Кто такой графоман
Виктор Ерофеев: Наши гости: литературный критик Наталья Иванова, писатель Арсен Ревазов и поэт, издатель, телеведущий Александр Шаталов. Тема нашей передачи – кто такой графоман. О графоманах очень много говорят и одновременно графоман, как масон, его очень трудно выделить как бы из литературы, из общества, почему такие возникают споры. В общем-то хорошо: человек пишет, он не занимается убийствами, он не пьет, редко курит. Или если пьет, одновременно его энергия уходит в писательство, а не в какие-то насильственные действия. Никому не мешает кроме тех, кто занимается журналами, потому что туда носит свои произведения. Поэтому, Наташа, я начинаю с тебя, поскольку ты у нас человек опытный в смысле издательского журнального дела. Скажи, какой процент рукописей, которые идут в журналы, называются графоманскими рукописями?
Наталья Иванова: Мы, конечно, их не называем графоманскими. Но на самом деле колоссальный поток.
Виктор Ерофеев: Это такие агрессивные.
Наталья Иванова: А есть еще гораздо более агрессивные. Однажды меня такой графоман просто запер в редакции.
Уже время было позднее, он пришел, долго вокруг меня ходил, мучил меня. А есть много способов избавиться от графомана, я клянусь, я использовала все. Тогда он мне сказал: «Ну что ж, тогда до свидания, а ключ будет в цветах». Он ушел. Я обнаружила, что редакция заперта, что выйти я не могу, ключей никаких нет, и вот я замурованная. Звонила, звонила. А потом, когда меня наконец вызволили, я поняла, что такое «ключ в цветах»: он бросил ключ в цветочный горшок. Вот такой графоман. А бывают еще более злобные. Один в суд подал, например, за ответ редакции, что ваша рукопись нам не подходит потому-то и потому-то. Я ходила в Пресненский суд, объяснялась и чувствовала себя абсолютной идиоткой, потому что объяснить, что человек пишет какие-то буковки, перепечатывает, ты имеешь полное право это не принять, в советские времена это было очень трудно, действительно доходило до суда. Сейчас никто никому не обязан на самом деле, но психика некоторых графоманов не выдерживает. Вообще я считаю, несмотря на то, что 97% обращений из так называемого самотека, кстати, это бывает не только в редакциях журналов, то же самое и в издательствах.
Виктор Ерофеев: Давайте перейдем к слову, которое звучит страшно – дефиниция, определение. Саша, кто такой графоман, точное название нашей передачи – кто такой графоман?
Александр Шаталов: Вообще слово носит негативный характер, но на протяжении десяти лет я привык говорить с экранов телевидения, поскольку моя передача называлась «Графоман», я говорил, что графоман — не ругательство, а всего лишь определение. Так называют людей, одержимых болезненной манией писательства. Это практически тавтологическое каноническое определение слова графоман. И на самом деле, почему я это говорю, потому что я не хочу обижать людей, которые воспринимали это слово негативно. Лев Толстой себя считал и, по-моему, даже письменно себя называл графоманом.
Виктор Ерофеев: Может иронически?
Александр Шаталов: Не иронически. Если ты пишешь, это конкретно письмо, человек, который любит писать. Это негативный оттенок мы придаем этому слову. Нормальный писатель не может не быть графоманом. Вот мы перед тем, как вышли в эфире, говорили об известном популярном ведущем прозаике Дмитрии Быкове. Действительно, это типичный образец графомана, хорошего или плохого – не знаю. Но пишет он, как отметил Арсен, сколько-то — три тысячи страниц в год. Огромное количество статей, рецензий, стихов, прозы.
Виктор Ерофеев: Если строить определение, во-первых, это человек, который пишет много. Теперь по отношению к качеству текста. Те стихи, которые Наташа прочитала, они мне нравятся.
Наталья Иванова: В период постмодернизма Дмитрий Александрович Пригов из этого вырос. Просто для этого нужно придумать определенный персонаж, что было сделано и Хармсом, и Оленниковым, и обереутами и что сейчас делается концептуалистами.
А это просто искреннее выражение души.
Виктор Ерофеев: Это больные люди?
Наталья Иванова: Я думаю, что на самом деле это заболевание, через которое должны все пройти, как проходят через детство, все люди пишущие, как проходят через детство, как проходят через подростковый период. Потому что если мы вспомним Пастернака, собственно говоря, у него этот период быстро кончился, и он перешел к настоящим стихам, но раннюю прозу я его рассматриваю немножко как графоманскую. Или у него был период, когда он писал как заведенный стихи, лежа в беседке из сплетенных ветвей березы, и тоже писал по-настоящему запоем, как он говорил.
Александр Шаталов: То есть Болдинская осень и все прочее – это признак графоманства?
Наталья Иванова: Нет, это признак графоманства в хорошем смысле слова.
Виктор Ерофеев: Значит есть хороший смысл?
Наталья Иванова: Есть.
Виктор Ерофеев: Арсен выдвинул перед передачей хорошее определение, только я не получил развернутый ответ — графоман в законе. А что это такое?
Арсен Ревазов: Я сам не знаю, что такое, только что в голову пришло. Но я бы сравнил графоманию с некоторыми родственными состояниями, например, с болезненной любовью петь, когда петь не умеешь. Особенно караоке. Все мы присутствовали в компании людей, которые начинают петь караоке, петь не умеют, петь хотят, петь любят. По-моему, это очень похоже. Единственное, это обычно не доходит до страсти.
Наталья Иванова: Они не хотят выступать на площадках эстрадных, а эти писатели хотят напечататься.
Арсен Ревазов: Может хотят, репетируют. Вот, по-моему, графоман — это человек, который очень хочет писать, но не очень умеет писать.
Наталья Иванова: Уметь – это другое.
Виктор Ерофеев: Уметь или нет таланта?
Арсен Ревазов: Это очень похоже. Умеешь ты играть на пианино или у тебя талант играть на пианино? Черт его знает. Пограничное состояние души.
Виктор Ерофеев: Вы знаете, что касается караоке, я вам расскажу такую историю. Я не большой любитель ходить в такие клубы. Но однажды несколько лет назад мы были в таком клубе, там были караоке и было модно, все были в прекрасном настроении. Среди нас был Андрей Макаревич. А там как меню, книга. Выбрали: Андрей, иди и спой караоке. Ладно. Хорошее настроение, все уже поддатые слегка. Он встал спел и получил 60% — это был низший балл. Спел свою песню от души. Пойдите теперь, узнайте. А если бы было 90 не графоман, а если 60 – попался. Спел хорошо.
Арсен Ревазов: Система оценок караоке, насколько я знаю, связано, совпадаешь ты с ритмом песни или не совпадаешь.
Он пел от души, ускорялся, у него были синкопы наверняка.
Виктор Ерофеев: И это не прощается?
Арсен Ревазов: Глупая машина ставит глупые баллы.
Наталья Иванова: Бывает так, когда в редакцию приходит рукопись с неизвестным именем, почти под номером, то редактор оценивает, первый который читает, оценивает текст. Когда приносит человек с именем, но а на самом деле если судить по-честному, человек не может писать ровно или на взлете, бывают и провалы, бывает, что человек пишет хуже, чем раньше, страдает страшно от того, что не может не писать, но на самом деле вещь может проваленной. И тут возникают проблемы, что делать с этой рукописью и что происходит с человеком.
Александр Шаталов: Это оценка качества.
Наталья Иванова: А он не писать не может. У него та самая болезнь в процессе принимает профессиональный характер.
То есть профессиональное заболевание. И может быть надо различать два вида графомании: графомания допрофессиональная и графомания та, о которой говорил Саша, которая является составной частью писательской профессии, графомания профессиональная.
Виктор Ерофеев: Можете вы назвать фамилии. Графоман — положительный тип.
Наталья Иванова: Он бывает и очень отрицательный.
Александр Шаталов: На протяжении нескольких лет ко мне приходили известные писатели, поскольку передача называлась на телевидении «Графоман», это носило негативный оттенок, понятно, что в нем слышалась нота иронии. Но писатели должны были подумать, как они применяли слово к себе. Я, конечно, их спрашивал. Поэтому, безусловно, как ни странно, большинство писателей, включая Василия Аксенова, включая Владимира Войновича, включая всех писателей, они все себя позитивно оценивали с этой точки зрения, они считают, что они графоманы, потому что они пишут, они не могут не писать, они пишут много.
Виктор Ерофеев: Среди этих писателей и поэтов мог бы ты назвать кого-нибудь, кто иногда писал графоманские тексты?
Александр Шаталов: Ты знаешь, я бы сказал, что есть неудачные тексты.
Виктор Ерофеев: Неудачные – это не графоманские?
Александр Шаталов: Неудачные – это не графоманские.
Виктор Ерофеев: Мы значит пашем по целине, нет определения графомании.
Пожалуй, «Полтава» не самая удачная поэма Пушкина, но она же не графоманская ни с какой стороны.
Наталья Иванова: Если бы «Полтаву» написал кто-нибудь из здесь присутствующих, неплохо бы было.
Александр Шаталов: Зато я все время хотел снять Егора Исаева в передаче, потому что он живет как раз рядом с вами в Переделкино и он разводит кур.
Наталья Иванова: Он не только кур разводит, он еще ведь в «Литературной газете» печатается.
Александр Шаталов: На самом деле единственный на сегодняшний день поэт лауреат Ленинской премии.
Виктор Ерофеев: Ты имеешь в виду поэт?
Александр Шаталов: Он обиделся. Он сказал: «Почему это в «Графоман» передачу?». Для него было чувство болезненное. Поэтому у нас в стране это слово имеет контекст негативный и на самом деле, говоря об этом контексте, мы волей-неволей вынуждены перейти к оценке.
Виктор Ерофеев: У нас, кстати говоря, все слова окрашены определенной эмоциональной аурой. Французу скажи «графоман», все посмеялись и пошли дальше. А здесь все слова немножко напряжены.
Александр Шаталов: Наш сегодня собеседник Арсен, его книжка «Одиночество 12», я очень люблю эту книжку, считаю, что она одна из самых успешных за минувший календарный год.
Арсен Ревазов: Я краснею.
Виктор Ерофеев: Я могу всем слушателям сказать, что действительно Арсен краснеет.
Александр Шаталов: Напомню, что книжка называется «Одиночество 12», роман вышел в издательстве «Ад Маргинум», он уже перетерпел три переиздания. То есть успешная хорошая книга.
Наталья Иванова: Правда? А я дочитать не смогла.
Александр Шаталов: Судьба этой книги заключается в том, что автор принес рукопись, автор поначалу выступал самоучкой, непрофессиональным писателем. Можно его назвать графоманом или нельзя? Результат работы — это работа автора вместе с редактором, с издательством, получилась книжка, которая стала на сегодняшний день бестселлером.
Наталья Иванова: Саша, мы в какое время живем? Что у нас становится бестселлером?
Виктор Ерофеев: Так что же, отбивайтесь.
Наталья сказала, что не дочитала и, кроме того, как-то не очень на вас смотрит с большой симпатией.
Арсен Ревазов: Хорошо, так и должно быть. Совершенно нормальная история, я к этому привык. Бог с ними, с тремя или с пятью переизданиями — это в конце концов ерунда. А семь или восемь переводов, на которые контракты заключены на практически все ведущие европейские языки и экзотические языки, типа литовского – это меня на самом деле больше радует, чем относительный успех книги в России. В России у нас на самом деле успех такой — 50 тысяч было продано. Много передавалось из рук в руки, аудитория читательская побольше, потому что не все бежали, покупали в магазинах, многие брали у друзей. Плевать на это, я нисколько этим не хвастаюсь и не горжусь. Почему я не графоман? Я не люблю писать и ненавижу писать. Книжку эту писал три года и вымучил, и мучился, вымучивал последние полгода.
Виктор Ерофеев: А графоман пишет легко?
Арсен Ревазов: Думаю, что графоман не может не писать.
Сейчас прошел год, от меня требуют не то продолжения, не то новой книги, я не знаю, что. Я опять не то, что вымучил, я написал три с половиной главы за год и, как вы понимаете, уверен, что я не графоман.
Наталья Иванова: А потому бывает, что автор одной книги. Если человек должен.
Виктор Ерофеев: Самое большое количество самоубийств происходит с писателями, которые напишут одну книгу успешную и потом ничего. В Германии есть целый департамент самоубийц.
Наталья Иванова: Потом вот еще что бывает, когда между книгами должно пройти несколько лет. Вы вспомните, у Михаила Шишкина между романом «Взятие Измаила» и последним романом — пять лет. Графоман закончил одну вещь, немедленно садится за другую, у него один стих пришел в голову…
Виктор Ерофеев: Ему обязательно нужно показать. То есть он литературный эксбиционист, он должен показать.
Наталья Иванова: Лучше даже прочитать и показать, каким-то образом попытаться распространить.
Виктор Ерофеев: Я помню, что в «Вопросах литературы» были люди, которые писали, не буду называть фамилии, в общем-то они, наверное, широкому слушателю неважны, но были люди, которые писали в ящик. Я жутко боялся, что они когда-нибудь мне покажут, потому что они были очень уважаемые люди. Прошла вся жизнь и так ящик никогда не открылся.
Наталья Иванова: Виктор, я тебе скажу еще одну вещь, как отчасти своему коллеге. Очень многие литературные критики и литературоведы пишут таким образом в стол или пишут уже не в стол, а наоборот, стараются напечатать. И как правило, получается очень плохо.
Виктор Ерофеев: Это что — разные полушария?
Наталья Иванова: Я думаю, что разные. Потому что одно полушарие аналитическое, а другое воображение, которое должно присутствовать при создании художественного текста.
Виктор Ерофеев: Лучше в литературе стартовать из проституток и бандитов, нежели из литературных критиков и журналистов?
Наталья Иванова: А уж про журналистов я вообще не говорю — это совершенно другой тип письма. Кстати, у нас получилось, поговорим о тележурналистах, например, у нас тележурналисты, нам казалось, что фигура писателя упала, что функции литературы исчезли, что произошла делитературизация России. Что русские перестали быть сумасшедшими по отношению к литературе. У нас самым главным для наших зрителей и не только зрителей является телевидение, Доренко пишет книгу, Соловьев выпустил одну книгу за другой. Кого мы ни вспомним, все пишут книги.
Александр Шаталов: Андрюша Малахов пишет книгу о своем романе с бизнесвумэн.
Наталья Иванова: Больные люди. Им надо доказать.
Виктор Ерофеев: Главный человек в стране по духовности – это писатель и поэт.
Наталья Иванова: На самом деле, несмотря на то, как его ни гнобят обстоятельства, на самом деле получается, что занюханный Вася, который написал три стихотворения, которые, тем не менее, помнятся строчками или даже отдельным четверостишьем, давно помер, но тем не менее, присутствует в составе крови русской литературы, для них важнее, чем эта очень важная позиция. Саша по-другому, сначала был поэт, у него другой путь.
Александр Шаталов: Я разговаривал на эту тему.
Виктор Ерофеев: Можно ли совместить тележурналист и поэзию? Рубинштейн у меня на «Апокрифе» сказал, что очень трудно ему дается.
Александр Шаталов: Очень интересная тема, которую ты затронула, я разговаривал с Соловьевым, с Барщевским известным юристом, адвокатом и разговаривал с Гришковцом. И мы как раз говорили на эту тему: почему успешный бизнесмен и в том числе наш сегодняшний гость вдруг в какой-то период начинают писать прозу.
Виктор Ерофеев: Арсен, почему вы — бизнесмен — стали писать прозу?
Арсен Ревазов: Совершенно идиотская история, абсолютно. Это очень простая и очень смешная. Я проснулся 1 мая 2002 года в тяжелейшем похмелье от того, что менты в моей собственной квартире будили меня, тыча мне автоматом в живот. Это такая была история. Предыстория была тоже смешная: была какая-то пьянка, гулянка, один из знакомых, оставшийся ночевать, сел на измену решил, что его взяли в заложники, вызвал милицию. Милиция приехала, выяснила, что нет никаких заложников. Походила по квартире, проверила документы, разбудили меня. Но в принципе сам факт, когда ты просыпаешься в квартире своей собственной, а то, что менты тебя будут автоматом, причем в бронежилетах, естественно, на меня впечатление произвело. Причем, подчеркиваю, глубочайшее, тяжелейшее похмелье.
Виктор Ерофеев: Это не приснилось, это не было видением?
Арсен Ревазов: Все было действительно так.
Я подумал, что неплохо бы эту историю записать просто, потому что она действительно такая вся из себя была. Я ее записал. Дальше я подумал, что надо еще пару-тройку историй из жизни, которые происходили записать. Понял, что в этих историях нет ничего абсолютно интересного, в них нет градуса, они неинтересны моим знакомым, уже тем более неинтересны никому. И тогда я добавил им градуса. Не просто пришли менты, а я пьяный лежу, а обнаружили там тело с отрезанной головой и еще истории про олигархов, которые я знаю, добавил градуса дополнительного, какой-то жесткости и так далее. А уже получилось что-то похожее на прозу, получилось четыре-пять набросков по пять страниц каждый. Смешных, забавных, с серьезным художественным градусом. А дальше в течение двух лет происходило.
Виктор Ерофеев: У вас проза начинается с определенного градуса. Если 11 градусов, как сухое вино, то это журналистика, а уже такое винцо по 18 градусов 0 начинается проза.
Арсен Ревазов: Как-то состыковал, как-то склеил, получилось шесть глав, все это записано за три недели.
Виктор Ерофеев: Наташа, ты такого писателя не ценишь, у которого градус начинается с сорока?
Наталья Иванова: Я на самом деле понимаю, что массовая литература должна существовать.
Виктор Ерофеев: А это массовая литература?
Наталья Иванова: Конечно.
Виктор Ерофеев: А чем отличается массовая от графомании?
Наталья Иванова: За массовую литературу человек деньги получает. А за графоманию человек денег не получает. Бывает грань, очень тонкая. Бывает издатель, который понимает, что перед ним графоман в хорошем смысле этого слова, который без конца пишет. Вот Дарья Донцова — типичный графоман, она получает деньги. Бывает графоман такой, который производит на самом деле массовую литературу одноразового потребления, не имеющую никакого послевкусия, никакой истории. Но это все равно бумажные салфетки, что-то. Люди это любят, потому что это легко.
Александр Шаталов: Легко писать или легко читать?
Наталья Иванова: Один графоман мне говорил: стихи у меня текут легко, как слюни.
Арсен Ревазов: У вас, что ни цитата, то прелесть.
Виктор Ерофеев: А помнишь, как Набоков говорил в одном из романов: «Удивляюсь, почему рабочий класс так часто плюется». Это такое наблюдение было любопытное.
Наталья Иванова: Сейчас есть читатель, и есть читатель. Есть читатель потребитель, которому самому главное забыться. В электричке таких читателей большинство, если ехать во время, когда кончается в семь часов вечера, каждый из них упирается в книгу, как правило, это Донцова, было время Марининой, теперь Донцовой. Почему? Потому что это дает возможность выключиться из определенной ситуации, когда кругом очень много людей, заключить с контракт с этим текстом, которое ты оплатил, для того, чтобы получить небольшой, но комфорт.
Александр Шаталов: У меня есть маленькое замечание. Ты знаешь, Даша Донцова говорит постоянно, на самом деле с этим нельзя не согласиться, что она пишет тексты, рассчитанные на тех людей, которые больны. Это мнение Донцовой. И она убеждена, и действительно это так: в больнице эти тексты легко читать и в больнице эти тексты отвлекают от болезненного состояния. Если народ читает такие книжки, значит общество находится в больном состоянии.
Наталья Иванова: Общество находится в том состоянии, когда ему нужно в определенный момент выключиться от окружающих.
Виктор Ерофеев: Ни один русский разговор не пройдет мимо темы, что общество находится в больном состоянии. А до этого еще хуже находился.
Наталья Иванова: Я считаю, что на самом деле высокая литература может быть пишется людьми в странном состоянии и читается людьми тоже не совсем может быть нормальными, с точки зрения обыкновенного человека.
Но у нас сейчас пришло дело к тому, что такое количество писателей все увеличивающихся, оно должно быть рассчитано на определенную аудиторию, которая должна тоже все время увеличиваться. Но если мы возьмем цифры последние самые о читающих в России, то получится, что мы имеем молодых людей до 18 лет в два раза меньше читающих книги, чем в Великобритании. Или мы имеем более половины населения, которая вообще никогда не покупает и не читает книг. И это все время сокращается. Одна линия все время идет вниз – это линия читателя, а другая все время вверх – это количество увеличивающихся писателей. Скоро они пересекутся, и после этого будет нехорошо. Они уже на самом деле пересеклись. Кстати говоря, графомания в блогах. Меня спрашивали — почему?
Александр Шаталов: Наташа не пользуется интернетом.
Наталья Иванова: Нет, я пользуюсь постоянно интернетом, я не пишу в блоги. Как я могу не пользоваться интернетом? У меня журнал стоит в интернете.
Я веду две колонки в интернете.
Виктор Ерофеев: Надо слушателям сказать, что ты первый зам главного редактора журнала «Знамя».
Наталья Иванова: Кроме того я веду колонку в «Полит.ру».
Виктор Ерофеев: Как у вас со «Знаменем», нормально?
Наталья Иванова: У нас со «Знаменем» нормально. У нас в интернете несколько десятков тысяч посещений в месяц.
Виктор Ерофеев: А вы когда-нибудь печатали графоманские тексты?
Наталья Иванова: Конечно. Если уж сказать честно — конечно. Я думаю, что в каждом номере так или иначе какой-то графоманский текст проникает. Сейчас какое интересное время, говоришь человеку: слушай, у тебя глава совершенно графоманская. Он говорит: «Да? Ты заметила? А я так и задумал». Ты увидела, ты мне польстила. Как ты это поняла?
Виктор Ерофеев: Саша, надо бороться с графоманией?
Александр Шаталов: Я считаю, что не надо.
Я считаю, что Наташа не права в этих двух пересекающихся прямых, которая одна идет вверх, другая вниз. На самом деле пишут гораздо меньше народу, чем раньше. Я все время, как и многие, был внутренним рецензентом, мне пришлось написать полторы тысячи внутренних рецензий в издательствах на тексты самодеятельных авторов. Среди этих самодеятельных авторов были и Парщиков, и Кедров, и многие другие, которые потом стали уже известными литераторами.
Виктор Ерофеев: Среди них не было графоманов?
Наталья Иванова: Между прочим, образ графомана создал Николай Глазков, он его создал, из последних людей, которые создали маску графомана, это был совершенно потрясающий поэт.
Виктор Ерофеев: Как он создал?
Наталья Иванова: Во-первых, они писал короткие странные, это был поэт-примитивист, он создавал примитивные стихи, в которых отражалось небо из-под столика, такое.
Почти наивное восприятие жизни, которое, конечно, человеку неискушенному, а человеку обычному с псевдовкусом могло показаться графоманией. Но на самом деле это был поэт, который показывал, чего стоит та поэзия официальная, которая его окружала.
Виктор Ерофеев: А Асадов?
Наталья Иванова: Асадов — типичный графоман.
Александр Шаталов: Асадов сейчас воспринимается как абсолютный постмодернист. Его текст воспринимается сегодня абсолютно отстраненно.
Наталья Иванова: У него как раз никакой концепции, никакого концепта не было.
Арсен Ревазов: Графоманские стихи должны быть вторичными. Если вы говорите про какого-то автора, да еще которого люди помнить через 50 лет, очевидно, что в них какое-то зерно.
Виктор Ерофеев: В России в 19 веке в пушкинскую пору был граф Хвостов, который сам издавал, мы его помним, он был дивный графоман.
Наталья Иванова: Но он издавал сам за свой счет, никакого не мучил.
Арсен Ревазов: Но есть исключения, которые правила подтверждают. Если Герострата помнят, то и помнят. Мне кажется, что элемент качества, понятно, что субъективно, но некоторое объективное ощущение от качества текста тоже существует.
Наталья Иванова: Критерии существуют, но очень размытые.
Арсен Ревазов: Сумма этих критериев дает некоторое ощущение качества текста. Мне кажется, что графоман это человек, у которого по некоторому общепризнанному консенсусу существующему качество ниже среднего, а точнее ниже низшего, а точнее они вторичны и неинтересны. Бывает народное творчество, и мы знаем много анекдотов и много всего.
Наталья Иванова: Народное творчество — это вещь совершенно поразительная.
Виктор Ерофеев: А эти частушки.
Наталья Иванова: Я ездила несколько лет подряд в фольклорные экспедиции, записывала — это фантастическое.
Арсен Ревазов: Я хочу сказать, что даже у графомана может появиться две-три строчки. Как кошка ходит по пишущей машинке и там у нее получается часть «Евгения Онегина».
Виктор Ерофеев: Молодые размывают границу. Ты, Саша, уже человек в возрасте, потому что ты защищаешь.
Наталья Иванова: Я вам скажу главную вещь. Главная вещь заключается в том, что у каждой группы есть свои критерии и есть много литератур. И сегодня каждый выбирает литературу для себя. И совершенно замечательно сказал Дмитрий Пригов по поводу литературных премий: он сказал, что у каждого должна быть своя номинация. Грубо говоря, у графомана должна быть своя номинация. То есть нельзя, чтобы соревновались разные виды спорта, и инвалиды соревновались со здоровыми.
Александр Шаталов: Дмитрий Александрович по какому должен разряду проходить — по разряду графоманов или по разряду художников или по разряду поэтов или по разряду прозаиков? Конечно, он художник. Поэтому с точки зрения литературной, конечно, он графоман стопроцентный.
Наталья Иванова: Он замечательно придумал невероятное количество персонажей и с ними работает. Мы напечатали в этом году его повесть и сейчас будем печатать рассказы.
Виктор Ерофеев: Тебя не настораживает?
Наталья Иванова: Мне так интересно, потому что рассказы совершенно другие.
Александр Шаталов: Оценка графоман или не графоман – это интересно. Если интересно, значит не графоман, если неинтересно — значит графоман?
Виктор Ерофеев: Он пишет романы.
Наталья Иванова: Ты читал?
Виктор Ерофеев: Читал и хочу спросить, при огромной моей любви к Пригову, не кажется тебе, что это слабее, чем его стихи?
Наталья Иванова: Мне кажется, что на самом деле он распространяет определенный концепт на эту прозу и тогда интересно, а когда не распространяет, то этого нет.
Виктор Ерофеев: Получается, что если мы под колпаком концептов, то тогда что-то творится.
Наталья Иванова: Там все разваливается, там нет персонажа, там нет игры. Нет того самого, что делает литературу.
Арсен Ревазов: Должна быть болезненная страсть.
Наталья Иванова: Я к графомании отношусь плохо.
Виктор Ерофеев: Потому что ты издатель и редактор.
Наталья Иванова: Человек пусть пишет, лучше, чем водку пить.
Александр Шаталов: Пусть плохо пишет, чем громко плохо поет.
Виктор Ерофеев: Или насильником становится, маньяком.
Наталья Иванова: А знаете, сколько художников псевдо-художников. Они ходят или сами рисуют или ходят в кружки.
Арсен Ревазов: А существует графомания у художников?
Наталья Иванова: Не графомания, а артомания. Конечно, существует. Они же не мучают никого, что давайте выставку делать в «Манеже».
Виктор Ерофеев: Кстати говоря, это было единственный раз, когда мы вместе сидели с Венечкой Ерофеевым, вместе именно на скамейке и смотрели на поэтов, которые выходили, это был завод «Дукат», помню и там все запрещенные поэты, это было начало 97 года. И те самые, которые вместе сидели, они хлопали нас по плечу, мы все были единомышленники, мы все не любили определенную власть, и они все писали про Сталина, а некоторые писали порнографию крутую такую. То есть делились на тех и на этих. Они выходили, и это было страшное зрелище: они читали стихи и их аплодисментами сгоняли со сцены. Это люди, которые по 20-25 писали про Сталина яростные стихи. Это была настоящая графомания. Дело в том, что тогда они эти стихи не читали, говорили, что это опасно. А рукопись порнографии считалось тоже опасно, тоже мало показывали. И вдруг они выходили и взрывались такими. Я думаю, я сегодня ехал на передачу и думал: ведь это страшная судьба, они 20 лет думали, что они поэты, что они борются с властью этими методами. И вдруг пришла маленькая свобода, еще неизвестно, куда завернет, они лопнули, и я их никогда не встречал нигде. Я никогда не видел ни одного текста написанного. Я знаю, что некоторые ребята как-то были ближе к Жене Поповичу, чем ко мне, из этих ребят провинциальных, он народный такой, их тянуло. Я знаю, что кто-то спился, кто-то умер. Страшное дело.
Наталья Иванова: Я вообще езжу по провинции и вижу, что люди при каких-то Союзах писателей собираются и вот они приносят тексты, начинаешь их смотреть и понимаешь, что сказать всю правду не можешь, потому что что-то человека есть, за что он держится. Это очень страшно.
Виктор Ерофеев: Я уже много раз говорил о том, что ты самый любимый критик моей мамы. И я так думаю, кто-то сидит в провинции и думает – надо показать Ивановой.
Наталья Иванова: И всегда стараюсь находить, я понимаю, что печатать не буду, но когда я буду с человеком говорить.
Виктор Ерофеев: Кроме того, не только не будешь печатать, но если скажешь, что хорошо, ты себя продала тоже.
Наталья Иванова: Очень опасная вещь — выращивание молодых.
Александр Шаталов: Наташа авторитет, ты авторитет, авторитетов становится все меньше и меньше, поэтому вот те молодые люди, они создают собственный критерий оценок. Поэтому мы наблюдаем, как в каких-то кругах появляются гениальные поэты, гениальные прозаики, они сами пишут, сами себя оценивают.
Наталья Иванова: Саша, знаешь, какой у меня критерий?
Александр Шаталов: Я думаю, хороший.
Наталья Иванова: Я не привыкла писать туда, где мне деньги не платят, я с этого живу, я профессионал. Вот если человек, такой критерий существует или нет?
Александр Шаталов: Главный редактор пишет в ЖЖ, главный редактор не получает деньги за каждое свое слово.
Наталья Иванова: Зато Сергей Чупринин выпустил словарь новой литературы, в котором подсчитал количество, у него огромные два тома, подсчитал количество людей, которые за 90 годы выпустили книги. Это примерно авторов, у которых вышли книги в свободное время, в 90-х начало 2000-х — 30 тысяч. А помните справочник Союза писателей, там было всего 11 тысяч. И все гадали у нас была такая игра: открыть — знает этого человека как литератора, тот проиграл.
Александр Шаталов: Когда исчезла материальная база. Если раньше графоманы пытались доказать, что они не графоманы, а писатели, вступать в Союз писателей и получать себе возможности каких-то льгот, каких-то книжки выпускать, гонорары. То есть для них это была цель- профессионализация. То сейчас этой цели нет.
Наталья Иванова: Он сейчас готовы заплатить. Еще 15 лет назад ко мне пришел молодой человек и сказал: вы знаете, я могу заплатить за рецензию. И сколько? — сказала я кошачьим голосом, — вы можете мне заплатить?
Виктор Ерофеев: Ты сказала: ты пишешь тогда, когда тебе платят.
Наталья Иванова: Нет, мне платят издательство, журнал, интернет, я должна быть абсолютно чистая.
Виктор Ерофеев: Я совсем недавно попал в непростое положение. Меня пригласили в Лондон, и в Лондоне собрались писатели, поэты, которые пишут на русском языке и не живут в России, из разных стран, начиная с Канады и кончая Израилем. Все приехали. Представляете — концерт. Но одновременно это действо, которое французы поддержали бы в любом случае. Конечно, там было мучительно раздавать награды — это было непростое, мы с Бунимовичем переживали за нашу внутреннюю репутацию. Спрашивают: как вам это? Я и мне подмигивают. Если французы хотят распространять свой язык… В конце 80 года, когда стали выпускать, все жаловались эмигранты: дети стесняются на улице говорить по-русски в Нью-Йорке, в Лондоне и так далее. И чем жертвовать? Или говорить, что все графоманы и дураки, или говорить, что поднимаете статус русского языка. Я, конечно, запел о том, что русский язык — шаманский язык и что вообще, слава богу, на нем говорят, он становится языком первого сорта и прочее. Меньше про стихи говорил. Но тем менее, мне показалось, что можно использовать энергию в мирных целях.
Наталья Иванова: В Нью-Йорке издается «Новый журнал», 65 лет будет в декабре этого года. Там есть и то, и то. Но чаще всего там бывает графомания.
Виктор Ерофеев: «Графоман в законе» — расшифруйте.
Арсен Ревазов: Все понимают, что такое графоман в литературе, консенсус у нас и слушателей плюс-минус возник. Графоманы в живописи, только сейчас начал думать об этом, уверен, что графоманов архитекторов или графоманов композиторов мы не найдем почти.
Наталья Иванова: Композиторов найдем. Что касается архитекторов, то конечно, зодчих нет, но бумажная архитектура есть.
Арсен Ревазов: Даже графомана скульптора не найдем.
Наталья Иванова: Я знаю имя этого графомана скульптора, но я его вам не скажу. Все знают, я думаю.
Арсен Ревазов: Хорошо, есть исключение. Но все равно количество графоманов поэтов и писателей бесконечно велико и измеряется десятками тысяч.
Наталья Иванова: Потому что надо карандаш и бумажку, а можно без этого.
Арсен Ревазов: Совершенно справедливо. Так давайте попробуем графоманов в законе называть тех, чьи тексты нам по каким-то причинам не нравятся, но являются признанными обществом, востребованными в обществе и так далее.
Виктор Ерофеев: Детективщик — графоман в законе.
Наталья Иванова: Во-первых, я никому не отдам детектив, потому что я как… Это позиция спорная. Потому что если кому-то что-то не нравится, это может свидетельствовать об испорченности самого индивида, кому это не нравится, о неправильности его критериев. Здесь мы с вами не договоримся, кому нравится свиной хрящик, а кому попадья. Просто я хочу сказать, что графоман — это та неуловимая субстанция, по поводу которой даже люди, обладающие абсолютно разными критериями, но присутствующие в литературы профессионалы, всегда понимают – графоман пришел. Несмотря на то, что мы бываем абсолютно разными.
Виктор Ерофеев: Действительно, когда сидел в Лондоне, я думал, как я это определю. Действительно можно было по концептуализму. Там было стихотворение: человек уехал за границу давным-давно, и живет в Канаде и вдруг встречает вьетнамца и тот ему говорит: спасибо за то, что когда-то в Советском Союзе… И написано было так трогательно. А кто-то встал и сказал: это настоящая гражданская лирика.
Наталья Иванова: Я вообще против гетто. Получается, они бедные в гетто выступали. Гетто нельзя.
Арсен Ревазов: Я знаю общее для всех графоманских текстов – они наивные, они все наивные. Я не могу себе представить умный графоманский текст.
Виктор Ерофеев: Графоманы всегда пафосны.
Наталья Иванова: Я бы сказала, что необязательно пафос в тексте, но в человеке точно.
Виктор Ерофеев: На самом деле мы никому не запрещаем быть графоманом. Я могу признаться радиослушателям, что я очень люблю разговаривать с литературными людьми, как-то сразу другая атмосфера и другой градус программы.
Убей в себе графомана — Справочник писателя
Кто такой графоман?Графоманские произведения обладают своеобразным вкусом. Как синтетическая клубника, вроде и клубникой пахнет, а все равно ненастоящая. Только начинаешь читать, только начинаешь погружаться в мир произведения, как тут же, буквально на первой странице, понимаешь – графоман писал. Причем подчас графоман в самом худшем значении этого слова.
Рискну предположить, наверное, по этому самому “синтетическому вкусу” редакторы сходу распознают графоманов и отправляют их рукописи в корзину. Не уверен, что так оно и есть, но очень вероятно.
В этой статье я покажу наиболее типичные графоманские приемы и методы. Профессиональные авторы или просто продвинутые любители словесности редко скатываются до подобных глупостей. Ну, а тем, кто только-только взялся за перо, будет нелишне узнать «как не нужно писать».
Личные комплексы
От хорошей жизни никто за перо не берется. Это аксиома, даже догма. Все без исключения писатели в той или иной мере реализуют собственные комплексы. Если внимательно и вдумчиво прочитать любую книгу, то при желании можно найти в шкафу любимый скелет автора.
В принципе, в реализации личных комплексов нет ничего постыдного. В наше время литературным трудом кормятся избранные единицы, и почти все издающиеся авторы проводят большую часть дня на основной работе. Если уж не деньги, то реализация личных комплексов является отличным стимулом для творчества. Главное, знать меру и не смущать читателя, но как раз этого настоящие графоманы не понимают.
На «Самиздате» я много раз сталкивался с великолепными произведениями. Ну, вроде все на месте! Качественный текст, оригинальный сюжет, но… любимый комплекс автора торчит как… На каждой странице торчит. Не нужно быть дипломированным психологом, чтобы сходу определить, по какому поводу страдает графоман.
Мужчин, особенно помоложе, часто клинит на крутость и секс. Ну, очень хочется автору быть крутым! Если не в реальной жизни, так хотя бы на страницах собственных романов. Чтоб карманы от бабла ломились! Чтоб братва по стойке смирно перед ним стояла! Чтобы каждая встречная красотка тут же падала в его постель, немая от счастья!
Как-то раз нашел на «Самиздате» великолепную трилогию. Автор мыслит здраво и нестандартно, а также обладает редкой способностью прогнозировать будущее. Все три книги я прочитал влет! До сих пор обидно, что перепутал последовательность и тем самым смазал общее восприятие. Но… Автора клинит на сексе! Клинит капитально и все тут. Подробности, уж извините, приводить не буду.
В тексте полно фривольных сцен, причем самого дурного толка, и от них не получаешь никого удовольствия, пусть даже низкого, — только одно отвращение. Наверное, по этой причине автору отказали в публикации.
Там же, на «Самиздате», я нашел огромную серию: автор написал шестнадцать книг и торжественно поклялся довести серию до тридцати двух. Нужно признать: пишет изумительно! Ярко, красочно — читаешь влет! Сюжет, правда, с дырочкой, но сейчас речь не об этом.
Автору до дрожи в коленках, до икоты, до изжоги хочется быть крутым космическим торговцем, которому удача не просто улыбается — она сожительствует с ним самым похабным образом. У главного героя получается все: денег немерено, бабы обожают, а главное, космический купец благороден до невозможности! Эдакий рыцарь в белом звездолете, защитник обездоленных и угнетенных.
С удачей, бабами и благородством автор переборщил, пересолил и переперчил. Ну, не бывает в жизни такого! Хоть тресни, а все равно не бывает. Ни за что не поверю, что богатый торговец расставался с большими суммами по первому же зову сердца. Однако главный герой проворачивает подобные фокусы легко и свободно.
Женщин очень часто клинит на любовь. Доходит до анекдота! Произведение может быть заявлено как угодно: фантастика, фэнтези, даже боевик с элементами хоррора, но любовная линия не просто доминирует — она забивает все.
Любовный роман вполне может быть качественным произведением. Беда в том, что недолюбившие в реальной жизни графоманки часто наделяют главных героев такими нереальными чертами… такими… Ну, не бывает в жизни таких мужиков! Хоть режьте меня на куски, а все равно не бывает!
Хотя нет, вру, бывают – но они либо голубые, либо альфонсы высшей категории. Ибо только геи могут быть чересчур чуткими и внимательными мужчинами, большими ценителями прекрасного с очень тонким душевным миром. И только альфонсы самый высшей категории умеют создавать для клиенток видимость внеземной, космической, по-настоящему книжной и прекрасной любви. От подобных романов женщины, может быть, и млеют, а вот мужики плюются.
Личные комплексы нужно беречь и лелеять. Для подавляющего большинства писателей они являются главными и единственными стимулами к творчеству. Другое дело, что держать их нужно под строгим контролем.
В первую очередь, познайте собственные слабости и навязчивые желания и не сыпьте их щедрой рукой на страницы собственных произведений. Понимаю: сделать это трудно и тяжело, но надо. А иначе приговор вам будет суров и краток: “Ваша рукопись нам не подходит”.
Иди туда, не зная куда
Сюжет произведения можно представить в виде цепочки событий. Само собой разумеется, что у этой цепочки должны быть начало, середина и конец. Повествование целиком и полностью должно работать на финал, на последнюю схватку добра со злом, на победу над злобными пришельцами, на спасение любимой из лап богатого и отвратительного жениха — ну, или о чем там ваша книга.
Я лично никогда не берусь за текст, пока не смоделирую сюжетную линию от начала и до конца. Однако истинный графоман запросто может взяться за очередной “шедевр”, не имея ни малейшего понятия, а чем он, собственно, закончится. Настоящий графоман свято верит в принцип: раз есть мыслишка, то концовка обязательно будет!
Ну, а если сюжетной линии как таковой нет, то повествование шарахается из стороны в сторону, словно пьяный мужик по проезжей части. От произведения буквально веет неуверенностью. Автор ведь и сам не знает, какой монстр выскочит из-за очередного поворота, стоит ли доверять хитроватому торговцу, и как именно главный герой попадет в замок главного злодея. А ведь неуверенные колебания сюжета можно легко заметить, как следы на свежевыпавшем снегу.
Истины ради нужно отметить, что хватает весьма успешных авторов, которые именно таким образом и пишут. Да, да, именно так: берутся за очередную книгу, не имея ни малейшего представления, чем она закончится. Но то, что позволено Юпитеру, то не позволено быку.
Чтобы писать таким образом, нужно быть мастером слова, обладать огромным литературным опытом, и — пусть не на бумаге, так в голове — смоделировать сюжет от начала и до конца. Если у вас нет хотя бы пяти изданных на бумаге книг, даже не пытайтесь. Таким образом особенно проблематично реализовать сложный детективный сюжет или достоверно описать вымышленный мир.
Чтобы по дороге к финалу не тащить читателя через буреломы и болота, лучше заранее смоделировать сюжет с первой и до последней сцены. В идеале — написать подробный пошаговый план. Совет особенно актуален для начинающих: пока нет опыта, мастерства или, в конце концов, признания, ни в коем случае не беритесь за создание произведения, если вы понятия не имеете, чем оно закончится.
Фантазия без тормозов
Настоящий графоман уверен: в фантастике, а особенно в фэнтези, возможно все! Сойдет любая глупость, любая несуразица. Главное, чтоб выглядело красиво! Вот и цветет фантазия на страницах графоманских произведений огромными внеземными цветами.
Сама по себе буйная фантазия — это очень даже хорошо. Только она способна породить оригинальные идеи. Но все эти оригинальные сюжеты, мысли и подробности не должны противоречить друг другу, иначе читатель покрутит пальцем у виска и захлопнет вашу книгу.
Пример фантазии без тормозов вполне можно было бы взять из книг, благо «Самиздат» давно стал самым настоящим “полем дураков в стране чудес”, но я пойду по пути наименьшего сопротивления и расскажу об улетном голливудском фильме. Жаль, названия не помню. Итак…
Башковитые ученые изобрели способ перемещать разум из тела в тело, да еще на огромном расстоянии. Бравые американцы не придумали ничего лучше, как… путешествовать по стране. Почти телепортация, моментально и дешево. Самый крутой способ обмена телами могли придумать только американцы: групповой секс — чтобы не на словах, а на деле поменяться с партнером телами и оказаться в теле женщины и наоборот. Каково, а?
Действия фильма разворачивает вокруг кражи у главного героя его тела, и не более того. Может кому из зрителей было интересно, я же плевался.
Создатели фильма напрочь упустили одну мелочь: технология перемещения разума из тела в тело есть ни что иное, как осуществление давней мечты человечества – бессмертие! Что может быть круче, чем через каждый десяток лет менять изношенное от бурной жизни тело на молодое, здоровое и красивое? Господи, это же… это же совершенно можно не думать о здоровье! Океан удовольствия! В прямом смысле — делай что хочешь! Пьянки, гулянки, наркота, тусовки!
Если технологию перемещения разума из тела в тело однажды придумают, то за ней последует крах существующей политической системы. Привычные нам мораль, обычаи, законы улетят к чертовой матери. Начнется такое, о чем детям на ночь лучше не рассказывать.
Второй пример также из голивудских “шедевров”. Жаль, как и в первом случае, не помню названия.
Фильм так себе — смесь мистики, фэнтези и альтернативной истории. Технический прогресс пошел по иному пути развития, двигатель внутреннего сгорания так и не изобрели, зато довели до совершенства паровой. И вот на экране, не поверите, — летающий паровоз! Причем не с крыльями и пропеллером. Круче! На реактивной тяге!
У летающего агрегата все атрибуты паровоза: на крыше две трубы, из которых валит черных дым; две широкие топки и потный кочегар, который широкой лопатой закидывает в ревущее пламя уголь. Меня буквально убила сцена, в которой пилот со словами “Поехали!” повернул рычаг, и паролет взмыл в небо на паровом столбе на манер вертолета! Точнее, ракеты.
Было такое, не вру. Но и это еще не все! Со слов персонажей этого же эпохального фильма, паролет может долететь до… Марса! Главное, чтоб угля хватило.
В этих двух голливудских «шедеврах» ярко, красочно и за счет большого бюджета показаны возможности «фантазии без тормозов». Режиссеры думали только о зрелищности и своей цели они добились: летающий паровоз разве что в кошмарных снах не преследовал меня.
Но то, что еще может прокатить в кино, напрочь загубит книгу. Фантазировать можно и нужно, но с умом! А то ведь и в самом деле угля не хватит, чтобы долететь до Марса.
Стремительный домкрат
Для начала цитата из классического произведения Ильфа и Петрова “Двенадцать стульев”:
– Вы писали этот очерк в “Капитанском мостике”?
– Я писал.
– Это, кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас! “Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом”… Ну, и удружили же вы “Капитанскому мостику”. Мостик теперь долго вас не забудет, Ляпис!
Наша страна до сих пор пожинает плоды СССР, в котором, между прочим, была лучшая в мире система образования. Современные российские графоманы худо-бедно знают, что такое «домкрат» и почему он не может стремительно падать. Но проблема “домкратов” все равно осталась.
Настоящий писатель, прежде чем приступить к новой книге, не поленится собрать как можно больше необходимой информации. Не важно, о чем идет речь и в каком жанре он пишет. Если роман на историческую тему, то придется попотеть над книгами по истории, покопаться в Интернете или спросить знающих людей на форуме. Даже когда пишешь фэнтези — казалось бы самый надуманный жанр! — и то приходится постоянно пополнять собственный багаж знаний.
Но настоящий графоман довольствуется только тем, что осталось в его голове со школьных времен. Его несколько выручает телевизор. Благо, в научно-популярных передачах можно легко и быстро почерпнуть массу интересного. Жаль только, что полученные знания так же легко и быстро испаряются из головы.
Нехватка знаний снижает достоверность и порождает примитивный текст. О каком качестве может идти речь, если на пиратском корабле матрос-подросток залезает на самую высокую мачту в деревянную бочку по плетеным канатам, похожим на сеть? Если капитан этого же пиратского судна обнаруживает в десяти километрах на юг купеческий корабль с двумя мачтами и высоким задом? Это еще цветочки.
Хуже, если графоман берется описывать то, о чем имеет весьма смутное представление. Так на «Самиздате» я нашел чудное произведение о приключениях первобытного охотника, который был вынужден покинуть родные леса и податься в цивилизацию. Благо, он еще в детстве научился читать и писать. А в дальнюю дорогу он прихватил кошелек с золотыми, серебряными и медными монетами.
Если кто не знает, то поясню. Сам уклад жизни первобытного охотника не подразумевает грамотность. Дикарю совершенно незачем писать и читать. Ни книг, ни газет, ни тетрадей, ни ученых журналов у него просто нет.
Как дикари относятся к деньгами, можно судить по многочисленным фильмам. До сих пор вспоминаю сцену из какого-то фильма, где ушлый торговец пытался всучить североамериканским индейцам бумажные доллары. Вождь племени упорно не мог понять, зачем ему эти зеленые бумажки?
Нежелание самосовершенствоваться
Пусть нечасто, но на «Самиздате» можно столкнуться с грустной, но очень любопытной ситуацией. На странице автора может быть выложено несколько крупных произведений — действительно больших, не меньше 12 авторских листов каждое. Качество первой книги обычно оставляет желать лучшего. В принципе, ситуация стандартная: гениями не рождаются, гениями становятся. Но начинаешь читать дальше и выясняешь, что и пятое, шестое, а то и десятое по счету продолжение написано на точно таком же уровне: автор повторяет одни и те же ошибки и наступает на одни и те же грабли.
Учиться, учиться и еще раз учиться! Это не просто красивый лозунг, а суровая необходимость.
Однако истинный графоман так не делает и может годами оставаться на одном и том же уровне. Он самодостаточен, он и так все знает. Советы кого бы то ни было ему по барабану.
Проверить, растете вы над собой или нет, очень просто. Возьмите собственное произведение одно-, двухлетней давности. Если при чтении вам становится стыдно, возникает жгучее желание исправить, переделать, а то и сразу выбросить, значит, уровень вашего мастерства повышается. Может быть, не так быстро, как хотелось бы, но все же повышается.
Ну, а если вы в восторге от собственной гениальности и не замечаете ни одного изъяна, значит, самое время задуматься. Настоящий мастер тем и отличается от дилетанта, что относится к собственным достижениям весьма критично.
Повышать собственный уровень литературного мастерства нужно постоянно, даже если у вас над столом висит диплом о присуждении Нобелевской премии по литературе. Благо, материалов в бездонном Интернете масса. Нужно только не лениться читать их.
Но не нужно впадать в другую крайность – постоянно редактировать и полировать уже написанное. На мой взгляд, лучше всего тренироваться, шагая дальше: писать новые рассказы, романы и повести, а не переделывать по сто раз уже написанное.
Раздутое самомнение
К нежеланию самосовершенствоваться вплотную примыкает раздутое самомнение. Бывает, между ними много общего, но разница все равно очень существенная.
Большинство писателей, вне зависимости от степени мастерства и признания, вполне адекватные люди. Но не все. Причем, как я давно заметил, раздутым самомнением чаще всего страдают именно графоманы.
Признаки раздутого самомнения очень просты: автор считает собственные творения гениальными и любое критическое замечание, даже вполне объективное и по делу, он встречает в штыки.
Прямое следствие раздутого самомнения – страх перед плагиатом. Автор уверен, что его произведение обязательно сопрут и издадут под чужим именем. Ведь оно такое гениальное! Скромные замечания, что времена грубого плагиата давно прошли, в расчет не принимаются.
Так на «Самиздате» один товарищ дошел до того, что не стал выкладывать на собственной страничке произведение, ограничившись небольшими анонсами и комментариями. Мне «повезло», наверное, я ему приглянулся, и он прислал мне файл с его романом. Общее впечатление сложилось через пару страниц: «Было бы что красть». Ну, это клинический случай.
Раздутое самомнение — верный признак того, что автор уже достиг своего потолка и самосовершенствоваться дальше просто не сможет. Да, согласен, по себе знаю: читать критику горько и противно, но нужно. Хорошее критическое замечание очень часто является прямым указанием на какой-либо недостаток, а то и на серьезную проблему.
Так моим “любимым” недостатком является низкая грамотность текста. Стоит мне только возгордиться собой и ослабить бдительность, как я сразу получаю от независимых читателей ушат холодной воды. Отрезвляет. Еще раньше критические замечания помогли мне разобраться и решить проблему несовпадения времен глаголов. Со стороны подсказали — сам я эту проблему в глаза не видел.
Лечение от раздутого самомнения одновременно простое и очень сложное. Главное, понять простую истину: идеальных писателей, как и идеальных людей, не бывает. Ошибаются даже самые маститые авторы. Ну, а что касается критики, то ей нужно радоваться — любой, даже самое грязной. А если критическое замечание объективное и по делу, тогда еще нужно поблагодарить критика. Ведь он нашел время, чтобы почитать ваше произведение, а потом еще написать комментарий.
Как гласит русская пословица: «В чужом глазу соринку видим, а в своем бревна не замечаем». Очень часто только взгляд со стороны способен заметить соринки и бревна в нашем любимом произведении. Осознанная проблема — уже наполовину решенная проблема.
Вредные мелочи
Четыре последних графоманских особенности не тянут на гордое звание “прием”. Они действительно «мелочи», но опять же — грешат ими чаще всего графоманы.
Задний план
Как-то на «Самиздате» я нашел несколько исторических романов о Древнем Египте. Автор великолепно владеет темой и разбирается в истории Древнего Египта, его книги написаны на богатом историческом материале, и читать их было бы очень интересно, если бы не одна досадная мелочь – в этих произведениях начисто отсутствует задний план.
Так, если действие разворачивается во дворце, то он так и проходит через весь эпизод как «дворец фараона». А как именно этот самый дворец выглядит? Какие у него особенности, отличия? В тексте ни слова.
В другом эпизоде действие происходит на торговом судне финикийцев. И опять совершенно непонятно, как это самое судно выглядит, сколько у него мачт, парусов, членов команды. Отсутствие точек опоры для воображения полностью испортило удовольствие от чтения.
У этого автора на «Самиздате» выложено немало книг: целые серии, каждая книга нужного объема. И… ни одного изданного произведения. Неудивительно: каким бы хорошим ни был сюжет, но без полноценного описания заднего плана у книги нет шансов на публикацию в бумажном виде.
Чем дальше время и место действия книги от нашего времени и нашей реальности, тем подробней нужно расписывать задний план. Для современного романа вполне достаточно обозначить место действия — “Москва”, и перед глазами читателя тут же поплывут Кремль, Красная площадь, забитые машинами проспекты и тихая улочка в спальном районе, где дворник из Средней Азии смиренно метет тротуар.
А если речь идет о Древнем Египте и его столице Мемфисе? Что “увидит” современный читатель? Ничего. Ладно, если ему довелось посмотреть документальные фильмы о Древнем Египте, и он имеет о нем хоть какое-то представление. А если нет?
Бороться с этим недостатком относительно легко. В пособиях по литературному творчеству можно найти рекомендации и советы о том, как и в какой степени описывать окружающую обстановку.
Кривые пропорции
Если вы носите ботинки 43-го размера, то вряд ли вам придет в голову надеть на левую ногу ботинок 41-го размера, а на правую 45-го, хотя в среднем они дадут нужный 43-й. Точно так же повествование должно быть равномерно насыщено событиями. Специально уточняю: речь идет не о внутреннем времени произведения, а о количестве событий.
В мировой литературе полно произведений, в которых внутреннее время течет неравномерно. Так, в первой главе может пройти всего один день, а во второй — целый год. И ничего. Главное, чтобы в обоих главах количество событий было примерно одинаковое.
На «Самиздате» я прочитал роман, где это равновесие было нарушено. Первые две трети книги автор описывает феерическую свадьбу главного героя. Очень хорошо описывает, с кучей ярких подробностей. А в последней части этот самый герой с молодой женой спасает целую планету от ядерной войны. Невольно напрашивается вывод: свадьба в два раза важнее спасения целой планеты? Ведь про нее столько всего написано, а планета спасена как бы походя.
Обидно даже. Ну кто запрещал автору разделить один роман на две книги? И тогда диспропорция исчезла бы. Пусть описание свадьбы слишком длинное, зато читать ее очень даже интересно. Пусть спасение целой планеты слишком короткое, зато оно не менее интересно, чем свадьба. А в итоге две хорошие по отдельности книги, слитые вместе, испортили друг друга.
Соблюдать математическую точность в пропорциях не нужно, но диспропорция не должна бросаться в глаза. По возможности насыщайте текст событиями равномерно.
Торопыги
Для меня литературное произведение является единым целым от первой до последней строчки. Пока не напишу целиком и полностью, пока не отредактирую положенное количество раз, я не выставлю его на всеобщее обозрение. Редкое исключение делается только для знакомых писателей, которые владеют литературным ремеслом и которым можно показать даже сырой материал.
Но на «Самиздате» авторы частенько выкладывают собственные произведения по мере написания. Первая глава, вторая, третья и так далее. К подобным торопыгам я лично отношусь отрицательно.
Предвижу возражения: никто не запрещает автору после окончания последней главы пройтись по тексту еще разок, почистить, подредактировать и выложить полностью готовое произведение еще раз. Чего же тут плохого?
Внешне – ничего. Печалит отношение авторов к собственному труду. Понимаю – до жути хочется порадовать мир шедевром собственного сочинения. Но, опять-таки, шедевром, а не россыпью полуфабрикатов! Читатель знакомится с тем, что есть, и тогда же, в момент первого чтения, формирует мнение о написанном и о самом авторе. По второму разу он читать книгу не будет — пусть даже скомпонованную, отредактированную и вычищенную.
Без амбиций
Среднестатистическое качество выложенных на «Самиздате» произведений колеблется между двумя оценками – отстой и полный отстой. Да, на нем можно найти золотые зерна, но для этого придется перебрать не маленькую кучку навоза на заднем дворе, а горный хребет размером с Урал.
На форуме издательского дома “Лениздат” постоянно действует конкурс “Черным по белому”. Главный приз – публикация на бумаге. Просматривая выложенные работы, я давно заметил интересную особенность: там качество представленных произведений заметно выше, чем на «Самиздате». Да, временами попадается откровенная графомань, но золотых зернышек, пусть недозрелых и колотых, заметно больше.
Почему так происходит? Ведь подавляющая часть участников конкурса одновременно являются авторами «Самиздата». С чего такая разница в качестве? Ответ прост – амбиции.
Если автор выкладывает на конкурсе свою рукопись, значит, он хочет, чтобы она была издана. А чтобы рукопись взяли, она должна соответствовать неким критериям и правилам. Раз так, значит, эти самые критерии и правила нужно соблюдать.
Крайне низкое качество выложенных на «Самиздате» произведений — это результат того, что большинство авторов даже не пытаются пробиться на “бумагу”. Если нет амбиций, то на критерии и правила можно наплевать и писать так, как бог на душу положит.
В качестве примера приведу забавный случай. В повести одного самиздатовца я нашел парочку чудных абзацев:
Но как назло, поганая свинья помчалась на восток. Граница между племенем Черного Ворона, к которому принадлежал Рей, и племенем Северного Оленя не была четко обозначена. Все сводилось к тому, что племя Черного Ворона охотилось на западе, ближе к торговому тракту, а племя Северного Оленя — на востоке, около холодного моря.
Рей был так увлечен погоней, что даже не обратил внимания на пограничные знаки. Когда же он догнал животное, его ждал сюрприз. Около мертвой свиньи стоял Бородатый Сэм.
Я написал этому товарищу и указал на глупейший ляп. И что, думаете, он мне ответил? “Мне легче написать что-нибудь новое, нежели отредактировать уже написанное”.
Прошли годы. Время от времени я заглядываю на страничку этого самиздатовца, а главный герой все так же бегает мимо пограничных знаков. Этого автора когда-нибудь опубликуют? Вряд ли.
В заключение
Никто не рождается великим писателем. Даже Пушкин и Булгаков когда-то осваивали азы литературного ремесла. Даже Лермонтову и Ефремову пришлось пройти через период, который можно смело назвать графоманским.Не нужно бояться прослыть графоманом. Гораздо важнее пройти через этот этап как можно быстрее. Для чего, в первую очередь, нужно писать, писать и еще раз писать. Набираться опыта и мастерства.
Надеюсь, моя статья поможет вам осознать собственные недостатки и тем самым избавиться от них.
Удачи вам в творчестве.
Графоман — это… Что такое Графоман?
графоман — а, м. graphomane m. Тот, кто страдает графоманией. БАС 2. Он <ксаверий> ведь графоман: издавна одержим писательским зудом. О. Ольнем Муравейник. // ВЕ 1902 8 541. Кстати, Курнос просто безызвестный графоман, но есть другие переводчики,… … Исторический словарь галлицизмов русского языка
ГРАФОМАН — [Словарь иностранных слов русского языка
графоман — борзописец, версификатор, стихослагатель, бумагомарака, метроман, строчкогон, пачкун, посредственность, ремесленник, бумагомаратель, писака, кропатель, бездарность, непоэт, стихокропатель, сочинитель, чайник, стихоплет, виршеплет, слагатель,… … Словарь синонимов
ГРАФОМАН — ГРАФОМАН, графомана, муж. Страдающий графоманией (мед.). || Бездарный, но плодовитый писатель (ирон.). Толковый словарь Ушакова. Д.Н. Ушаков. 1935 1940 … Толковый словарь Ушакова
ГРАФОМАН — ГРАФОМАН, а, муж. Человек, страдающий графоманией. | жен. графоманка, и. | прил. графоманский, ая, ое. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова
ГРАФОМАН — («Не хочу быть несчастливым»), СССР, Лентелефильм, 1983, цв., 70 мин. Лирическая монодрама. Монолог главного героя, инженера по технике безопасности. Герой живет в провинциальном городке, добросовестно относится к работе и имеет тайную страсть:… … Энциклопедия кино
Графоман — Графомания (от греч. γραφο писать и греч. μανία безумие, исступление) болезненное влечение и пристрастие к усиленному и бесплодному писанию, к многословному и пустому, бесполезному сочинительству. Графоманы стремятся опубликовать свои… … Википедия
Графоман — м. Тот, кто страдает графоманией. Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф. Ефремова. 2000 … Современный толковый словарь русского языка Ефремовой
графоман — графоман, графоманы, графомана, графоманов, графоману, графоманам, графомана, графоманов, графоманом, графоманами, графомане, графоманах (Источник: «Полная акцентуированная парадигма по А. А. Зализняку») … Формы слов
графоман — графом ан, а … Русский орфографический словарь
Бес писательства. Об эволюции графомании
Юлия ЩЕРБИНИНА
БЕС ПИСАТЕЛЬСТВА
Об эволюции графомании
1
Болезненное влечение к бесполезному сочинительству; патологическое стремление к созданию претендующих на обнародование текстов; непреодолимая писательская страсть у человека, лишенного литературных способностей, — таковы общеизвестные определения графомании в большинстве толковых словарей и психиатрических справочников. Непонятый, непризнанный, недооцененный — такими эпитетами чаще всего награждает себя автор, провозглашенный графоманом. Все они исполнены нигилистического пафоса и очевидной гордыни. Последняя позволяет без стеснения выставить на публичный суд текст сомнительного качества и рождает у пишущего иллюзию собственной уникальности и презумпции личной правоты.
Но это случай, как говорится, клинический и притом общий. В действительности грань между графоманией и просто халтурой бывает столь же тонкой, сколь между их противоположностями — талантом и гением. И порой не так уж просто отличить творческую недоработку, словесный перебор или художественный просчет от проявлений подлинно графоманских наклонностей.
Кроме того, «графомания — это не мания создания формы, а мания навязывания себя другим. Наиболее гротескный вариант воли к власти». Справедливое и важное уточнение Милана Кундеры позволяет говорить о том, что графомания и талант — отнюдь не взаимоисключающие понятия. Ибо «воля к власти» есть и у одаренного сочинителя, и у литературного бездаря, одержимого бесом писательства.
В России же все осложняется еще и тем, что графомания имеет давний и прочный метафизический статус «высокодуховной болезни», национального ментального комплекса и маркера интеллектуальности. В нашем сознании понятие графомании подразумевает хотя и скрытые, но отчетливо позитивные коннотации; под бесплодное сочинительство подведена мощная эстетико-философская платформа. И даже иронизируя над капитаном Лебядкиным, мы сочувствуем Макару Девушкину, который тешился надеждой выбиться из нищеты, усовершенствовав свой литературный стиль. Так сама внутренняя форма слова незаметно подверглась каламбурному переосмыслению: мания сочинительства оказывается тесно сопряжена с манией «графства» — сановности, статусности и состоятельности Человека Пишущего.
Очень хорошо об этом сказано в книге С. Бойм «Общие места. Мифология повседневной жизни»: «В России графомания, писательское недержание — это массовое осложнение от высокой болезни литературы. Выражается она не просто в желании писать, но и в желании быть литератором. Героическое жизнетворчество писателя, соперника вождей, вдохновляет графомана не меньше, чем сам акт письма Графомания — это одновременно мания писания и мания величия»[1].
Таким образом, дискурс графомании изначально пронизан мифотворчеством: «муки текстопорождения», «непонимание толпы», «богоизбранность и одиночество гения» — штампы саморефлексии графомана неизменны. Однако механизмы и стратегии существования графомании все же эволюционируют с течением времени.
2
На рубеже XX-XXI веков особо громкое звучание обретает идея «искренней графомании»[2], превратившаяся из давнего бытового представления в новую концепцию изящной словесности. «Теперь все другое. Если и звучит высокомерие, то в тоне самопризнания: «Я — графоман». О себе так прежде не говорили. Теперь говорят, ибо вот что такое графомания: «Это мистическая потребность в письме», — сообщает прозаик Юрий Буйда в интервью газете «Московский комсомолец»»[3].
Слово «графоман» попадает в названия сетевых изданий, писательских клубов, книжных магазинов и самих литературных произведений. Из последних назовем хотя бы повести Ю. Кувалдина «Графоман» и Г. Щекиной «Графоманка», роман А. Шалина «Графомания», мемуарную мистификацию Б. Рублова «Роман с графоманами», автобиографию М. Ардова «Монография о графомане». В заглавиях этих книг сквозит неявное лукавство, ибо повествуют они о людях отнюдь не бесталанных и уж тем более не больных, а самоироничных либо сентиментальных, но так или иначе обладающих литературными способностями.
Наряду с «сочувственной» и «прославляющей» тенденциями заметна и противоположная — «разоблачающая»: в последнее время уж кого только не записывали в графоманы! Ультрамодным сделалось диагностирование графоманских наклонностей у покойных мэтров и успешных современников. Так, филолог В. Сафонов пишет целую монографию с обоснованием графоманства Бориса Пастернака[4]. Зоилы из цеха писателей-фантастов не устают спорить о «графоманском» характере ранних произведений Алексея Иванова. Журналист И. Зотов разражается концептуальной статьей «Пелевин как капитан Лебядкин». Т. Толстая и Д. Смирнова в телепрограмме «Школа злословия» недвусмысленно намекают на графоманство Александра Иличевского…
Наконец, к проблеме графомании с совершенно разных, но парадоксально сопрягающихся сторон начинают подбираться и сами писатели, среди которых особо следует выделить Владимира Сорокина с повестью «Метель» и Всеволода Бенигсена с романом «ВИТЧ», по-новому осмысляющих этот феномен средствами художественной прозы.
3
Магистральная линия сюжета «ВИТЧа» — остроумное описание вымышленного эксперимента: советских диссидентов отправляют в закрытое спецпоселение Привольск-218 — с политической целью: устранить их нежелательное влияние на «народные массы» — и научной целью: пронаблюдать поведение творческих личностей в искусственной среде. Не касаясь идеологической стороны повествования, уже достаточно отрефлексированной литературной критикой, обратимся к почти незамеченной — эстетико-культурологической — составляющей романа, на страницах которого выводится собирательный репрезентативный образ «людей талантливых плюс-минус».
Эта словно бы вскользь обозначенная автором неопределенность и маркирует псевдотворческую, и в частности графоманскую, «бесописательскую» наклонность персонажей. Причем поначалу тут нет выраженной иронии, поскольку, несмотря на подозрительный «плюс-минус», герои В. Бенигсена все сплошь «деятельные, с именами, в общем-то активные диссиденты». И их потребность в письме сперва преподносится как форма протеста и способ самозащиты от давления госрежима. Собственно, именно таким обычно и рисуется в массовом сознании образ типичного диссидента.
Однако идеальные, казалось бы, условия для свободного и продуктивного творчества (благоустроенный быт, несложная работа, отсутствие внешнего прессинга) обнаруживают творческое бессилие, несостоятельность в искусстве и тщетность амбиций обитателей Привольска-218. Вместо высокого служения музам они погрязают в бытовых проблемах, кухонных склоках и пустопорожних дискуссиях. Не оправдываются даже опасения экспериментаторов, предчувствующих появление в закрытом городе «очага инакомыслящей культуры», потому что — как выясняется — двигатель творчества этих людей определялся исключительно внешними обстоятельствами, а именно — борьбой с господствующей идеологией. Отстранившись от борьбы, многообещающие литераторы и подающие надежды специалисты в области изобразительных искусств оказываются либо жалкими фрондерами, либо обыкновенными филистерами. С этого момента повествование в романе обретает резкие саркастические ноты, а в изображении персонажей появляется явный гротеск. Так, художник Раж смог лишь «нарисовать цикл невнятных полотен, которые сам же и сжег в мусорном баке». Прозаик Ревякин, «который якобы писал «антисоветский роман», написал на самом деле всего одну главу про Ленина под многозначительным названием «Детство антихриста»». А скульптор Горский вообще «забросил свою композицию, посвященную жертвам сталинизма»…
Художественным объяснением этого недуга становится придуманная Бенигсеном звучная аббревиатура ВИТЧ — Вирус Иммунодефицита Талантливого (или Творческого) Человека, проявляющийся в одержимости манией искусства у посредственностей и дилетантов. Проще говоря, в упорном стремлении «творческой серости» к созданию культурных продуктов. По сути, графомания есть одно из типичнейших проявлений ВИТЧ. И самая большая беда, по Бенигсену, заключается в том, что люди, снедаемые творческой серостью изнутри, «в свою очередь пожирают нас и нашу культуру». То есть самим своим существованием дискредитируют и обесценивают подлинно значимые достижения в области искусства.
В романе формулируется несколько базовых критериев выявления опасного вируса. Во-первых, стереотипность и штампованность, «освобождающие читателя-зрителя от мыслительного процесса». Во-вторых, навязывание этих стереотипов как анонимно установленной нормы, тотальной усредненности. В-третьих, отсутствие саморефлексии: ВИТЧ-инфицированные «вполне довольны тем, что изменили сами себе». Они «счастливые творческие самоубийцы», считающие себя не одержимыми, а одаренными.
Открытие ВИТЧа не случайно приписано Якову Блюменцвейгу, наиболее самобытному и самостоятельному участнику диссидентского движения, сподобившемуся вырваться из Привольска-218 и посмотреть на все происходящее со стороны. Критический анализ деятельности бывших соратников и пристальное наблюдение за окружающей действительностью приводят Блюменцвейга к осознанию тщетности претензий многих «творческих личностей» на лавры великих и даже выдающихся писателей, поэтов, драматургов. Из этого понимания предприимчивый господин извлекает не только урок, но и выгоду: создает лабораторию диагностики ВИТЧа для «выявления серости и предостережения от нее автора, а возможно, и общественности». Эдакий творческий экзорцизм…
Правда, дело не идет дальше дверной таблички с названием организации: Блюменцвейг погибает при невыясненных обстоятельствах, а ВИТЧ как был, так и продолжает замечательно существовать. Во многом — благодаря нашей национальной ментальности. Здесь Бенигсен непосредственно развивает цитированное выше суждение С. Бойм: «Европейское, да и американское общество давно прошло этап поклонения искусству В России же до сих пор тянется это культивирование художника».
В итоге писатель выносит беспощадный и безапелляционный приговор носителям ВИТЧа: «По сути, они уничтожают культуру ибо культура — это озоновый слой в атмосфере, защищающий нас от смертельного ультрафиолета. Убери этот слой, и мы все погибнем. Только не от ультрафиолета, а от ультрасерости». Правда, из повествования не вполне ясно, как именно происходит уничтожение культуры в авторском представлении и что конкретно подразумевается под «ультрафиолетом». Но общий идейный посыл понятен и в целом бесспорен.
С одной стороны, героев Бенигсена немного жаль: условия их пребывания в закрытом городе были все же похуже, чем у Пушкина в Михайловском. Но с другой стороны (вспомним ссыльного Достоевского!) — жалость постепенно нивелируется наслаждением художественной вивисекцией социального комплекса, к тому же носящего навязчиво-устойчивый характер. И вслед за Бенигсеном нельзя не признать: советская действительность создавала весьма благодатную почву для процветания графоманства.
4
Впрочем, услужливой и благодарной преемницей ВИТЧа, как выяснилось, оказалась и современность, поскольку практически одновременно с падением социалистического строя столь же питательную среду для графомании создала постиндустриальная культура и окончательно утвердившийся в литературе постмодернизм. Вот уж где воистину райское прибежище для беса писательства!
Н. Переясловым проведена удачная параллель современных литературы и экономики: формат постмодернизма во многом аналогичен широкому распространению деривативов — производных и не подкрепленных реальными ценностями финансовых документов[5]. Это определение вполне применимо и к графоманскому произведению как имеющему иллюзорную эстетическую ценность и негарантированную общественную значимость.
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Как распознать графомана? Заметки читателя | Психология
О графоманах уже написано много. Столько всего написано, что самим графоманам впору позавидовать. Может быть, это даже такой специальный вид графомании — писать о графоманах? Но все же есть основополагающие вещи, а именно — что же такое графомания и кто такие графоманы? То ли это психически нездоровые люди (настоящих пациентов больниц мы из рассмотрения исключаем), то ли бездельники, то ли еще кто? Нужно четкое определение.
Как всегда, начнем со словарей.
Графомания [греч. grapho — пишу, mania — безумие, страсть, влечение] — непреодолимая страсть к сочинительству у человека, лишенного необходимых для этого способностей (Малая советская энциклопедия).
‘ + ‘ ‘ + ‘ ‘ + ‘Графомания (от греч. графо — писать и греч. мания — безумие, исступление) — болезненное влечение и пристрастие к усиленному и бесплодному писанию, к многословному и пустому, бесполезному сочинительству. Графоманы стремятся опубликовать свои произведения. Так, не имея литературных способностей, они пытаются (иногда успешно) издать свои художественные произведения, а графоманы, не имеющие научных знаний, стремятся опубликовать свои псевдонаучные трактаты. Графоманские тенденции нередки у сутяжных психопатов и шизофреников (Словарь иностранных слов).
Толковый словарь Д. Н. Ушакова:
* Графоман, графомана, м. Страдающий графоманией (мед.). || Бездарный, но плодовитый писатель (ирон.).
* Графомания (от графо … и мания), патологическая страсть к сочинительству.
Толковый словарь С. Ю. Ожегова:
* Графомания, графомании, мн. нет, ж. (от греч. grapho — пишу и mania — сумасшествие) (мед.). Психическое заболевание, выражающееся в пристрастии к писательству, у лица, лишенного литературных способностей.
Тут все больше уклон именно в медицинскую сторону. Только Ушаков дает бездарного писателя как второе значение — уже производное от первого, ироническое. Но нас не интересуют реально больные люди, их надо лечить, а обсуждать там нечего. Нас-то, как правило, интересуют именно «бездарные, но плодовитые писатели (ирон.)» — а именно: где грань? Любой ли бездарный писатель — графоман?
Некоторые делают упор на количестве написанного. Мол, много пишет — графоман. Но легко подобрать контрпримеры: много (очень много) написал Лев Толстой, например. Нравится он нам или нет (мне нет), но он, безусловно, все же писатель. Где-то даже классик. Много писал Дюма-отец. Опять же, нравится он нам или нет (мне нравится), можно считать его легкомысленным, неглубоким, он «искажал историю» и т. д., но то, что он писатель — несомненно.
Если же человек написал мало, он все равно может быть графоманом: если он жив, то еще напишет, а если помер — просто не успел…
Таким образом, критерий количества написанного отпадает. Слаб.
Второй очевидный критерий — качество. Все же от диалектики никуда не денешься, переход количества в качество и т. д., кто помнит. Так вот, о качестве.
Есть куча паршивых бездарных писак — абсолютно не графоманов. Это дельцы, приспособившиеся и чутко уловившие сиюминутные запросы общества, поэтому их бездарная писанина имеет официальный или коммерческий успех.
Если на дворе советская власть — он кропает книжки о сусально-плакатных пионерах, героях, или о пионерах-героях, о передовиках производства, западных шпионах и т. д. Если власть переменилась и нужно другое — он валяет романы про борьбу мафий, жизнь гламурных красоток и все такое. Требуется диссидентская литература — пожалуйста, готов роман о притеснениях инакомыслящих в годы советской власти.
Качество всего этого не просто ниже плинтуса, оно уже где-то приближается к «привет шахтерам», но это не графомания, а ловкачество. Такие люди как раз здоровее нас всех. И никакой страсти к этому занятию у них нет, им нравится результат: деньги, звания, слава.
Вот где однозначно была решена проблема графомании, так это в СССР. Если ты член Союза писателей — значит, ты инженер человеческих душ. Если нет — имя тебе графоман, и можешь писать для собственного удовольствия, публиковаться в стенгазетах, если, конечно, не будешь отклоняться от генеральной линии партии. А не то — и подправить можно.
Ажаев, Семен Бабаевский, Иван Шевцов, Кочетов, известные своей вопиющей бездарностью — это писатели-соцреалисты, перед которыми редакторы литературных журналов делали ку и платили им фантастические гонорары. А Булгаков, Зощенко, Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Платонов, Даниэль, Синявский — модернисты-графоманы, подозрительные субъекты. А Бродский так и вовсе тунеядец, чуть ли не уголовник.
Во все времена были гениальные писатели, которых общество оценило уже после их смерти. А при жизни домочадцы считали их именно что графоманами, жены кидали в них недорогую посуду, а лавочники не отпускали в долг. Таким образом, признание литературными организациями, величина гонорара — тоже никакая не гарантия, что перед нами не графоман, равно как и отсутствие признания и гонораров — не признак графомании.
Есть еще одна категория людей — пишущие для своего удовольствия. Они не претендуют на признание, не огорчаются от непризнания и не считают себя супергениями. Так, пописывают себе в охотку. Иногда из них получаются Агаты Кристи, чаще не получаются, но это тоже не графоманы…
Иногда встречается мнение, что графоман — это тот, кто не может не писать. Но это уж вовсе ни в какие ворота не лезет — этак мы всех хороших и гениальных писателей в графоманы запишем…
Что же остается? Как нам реорганизовать Рабкрин… то есть отличить графомана? Кажется, уже все критерии перебрали — и везде расплывчатость. Неопределенность. И никакого правила Лопиталя, чтобы ее раскрыть путем взятия производных.
Но мне кажется, что я таки нашла критерий. Дело в том, что у меня под присмотром долгое время был немаленький поэтический сайт и приходилось много общаться с поэтами. Закачивать туда их стихи, разруливать ситуации в форумах, где разгоралось обсуждение. И я обнаружила, что чем талантливее стихи — тем внимательнее и спокойнее человек относится к критике. Талантливый поэт может не согласиться с критикой и сказать, что он хотел написать именно так. Может согласиться и исправить. Но в любом случае он критику выслушает, обдумает и поблагодарит за внимание. Может и огорчиться, но огорчение будет направлено на себя: не сумел, не донес, недовыразил мысль, не отточил слог. Потому что настоящие поэты ужасно скромны, самоедливы и требовательны к себе.
А вот бездарные — наоборот. Они всюду растыкивают свои тексты, выкладывают их на всех возможных сайтах, посылают в редакции, зачитывают знакомым… При этом любую критику они воспринимают как нападки, придирки и видят в ней вражеские происки. Обвиняют оппонента в зависти или непонимании его величия. Быстро переходят на личности и либо начинают агрессивно браниться, либо сворачиваются, забирают все творчество и уходят, гневно хлопнув дверью.
Они никогда не правят свои тексты, не переделывают и не отшлифовывают. Для правки и шлифовки нужно же понимать, что твой текст несовершенен. А у графоманов этот момент начисто отсутствует. Почему? Да потому, что ему безумно нравится все, что он написал, до единого слова. Отсюда и поиск врагов, завистников и интриганов — ну не понимают они, что написали плохо. Им-то кажется, что хорошо? А эти люди ворчат, критикуют и указывают на погрешности, следовательно, все они — враги.
Яркие примеры изумительной графомании чистой воды:
- Царская дама — читать не на работе, и если у вас в руках чашка кофе — поставьте ее. Не держите. Зальете клавиатурку.
Значит, так и решим.
Графоман — это тот, кому безусловно нравится все, им написанное, и как следствие этого он:
а) не правит свои тексты;
б) не переносит никакой критики (даже доброжелательной и по делу).
Кстати, это и к статьям на ШколеЖизни.ру относится.
«Графоман — это человек, помешанный на письме».
— Верите ли вы, что у Пелевина есть литературные рабы? Продуктивность очень высокая у него.Я думаю, у Пелевина нет, потому что ранние его романы очень талантливы. Определенно могу сказать, что кое-кто из бывших студентов Литинститута рассказывал мне, что подрабатывал в подобном цехе у Акунина. Не берусь утверждать, что это правда, но таких слухов было слишком много, чтобы от них просто отмахнуться.
Ищите там, где очень большая плодовитость. Кстати, Дюма тоже пользовался такими рабами. Он им давал общие планы, они писали, потом он редактировал. Если почитать, сколько он написал при своем разгульном образе жизни, то не мог он физически написать это без помощи рабов. Там, где рабы — нет качества. А качественная литература – глубочайшая и неповторимая личность писателя.
— Каким параметрам должно отвечать литературное творчество сегодня, чтобы стать коммерчески успешным и не потеряться в общем гуле? Множество выдающихся писателей потерялись во времени. Даже некогда знаменитого Леонида Андреева, чьи фотокарточки когда-то раскупали барышни, сейчас мало кто знает.
Здесь два вопроса в одном — с одной стороны, коммерческих успех может совпадать и с литературным, как, например, знаменитый роман Фаулза «Коллекционер». Но чаще всего коммерческая литература – массовая, а массовая литература не остается в истории. Другое дело, что некоторые писатели копят средства, накапливают фундамент и пишут для массового читателя, а потом переходят в серьезную литературу. Такое возможно, но слишком уж заразительны большие деньги. Он уже вряд ли будет рисковать признанием своих читателей, а это действительно будет разочарованием, если автор выпустит очень тонкое и глубокое произведение, а читатель не сможет его понять. И роман не будет иметь коммерческого успеха. В истории литературы чаще всего остаются писатели, которые особо не имели такого успеха. Но не все: Достоевский был очень успешен в этом отношении, и Диккенс тоже. В Америке все ждали продолжения его романов, и когда британские корабли подплывали к американским портам, там люди стояли на пристани и кричали: ну что будет дальше с «Крошкой Доррит»? Возможен ли такой успех в современное время, где книга уже не становится ценностью для подрастающего поколения? Сейчас очень редко можно увидеть человека, который к 25 годам прочел самую ценную литературу. Но исключения есть.
Насчет успеха: у меня есть бывший студент Александр Решовский, в 2014 он завоевал гран-при премии «Дебют», и он сейчас давал мне почитать свой новый роман – это гениально. Сейчас нашим современным молодым авторам не хватает всемирной поддержки и поддержки Союза писателей, который уже давно превратился в добавку к карьере или самодовольству. Дело в том, что многие издательства не хотят рисковать поддержкой тех или иных молодых писателей, даже когда они явно видят, что это талант. Боятся потерпеть финансовый крах. Хотя самые громкие имена на Западе делались именно с таким риском, когда человек был настолько прозорливым, что мог поддержать молодой талант, и на выходе испытать и коммерческий успех, и литературный.
— Как вы относитесь к такой точке зрения, что лет до 30 невозможно создать глубокое произведение?
Шолохов в 24 года первый том «Тихого Дона» написал, Томас Манн своих «Будденброков» в 26. Все дело в отношении к жизни. Есть молодые люди, которые в 15-16 поражают серьезностью своих суждений. Тут дело и в генах, и в воспитании, и что-то от расклада звезд, неземное. Я верю, что таланты пишутся на небесах. И рецепта никто вам никакого не даст. Конечно, стоит пытаться до 30 лет написать серьезное произведение. Но трудность заключается в том, что для этого придется отказаться от многих радостей молодой жизни. Любовь, весна, развлечения – найдете вы сейчас такого молодого человека, который ради создания своего художественного словесного мира может надолго, на несколько месяцев погрузиться в себя? Мне такое существо не знакомо. Но я не исключаю, что оно существует. Время покажет, прав я или нет.
Беседовала Дарья Скачкова
патологическое стремление к многописательству, к сочинению произведений, претендующих на публикацию в литературных изданиях, псевдонаучных трактато
ⓘ Графомания
Графомания — патологическое стремление к многописательству, к сочинению произведений, претендующих на публикацию в литературных изданиях, псевдонаучных трактатов и т. п. Страдающий графоманией может сочинять «научные труды» в областях, в которых не разбирается, писать художественные произведения при полном отсутствии каких бы то ни было творческих способностей. Написанное графоманами большей частью банально или даже бессмысленно по содержанию.
Также существует эротографомания лат. erotographomania ; эрото + графомания — разновидность графомании в виде непрерывного составления любовных писем. Наблюдается у психически больных и психопатических личностей. Термин «эротографомания» применяют также к половой перверсии, при которой любовные письма пишутся исключительно для достижения полового возбуждения и удовлетворения.
Вне психиатрического контекста понятие «графомания» нередко применяется к литературе, наивно пренебрегающей общепринятыми в элитарной и массовой литературах эстетическими критериями, к необычайно продуктивным «плохим» авторам. Ряд писателей имели устойчивую культурную репутацию графомана, эталонного «плохого писателя», например, в пушкинскую эпоху Д. И. Хвостов, а в русской эмиграции Виктор Колосовский.
Одной из самых частых причин графомании некоторые исследователи называют гиперкомпенсацию комплекса неполноценности, а часть случаев — выражением бредовой или сверхценной идеи идентификации себя с выдающимся писателем. Один из примеров графомана — Йозеф Геббельс, который претендуя на роль главного историографа Второй мировой войны, исписал 16000 страниц машинописи с довольно тенденциозными текстами.
Графомания встречается при некоторых формах шизофрении, паранойе, маниакальном и гипоманиакальном состояниях, и при других психических расстройствах. При синдроме Кандинского — Клерамбо больные могут говорить, что их вынуждают много писать некие внешние силы. Графоманические тенденции нередки у сутяжных психопатов при параноидном расстройстве личности.
Медицинское определение графомании | Медицинский словарь Merriam-Webster
графо · ма · ния | \ ˌGraf-ō-ˈmā-nē-ə, -nyə \Медицинское определение
графомания: навязчивое желание писать
Материал для записи | Психология сегодня
«Жизнь — это череда зависимостей, без которых мы умираем»
Эта вступительная цитата — моя любимая цитата из литературы о наркозависимости. Она была сделана профессором Исааком Марксом в выпуске British Journal of Addiction за 1990 год. Правильно это утверждение или нет, зависит от определения зависимости. Это также цитата, которая заставляет меня задуматься о своей жизни и о том, в какой степени у меня есть какие-либо пристрастия. Большинство людей, которые меня хорошо знают, скажут, что моя страсть к музыке граничит с одержимостью. Другие называли меня «трудоголиком» (что опять же зависит от определения трудоголизма). Лично я не думаю, что пристрастился ни к работе, ни к музыке (и нет, я не отрицаю), но я столкнулся с состоянием, называемым «типомания», которое я не могу так легко отрицать.
Эти последние вариации определений (например, навязчивый импульс или нездоровая страсть к письму) наблюдались в психиатрическом сообществе, поскольку в дополнение к типомании также назывались «графоманией» и «скрибоманией» (хотя некоторые из этих других определений утверждают, что состояние касается навязчивой идеи писать книги). Термин «графомания» использовался с начала 19 века как французским психиатром доктором Жан-Этьеном Эскиролем, так и швейцарским психиатром доктором Эженом Блейлером (человеком, который первым ввел термин «шизофрения»).Ряд независимых источников (например, Светлана Бойм в ее книге 1995 г. « Общие места. Мифологии в повседневной жизни в России ») также утверждают, что термин «графомания» — это хорошо укоренившееся понятие в русской культуре.
В выпуске журнала Neurocase за 2004 год два французских академика (И. Баррьер и М. Лорш) написали статью под названием «Преждевременные мысли о нарушениях письма». Они отметили (на основе некоторых более ранних работ Артьера), что нарушения письма были одной из «отличительных черт» мира медицины XIX века.В газете сообщается:
«Выявление заболевания, которым заболели дети, чье зрение и общее состояние здоровья считались нарушенными из-за того, что слишком много писали с надписью« графомания ». Что еще более важно для исследуемой темы, письмо воспринималось клиницистами как привилегированное средство для получения доступа к психическому состоянию атипичных людей, включая гениев (см., Например, исследование почерка Леонардо де Винчи), преступников и тех, кто пострадал. по состоянию здоровья.Это привело к многочисленным исследованиям пациентов, страдающих различными патологиями, включая деменцию, эпилепсию и болезнь Паркинсона »
Одно из первых употреблений слова «графомания» в более широком общественном контексте было в New York Times (27 сентября 1896 г.) в статье о кандидате в президенты США от Демократической партии Уильяме Дженнингсе Брайане (под заголовком «Ментальный настрой Брайана»). Условие’). В статье отмечено, что:
«Привычка чрезмерно писать, объяснять, дополнять и повторять, составлять письма и памфлетировать, образует болезненный симптом, известный как« графомания ».Некоторые мужчины могут перегружать свою естественную склонность к письму, но определенный класс сумасшедших использует почти всю свою умственную деятельность в этом занятии, к бесконечному раздражению своих друзей, родственников и врачей ».
В своей книге «« Книга смеха и забвения », , 1979 г., чешский писатель Милан Кундера отметил, что:
«Графомания (одержимость написанием книг) принимает размеры массовой эпидемии всякий раз, когда общество развивается до точки, при которой оно может обеспечить три основных условия: (1) достаточно высокий уровень общего благополучия, чтобы люди могли тратить свою энергию к бесполезным занятиям; (2) продвинутое состояние социальной атомизации и, как следствие, общее чувство изолированности личности; (3) радикальное отсутствие существенных социальных изменений во внутреннем развитии нации.(В этой связи я считаю симптоматичным, что во Франции, стране, где на самом деле ничего не происходит, процент писателей в 21 раз выше, чем в Израиле)… Непреодолимое распространение графомании среди политиков, водителей такси, рожениц детей, любовников, убийц. «Воры, проститутки, чиновники, врачи и пациенты» показывает мне, что каждый без исключения несет в себе потенциального писателя, так что у всего человеческого вида есть веская причина идти по улицам и кричать: «Мы все писатели!»
Не существует большого количества академических или клинических исследований графомании, хотя статьи, относящиеся к началу двадцатого века, существуют.Например, в 1921 году доктор Ф. Хантер писал о графомании, когда рецензировал французскую книгу Осипа-Лурье La Graphomanie (Essai de Psychologie Morbide) 1920 года. Графомания описывалась как «психопатическая склонность к письму». Чтобы различать, было ли письмо нормальным или ненормальным, было замечено, что:
«Все сочинения, которые не передают положительный факт, результат наблюдения или опыта, которые не рождают идеи, не материализуют образ — личный художественный продукт, — которые не отражают внутреннюю жизнь и личности автора, находятся в сфере графомании «.
Итак, страдаю ли я типоманией и / или графоманией? Судя по тому, что я прочитал, абсолютно нет. Жизнь вполне может быть серией зависимостей, но — пока — я не думаю, что у меня она есть.
Ссылки и дополнительная литература
Артьер П. (1998). Clinique de l’écriture: une histoire du Учитывать медицинские сюрпризы. Institut Synthélabo pour le progrès de la connaissance. Ле Плесси-Робинсон.
Barrière, I. & Lorch, M.(2004). Преждевременные мысли о нарушениях письма. Neurocase, 10, 91-108.
Бойм, С. (1995), Общие места. Мифологии в повседневной жизни России . Кембридж, Массачусетс: Гарвардский унив. Нажмите.
Cambler, J., Masson, C., Benammou, S. & Robine, B. (1988). [Графомания. Компульсивная графическая деятельность как проявление лобно-мозолистой глиомы. Revue Neurol, 144, 158-164.
History Matters (без даты). «Психическое состояние Брайана»: точка зрения одного психиатра.Находится по адресу: http://historymatters.gmu.edu/d/5353/
Хантер, Ф. (1921). Рецензия на La graphomanie (Essai de Psychoologie morbide). Журнал аномальной психологии и социальной психологии , 16, 279-280.
Маркс, И. (1990). Поведенческие (нехимические) зависимости. British Journal of Addiction, 85, 1389-1394.
Уэйн Р. Лафэйв (2003). Ротонда: Il Professor Plifico ma Piccolo. Обзор права Иллинойского университета , 5, 1161-1168.
Википедия (2012).Графомания. Находится по адресу: http://en.wikipedia.org/wiki/Graphomania
.графоман — определение и значение
Фактически, большую часть своей жизни Гёлль был одержимым писателем, «графоманом », если использовать термин Фриче.
История жизни
Или контролировать постоянно угрожающий поток информации, продолжая функционировать — как графоман может составить бесконечные таблицы статистики, чтобы предотвратить ужасную альтернативу.
Лекарство от потрясающего блеска
Вы должны быть графоманом , чтобы часами читать рукопись, а затем, для расслабления, обращаться к письмам.
Последние письма мастера
Вы должны быть графоманом , чтобы часами читать рукопись, а затем, для расслабления, обращаться к письмам.
Последние письма мастера
Я хотел бы поблагодарить всех моих братьев и сестер-блоггеров за то, что они терпели, когда я публиковал одиннадцать миллиардов jpeg, тем самым замораживая ваши Blackberry и пишу все это проклятое время, как сумасшедший графоман , любой, кто следит за мной в Твиттере, может подтвердить это.
Гранд-финал © N.W.A.
Я Джонкил Калембур, император пищ-тоша и тряски живота графоман Демиург!
Выдержка из Urdoxa 2.0
Я хотел бы поблагодарить всех моих братьев и сестер-блоггеров за то, что они терпели, когда я публиковал одиннадцать миллиардов jpeg, тем самым замораживая ваши Blackberry и пишу все это проклятое время, как сумасшедший графоман , любой, кто следит за мной в Твиттере, может подтвердить это.
Архив 2010-01-01
Я хотел бы поблагодарить всех моих братьев и сестер-блоггеров за то, что они терпели, когда я публиковал одиннадцать миллиардов jpeg, замораживал ваши Blackberry и писал все это проклятое время, как сумасшедший графоман , любой, кто следит за мной в Твиттере, может подтвердить это.
Дарт Адамс представляет мысли о подлежащем, глаголе и предикате Felon 3
Кандидат, даже тот, кто никогда не был судьей, не обязательно должен быть графоманом , но публикации Кагана состоят в основном из осторожных описаний и категоризации текущих правовых доктрин.
Propeller Самые популярные истории
Кандидат, даже тот, кто никогда не был судьей, не обязательно должен быть графоманом , но публикации Кагана состоят в основном из осторожных описаний и категоризации текущих правовых доктрин.
Propeller Самые популярные истории
определение графомании в Медицинском словаре
Графомания — это простая техника, использующая бумагу и маркировку.Это название было бы интересной покупкой, так как уникальный предмет графомании описан так ярко, и этот тип устойчивой фантастики может помочь кому-то, кто борется с принуждением. искусство аутсайдера, вместе с графоманией, с которой оно часто ассоциируется — хотя зрители, сомневающиеся в здравом уме критиков в целом, возможно, будут меньше удивлены параллелью. Заметки Уотсона о Камисаре, поскольку я готов поспорить, что слово «графомания» появляется в нем с некоторой частотой.« Есть такая штука, которая называется графомания, — говорит она, — это своего рода пристрастие к писательству. Я занимаюсь этим годами ». И все же, как будто чтобы доказать, что он не просто жертва графомании, Сильверберг взял творческий отпуск после писательства в 1976 году (в то время он описывался как досрочный выход на пенсию), который длился около четырех лет. Идея графомании — что все мы заняты письмом и не имеем привычки читать чужие работы — имеет зародыш. истины в том, что средства массовой информации и издательское дело имеют тенденцию продвигать привычку писать с оглядкой на романтическую эстетику «Художника»; они слишком часто используют превосходные прилагательные и берут интервью у известных писателей, как будто в их светской беседе закодированы волшебные ответы, ключи к успеху.Но игры с самим собой всегда безуспешны, и даже отряды трупов, одержимых графоманией, здесь не могут сильно помочь. «непреодолимая склонность играть словами». Кто из нас может знать, может ли то, что сегодня может показаться маргинальной графоманией, однажды не покажется нашим потомкам самой существенной вещью, написанной в наше время? Какими бы личными ни были издержки, графомания Воллмана на первый план это значит быть плодовитым в эпоху, когда большинство людей посвящают чтению лишь часть своего свободного времени.Помимо томов наших величайших поэтов двадцатого века, в печати также свободно находят свое место различные виды графомании.Что такое графомания?
Графомания — это состояние, при котором человек чувствует навязчивый импульс или принуждение к письму. При описании заболевания этот импульс настолько серьезен, что больной может даже не писать понятным или грамматическим языком или проявлять большой интерес к тому, что он или она пишет.В других контекстах этот термин может использоваться для словесного обесценивания работы писателя или для описания отношения большой группы. При таком использовании этот термин носит несколько образный характер и описывает отношение к письму, а не фактическое принуждение к письму.
Графомания не имеет какой-либо особой причины как заболевание.Субъективное переживание принуждения к письму также может быть довольно личным. Страдает ли человек графоманией или просто сильно увлечен писательской деятельностью, как правило, зависит от результатов и условий жизни этого человека. Человек, который компульсивно пишет, но чье письмо приводит к долгой карьере успешного романиста, может страдать от этого состояния, но это не имеет значения, поскольку болезнь диагностируется только в тех случаях, когда она вмешивается в жизнь человека.
Технически это состояние не то же самое, что графорея, которая представляет собой совершенно бессмысленное излияние слов в письменной форме.Принято считать, что графомания имеет основу в разумном общении, ценность которого может быть предметом споров. Составление относительно связных предложений на любом языке — определяющая разница между этими двумя условиями. Другое связанное с этим заболевание, называемое типоманией, включает одержимость видением своего имени напечатанным. Это состояние существенно отличается тем, что имеет социальный аспект.
Когда человек, который явно не страдает психическим расстройством, описывается как страдающий графоманией, предполагаемый эффект обычно носит уничижительный характер.Этот любительский диагноз часто используется для людей, которые пишут, но не являются профессиональными писателями и никогда ими не станут, а также для людей, которые публикуются, но не обладают квалификацией. Единственная цель такого использования термина «графомания» — обесценить творчество писателя. По сути, обвинение человека в графомании — это то же самое, что утверждение, что способность видеть ценность в письме этого человека является симптомом психического заболевания.
К сожалению, определение этого термина сильно зависит от контекста.Это всегда связано с большим объемом письма, но в некоторых случаях оно даже не применяется к одному человеку. Например, можно сказать, что культура страдает графоманией, если она, как группа, позволяет создавать и публиковать большое количество фривольных письменных работ. Подобные употребления, возможно, встречаются чаще, чем любой медицинский диагноз, и их следует интерпретировать с учетом отношения говорящего.
Графоман — Слово дня
Конечно, блог тоже берет слова по специальному запросу.Не стесняйтесь делать свой запрос.
Вот почему сегодня «Слово дня» использует относительно редкое слово, описывающее страсть к письму. Он объединяет греческое графо (письмо) и латинскую манию (психическое расстройство). Впервые его использовали в 1827 году в сатирическом журнале, составленном студентами-медиками в Эдинбурге. Его название говорит само за себя — мы пишем для того, чтобы его почти НИКТО не понял. Университетский кружок; являясь сильным возбуждением графоманов, пораженных cacoethes scribendi и famae, sacra fames .И его основная идея заключалась в том, чтобы пошутить над их профессорами в университете. По иронии судьбы, одна из основных ссылок на эту работу сегодня находится на сайте Forgottenbooks.org. Сегодня у нас для этого есть Facebook.
В области графомании есть два ключевых человека — Нордау и Кундера.
Макс Нордау родился венгерским евреем, писавшим по-немецки, и одним из основателей Всемирной сионистской организации. Его самая известная работа — это работа под названием Entartung , которая была переведена на английский как Degeneration в 1892 году.Там он определяет тех, кто практиковал графоманию, как « тех полубезумных людей, которые чувствуют сильное желание написать » и писателя «, которым не о чем писать, кроме своих собственных психических и моральных недугов ». Такие люди, как Ницше или Вагнер, были художниками, которые способствовали моральному падению поколения, также с сильным антисемитским элементом и предупрежденными о надвигающейся человеческой катастрофе. Он был прав, и по иронии судьбы нацисты подхватили его слова, чтобы запретить «дегенеративное» искусство — т.е.е. почти все искусство, которое было современным, но особенно искусство, которое не было немецким или еврейским.
Есть также Милан Кундера, который в своей книге «Книга смеха и забвения » много пишет о навязчивом письме. Это происходит, когда люди достаточно обеспечены, чтобы иметь время для бесполезных занятий, когда люди изолированы и где социальные изменения не происходят. Он шутит, что во Франции, стране, где практически ничего не происходит, писателей в 21 раз больше, чем в Израиле. В этой книге графоман хочет, чтобы его читали многие.Следствием этого является то, что если графомаников много, никто вообще ничего не читает!
Персональный словарь расстройств письма
Пример «чужого почерка» любезно предоставлен www.abduct.com
Все мы слышали о послеродовой депрессии. Но после рождения недоношенных мальчиков-близнецов, которые позже умерли, у Алисы Флаэрти развился редкий случай послеродовой мании, а вместе с ней и гиперграфии, хронического компульсивного побуждения к письму.
«Мир был наполнен смыслом.Я верил, что у меня есть уникальный доступ к секретам Царства Скорби, о которых я был обязан просвещать моих — очень терпимых — друзей и коллег с помощью эссе и писем ».
Со временем это утихло, и горе растаяло. Она снова забеременела, на этот раз родив девочек-близнецов. Гиперграфия вернулась. Вскоре она оклеила свой дом наклейками на обоях. Но на этот раз она была подготовлена лучше.
Флаэрти — невролог в Массачусетской больнице общего профиля, а также преподает в Гарвардской медицинской школе.Она решила обуздать второй приступ гиперграфии рецептом стабилизаторов настроения.
Но это вызвало у нее писательский упадок, что привело к депрессии, достаточно серьезной, чтобы ее госпитализировать. В комфорте психиатрического отделения, где ее квалификация давала ей доступ к определенным привилегиям, таким как «как попасть в комнату с Cap n’ Crunch », она открыла для себя культуру маниакально-депрессивных писателей.
«… у больницы были литературные традиции — и физический кампус — более впечатляющий, чем у многих колледжей гуманитарных наук.Однажды сотрудник устроил мне виртуальный тур из моего окна. Он указал на здания, в которых останавливались два известных поэта. Если бы я прижался носом к стальной решетке окна, я мог бы просто увидеть, где третий преподавал поэзию пациентам перед тем, как попасть в больницу. Все трое маниакально-депрессивные. Ученый во мне может процитировать исследование (единственное исследование, которое я должен указать), которое считает, что маниакально-депрессивные художники более продуктивны, когда они получают адекватное лечение. Остаточный психиатрический пациент во мне не убежден — он думает, что я писал лучше, когда был хоть немного болен.”
Флаэрти написал книгу «Полуночная болезнь: побуждение к письму, писательский блок и творческий мозг», о неврологической основе как расстройств письма, так и писательского таланта. представлен здесь. Остальные я взял из собственной жизни.
Гиперграфия: Как описано выше, непреодолимое желание писать. Гиперграфия может показаться противоположностью Блоку писателя. Но это зависит от того, как вы определяете письмо.Люди с гиперграфией обычно плохо пишут, хотя часто думают, что да.
Что примечательно в этом расстройстве, так это то, чего не хватает гиперграфическому письму, той особой субстанции, которая заставляет читателя продолжать читать. Мы знаем, что происходит в мозгу, когда кто-то компульсивно пишет. Но что происходит в мозгу, когда они хорошо пишут? В чем разница между манией и продуктивным влечением и диссоциацией, лучше описываемой как «муза»? Забудьте обо всех этих книгах по самопомощи для правого и левого полушарий.Книга Флаэрти предполагает, что это все еще почти такая же загадка для современной неврологии, как и для нас.
Блок писателя: «Раскрыть блок писателя», по словам Флаэрти, так же просто, как «вырезать мясной рулет по стыкам». Проблема в том, что мы часто не знаем, заблокированы ли мы. Может быть, мы просто откладываем на потом, может, мы обрабатываем идею. Флаэрти использует два критерия в качестве основы для диагноза. Во-первых, заблокированный писатель не пишет, несмотря на свои интеллектуальные способности. Во-вторых, этот писатель страдает от того, что не пишет.Если вас не беспокоит то, что вы не пишете, то это на самом деле не писательский тупик.
Но дело не только в производительности. Писатели могут быть как гиперграфическими, так и заблокированными, если они не пишут то, что им нравится. Кольридж был гипеграфическим журналистом, но боролся за свои стихи. Оливер Сакс пишет о мучительной блокаде при написании «Дядюшки Вольфрама», когда он выбросил 2 миллиона слов на 100 000 словаря.
Иногда блокировка возникает из-за чрезмерной критичности.Подумайте обо всех книгах по самопомощи, посвященных избавлению от внутреннего критика. Тем не менее, ни один писатель никогда не продвигался дальше посредственности без готовности вынести хотя бы небольшой клык.
Графомания: часто путают с гиперграфией, иногда намеренно, потому что это звучит страшнее. Графомания — это на самом деле хроническое желание публиковаться.
Флаэрти утверждает, что он был изобретен Миланом Кундера, который утверждал, что это состояние возникает из-за эмоциональной изоляции и тоски, а
«Принимает масштабы массовой эпидемии всякий раз, когда общество развивается до точки, при которой оно может обеспечить три основных условия: 1) Достаточно высокий уровень общего благополучия, чтобы люди могли тратить свою энергию на бесполезную деятельность.2) Продвинутое состояние социальной атомизации и, как следствие, общее чувство изолированности индивида. 3) Радикальное отсутствие существенных социальных изменений во внутреннем развитии нации. (В этой связи я считаю симптоматичным, что во Франции, стране, где на самом деле ничего не происходит, процент писателей в 21 раз выше, чем в Израиле.) »
Я думаю, теперь мы можем смело добавить еще одно условие: изобретение технологии, которая позволяет быстро и легко публиковать публикации для всех, у кого есть компьютер:
Дисграфия: У моего сына это расстройство, которое влияет на способность овладеть мышечной координацией, необходимой для быстрого и разборчивого письма.Я обнаружил это, когда ему было пять лет. Его невролог поймал это через два года после того, как ему поставили диагноз легкая височная эпилепсия. Теперь вы знаете истоки моего увлечения письмом и неврологией.
Вы можете подумать, что почерк — это отдельная проблема от когнитивного процесса письма. Но ребенок, борющийся с механикой, скоро научится ненавидеть все, что связано с требованиями письма. Я видел это со своим очень умным восьмилетним ребенком, который с Рождества прочел четыре книги о Гарри Поттере.Каждый раз, когда он начинает писательский проект, он изо всех сил пытается убедить меня, что не может, потому что «У меня нет идей, мама. Действительно. Никто.» Если вы можете успешно блокировать свое воображение по требованию, никто никогда не сможет заставить вас писать. Это будет моим самым сильным аргументом против второго критерия Флаэрти для диагностики писательского тупика. То, что кто-то не признает своих страданий, не означает, что они этого не делают.
Есть и другие проблемы, связанные с дисграфией, которая обычно является лишь наиболее очевидным проявлением:
Диспраксия: это расстройство, поражающее основные моторные навыки.Людям, у которых это есть, часто бывает трудно с координацией рук и глаз, спортом, всем, что связано с мышечным планированием.
При чем тут письмо? Как правило, у них плохая осанка, из-за чего им неудобно сидеть даже небольшое время за столом. Дети с диспраксией, сидящие на стуле, который на дюйм выше, чтобы твердо стоять на полу, будут иметь тенденцию испытывать легкое головокружение, которое затрудняет им концентрацию.Они нервничают и ищут ощущений.
Поскольку страдающие диспраксией плохо чувствуют пространство, они обычно беспорядочны, хаотичны и медлительны. Людей с яркой диспраксией обычно называют ленивыми, немотивированными и неряшливыми. Для детей с диспраксией нет ничего необычного в том, что они проигрывают или бросают школу примерно в девятом или десятом классе, когда проекты становятся слишком длинными из-за их слабых организационных навыков. По оценкам, от 2 до 10% населения в той или иной степени страдает от этого.
Но иногда они компенсируют свои проблемы, становясь актерами, рассказчиками и выбирая профессии, которые позволяют им развивать свои устные и исполнительские навыки.Дэниел Рэдклифф страдает диспраксией. Он стал актером, потому что плохо учился. Его мать решила, что ему нужно что-то, чтобы укрепить его уверенность. Следующее, что он знал, он едет в Хогвартс и станет героем для детей школьного возраста по всему миру. _______________________________________________________________
Так что насчет вас. Что-нибудь здесь ударило в колокол? Знаете о заболевании, которое я не включил?
И обязательно ли беспорядки — это плохо? Как Флаэрти снова и снова упоминает, редко можно встретить гения письма, который бы не боролся с той или иной формой письменного дисбаланса.
