы все заняты писательством и не имеем привычки читать чужие работы — имеет зародыш Истины в том, что средства массовой информации и публикации склонны продвигать привычку писать с прицелом на романтическую эстетику «Художника»; они чрезмерно используют прилагательные в превосходной степени и берут интервью у известных писателей, как будто в их светской беседе закодированы волшебные ответы, ключи к успеху.Но игры с самим собой всегда безуспешны, и даже корпус трупов, одержимых графоманией, здесь мало чем поможет. Может быть, каламбур у Шекспира был логореей, ибо каламбур, по словам Макса Нордау, есть первый симптом графомании: у графоманов есть «непреодолимая склонность к игре слов». Кто из нас может знать, не покажется ли то, что сегодня кажется маргинальной графоманией, нашим потомкам как самое существенное, что было написано в наше время? это значит быть плодовитым в эпоху, когда большинство людей посвящают чтению лишь ограниченное количество своего свободного времени.Помимо томов наших величайших поэтов двадцатого века, в печати свободно находят себе дорогу и разного рода графоманы.

Графоман — Слово дня

Конечно, блог также принимает слова по специальному запросу. Не стесняйтесь делать запрос.

Вот почему «Слово дня» сегодня рассматривает относительно редкое слово, которое описывает страсть к письму. Он объединяет греческое grapho (письмо) и латинское mania (психическое расстройство). Его первое использование было в 1827 году в сатирическом журнале, составленном студентами-медиками в Эдинбурге.Его название говорит само за себя — мы пишем так, чтобы почти НИКТО его не понял. Университетский кружок; будучи бурными вспышками графоманов, затронутых cacoethes scribendi, и famae, sacra Fames . И его главная идея заключалась в том, чтобы пошутить над своими профессорами в университете. По иронии судьбы, одна из основных ссылок на эту работу сегодня находится на веб-сайте забытых книг. Сегодня у нас есть Facebook для этого.

В сфере графомании есть два ключевых человека – Нордау и Кундера.

Макс Нордау родился венгерским евреем, естественно писавшим на немецком языке и одним из основателей Всемирной сионистской организации. Его самая известная работа — работа под названием Entartung , которая была переведена на английский язык как Вырождение в 1892 году. Там он определяет тех, кто практиковал графоманию, как « тех полусумасшедших людей, которые испытывают сильное желание написать » и писатель «, которому не о чем писать, кроме собственных психических и моральных недугов ».Такие люди, как Ницше или Вагнер, были художниками, которые способствовали моральному падению поколения, также с сильным антисемитским элементом и предупреждали о грядущей человеческой катастрофе. Он был прав, и по иронии судьбы нацисты подхватили его слова, чтобы запретить «дегенеративное» искусство — то есть почти все искусство, которое было современным, но особенно искусство, которое не было немецким или еврейским.

Существует также Милан Кундера, который в своей книге «Книга смеха и забывчивости » много пишет об одержимости письмом.Это происходит, когда люди достаточно богаты, чтобы иметь время для бесполезной деятельности, когда люди изолированы и когда социальные изменения не происходят. Он шутит, что во Франции, стране, где практически ничего не происходит, писателей в 21 раз больше, чем в Израиле. В этой книге графомана хотят, чтобы ее читали многие. Как следствие, если графоманов много, то вообще никто ничего не читает!

---

Графомания: жизнь в словах

УОЛТЕР МОСЛИ — один из великих.Он плодовитый писатель, наиболее известный своими криминальными произведениями. Он также является автором бестселлеров в области научной фантастики, художественной литературы, документальной литературы и других произведений — по последним подсчетам, более 43 книг. Среди прочего, он получил премию О. Генри, Грэмми, Премию ПЕН-клуба Америки за заслуги перед жанром, а также он является гроссмейстером журнала «Таинственные писатели Америки» 2016 года.

В свои 64 года Мосли находится на пике карьеры. Он, возможно, немного молод, чтобы считаться пожилым государственным деятелем, но он грациозно вживается в эту роль.Он обладает глубокими знаниями, но без претензий, отказываясь от мистики, которая иногда окружает письмо, в пользу ежедневной практики и внимания к мастерству. Когда я встретил его, он носил свою фирменную фетровую шляпу и игриво-элегантное, часто описываемое большое африканское золотое кольцо.

Мы сидели во время Недели писателей Калифорнийского университета в Риверсайде, на которой Мосли был основным докладчиком. Я воспользовался случаем, чтобы попросить его дать несколько советов о писательстве, обсудить его недавние написанные от руки мемуары, мюзикл, над которым он работает, и почему он не пишет в Твиттере.

¤

КЕЙТ БЕРНС: Вы пишете о невероятно разнообразных персонажах. Есть ли у вас какие-нибудь трюки, чтобы помочь вжиться в чужие шкуры или создать персонажей из очень разных слоев общества?

УОЛТЕР МОСЛИ: Я придумываю. Честно. Все мы такие разные. Я слышал историю… Думаю, это был Джей Пи Морган. У его семьи были деньги, но его мать была безумно скупой. Этот парень, которым, я думаю, был Дж.П. Морган (а может и не быть) подхватил инфекцию. Его мать обошла все бесплатные клиники в городе, чтобы попытаться вылечить инфекцию, и в итоге он потерял конечность. Часть его ноги или что-то в этом роде. И можно подумать, будучи богатой, она просто заплатила бы за это. А вместо этого поплатился за это ногой. И как только вы слышите что-то подобное, вы думаете: «Вау», так что я думаю, что знаю, что значит быть богатым, но это не так. Все, что я знаю, это то, каким я был бы, если бы был богатым. Но на самом деле, даже это может быть неправдой.Итак, когда вы начинаете писать о персонажах из разных рас, разных классов и тому подобном, это всегда заканчивается тем, кем они являются по отдельности. Внутри сферы богатства или бедности, или политики, или работы полицейским, знаете ли, чего угодно.

Ваша последняя книга представляет собой рукописные мемуары, сильно отличающиеся от вашей обычной работы.

Я много рисую, и много рисую.У меня была эта идея, и эта действительно хорошая бумага, и чертежная ручка, и вот что я сделал — у меня была ручка, у меня была бумага — я написал маленькую букву «а» в левом верхнем углу и углу, а затем написал букву «а». на всем протяжении. А потом к ней примыкала еще одна линия, и еще, и еще, и так до самого низа. Просто чувствую это. И это выглядело очень красиво. И поэтому я подумал, давайте сделаем b, посмотрим, как они выглядят. Они действительно разные. У B есть эта линия и горб, поэтому есть пробелы. В букве «а» нет пробелов, которые не были бы внутренними по отношению к букве, так что это образовало другую форму, чем буква «с».Они немного более открыты, чем «а» — там меньше всего происходит, — но они более закрыты, чем «б». Итак, я был примерно на полпути к алфавиту, когда подумал, что это будет отличным учебником для графоманов.

Что такое графоман?

Графоман — это человек, который не может перестать писать, он только пишет, пишет, пишет и пишет. Р. Крамб и его брат вместе писали комиксы. Был байопик про Р. Крамба и показывали брата, который пишет нормальные комиксы, но потом пузырек при разговоре становился все больше и больше, пока наконец на каждой странице не остался только один квадрат, а человек вот тут внизу и остальные будут писать.Парень просто говорит, говорит, говорит, говорит. Это письмо, но это также навязчивое письмо. Чрезмерная болтливость, навязчивость. Так что я подумал, вау, я создам эту штуку, и это будет алфавит, цифры и некоторые символы. А потом я продолжал писать, и где-то на полпути понял, что говорю, чуть ли не в шутку, что пишу букварь для графомана, но что я действительно графоман.

Что насчет мемуарной части?

Я очень критически отношусь к мемуарам.Я думаю, что сегодня в литературной культуре им злоупотребляют и злоупотребляют. Люди пишут мемуары: отец меня изнасиловал, мама никогда не обращала на меня внимания, мама водила меня по бесплатным поликлиникам, когда у нее были деньги и я потерял ногу, и типа, какое мне дело? Я имею в виду, я забочусь о том, чтобы такие вещи происходили. Но мемуары для меня подобны тому, как если бы вы были второстепенным помощником Роберта Э. Ли во время Гражданской войны, а затем вспоминать свою жизнь — это вспоминать важные моменты Гражданской войны. Это интересно. Или, может быть, вы Эйб Линкольн и пишете, как приняли решение освободить рабов и что происходило в вашей жизни, в вашей стране, в ваших друзьях, в вашей жене, в ваших детях.Но идея просто писать психологические воспоминания и как-то пытаться их поднять кажется трюком, а мемуары для меня не должны быть трюком.

Конечно, книга, которую я написал, эта сюрреалистичная штука, действительно кажется трюком. Но хитрость в том, что… потому что я никогда не собирался писать мемуары… действительные мемуары для сантехника — это писать о сантехнике и, возможно, рисовать, как проходят трубы, и рассказывать о том, что вы делаете, поскольку это отражает вашу жизнь. Это никогда не будет большим продавцом в книжном магазине, но ваша жизнь — это ваш труд, и мемуары об этом действительно интересны.А их не много.

Вот я и решил, что буду писать письма, и свои рисунки поставлю, потому что это какая-то графомания, а потом разные сочинения, которые я писал или публиковал, или мысли о мемуарах, воспоминаниях о моих отец и то, как его рассказы помогли мне понять, что я делаю с этим проектом. И это было весело. Иметь целую книгу, где каждый момент написан моей рукой… в ней нет ничего напечатанного или написанного кем-то другим. Это все мое, и мне это очень, очень нравится.

Хотели бы вы снова заняться подобным проектом?

Ну, я действительно не могу сделать это снова. Это одна из тех вещей, которые как будто сделаны, одноразовые.

Изменилось ли ваше отношение к букмекерскому делу или любой другой вашей работе?

№

Вы говорите, что никогда не напишете мемуары, но опубликовали книгу под названием Мир во всем мире: мемуары  …

В этой книге я много рассказываю о своем отце и о том, как мой отец пережил Вторую мировую войну, и это критика так называемой войны Америки с терроризмом.Это всплыло в тот день, когда мы вторглись в Ирак.

Так что это использование мемуаров и личного опыта в качестве основы для разговора о политике.

И на самом деле в большинстве моих документальных книг есть моменты воспоминаний, где вы можете узнать что-то обо мне, в то время как я пытаюсь говорить о чем-то другом. В нем я спросил отца: «Ты боялся участвовать во Второй мировой войне?» И он сказал: «Нет». И я сказал: «Почему бы и нет», а он сказал: «Ну, я думал, что это война между немцами и американцами.И я сказал: «Ну, не так ли?» И он сказал: «Да, но я не думал, что я американец». Потому что вы не сказали, что чернокожие были американцами. Американцы были белыми людьми. А потом, когда немцы начали стрелять в него, он понял: «О, ничего себе, я на стороне, и даже если я не нравлюсь той стороне, я на той стороне, потому что эти люди стреляют в меня.» Это был хороший способ научить меня. Это были не обязательно мои мемуары, но его.

Букварь для графоманов был выпущен небольшой типографией, с которой вы работали годами.Есть ли преимущества в работе с небольшим издательством перед крупным издателем?

Крупные издатели могут получить больше денег, это важно. И когда вы публикуетесь в одном из крупных и авторитетных издательств, люди относятся к вам более серьезно, хотя на самом деле это не имеет значения, хороша ваша работа или нет. Я работаю с небольшими типографиями не из художественных соображений, а скорее потому, что книга стоила 30 долларов, а вы сделали все эти 30 долларов возможными, потому что написали книгу.Так что, если вы дадите эту книгу тому, чья политика и взгляды на жизнь перекликаются с вашими собственными, то есть издательству Black Classic Press, с которым я работал, все 30 долларов пойдут этому изданию, прежде чем оно снова выйдет в свет. Так что люди, которые работают на У. Пола Коутса, люди, которых он нанимает, люди, которые занимаются распространением, — это все люди, которые, вполне возможно, будут отражать мои собственные политические идеи, убеждения и цели. И поэтому это хорошо. Пол такой же редактор, как и все остальные, от этого не становится легче.В некотором смысле это немного сложнее, потому что на разработку книги уходит не так много денег. Но это способ понять, кто вы есть, не только через письмо, но и через то, как вы ведете это письмо по миру.

Когда вы учились в Городском колледже Городского университета Нью-Йорка; там вы установили отношения наставничества с Фредериком Тутеном, которые привели вас к вашей первой опубликованной рукописи, Дьявол в синем платье . Вы также учите. Какой совет вы можете дать писателям о том, как получить максимальную отдачу от программы MFA или любых творческих отношений наставничества?

У меня был своего рода наставник, Фредерик Тутен, но мы были друзьями.Для многих людей в «литературном мире» — ставлю это в кавычки — все дело в писательстве, по крайней мере, они так говорят. Правда в том, что вы просто дружите с людьми и тусуетесь, разговариваете вместе, может быть, вы вместе напиваетесь, вы говорите о девушках, обо всем, о чем вы говорите. В этих отношениях, поскольку вы оба занимаетесь одной и той же профессией, просто на разных уровнях, об этом становится известно. Я дал Фредерику первый набросок Дьявол в синем платье , а потом отправился на конференцию AWP, а потом вернулся, и он сказал: «Я дал его своему агенту, и она прочитала его, и она хочет представлять вас сейчас.Такие вещи случаются. Я не просил его об этом, и я бы даже не подумал просить. Но он сделал это, потому что вот книга, и ему нравится его агент, и он знает, что ей нравится, и все получилось. Но я думаю, что это больше связано с дружбой, а не с тем, «как мне установить связь, чтобы продвигать свою карьеру?» Многие люди думают так, и иногда это работает, но я думаю, что даже когда это работает, это работает во вред писателю. Потому что мы писатели, и это прекрасное, замечательное искусство.И дело не в бизнесе или технике письма; это больше о развлечении и значении письма.

Вы дружите со многими писателями?

Среди моих друзей нет писателей. Это не совсем так, есть один или два человека. Когда я говорю друзья, я имею в виду людей, которых вижу все время, а друзей-писателей у меня нет. Потому что зачем вам… это как актеры, женящиеся друг на друге. Я знаю, что они думают, что у них есть причина — как будто жизнь намного интереснее.Писать — это прекрасно, но писатели — не обязательно красиво.

Вы спрашиваете меня о чем-то конкретном — о том, когда вы начинаете, о том, чтобы ходить в школу или пытаться найти себя, ходить на чтения. Подружитесь с людьми, с которыми вы находитесь, будь то сверстники, учителя или кто-то еще. Попробуйте поговорить с ними о жизни в целом. С Фредериком: я много лет был программистом, и у него был компьютер, который не работал, и я его починил. Я показал ему: теперь вот как можно писать — я настроил так, чтобы каждая глава была отдельным файлом, и ему было очень полезно смотреть на это так, и поэтому он разбил его по этим файлам.И поэтому я был ему полезен. Но это общее в жизни.

Очень часто, например, не называя имен, я узнаю писателя, и, допустим, я что-то сделал для писателя, я им что-то дал или я им что-то помог сделать или куда-то их подключил, что я и делаю все время. А потом, года через два, я получу от них записку: «О, большое вам спасибо за то, что вы сделали два года назад, не могли бы вы сейчас сделать для меня что-нибудь еще?» Типа, это нормально, что ты не поблагодарил меня в первую очередь, но потом просто поблагодарить меня, чтобы получить еще одну услугу? О чем это? Так что мне было приятно иметь дело с Фредериком, потому что я мог ему помочь, и он тоже чувствовал себя хорошо.

Я читал, что вы работали над проектом музыкального театра …

Да, мы хотим сделать мюзикл Дьявол в синем платье . У меня есть прекрасный автор текстов, женщина по имени Исса Дэвис, у нее много талантов, отличный драматург. Я пишу книгу, а она пишет песни. Она еще и музыкант, и певица, и исполнительница, и еще миллион других вещей. Она талантливая женщина.

И есть режиссер, с которым мы работаем, Лизл Томми, она из Южной Африки, она помогает нам это организовать.Мы все еще пытаемся найти подходящего композитора, но книга уже написана. Он может многое изменить, но он написан прямо сейчас, поэтому, по крайней мере, у нас есть рамка, на которую его можно повесить. И это так интересно, потому что ты пишешь книгу, и книга выглядит как целое, но потом песни начинают брать части того, что люди говорили в диалогах, а затем расширяют и уменьшают вещи. Так что мы работаем над этим, но нам нужно найти композитора.

Чем это отличается от написания пьесы?

Пьеса, которую, как мне кажется, писать труднее всего, настолько сложна, потому что все, что у вас есть на самом деле, — это актер или актеры, говорящие со зрителями в течение двух часов.Это может быть очень, очень скучно. Сделать это интересным — например, сохранить его — сложно.

Что хорошо в мюзикле, так это то, что у вас есть музыка, хореография, пение и все остальные вещи, которые развлекают. Я думаю, что песня, вероятно, является самым мощным человеческим искусством. Услышать песню и быть в восторге, депрессии или страхе… история гласит, что когда Билли Холидей выпустила песню «Strange Fruit» о линчеваниях на Юге, какое-то время она была запрещена радио, потому что люди услышат его и убьют себя.Нет ни одной картины, скульптуры, романа, где бы кто-нибудь сказал: «Я не знаю, должен ли я дать вам это прочитать, потому что вы можете убить себя после того, как прочтете это». Но песня проникает глубоко в ваш мозг, где-то в груди.

Вот в чем сила этого мюзикла. Книга больше похожа на набросок, который будет заполнен музыкой и песней.

Повлияла ли музыка на вас как на писателя?

Не знаю, мало думаю.Я никоим образом не музыкален. Я даже не могу держать ритм. Я имею в виду, честно говоря, это ужасно. RL’s Dream о блюзе, а блюз, я думаю, был выражением трагедии 20-го века. Я думаю, что это, вероятно, верно не для всего мира, но для большей его части. И каждое столетие у вас есть что-то еще, что является трагедией — наша самая глубокая эмоция — поэтому, когда я писал о парне, который вспоминает, как играл с Робертом Джонсоном, или, другими словами, в романе, в котором Роберт Джонсон — это негативное пространство, я пытался соединиться с этим. эта формулировка трагедии.

Ты не твитишь. Есть ли место в жизни писателя в социальных сетях?

У меня просто нет времени. Было бы хорошо, если бы было для чего это делать. Например, твиты были великолепны во время арабской весны. Мы организуем там, мы делаем это, мы делаем то, передаем информацию, которую нельзя остановить. Может быть, даже не отслеживается. Это замечательно. Но идея сделать это — я чувствую, что для меня есть две проблемы с социальными сетями — в этом нет проблем, это нормально — идея номер один, вы делаете это для саморекламы.У меня есть страница в Facebook, люди могут заходить на нее, и я думаю, что люди хотят столько рекламы. Они могут зафрендить пространство, узнать, что я делаю, что выходит.

Другая идея все время работает над этим. Я писатель, и это то, что нужно писать. Моя критика восходит к предыдущему вопросу о мемуарах — на самом деле я не пишу о себе. Например, я не нахожу себя очень интересным. Есть люди, которые находят себя очень интересными, и другие люди находят их очень интересными, и я хочу следовать за ними.Актер, парень с прекрасным чувством юмора, мне нравится читать его или ее, потому что они прекрасно видят мир. Это работа, которую они дали себе сами, независимо от того, зарабатывают они на ней деньги или нет.

Но я не такой. я думаю вещи; Я пишу их и помещаю в свои книги. Так что я лучше буду проводить больше времени со своими книгами, чем заниматься чем-то менее интересным для меня, т. е. собой. Я нахожу свои книги более интересными, чем я.

¤

Кейт Бернс — писательница, живущая в Лос-Анджелесе.

графомания — Значение на английском

Приложения ШАБДКОШ

Шабдкош Премиум

Опыт без рекламы и многое другое

Рекламные ссылки

Недавняя история поиска

Просмотр и управление историей

Статьи

14 сен 2021

Важные слова и фразы на маратхи (для начинающих)

Изучение нового языка может быть трудным.Но при постоянной практике и обучении это может быть легко. Чтобы начать говорить на языке, который вы пытаетесь выучить, нужно много мужества и поддержки. Выучите эти фразы и слова и используйте их в повседневной жизни… Читать далее

31 авг 2021

Советы по улучшению правописания

Писать на английском так же важно, как и говорить. Научиться правильно писать может показаться трудной задачей.Всегда есть несколько советов, которые вам нужно освоить, пока вы изучаете новый язык. Прочтите статью ниже, чтобы узнать несколько советов при обучении… Читать далее

24 авг 2021

Активный голос и пассивный голос

Эта статья поможет вам понять разницу между активным и пассивным залогом и улучшить ваши письменные и устные языковые навыки.Читать далее

Читать больше статей

---

Гуджарати на английский словарь: graphomania

Значение и определение graphomania, перевод graphomania на английский язык с похожими и противоположными словами. Разговорное произношение graphomania на гуджарати и на английском языке.

Теги для записи «graphomania»

Что означает graphomania на английском языке, значение graphomania на английском языке, определение графомании, объяснение, произношение и примеры графомании на английском языке.

См. также: графомания на хинди

Искусство для нормалов: энтопическая графомания

Наша философия, заключающаяся в том, что искусство способно заставить вас чувствовать себя хорошо, означает, что мы стараемся охватить как можно больше людей, чтобы помочь улучшить их благополучие. Хотя мы закрыты для публики из-за рекомендаций правительства, мы делимся множеством способов оставаться творческими дома.

Блоги «Искусство для нормальных» предназначены для всех. Мы хотим, чтобы вы все чувствовали себя хорошо с небольшим количеством искусства. Никаких художественных знаний или, скажем так, таланта не требуется!

---

Этот способ рисования основан на сюрреалистической игре, которая позволяет художнику начать с чистого листа бумаги и просто рисовать, не задумываясь о том, во что превратится рисунок.Энтопическая графомания отлично подходит для экспериментов и того, что не требует большого количества художественных материалов или мыслей — так что это отличный способ очистить разум и расслабиться.

Необходимое оборудование:

• Бумага
• Журнал или газета
• Ручки и карандаши

Энтопическую графоманию можно создать двумя способами. В традиционном/оригинальном способе используется обычный лист бумаги, или в дополнение к этому вы можете использовать журнал, газету или нежелательную почту – что угодно, на чем можно что-то написать.

На своем обычном листе бумаги найдите любые дефекты — может быть, изгиб или отметку, и нарисуйте точку на каждом ручкой или карандашом.

Продолжайте искать, пока некоторые метки не станут для вас очевидными, даже если они не сразу бросаются в глаза. Не существует минимального или максимального количества точек, которые вы можете сделать, поэтому просто продолжайте, пока вам больше не захочется.

Соедините точки прямыми или изогнутыми линиями в любом направлении. Вам не нужно соединять точки одинаковым количеством линий — просто убедитесь, что все они связаны хотя бы с одной.

Что произойдет, если вы нарисуете много линий близко друг к другу или дальше друг от друга?

Если вы используете журнал, газету или нежелательную почту, время от времени добавляйте точки или выберите определенную букву или слово, к которым нужно добавить точки. Мы решили добавить точки к каждой заглавной букве «И», которую мы нашли в тексте.

Возможно, вы пойдете еще дальше, выбрав фразы, которые вы хотите выделить, а затем вы сможете создавать узоры на частях, которые вы не хотите видеть.

Затем начните соединять точки любым удобным для вас способом. Волнистые, прямые или пунктирные линии — все работает, и вы можете их смешивать, если хотите — здесь нет неправильного ответа!

По мере того, как вы будете соединять точки вместе, вы начнете замечать появление шаблонов и естественным образом найдете «пути», которым следует следовать, которые инстинктивно влияют на то, где вы решите поместить следующую строку.

После этого вы можете добавить акварель или использовать цветные ручки, чтобы заполнить пробелы, чтобы создать красивую цветную энтопическую графоманию, или просто оставить все как есть.

Мы будем рады увидеть ваши творения, поделитесь ими в социальных сетях или в комментариях ниже!

Опубликовано: 18 июль 2020

Автор: Анонимный пользователь

Комментарии (0)

Пожалуйста, подтвердите свои действия

НА ПИСАТЕЛЕЙ И ПИСЬМО; Преодоление графомании

Мы видим жизнь этих людей и фантазии, вырванные из их жизни. В своем черном гриме Берт Уильямс был «демоническим двойником» Джолсона.Он привел своих забавных, скорбных персонажей на Бродвей, где чернокожие исполнители вызывали восхищение, пока их было мало и к их дарам можно было относиться снисходительно.

Чарын связывает знаменитостей свежим и метким образом. Вот эти звездные хлопушки Луиза Брукс и Зельда Фицджеральд ведут свои внутренние битвы: талант и ум против красоты, дисциплина против саморазрушения. Гангстер Оуни Мэдден со своим щегольским гардеробом и вечной меланхолией чем-то напоминает Джея Гэтсби.

Каждая глава самодостаточна — вы можете читать в любом порядке. Зато есть дуга. «Чарын» начинается с крохотных бродвейских сказок о когда-то знаменитом, а ныне малоизвестном Руньоне, а заканчивается огромной легендой об Уильяме Рэндольфе Херсте и Мэрион Дэвис. Эта история тоже началась просто, и ее схема повторилась в театрах и забегаловках по всему городу. «Однажды, в 1915 году, его маленький китовый взгляд упал на Мэрион Дэвис, когда она танцевала, и никогда, никогда не отпускал.

Я перешел к «Колоссу Нью-Йорка: город в тринадцати частях» Колсона Уайтхеда (Doubleday). Роли Уайтхеда не основаны на сюжете или характере. Он группирует короткие сцены под такими названиями, как «Утро», «Власть порта» и «Час пик» — руководящие принципы — место и ощущение. Он является автором-постановщиком, фиксирующим отдельные визуальные детали, обеспечивающим голос за кадром, давая реплики и действия неназванным бит-игрокам.

»Давайте остановимся на секунду, чтобы нас напугать этим великолепным горизонтом.Столько высокомерных зданий, это все равно, что попасть на фестиваль придурков». Это один из его голосов. Другой, более романтичный, размышляет: «Бродвей знает, что каждый шаг — это биение его сердца, что мы заставляем его сердце биться, что ему нужны простофили и граждане, чтобы его кровь текла».

В этом Нью-Йорке ни один миф не утверждает нас; мы знаем их всех. «Говорить о Нью-Йорке — значит говорить о мире», — пишет Уайтхед. Я нашел разговор очень искусным и несколько бестелесным. Но, как и печальные, полные энтузиазма «Гангстеры и золотоискатели», эта книга принадлежит тому, что Зайд называет «истинной универсальной культурой» — не нашей старой утопической Глобальной Деревне, а «вавилонскому множеству деревень». , каждый центр мира», где «доступная нам всеобщность есть конечная, ограниченная конкретная всеобщность разнообразных и несопоставимых разговоров.