Как связаны мышление и речь и деятельность: Как связаны мышление, речь и деятельность человека?

что было вначале? – тема научной статьи по философии, этике, религиоведению читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка

Культурно-историческая психология

Г.В. Лобастов Мышление и речь: что было вначале?

Статья посвящена критическому анализу методологических принципов, используемых Л.С. Выготским в исследовании отношения мышления и языка. Раскрывается диалектика смысла и слова внутри культурно-исторической деятельности, обсуждается природа мышления и порождающие язык основания, что позволяет расшифровать как содержание отношения между мыслью и словом, так и их собственное содержание. Этим же анализом проявляется мера осуществления Л.С. Выготским его методологического принципа движения от дела к слову.

Ключевые слова: метод, диалектика, деятельность, мышление, смысл, слово, знак, значение, отношение, начало, опредмечивание и распредмечивание.

«Слово не было вначале. Вначале было дело. Слово образует скорее конец, чем начало развития. Слово есть конец, который венчает дело»1. Эти слова Л.С. Выготского нуждаются в некоторых комментариях.

«Вначале было дело» — фундаментальное положение. И как положение фундаментальное, лежащее в основании, оно требует обоснования самим исследованием. Внутри исследования любой проблемы. Самим мыслящим мышлением: из дела должно быть выведено не только любое образование в человеческой культуре, но делом должно быть обосновано само мышление. То есть теоретически разворачивая «дело», этим делом обосновать дело как начало.

Разумеется, такое исследование и для дела должно найти начало, ибо изначально дело и не есть еще дело. Это лишь некоторая активность внутри случайных обстоятельств, обеспечивающая

© Лобастов Г.В., 2017

удовлетворение органических потребностей. Здесь нет сознания, здесь нет мышления и здесь нет нужды в языке. Естественно-природный бессознательный процесс. Не опосредствованный ничем кроме естественных органов животного организма. Дело меняется в своем существе, когда оно в свое осуществление начинает втягивать различные объективные образования в качестве средств своего движения. Здесь и лежит начало мышления. Мышления, которое возникает как необходимое условие самого этого дела. Именно оно, дающее образ действительности, обстоятельств и условий бытия, -оно, а не слово, которое, конечно же, в условиях совместно-разделенной деятельности с необходимостью появляется, — именно мышление дает возможность «свободы выбора» (через «суждение», через выявление отношений между элементами ситуации) и субъективно определяет схему действий. А через реальный процесс деятельности — саму действительность человеческого бытия. То есть выступает в категории начала. Такого начала, которое, раскрывая объективные силы самой действительности, активно превращает их в силы самого субъекта. Тем самым действительным началом в самой деятельности выступает мыслящий субъект.

Но вернемся к Выготскому.

Мысль «слово есть конец, который венчает дело» истинна только в определенном отношении. Ибо дело заканчивается не словом. Лишь когда предметом исследования является непосредственно слово, генезис его из дела, только тогда можно его в некоем моменте фиксировать как венчающий дело конечный результат. Но развернуть все его определения, все его активно-деятельные функции нельзя, не фиксируя и не анализируя его отношение к породившему его началу. Свою определенность слово получает через мышление, и потому его соотносят с ним (что в первую очередь и проявляется в анализах Выготского), но все свои значащие смыслы, несомые словом, представлены в самом деле, в способах и формах его осуществления. Поэтому не дело мышления (что можно было бы иметь в виду при порождении языка), а реальная жизнеосуществляющая практика человека является тем делом, которое порождает слово, представляющееся бытующим над этим делом и от него независящим.

Если не мышление само по себе порождает слово и необходимость в слове, то это обнажает проблему мышления. Свести его к только субъективной деятельности сознания здесь уже никак не получится. Оно само выступает неким опосредствующим объективным моментом человеческой действительности, и в этом отношении равно слову. Потому проблематизируется отношение

между словом и мышлением: либо это одно и то же, явившееся из одного основания, либо не зависимые друг от друга образования, и связь их — только через их общее основание.

Дело, породившее слово, никоим образом не является делом порождения слова. Целью деятельности и ее результатом никогда не выступает слово само по себе. В человеческой жизнедеятельности даже словотворчество нигде не является специальным процессом, но всегда процессом побочным, внутренне встроенным в стихию бытия. Любая возникающая действительность гораздо многообразнее, нежели образ того, что порождается необходимостью основания, иначе говоря, его потребностью. Этими обстоятельствами и объясняется сложность анализа связи языка и мышления — как между собой, так и со своим основанием. Здесь же, разумеется, лежит и возможность абстрактного расчленения этой проблемы в ее анализе. Но существо этого отношения не может быть понято, если и язык, и мышление не будут выведены из дела как необходимо возвращающиеся в его основание, в начало.

Эта диалектика легко обнаруживает, что конец и начало в некоторой точке деятельностного процесса совпадают. «Слово образует скорее конец, чем начало развития», — осторожно говорит Л.С. Выготский, явно противополагая эти два момента в движении деятельности. Противоположение начала и конца — вполне естественная ситуация, поскольку деятельность как реальный процесс разворачивается во времени. Они, эти два момента, противополагаются вполне объективно, и это противоположение чем-то удерживается, в первую очередь временной раздвинутостью начала и конца в самой деятельности как движения от цели к результату. Это один из конституирующих моментов категории времени в его отношении к объективности и, с другой стороны, к смысловому содержанию сознания. Субъект эти два момента своей деятельности, начало и конец, различает как образ цели и как объективное бытие продукта, — и уже как противополагание субъективного и объективного. Поскольку образ как мысль проявляет себя в общественно-коллективной деятельности словом (в слове), постольку «вначале было слово».

Но на чем, однако, держится утверждение Выготского, что «слово венчает дело»?

Положенным результатом является осуществленная цель. Дело венчает именно она. Но слово, повторю, никогда не есть цель. Оно имеет в этой деятельности свою специфическую основу, возникает в ее рамках и тоже, как любое следствие, уходит в основание. Однако здесь возникает вопрос: в свое собственное основание, еще пока

нами не определенное, или в основание самой деятельности субъекта? Слово и продукт труда явно и очевидно различаются между собой и, хотя порождены в некоем едином процессе, различаются также и по своим ближайшим основаниям. И тем не менее они организованы и взаимосвязаны объективной силой общественной предметно-преобразовательной деятельности, и наука вычленяет моменты этой взаимосвязи в своих анализах человеческого бытия и способа его осуществления.

Мы видим, что слово может активно менять свою позицию в отношении различных моментов в структуре деятельности. Позиции эти далеко не исчерпываются началом и концом — в содержательном значении этих определений в реальной деятельности. Отношение слова к мышлению является здесь наиболее проявленным, и, видимо, это обстоятельство в первую очередь побуждает науку к исследованию этого отношения.

Не только слово, но и мышление, порожденное деятельностью, уходит в основание. И мышление, и язык тем самым оказываются в начале. Эта истина, однако, отражает лишь один момент человеческой деятельности, она не выражает сути ее начала в целостности и полноте. Полнота человеческой действительности определяется более глубокими причинами, нежели слово языка или мышление человека. Слово — это средство самоорганизации общественного субъекта, который только реальным делом может преобразовать столь же реальную действительность. И сила слова — в его способности удержать образ этой действительности вне этой действительности и сделать его, этот образ, доступным как для общественного субъекта в целом, так и для каждого индивида. Слово представляет субъекту то, что есть в реальной действительности, тем самым содержит в себе идеальное определение, оно несет собою смысл, оно фиксирует содержание. С изменением содержания меняется и слово.

Слово несет образ действительности, но оно не ответственно за то, каков этот образ. Образ порождается не словом, а именно делом, деятельностью субъекта, который своей активностью раскрывает действительность в ее внутренней логике, ее потенциях и возможностях. Порожденный в деле образ лишь раскрывается словом в процессах общения.

Слово как общественное средство удержания и передачи смысла, конечно же, одновременно оказывается и средством анализа образа действительности, преобразования его. Ибо возникающий в деле образ, как удерживающая активный момент деятельности форма, и стихийно и сознательно «обрабатывается» общественно

удержанным содержанием слова. Преобразование этого образа осуществляется мышлением через слово. Субъект, актуализирующий в образе возможности действительности, в этом деле актуализации должен уметь использовать объективированный в слове состав общественных смыслов. Это и есть процесс осуществления мысли в слове. Что и повторяет Л.С. Выготский рефреном. Осуществление мысли в слове есть процесс отождествления слова и мысли. Этот момент тождества и дает основание утверждать, что вначале было слово, — имея в виду не слово, а мысль, которую слово несет в себе.

Словом задается идея дела и тем самым слово как будто получает объективное значение начала в деятельности. Но чтобы, однако, быть действительным началом, необходимо иметь в себе свою собственную действенную силу. Что придает слову силу начала? Вопрос, который не может и не должна обходить психология, исследующая становление человеческой субъективности в ее онтогенезе (филогенез субъективности — это историческое становление и утверждение в культуре форм психической деятельности, образующих содержание и структуру индивидуальной психики, а потому в каждую эпоху и свой тип личностного бытия).

Стихийный (и тем более, разумеется, сознательный) процесс формирования и развития человеческой субъективности так или иначе опосредован языком. Как языком опосредовано становление и всей человеческой культуры. Но идея любой человеческой деятельности, идея, определяющая любой субъективно положенный процесс, лежит не в самом по себе слове. Слово само определено этой идеей и ее несет. Идея определена логикой самой действительности, ее существенными противоречиями, через которые субъективно, мышлением, определяется образ их разрешенной формы, — идея как раз и выражает логическую связь внутренних моментов развития этой действительности.

Психология саму человеческую деятельность должна понять в ее генезисе, в ее становлении и развитии внутри всего логического контекста формирования человеческой личности — как действительного предмета психологии. Или, наоборот, процесс формирования человеческой личности через генезис и развитие внутренней логики предметно-преобразовательной общественно-исторической деятельности. И здесь же, в этом процессе становления понять ее, предметно-преобразовательную деятельность, как определяющее и формирующее основание всех феноменов человеческой субъективности. Включая сюда и формы субъектности. И слово. Язык.

Поэтому, чтобы ответить на вопрос о слове, «которое венчает» дело, надо показать, что оно собой представляет в своих внутрен-

них, сущностных, определениях, в своем возникновении и прехож-дении внутри деятельности. Демонстрация этого процесса, надо полагать, и выразит суть тех слов, которыми Выготский очерчивает рамки смыслового пространства проблемы. И тем самым показать, с одной стороны, что действительно лежит за его словами, а с другой — где его мысль, этими словами выраженная, не удерживается исследовательским движением самого Л.С. Выготского. Ибо мысль, что в начале было дело, несет в себе глубочайшую методологическую нагрузку. И потому же она должна быть обоснована сама по себе — чтобы получить свое истинное теоретическое значение. У Выготского она, разумеется, получает обоснование, — но за рамками исследования отношения языка и мышления. А не как осуществляемая сознательная методологическая установка в анализе данной проблемы.

Общий ход исследовательского движения, как видим, обозначен Выготским с предельной отчетливостью: вначале было дело, которое венчает слово. Но слово — не смысл бытия. И им дело не кончается. Смысл бытия — и это в творчестве Л.С. Выготского прописано вполне определенно — личность, ее универсально-развитое духовное содержание. Предстающее в ее деятельном свободно полагаемом бытии. Содержание, способное удерживать себя в слове и через слово. Ибо языком, конечно же, удерживается весь состав духовной культуры. Даже то, что кажется в слове невыразимым. Но чтобы войти в это духовное содержание исторической культуры и удержать его в слове, необходимо пройти дело, в движении которого вырабатываются все формы культуры, в том числе и отвлеченно-духовной, удерживаемой посредством многообразных культурно-исторических образований. В том числе — языковых.

И тогда может стать понятной и легкорасшифровываемой мысль Л.С. Выготского, прочерчивающая общее направление движения от дела к слову.

* * *

«Мы начали наше исследование, — пишет Л.С. Выготский, -с попытки выяснить внутреннее отношение, существующее между мыслью и словом на самых крайних ступенях фило- и онтогенетического развития. Мы нашли, что начало развития мысли и слова, доисторический период в существовании мышления и речи, не обнаруживает никаких определенных отношений и зависимостей между генетическими корнями мысли и слова. Таким образом, оказывается, что искомые нами внутренние отношения между мыслью и словом не есть изначальная, заранее данная величина,

которая является предпосылкой, основой и исходным пунктом дальнейшего развития, но сами возникают и складываются только в процессе исторического развития человеческого сознания, сами являются не предпосылкой, но продуктом становления человека»2. Этот итог своего исследования отношения мышления и речи Выготский фиксирует в начале последней главы своего знаменитого сочинения «Мышление и речь». Одна из главных проблем тут — это генетические корни мысли и слова. Именно то, что выше мы обозначили как необходимое условие понимания отношения между делом и словом (а не только между словом и мыслью). Иначе говоря, вопрос, из каких оснований происходит мышление, с одной стороны, и язык — с другой.

Здесь принципиально важно заметить, что эти основания, эти корни, по Выготскому, — различны. Такой вывод Выготский делает на основании анализа исторического материала, который якобы не обнаруживает никаких «определенных зависимостей» между этими корнями. И потому, конечно, совершенно логично он констатирует, что их отношение не может быть изначальным, но коли оно есть, то есть как результат исторического развития человеческого сознания. Более того — как результат становления человека, его культурно-исторической деятельности.

И потому, таким образом, все указанные проблемы сводятся к проблеме человека. И эта проблема Выготским развернута совершенно по Марксу. Он вполне определенно ставит ее3, и если ее специально не решает и не разворачивает, то определенное решение ее, как методологическая установка, всегда лежит у него в основании исследования любой психологической проблемы. Эта методологическая установка как раз и фиксируется понятием «дело», более широко — предметно-преобразовательной деятельностью. Она-то и прочерчивает общий «схематизм» вхождения науки психологии в субъективность человека. Или, что то же самое, выражает объективный процесс становления человеческой субъективности.

Разумеется, вывести из дела весь состав субъективности вместе с развитием (и соотношением) всех ее составляющих можно, только предварительно воссоздав логику самого этого дела. Иначе говоря, как возникает и становится быть сама человеческая культурно-предметная деятельность, смыслотворчество внутри практически-преобразовательной деятельности, труда; как и на каких основаниях возможно развитие этого труда от примитивных, но уже удерживающих сущность форм до развитых форм духовной деятельности.

Исходные логические основания такого движения обозначить несложно. В своем действии (действием) ребенок различает (расчленяет, разделяет, разграничивает) объективный состав обстоятельств, столь же объективно наталкиваясь на связи, несущие в себе синтетический принцип. Но эта объективная данность бытия через элементарный состав движений еще не задает необходимости выявления характера этих объективных обстоятельств, мотив и смысл лежат в том поле, где выстраивается само действие, его определенный субъективно-человеческий смысл, заключенный в ближайших обстоятельствах его человеческого бытия, выстраиваемых взрослым. Обстоятельства, внутри которых совершается это действие, начинают сознаваться по мере превращения их действием во внутренние условия и средства этого самого действия. Легко заметить, что этот процесс, процесс превращения собственным действием обстоятельств в условия своего деятельного бытия, объективно совпадает с процессом становления свободы. Той самой категории, которую Выготский постоянно держит в поле внимания.

Даже в высшем пункте животного развития — у антропоидов -вполне человекоподобная в фонетическом отношении речь оказывается никак не связанной с — тоже человекоподобным — интеллектом. И в начальной стадии детского развития мы могли с несомненностью констатировать наличие доинтеллектуальной стадии в процессе формирования речи и доречевой стадии в развитии мышления. Мысль и слово не связаны между собой изначальной связью4.

Повторю: чтобы установить наличие некой связи между двумя субстанциями, надо осуществить их теоретический генезис, в процессе которого либо выявится необходимость таковой (тогда «изначальность», «начало» должно тоже получать объяснение), либо отсутствие таковой необходимости. Случайное эмпирическое их пересечение и даже взаимодействие, определенное внешними обстоятельствами, теория не принимает во внимание. Во всяком случае, теория должна тут ответить на вопрос: что получается при соединении двух субстанций внешними силами, «раствор» или «химическая связь»? В случае «химической связи» мы понимаем, что внешние обстоятельства лишь способствовали обнаружению и «введению» в действие внутренних сил некой единой природы, положившей синтез нового образования. Механическая же связь внутренних потенций введенных во взаимодействие вещей не обнаруживает и держится за счет породивших ее обстоятельств.

Фиксация Выготским отсутствия изначальной связи, надо полагать, объясняется тем, что под речью у него понимается простой звукоряд, имеющий место быть до мышления и вне мышления. Это нечто, как говорит он, в фонетическом отношении человекоподобное, однако, добавим мы, существующее не только у антропоидов, но и даже у птиц. И у людей — в качестве бессмысленного звукоряда, в точности воспроизводящего человеческую речь. То есть фонетическая активность вне мышления и никак с мышлением не связанная. Поскольку эта фонетическая активность по характеристикам своего звукоряда может быть легко отождествлена с речью, выражающей мышление, постольку происходит банальная подмена понятий, присущая не только обыденному сознанию, но и научному. Например, по такому звукоряду судят о мышлении у обезьяны (и потому в эксперименте подменяют мышление фонетической активностью), у попугая и даже у искусственно созданных машин. Эта банальная неспособность логического различения проецирует себя в мировоззренческие представления и откладывается в философских концепциях. Тем самым и актуализируя проблему мышления. Ибо она легко сводится в таких представлениях к движению языка. Как это хорошо показано у Выготского, связь знака и значения — проблема, в науке существующая уже столетия -никак не сводится к «механике» или «химии». Не объяснишь ее и органической целостностью. Ибо она простирается от жесткой однозначной фиксации до абсолютно свободного «разрушения» и произвольной связи с чем угодно. Потому как обеспечивается и регулируется свободной творческой деятельностью общественного культурно-исторического существа. Более того, здесь увязываются в единство не какие-либо две, ограниченные в себе «субстанции», а материальное и идеальное.

С другой стороны, и мысль, по Выготскому, существует до речи. Связь между ними, речью и мышлением, «возникает, изменяется и разрастается в ходе самого развития мысли и слова»5.

Но что же порождает их связь? И что их связывает? На какой основе развиваются мысль и слово? Разве не на той же самой, на которой возникает сама необходимость их связи, слова и мысли, якобы явившихся из разных корней? Ведь связь как некое отношение сама по себе может явиться миру только вместе со связываемыми «субстанциями». Но только тогда, когда появилась в этом необходимость. Необходимость для той субстанции, которая определяет и смысл втягиваемых в себя элементов и задает им связь, необходимую для своего собственного бытия. Звук может стать словом только внутри этой субстанции. Он втягивается ею в свое

движение и ею же преобразуется. И конституируется в некотором особом виде.

А из какого «корня» мысль? Наличие звука до общественной действительности, его бытие в природе животного — легко объяснимо, но из чего объяснить мысль? Из какого другого корня?

Поэтому сколь бы сложны отношения между словом и мыслью ни были, как бы связь между ними ни изменялась, — от полного безразличия до полного тождества и от тождества до безразличия, — все-таки первоначально дело исследования этой связи (в ее абстрактной определенности) требует отдать отчет в смыслах и значениях самих явлений «слова» и «мысли». Что они являют собой, что представляют. Ведь не из отношения же индивида к некоей внешне-объективной действительности появляется мысль и слово. Из внешне-природной действительности и отношения к ней природного существа никакой мысли и никакого слова вычитать нельзя, потому как там, в этом отношении, нет никакой необходимости порождения этих «вещей». Нас не должно смущать здесь и то обстоятельство, что по эмпирическому факту мы в мысли «видим» содержание объекта, а в слове — содержание мысли. Ни в объекте самом по себе, ни в естественно-природном отношении к этому объекту активного существа нельзя найти этих самых «корней» мышления и речи. Даже если мы в таком абстрактном отношении (в робинзонаде) и увидим предпосылки (мозг, гортань, развитые конечности — с одной стороны; и наличие психики — с другой) мысли и языка. Не удержим эту мысль своим мышлением, — и звук, издаваемый животным, легко перепутаем со словом, и тем самым придадим животному значение мыслящего существа. Да еще и в языковой форме.

А особый животный звукоряд нам представится речью. В экспериментах будем у обезьяны формировать звукоподражание человеческой речи и видеть в нем «мышление». Обнаруживая там суждения и даже умозаключения. И не замечая отсутствия развитой способности суждения у себя.

Любая функция слова есть выражение общественных отношений, ибо и само слово порождается этими отношениями, ближайшим образом, отношениями общения. Звук производится органикой, слово — общественной культурой. Звук, выполняющий своим бытием общественную функцию общения, становится словом. Язык как звуковая реальность отражает собой многообразную, расчлененную внутри себя действительность общественной жизни человека. И сама внутриязыковая связь его элементов, так или иначе, воспроизводит внутреннюю логику этого общественного бытия.

В природе общественного бытия лежит и природа мышления (смысловых форм), и природа языка. Это — одна и та же природа. Иначе говоря, и саму общественность как форму бытия, и мышление как условие этой формы, и язык как обособленное идеальное бытие и движение культурно-исторического содержания надо выводить из единого основания. И этим основанием является дело, предметно-преобразовательная деятельность человека. Потому возникновение и развитие труда есть становление и мышления, и языка.

Но если отношение мышления и языка рассматривать абстрактно, вне этого генезиса, то, повторю, мы так или иначе должны представлять, о каких явлениях идет речь.

Хотя, надо повторить, предварительное определение «слова» и «мысли» и остается всего лишь предварительным, понятие слова и понятие мысли, как и любое понятие, должны выступить результатом исследования. Выготский такое исследование уже провел, и последняя глава его книги, на которую я сознательно опираюсь, подводит резюмирующий концентрированный итог всей работе.

Понятие есть предельный результат развития мысли, разворачивающей предмет в его конкретности и оформляющий себя в строгой логике объективных значений, выражающих и удерживающих внутреннюю связь объективного содержания предмета. Иначе говоря, мысль развивается согласно развитию выражаемого ею содержания предметной действительности. Путь развития этой мысли — путь объективного движения самого ее предмета от возникновения до завершения. Начало и конец суть содержательные точки бытия вещи. И потому определение этих моментов есть весьма важная теоретическая задача в любом предметном исследовании. В этих пределах Выготский, конечно, умеет держать и держит свою исследовательскую мысль.

Движение мысли как способности, познающей объект, мы обязаны рассматривать в ее отношении к объекту, ибо и содержание ее, и форма зависят от этого объекта. По своей собственной природе она есть не что иное, как идеальное, внутри субъективности существующее, выражение этого объекта. Но субъективность требуется понять не только как нечто принадлежащее отдельному индивиду, а как общественно-историческую способность, как актуально осуществляющуюся способность культурно-исторического бытия общественного человека, как способность, атрибутивно принадлежащую историческому человеку и потому объективно существующую внутри культурно-исторического пространства (т. е. как принадлежащую не только индивидуальному телу, а «телу»

общественно-исторической культуры). В таком разрезе она, субъективность, выступает как способ бытия и форма движения общественно-культурной действительности. Онтогенез человека — это внутренняя форма наследования индивидом способа общественного бытия, а потому и активная форма его соучастия в историческом процессе. Индивидуальная психика выражает собой именно эту, культурно-историческую, реальность, но не объект в его природной определенности, не природу тела индивида и т. д. Но только удерживаемые воспроизводящейся исторической культурой ее собственные определения.

Потому неудивительно, что психология находит так называемые коллективные формы психического, сознательные и бессознательные, и «за рамками» индивидуальной психики. Столь же неудивительно, что возникают странные и удивляющие своей нелепостью фантастические способы интерпретации этих феноменов. Которые выделяются сознанием как якобы самостоятельно сущие, тогда как они есть всего лишь различенные моменты общественного целого, только улавливаемые сознанием в частичной, абстрактно-обособленной форме. В глубинах этого общественного целого коренятся не только основания банального бытия человеческой души (субъективности), но и корни таланта и бесталанности. Ибо то и другое соотносимо с объективным бытием культурно-исторического содержания и им порождается.

Но порождается только через «дело», через активность индивида внутри этого общественного бытия. Представление о формах мысли, предшествующих акту восприятия, возникает только тогда, когда в исторической культуре выработанные категории мышления получают независимую от субъективно-психических способностей индивида форму. Искать для мысли иную, нежели предметно-преобразовательное действие, природу — это обнаруживать отсутствие критической рефлексии исторической культуры мышления и одновременно исключать свою теоретическую самокритику.

В этой же действительности коренится и природа языка. И существует язык внутри культурного содержания общественно-исторической действительности. Именно сложность ее, этой действительности, и оказывается основанием сложного и неоднозначного характера смыслов и значений языковых выражений. Однозначность лексических значений вообще может быть понята только через многозначность предметных форм в контексте многообразного содержания предметно-преобразовательной деятельности. Что, в свою очередь, обнажает проблему абсолютного в ее составе. И его, абсолютного, представленность в языковых формах.

Неспособность разрешить проблему абсолютного, меру и форму его проявления в деятельности, порождает представление о субстанциальном характере языка. Но «ощущение абсолютного» в составе слова и молчание превращает в речь. Но это же говорит нам и о том, что идеальная форма вполне может существовать вне языка, вне слова, вне речи. В трудах Выготского, однако, мы не найдем анализа идеальной формы. Разумеется, идеальное не есть собственный предмет психологии, но вне понятия идеального понять психическое в любом его составе и разнообразии его функций вряд ли, скажем мягко, возможно. Феномен «внутренней речи», во всяком случае, так и останется не разгаданным до конца. Некие представления об идеальном, естественно, у психолога-исследователя всегда присутствуют и накладывают свою печать на трактовку психических феноменов, но экспликация этих представлений не идет дальше расхожих определений или фантастических, далеко не научных, образов. Понятие идеального, как оно возникло в сознании исторического человечества и как оно разворачивало себя в историческом бытии, смог после Платона, Гегеля и Маркса развернуть только Э.В. Ильенков. Но это Выготскому было еще недоступно. Правда, Выготскому был знаком Спиноза, принципиальная позиция которого является по сей день ключом к анализу идеального и которого не может обойти ни одна «умная» философия.

Не имея понятия об идеальном, все суждения о мышлении в полной мере на истину претендовать не могут. Здесь и появляется некоторая «щекотливость» с пониманием феномена внутренней речи, которая, кстати, не является собственным понятием Выготского. Некое представление об этом феномене уходит в глубокие века, сохраняя себя в веке нынешнем, скажем, в форме представления о «внутреннем голосе». Который, конечно же, говорит «чистым» чувством в потемках души с полным отсутствием слов и работы органов речи.

Вот и сам Выготский говорит: «Внутренняя речь есть в значительной мере мышление чистыми значениями». Внешне развернутая речь в своем фонетическом составе исчезает в феномене «внутренней речи», которая сохраняет мысль. Но не только звук есть исчезающий момент: предмет также переходит в форму мысли, в субъективную способность, в способ идеального движения субъекта по форме культурно-исторической действительности -далеко не только в некоей пространственно-обособленной форме единичных предметов. Точно так же исчезает в смысловом пространстве, в идеальной (вне объективной реальности) активности, и графическая сторона слова. Процесс перехода предмета в форму

мысли, разумеется, несколько иной, нежели освобождение мысли от звукового состава во внутренней речи, но в обоих случаях мы имеем дело с феноменом мысли, освобожденной от предметности. Предметность снимается, смысл, способ движения сохраняется в движении индивида, в его телесных функциях, в их интегральной характеристике в форме Я — как форме чистой субъектности.

И потому изучить мысль — значит изучить форму деятельности человека. Как всеобщую, в исторической культуре выработанную, и активно удерживаемую способность работать внутри предметного мира и посредством его. И все. До этого момента можно вообще не обращаться к теме языка. Его нет, есть только отношение мысли и предмета мысли, который, как оказалось, есть просто предмет человеческого бытия в любых формах его осуществления. Тематизация языка возникает только при изучении этой субъективной способности движения мысли, которая по необходимости выходит за рамки чувственных форм самой предметности, должна удерживать любое чувственное и сверхчувственное содержание. Это обстоятельство уже порождает необходимость выработки собственных средств движения мыслящей способности (шире: всей полноты сознания), средств, самих по себе максимально лишенных предметного носителя. Но на мысли лежит проклятие быть отягощенной материей (К. Маркс). Теряя предметную (и звуковую) опору, мысль должна с необходимостью искать или (опять же!) «порождать» в качестве своего средства движения некую «материю» иного рода.

От речи осталось только движение, представляющее предмет мысли, но движение уже в другом материале, который гораздо более, чем звук, не должен влиять на образ предмета. Такой абсолютной пластикой и обладает человеческое тело. Тело с многообразной специализацией своих органов, способное к универсальному преобразованию своих функций и их синтезу сообразно образу предметной действительности. Такое тело, способное в себе и собой удержать и выразить все содержание объективной действительности и превратить ее в основание своего собственного бытия, такое тело тем самым снимает собой все смысловое содержание языка.

И само становится «языком» мира. Поэтому искусство говорит не просто телом (балет, театр и т. д.), но само тело говорит своей тишиной в уловленном мгновении движения, в движении остановленном, в покое, позволяя услышать и все то, что лежит за покоящимся движением (скульптура). Еще более говорит живое тело человека, в своих особенностях удерживающее судьбу личности и через которые просвечивает ее душа. Ему, одушевленному телу, и принадлежит речь — в образе ли развернутого звукового потока

или в образе молчания. Активность тела и есть бытие тех смыслов. Специализация и модификация этой активности предметно связана с объективной действительностью и ее идеально представJляет. Здесь так же, как и в случае отношения знака и смысла, нет причинной зависимости. Бессмысленно искать порождающее начало в структурах тела, в частности мозга.

Итак, язык как таковой, как общественное культурно-историческое образование, опираясь по необходимости на некую предметность (звук, графику, пространственную предметную форму), каждый раз оказывается формой исчезающей, снимаемой самим содержательным составом предмета мысли. Он не мешает мысли быть в предмете, быть предметной. Мысль, создавая образ предмета, в нем и «тонет». И тонет не только в образе предмета, как форме идеальной, но и в самом объективно-реальном предмете, с которым имеет дело человек, опредмечивается. Мысль отделяется от материи языка, в чем бы она, эта материя, ни состояла — в звуке, графике, некоей прочей предметности, — средство опосредствовало и вышло из дела, субъект удерживает предмет своей собственной способностью осуществлять идеальное движение по логике (форме) этого предмета. Универсальной способностью развернуть и удержать любую форму. Способностью, осуществляемой в двух образах-формах — материальной и идеальной.

Существенной определенностью этой способности и является ее внутреннее тождество самой себе и ее внешнее различение в пространстве-времени человеческой действительности. Именно это в полной мере относится к движению языка как исчезающего момента этого деятельного бытия. Проблема отношения языка и мышления обнаруживается там, где сознанию предстает собственная определенность «языковой материи», ее особая неподатливость. И тем самым ее некая определяющая сила.

Язык представлен только в деятельности мышления, в движении внутри смыслов, смыслового содержания, выражающего содержание объективного бытия. Но мышление само есть момент, исчезающий в движении предметно-практического процесса, оно лишь обусловливает этот процесс, раскрывая на его пути все возможности объективного содержания, удерживая в каждом моменте внутренне расчлененный образ действительности; мышление прорисовывает в этом образе возможные шаги практического действия, разворачивает эти возможности в пространстве и времени и согласует их с мыслимыми следствиями и их отношением к полагающим движение целям. И здесь язык необходим уже как устойчивая, внутри себя определенная и в этих определениях удерживаю-

щая смысловое пространство бытия, форма, без которой идеально представленное содержание перестало бы быть определенной и относительно независимой от предмета покоящейся формой и в этом покое формой, длящейся во времени.

Отсюда и все сложные отношения между языком и мышлением. Эта подвижная диалектика пространственно-временных форм реальной предметно-преобразовательной деятельности делает восприятие обособленных исследующим мышлением отношений между словом и мыслью исполненным массой проблем, которые уже в самой постановке несут заведомо ложное содержание. Отчетливо-правильную форму они получают только через диалектическое движение этой деятельности. Стоит, например, только указать, что смысл отделился от слова, как приходится тут же говорить, что остается лишь материальный носитель этого смысла — звук либо графика. Но уж никак не слово. Ибо слова никакого нет, если нет сращенного с его носителем смысла.

Если внешняя речь есть процесс превращения мысли в слова, материализация и объективация мысли, то здесь мы наблюдаем обратный по направлению процесс, процесс, как бы идущий извне внутрь, процесс испарения речи в мысль. Но речь вовсе не исчезает и в своей внутренней форме. Сознание не испаряется вовсе и не растворяется в чистом духе. Внутренняя речь есть все же речь, т. е. мысль, связанная со словом6.

Вероятно, Выготский хотел сказать, что мысль и в том случае, когда речь «испарилась», остается связанной с неким объективно-материальным процессуальным бытием. Иначе — «чистый дух». И эта удерживающая мысль материальная форма должна сохранять определенность мысли. Сегодняшние нейропсихологи такую форму ищут в мозговых образованиях, ставя их в соответствие с определенностью мысли. Выготский все-таки оставляет некую «тень» речи в глубинах человеческой субъективности, чтобы, видимо, объяснить возможность ее выхода на свет сознания. Иных условий для сохранения определенности мысли он не видит. Речь испарилась — это означает, что она распалась на звук и мысль, во «внутренней речи» осталась тень звука, но сохранилась определенность мысли, которая здесь почему-то не мыслится Выготским в иной форме, кроме языковой. Хотя ведь и сознающее бытие молчание (без «внутренней речи» или в форме «внутренней речи»?) есть сознание его, бытия, в языковых формах. Точнее, в формах логических (идеальных), которые «преследует» в не различающем материальное и идеальное сознании структуры языка.

Мысль, бытует ли она во «внутренней речи», внешней ли, она всегда связана с представлением, с чувственным образом действительности. Этот чувственный образ чем-то удерживается? Словом «внутренней речи», как то мы видим у Выготского? В слове, говорит Э.В. Ильенков, удерживается общественное представление. Любое общественное представление требует общественной формы его выражения. Но это далеко не только языковая форма. Контекст всей той культуры, которая удерживается общественным представлением, сохраняет себя в многоразличных формах, которые во всем своем многообразии так или иначе сводятся к форме мышления — как универсально-всеобщей идеальной форме деятельности общественно-исторического человека. И индивидуальная психика, естественно, от этого никуда уйти не может. Поэтому Выготский и говорит, что и во «внутренней речи» мысль связана со словом. Ибо язык есть универсальное средство осуществления мышления вне самого предметного содержания, т. е. в идеальной форме. Видимо, полагая, что вросший в языковые формы мышления человек, куда бы речь ни исчезала, «впасть» в доязыковую форму не может. В ту форму мышления, которая, по Выготскому, вырастая из своего «корня», существовала до языка. Но допустить существование мысли «после» языка Выготский, похоже, не может. Однако она остается быть в своем действительном корне — в формах деятельности человека.

Но мысль, если она остается мыслью, при любых условиях есть образ внешнего предмета, представленного в формах деятельности. Она что-то представляет и сама в чем-то представлена. Совершенно понятно, что она представляет предмет, а представлена самим предметом. То, что мысль представляет предмет, это кажется банальным. А то, что она представлена в самом предмете, не поймет никакое сознание, воспитанное в картезианско-позити-вистском духе. Ибо думать, что мысль представлена субъектом и в субъекте, кажется вполне естественным. Эта-то привычная естественность мысли о мысли и порождает массу «противоестественных» проблем даже для научного сознания. Но за естественностью мысли, что она, мысль, принадлежит субъекту, лежит истина. Но эта истина в той мере является таковой, в какой я объективный процесс предметно-преобразовательной деятельности понимаю как процесс, осуществляемый субъектом. И в какой я понимаю самого субъекта как определенного этой деятельностью. В парадигме Декарта и Канта этого увидеть нельзя. Дуализм и субъективизм в том и заключается, что субъект понимается как антропологическое индивидуальное существование. Но мышление существует только

как всеобщая форма деятельности внутри реального дела общественно-исторического человека. В которой сам предмет оказывается исчезающим в составе способностей субъекта моментом, и в которой сам субъект переносит форму своей деятельности, себя, в объект. Это то, что философия давно обозначила понятиями распредмечивания и опредмечивания.

Все, что попадает в пространство человеческой деятельности, «сгорает» в пространстве «духа», всеобщего образа действительности. «Прячется» и сохраняется как субъективная опора на объективное содержание бытия. Иначе говоря, снимается. Снимается и сам предмет. И, что более интересно, снимается и субъект. Но как снятые формы, то и другое сохраняется. Сохраняется в культурно-историческом бытии самого человека. Ведь принцип деятельности в теоретическом познании бытия ничего другого и не означает, кроме формы субстанциального бытия, в своем движении определяющего все свои условия, — от объективных до субъективных. Но тем самым этот принцип выражает собой абсолютный момент бытия — принцип свободы.

Первоначальное движение, задающее элементарный исходный психический образ, исчезает в пространственном (не обязательно визуальном) образе. Здесь, ни в начале, ни в конце, нет слова, не было удержания смысла и формы движения в материале звука, движение переводится, где есть глаз, в материал оптических процессов. Как он, образ предмета, там сохраняется?

Никак. Разве только как потенция, как способность субъекта развернуть движение функций глаза по смысловому содержанию предметной деятельности, — как того действия, которое свернулось в пространственный покой зрительного образа. То же самое происходит с угасанием, исчезновением смыслового действия (мышления) в слуховом образе. Ухо свою способность удержать звуковую определенность звучащей среды получает из тех же самых активных действий субъекта внутри организации своего бытия. Неработающее ухо не слышит.

Но какой активностью, деятельностью чего я восстанавливаю этот слуховой образ, заставляю работать ухо? Только своей собственной активностью как субъекта дела, разрешающего проблемы этого дела. Умная способность уха — это активность самого субъекта восприятия и действия. Слуховой орган есть всего лишь орган, самостоятельность которого представлена только в способности расчленять звуковой поток сообразно смысловым определениям действия. Слуховые галлюцинации вырастают из способности органа к бесконтрольному действию — что есть рассогласование

в органических (и психических) условиях деятельности субъекта, т. е. болезнь. Но орган в норме подчинен субъекту деятельности, «Я», целому.

Какими орудиями я могу расчленить звуковой поток, звуковой фон вообще? Исходное средство и способ — это действие, которое породило в своем объективном движении различение внутри звукового потока. Но субъективное средство этого различения есть язык, общественно, в коллективной предметно-преобразовательной деятельности выработанная форма и норма удержания звуков, соотносимая (и соотнесенная) с всеобщими моментами осуществления предметно-преобразовательной деятельности. Как в истории возникает и развивается эта общественно-субъективная способность — вопрос второй. Но процесс удержания звука, подчинения его задачам коллективной деятельности, есть всеобщий исходный способ формирования любой языковой культуры. Обособленный звук, сращенный с определенным смысловым содержанием, становится словом, элементом языка. А языковое движение — выражением смыслового содержания. Смысловое движение в звуке и есть речь, устная речь.

Поэтому, если я владею языком, то я способен языковыми средствами произвольно осуществлять движение внутри звукового потока, звуковоспроизводящими органами создавать сообразный смыслу моей деятельности звуковой поток. Это и есть произвольная речь. Речь, подчиненная образу, звукопоток, воспроизводящий образ предмета, образ действия.

Где остается быть действие, когда оно заканчивается? В результатах. Что есть этот результат? Это далеко не только воплощенная цель как осмысленный, субъективно удержанный и господствующий момент в деятельности. Но это одновременно порожденная субъективная способность удержания и воспроизведения этого действия. Коротко — его образа. Этот образ в своих элементарных исходных формах удерживается памятью мышечных чувств (движений), которая, скажем так, градуирует объективные характеристики движений действующего субъекта, — и рука способна воспроизводить вне предмета форму этого предмета. Смысл действия исчез в этих способностях руки. Точнее, способность руки, способ ее движения снял смысл, удержал его в себе.

И так дело обстоит с любым органом, участвующим в формировании субъективности, субъективности — как объективным результатом действия. В полной мере результатом бессознательным. Сознание — полностью на полюсе цели, удерживающей собою целое.

Поэтому язык движений, язык звуков, язык красок, язык образов и т. д. — это, конечно, все языки, поскольку здесь осуществляется объективное расчленение содержательного состава деятельности и выделение внутри расчлененного «пространства действительности» специфических мер, посредством которых деятельно изменяется соответствующая реальность. Живой человеческий язык -реальность общественная, и он не сводится к движению звуковой или зрительной материи. Он — бытие смыслов. Он — бытие человеческих способностей, неотделимая от них общественно созданная действительность, которая так же мало уловима, как стоимость в движении товарных форм. Но которая получает свое выражение в любой материи, с которой и посредством которой действует субъект. Он — форма активности субъекта вне непосредственной предметной действительности. Это предметно-преобразовательная деятельность вне самого предмета преобразования — посредством любой материи, доступной чувственности и которой субъект деятельности может овладеть. Деятельность чувств — это не только пассивное восприятие, но и активное воспроизведение, более того, активное полагание субъектом внутри материала чувственности таких преобразований, которые удерживают образ действительности и способны выражать всю полноту этой действительности, в которой бытует субъект, включая сюда действительность самой субъективности. Это — творение чувственного многообразия и упорядоченное движение внутри него. Это — способ идеального (представленного) удержания действительности, ее образа.

И внутри любой особенной предметности, соотносимой с особым органом, свой язык, свои устойчивые и общественно закрепленные, удерживающие природу этой предметности, средства свободного движения по логике объективно-предметной действительности вне самой этой действительности. Эта чувственная предметность, язык, благодаря отсутствию какой-либо жесткой связанности с предметным содержанием, является условием и средством свободного движения внутри смыслового материала. Вся мыслительная сфера поэтому представлена через чувственность. Чувственность становится «умной», ибо через нее осуществляются формы мышления, она их несет на себе, более того, она их сворачивает в себе, она их собой снимает, а потому и выражает. Произведение искусства — в чувственных формах свернутый смысл, одновременно представленный развернутой формой особого чувственного материала. И здесь — так же, как и в простоте работы простого чувства -восприятие осуществляется только вместе с творением, опредмечивание с распредмечиванием. Способность слышать возникает

вместе со способностью говорить, способность мыслить — вместе со способностью действовать в пространстве-времени согласно логике объективных обстоятельств, включая сюда обстоятельство своего собственного бытия. Способность видеть — это способность активного полагания пространственных форм предмета по логике предметно-преобразовательной деятельности. Последняя же, предметно-преобразовательная деятельность, есть исходная форма языка, «язык реальной жизни» (Маркс).

Этот язык реальной жизни не есть сама жизнь, а всего лишь ее отражение в субъективных способностях субъекта, отражение, вызванное необходимостью связи в пространстве и времени расчлененной (разделенной) формы общественной деятельности. Здесь смысл завязан непосредственно на сам предмет, на ту форму, в которой культурно-исторический смысл оказался осуществленным. И эта необходимость формирует работу чувственности, и сообразно природе каждого чувства организует ее движение, полностью подчиненное культурно-историческим формам.

Слух, зрение и т. д. поэтому суть не природные определения, а полностью в культуре формируемые способности. Внутреннее разделение чувственной деятельности, подобно разделению труда, -исторический продукт. Можно уметь слушать музыку, не умея ее производить. Каждой способности в ее разделенности приходится учиться, а учиться потому, что все эти различенные способности в этой разделенной форме и культивируются, производятся и развиваются. Поэтому исследователь и наталкивается как бы на всеобщий факт способности, например, слушать и слышать музыку без способности ее композиции.

Если в дело языка всмотреться таким образом, то он далеко не покажется в том банальном представлении, в каком он выглядит в своей речевой форме. Он есть нечто гораздо большее. И это «большее» легко прорывается в сознание расширительным толкованием языка, о контексте которого только что шла речь. Это можно понять как движение человеческой субъективности внутри форм предметной действительности.

А в таком виде, в таком образе, он, язык, совпадает с формами мышления. Поэтому в отождествлении языка и мышления есть истина, превращающаяся в ложь только тогда, когда это тождество мыслится в метафизически-абсолютной абстрактно-неподвижной форме. Ибо за всеми формами (видами) языка лежит мышление -всеобщая идеальная форма деятельности. Получающая тот или иной предметно-чувственный образ в реальной активности субъекта. Когда этой активности нет, нет и мышления, нет и языка. Тем

более слова. Все это «исчезает», если говорить по Выготскому. А по Гегелю — снимается.

Поэтому в работе любого чувства мы наталкиваемся на странное, казалось бы, единство противоположностей: я говорю тогда, когда не говорю (молчание есть речь), вижу, когда не вижу (представление), слышу, когда не слышу (звучание музыки в «душе»), -одним словом, чувствую и тогда, когда не чувствую.

И мыслю, когда не мыслю. Феномен интуиции, столь загадочный для познающего мышления, разгадывается именно тут, — когда мышление в своем сознательно развернутом через явные формы языка виде снимается, уходит в ничто (в свое другое, как сказал бы Гегель), теряет сознание (вспомните все феномены бессознательных форм, уловленные психологией), теряет ясно выраженную форму формального движения мышления (осуществляемую, кстати, в той или иной форме языка, через язык), остается наедине с предметом, — когда мышление без устойчивых сознательных ограничений осуществляет свое движение во всей своей мощи (в той силе, которая уже субъективно развита) и воссоздает образ действительности.

Вне каких-либо внешних условий. Свободно. Воссоздает бессознательно и через всю полноту снятых определений предмета. Здесь предмет как бы дан в своей непосредственности. Та сила схематизма мысли, воздействующая и искажающая образ предмета, -эта сила как бы исключается. И предмет предстает в его открытой доступности — однако не как нечто только природно-определенное, а как раз наоборот, в полноте всех опредмеченных в нем (им снятых) определений исторического субъекта. И этот акт непосредственной данности предмета, как видим, полностью опосредствован всем составом культурно-исторических мыслительных форм, снятым субъективностью человека.

Где тут место языку?

Для сознания здесь обнажается то, что уже давно мыслится как глубочайшая тайна души. Да и образ самой души порождается здесь — как неуловимая форма бытия всех потенциальных и активных сил субъекта в его индивидуальной обособленности.

И воображение, явленное тут в своей активной творческой способности, более всего раскрывает себя во всей своей сложности и полноте бессознательно активизированных снятых субъективных форм. Потому Э.В. Ильенков и отождествляет воображение с интуицией и фантазией.

В этой человеческой действительности «живет» слово. С полнотой всех его смысловых определений.

Примечания

1 Выготский Л.С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 2. М.: Педагогика, 1982. С. 360.

2 Там же. С. 295.

3 Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М., 1982.

4 Выготский Л.С. Мышление и речь. С. 295.

5 Там же.

6 Там же. С. 353.

Мышление и воображение. Взаимосвязь мышления и речи. Развитие мышления. Воображение и его развитие в детском возрасте

Мышление и воображение. Взаимосвязь мышления и речи. Развитие мышления. Воображение и его развитие в детском возрасте.

Воображение – психический процесс создания образа предмета или ситуации путем перестройки имеющихся представлений. Оно позволяет программировать не только будущее поведение, но и представлять возможные условия, в которых это поведение будет осуществляться. Воображение выражается: 1) в построении образа средств и конечного результата деятельности предметной субъекта; 2) в создании программы поведения, когда проблемная ситуация неопределенна; 3) в продуцировании образов, кои не программируют, а заменяют деятельность; 4) в создании образов, соответствующих описанию объекта. Оно традиционно рассматривается как самостоятельный процесс, однако некоторые авторы склонны отождествлять его либо с мышлением, либо с представлением.

Важнейшее значение воображения в том, что оно позволяет представить результат труда до его начала, тем самым ориентируя человека в процессе деятельности. Воображение входит в любой трудовой процесс, в любую творческую деятельность. В ходе деятельности воображение выступает в единстве с мышлением. Если исходные данные известны, то ход решения задачи подчиняется преимущественно законам мышления; если же данные с трудом поддаются анализу, то действуют механизмы воображения.

Принято различать два вида воображения воображение воссоздающее и творческое. Такое деление относительно, каждый из этих видов содержит элементы другого. Воссоздающее воображение развертывается на основе описания, рассказа, чертежа, схемы, символа или знака. Имеет в основе создание тех или иных образов, соответствующих описанию. Человек наполняет исходный материал имеющимися у него образами. Творческое воображение предполагает самостоятельное создание образа, вещи, признака, не имеющих аналогов, новых, реализуемых в оригинальных и ценных продуктах деятельности. Неотъемлемая сторона технического, художественного и иного творчества. При этом различаются: 1) новизна объективная если образы и идеи оригинальны и не повторяют чего-либо, имеющегося в опыте других людей; 3) новизна субъективная – если они повторяют ранее созданные, но для данного человека являются новыми и оригинальными.

Сущность воображения – преобразование представлений, создание новых образов на основе имеющихся. Воображение – это отражение реальной действительности в новых, непривычных, неожиданных сочетаниях и связях. Синтез представлений в процессах воображения осуществляется в различных формах: 1) агглютинация -соединение несоединяемых в реальности качеств, свойств, частей предметов; 2) гиперболизация, или акцентирование – увеличение или уменьшение предмета, изменение качества его частей; 3) заострение -подчеркивание каких-либо признаков; 4) схематизация -сглаживание различий предметов и выявление черт сходства между ними; 5) типизация -выделение существенного, повторяющегося в однородных явлениях и воплощение его в конкретном образе.

По степени выраженности активности различаются: 1) воображение пассивное; 2) воображение активное. Процесс воображения не всегда немедленно реализуется в практических действиях. Нередко воображение принимает форму особой внутренней деятельности, заключающейся в создании образа желаемого будущего – в мечтании. Мечта – необходимое условие преобразования действительности, побудительная причина, мотив деятельности, окончательное завершение коей оказалось отсроченным. Синоним воображения – фантазия. Воображение пассивное может быть: 1) преднамеренным – создает образы (грезы), не связанные с волей, коя могла бы способствовать их воплощению в жизнь; преобладание в процессах воображения грез свидетельствует об определенных дефектах развития личности; 2) непреднамеренное наблюдается при ослаблении деятельности сознания, при его расстройствах, в полудремотном состоянии, во сне.

Развитие воображение связано с развитием символической функции – перенесение свойства объекта на другой (1,5-2 года) – ребенок может перейти к игровой деятельности.

Мышление – одно из высших проявлений психического, процесс познавательной деятельности индивида, характерный обобщенным и опосредованным отражением действительности; это анализ, синтез, обобщение условий и требований решаемой задачи и способов ее решения.

Мышление как процесс неразрывно связано с мышлением как деятельностью личности – с мотивацией, способностями и пр. На каждой стадии развития психического человек осуществляет мыслительный процесс, исходя из уже сложившихся мотивов и способностей; дальнейшее формирование мотивов и способностей происходит на последующих стадиях мыслительного процесса.

Различаются такие виды мышления: словесно-логическое, нагляднообразное, наглядно-действенное. Выделяются также: мышление теоретическое и практическое, эмпирическое; логическое, аналитическое и интуитивное; реалистическое и аутистическое, связанное с уходом от действительности во внутренние переживания; продуктивное и репродуктивное; непроизвольное и произвольное.

Мышление наглядно-действенное, наглядно-образное и словесно-логическое — последовательные стадии развития мышления.

Наглядно-действенное: решение задачи осуществляется путем реального, физического преобразования ситуации, опробования свойств объектов. У ребенка мышление нагляднодейственное образует первую ступень развития мышления; у взрослого оно сосуществует с мышлением наглядно-образным и словеснологическим.

Наглядно-образное: связано с представлением ситуаций и изменений в них. С его помощью наиболее полно воссоздается все многообразие различных фактических характеристик предмета, ибо в образе может фиксироваться одновременно видение предмета с нескольких т. зр. Важная особенность — установление непривычных, «невероятных» сочетаний предметов и их свойств.

Мышление словесно-логическое – наиболее поздний продукт исторического развития мышления. В онтогенетическом развитии мышления ребенка особую роль играют целенаправленные воздействия взрослого в форме обучения и воспитания. Словесно-логическое мышление характерный использованием понятий, логических конструкций. Функционирует на базе языковых средств и представляет собой самый поздний этап исторического и онтогенетического развития мышления. В его структуре формируются и функционируют различные виды обобщений.

Интуитивное мышление: характеризуется быстротой протекания, отсутствием четко выраженных этапов, малоосознанностью.

Практическое: связано с постановкой целей, выработкой планов и проектов и часто развертывается при дефиците времени. Теоретическое: направлено на открытие законов, свойств объектов и пр.

Творческое: один из видов мышления, характерный созданием субъективно нового продукта и новообразованиями в ходе самой познавательной деятельности по его созданию. Эти новообразования касаются мотивации, целей, оценок и смыслов. Мышление творческое отличается от процессов применения готовых знаний и умений, называемых мышлением репродуктивным.

Мышление часто развертывается как процесс решения задачи, где выделяются условия и требования. Задача должна быть не только понята, но и принята субъектом – соотнесена с его потребностно-мотивационной сферой. Задача – цель в определенных условиях.

Этапы решения задачи:

1.постановка вопроса, принятие требования (стоит ли решать задачу)

2.анализ условий задачи. Ошибки: введение дополнительных ограничений (на основе опыта), не учитывание необходимых условий.

3.построение гипотезы о решении, ее проверка.

Динамика мыслительного процесса может быть представлена следующим образом. Вначале возникает мотив как результат рассогласования имеющихся средств решения задачи и необходимых результатов. Затем осуществляется ориентировка, которая заканчивается постановкой вопросов, они – результат известного понимания задачи и начало ее решения. Отвечая на вопросы, человек начинает взвешивать и перебирать возможные решения. Найдя наиболее подходящее, он временно допускает, что оно найдено, и производит его сличение с исходно требуемым. Если совпадение удовлетворительно, то процесс заканчивается, если нет – исследуется другая альтернатива.

Характеристики мышления.

Мышление включает произвольные и непроизвольные компоненты. В качестве непроизвольных могут выступать ассоциации, приводящие к возникновению неуправляемых связей. Их роль в мыслительном процессе двойственна. Во-первых, они определяют некоторую стереотипность и с этой стороны не способствуют получению оригинального решения. Вероятность возникновения тех или иных ассоциаций зависит от того, насколько часто в практике данного человека встречались вместе объекты, и от их объективного и субъективного сходства. Во-вторых, поскольку организация таких связей слабо управляема, среди потока разнообразных ассоциаций могут возникнуть и плодотворные в свете решаемой задачи, особенно если в поле внимания включаются связи маловероятные, приводящие к малоисследованным гипотезам.

Простейшими элементами мышления могут выступать образы, представления и понятия. Включение образов в качестве преобладающих компонентов вносит некоторую специфику в мыслительный процесс. С одной стороны, в образной структуре возможна особая широта охвата ситуации, что способствует одновременной представимости условий задачи и поля гипотез, облегчая мыслительный процесс. С другой стороны, поскольку, в отличие от понятий, образы сохраняют модальностную специфичность, постольку наблюдается повышенная яркость и детальность возникающих представлений, что может затруднять динамику мыслительного процесса, делать его вязким, препятствуя абстрагированию и переходу к более высоким уровням обобщенности. Переход от образного мышления к понятийному идет через формирование образных схем как переходного звена от представлений к понятиям.

Взаимосвязь мотива, цели и результата. Мотив служит пусковым механизмом мыслительного процесса. Способность формировать и длительно удерживать цель позволяет поддерживать сосредоточенность внимания на задаче и тем самым создает условия для доведения решения до конца. Постоянный контроль соотношения цели и результата определяет дальнейшую стратегию – процесс поиска решения либо прекращается, либо продолжается.

Скорость мыслительных операций. Динамические характеристики, определяющие изменение скорости мыслительных операций, связаны с мерой обобщенности отдельных элементов в крупных блоках, взаимодействующих в процессе мышления, то есть являются отдаленными следствиями обучения и тренировки.

Характер вероятностного прогнозирования событий. Вероятностное прогнозирование зависит от организации памяти как структуры сохранения следов. Эта характеристика выявляется как следствие специфики накопления следов, при упорядочивании информации в памяти. Это – закономерность накопления следов различных событий, зависящая от опыта и личной значимости этих событий.

Развитие мышления Элементарное мышление возникает уже у животных и обеспечивает динамическую (оперативную) адаптацию организма к требованиям среды, возникающим при решении конкретной задачи. В сложном поведении выделяется особое звено -поиск объекта потребности. Активность живого существа, выражаемая в поиске объекта потребности, отсутствующего в конкретной ситуации, – самая общая филогенетическая предпосылка развитого мышления. Самые сложные проявления мышления у высших животных связаны с изготовлением орудий -предметов, используемых как средство для достижения биологически значимых результатов.

Виды мышления возникают последовательно в ходе онтогенеза:

По генетическому критерию

1.конкретно-действенное (действие) – 1-3 года

2.наглядно-образное (образ)

3.словесно-логическое (понятие).

По типу обобщения

1. формальное (сравнение)

2.содержательное (теоретический анализ)

По новизне задачи:

1. репродуктивное

2. продуктивное

Пиаже: стадии интеллекта:

0-2 сенсомоторный интеллект

2-7 дооперациональный

7-11 конкретных операций

11-14 формальных операций

В своем становлении мышление проходит две основных стадии: допонятийную и понятийную. Допонятийное мышление – это начальная стадия, когда формируются свойства, позволяющие в дальнейшем преодолеть ряд временных и пространственных ограничений. На этом этапе мышление детей имеет другую, чем у взрослых, логику и организацию. Суждения детей единичные, конкретные о данном предмете, поэтому они категоричны и обычно относятся к наглядной действительности. При объяснении чего-либо все сводится им к частному, знакомому и известному. Большинство детских суждений – суждения по сходству. У них отсутствует цепь суждений – умозаключения. Поскольку в этот период в мышлении главную роль играет память, очень широко используется суждение по аналогии. Самая ранняя форма доказательства – пример.

Центральной особенностью допонятийного мышления является эгоцентризм. Вследствие эгоцентризма ребенок не попадает в сферу своего собственного отражения. Это не позволяет детям до пяти лет правильно понимать ситуации, требующие некоторого отрешения от собственной точки зрения и принятия чужой позиции.

Пока у ребенка интеллектуальные операции центрированы на нем, это не дает ему возможности отличать непосредственную точку зрения от объективных отношений предметов. В дальнейшем (при понятийном мышлении) указанные ограничения снимаются за счет свободного переноса системы координат – децентрации. Тогда происходит расширение мыслительного поля, позволяющее построить систему отношений и классов, не зависимых от позиции собственного «Я».

Эгоцентризм обусловливает не только такую особенность детской логики, как нечувствительность к противоречию, но и ряд других: синкретизм (тенденцию связывать все со всем), трансдукция (переход от частного к частному, минуя общее), несогласованность объема и содержания. Все это неизбежно влечет за собой неправильное формирование логических классов.

Специфика допонятийного мышления проявляется и в такой характерной черте, как отсутствие представления о сохранении количества.

Трансдукция. Она осуществляется ребенком и вместо индукции и вместо дедукции, приводя к смешению существенных свойств объектов с их случайными особенностями. Например, ребенка семи лет спрашивают: «Живое ли солнце?» – «Да». – «Почему?» – «Оно двигается». Здесь хорошо заметно, что ребенок не пользуется ни индуктивным, ни дедуктивным выводами, а производит трансдукцию.

Синкретизм. Эта операция используется детьми и для анализа и для синтеза. Вместо того чтобы классифицировать объекты, дети уподобляют их и, переходя от одного объекта к другому, приписывают последнему все свойства прежнего. Вследствие синкретизма два явления, воспринятые одновременно, сразу включаются в общую схему, а причинно – следственные связи подменяются субъективными связями. Ребенок не способен систематически исследовать объект, произвести сопоставление частей и усвоить их отношения.

При нормальном развитии наблюдается закономерная замена мышления допонятийного, где компонентами служат конкретные образы, мышлением понятийным (абстрактным), где компонентами служат уже понятия и применяются формальные операции. Вторая стадия приходит на смену первой не сразу, а постепенно, через ряд промежуточных этапов. Л. С. Выготский выделял пять этапов в переходе к формированию понятий. Первый (ребенку 2–3 года) проявляется в том, что при просьбе положить вместе похожие, подходящие друг к другу предметы ребенок складывает вместе любые, считая, что те, которые положены рядом, и есть подходящие – это синкретизм раннего детского мышления. На втором этапе (4–6 лет) дети используют элементы объективного сходства двух предметов, но уже третий может быть похож только на один из первой пары: возникает цепочка попарного сходства. Третий этап проявляется в школьном возрасте (6–8 лет): дети могут объединить группу предметов по сходству, но не могут осознать и назвать признаки, характеризующие эту группу. Когда умственные действия становятся обратимыми, у подростков появляется понятийное мышление, однако еще несовершенное, поскольку первичные понятия сформированы на базе субъективного житейского опыта и не подкреплены обобщенными научными данными. Совершенные понятия формируются лишь на пятом этапе, в юношеском возрасте, когда использование унифицированных теоретических положений позволяет выйти за пределы собственного опыта и объективно определить границы класса – понятия.

Таким образом, у подростков уже проявляется способность объединить группу предметов по сходству, осознать признак, положенный в основу объединения, и использовать слово для наименования этой группы – с этого момента он использует понятия. Оперируя понятиями, он порождает суждения и постепенно овладевает более сложными формальными операциями, например выделением общего и противопоставлением его частному. Вступление в этап формальных операций вызывает тяготение к общим теориям. Склонность к теоретизированию становится возрастной особенностью подростков. Поскольку они научились оперировать с общим и для них оно существенно важнее частностей, постольку они тяготеют к созданию своих собственных теорий в науке, политике или философии.

Лучший способ понять отношения – это получить возможность их изменять и наблюдать результаты, направленные изменения, производимые во внешней среде в процессе игры, эксперимента, труда, – необходимая предпосылка развития мышления. Управляемый эксперимент, доступный ребенку, – это игра. Она позволяет развивать мышление, вскрывая отношения между целями и средствами их достижения, и тем самым расширяет субъективный опыт.

Одновременно с преодолением ребенком ограничений допонятийного мышления идет развитие операций. Сначала операции формируются как структуры внешних материальных действий, затем как конкретные операции, то есть системы действий, выполняемые уже в уме, но еще с опорой на непосредственное восприятие, после этого возникают внутренние структуры формальных операций, логики и понятийного мышления. Применяемые операции ограничивают уровень доступных ребенку представлений о пространстве и времени, причинности и случайности, количестве и движении. Развитие операций ведет к появлению такого важного элемента понятийного мышления, как умозаключение. Умозаключение – вывод нового суждения (заключения) из одного или нескольких исходных суждений (посылок). Известны два основных вида умозаключений: индукция и дедукция.

Формирование и развитие понятийного логического мышления невозможно без определенного практического опыта или обучения.

Благодаря появлению силлогизмов и других логических форм мышление становится доказательным, убедительным, непротиворечивым. В логических формулах (например, в силлогизме) воплощены как бы застывшие, законченные, четко сформулированные мысли, то есть готовые продукты мышления. Они сохраняются в памяти как запас накопленных людьми знаний – в форме общих утверждений (правил). Несмотря на то, что формулировка общего правила ничего не добавляет к нашим знаниям, она полезна, поскольку правило легче хранить в памяти и передать другим людям, чем набор примеров. Наличие правила побуждает проверять новые случаи на соответствие ему, при этом исключения становятся вдвойне заметными.

Элементы, с которыми оперирует мысль, – это образы, представления, понятия, суждения и умозаключения, а к основным операциям мышления относят анализ, синтез, сравнение, обобщение, классификацию, абстрагирование, конкретизацию. Полезно отметить, что основные операции можно представить как обратимые пары: анализ – синтез, выявление сходства – выявление различий, абстрагирование – конкретизация.

Непосредственным толчком к развертыванию мыслительного процесса служит возникновение задачи, которая осознается как следствие рассогласованности между известными человеку принципами и способами выполнения действий и новыми условиями, исключающими их применение. Первый этап, следующий непосредственно за осознанием задачи, обычно связан с задержкой импульсивно возникающих реакций. Такая задержка создает паузу, необходимую для ориентировки в ее условиях, анализа компонентов, выделения наиболее существенных и соотнесения их друг с другом. Предварительная ориентировка в условиях задачи является обязательным начальным этапом процесса мышления. Следующий ключевой этап связан с выбором одной из альтернатив, подсказанных прежним опытом и формированием общей схемы решения. При любом столкновении с объектом или ситуацией в задаче рассудок прикладывает к ним выделенные ранее признаки и узнает предмет. Если объект подпадает под определение — с ним действуют согласно правилам. Однако правила работают лишь в границах известных ситуаций, поэтому на первом этапе поиска решения мышление соединяет нечто ранее неизвестное с уже известным.

Теории мышления

Теории классифицируются по общим принципам в их основе.

Методологический подход, онтологический и гносеологический аспекты.

Механистический подход

Все психические процессы принципиально устроены одинаково. В их основе общие механизмы. Общее для теорий: бессубъектность мыслительного процесса, мышление обусловлено внешней ситуацией, неспецифичность подхода по отношению к мышлению, для описания мышления используется универсальный понятийный аппарат, применимый ко всем психическим явлениям и процессам.

Ассоциативная теория.

Ассоциация – универсальная закономерность психической жизни (образование и актуализация связи между представлениями). Закон ассоциаций: чем она чаще, тем прочнее. Виды ассоциаций: по сходству, по контрасту, по близости во времени и пространстве и по отношению.

Ассоциация – это основная структурная единица психики, объяснительный принцип. Рациональное сводится к чувственному. Развитие мышления – процесс накопления ассоциаций.

Бихевиоризм

Предмет – поведение, которое должно изучаться объективно. Структурная единица поведения s-r. Мышление отождествляется с внутренней речью средствами невербальной коммуникации. Формы мышления:

простое развертывание речевых навыков (воспроизведение)

решение не новых задач (пробующее словесное поведение)

решение новых задач

Мышление формируется через научение.

Когнитивная теория

Толмен S-S. Процесс мышления не выделяется как самостоятельный. Понятие познавательная структура.

TOTE (субъективный бихевиоризм)

Миллер. При воздействии на систему происходит сличение с прошлым. В деятельности происходит процесс сличения состояний и процесс оценки результатов. При решении мыслительных задач реализуются планы: систематический (развернутый поиск) и эвристический (сокращенный поиск). Мышление – это процесс в организме.

Гештальт

Вертхаймер. Объект изучения – восприятие. Законы восприятия перенесены на мышление. Мышление – это внезапное, не подготовленное предыдущей аналитической деятельностью понимание существенных отношений в проблемной ситуации. Решающий фактор в организации условий задачи. Прошлый опыт не обеспечивает решение задачи. Решение задачи состоит из фаз: нахождение принципа, идея решения и проверка идеи.

Информационно-кибернетическая теория

Линдсей Норман. Человек – активный преобразователь информации. Стремится к обобщению и интерпретации полученных данных. Выделяют мышление и решение задач. Познавательная активность связана с приобретением организации использованных знаний. Познание изолировано от мотивационно-эмоциональной сферы. Сущность мышления – мысленное моделирование событий.

Телеологический

Кюльпе, Мербе, Вюрдзбургская школа. Мышление – особое внутреннее действие, которое не сводится к восприятию. Метод экспериментального самонаблюдения. Важные особенности мышления: детерминирующая тенденция (то есть движение мысли подчинено требованиям задачи) и безобразность. Мышление – это акты усмотрения отношений, мышление – это процесс решения задачи. Представление цели в сознании придает мышлению целенаправленный характер. Зельц рассматривал соотношение продуктивного и репродуктивного мышления. Понятие проблемный комплекс: незавершенная структура с известными и неизвестными элементами и определенными связями между ними. Ее незавершенность направляет движение мысли и неизвестный компонент получает косвенное определение через отношение.

Целостный подход

Вертхаймер, Каффка, Дункер, Левин. Главное содержание мышления – гештальты. Процесс мышления целостен. Основной экспериментальный материал – творческие задачи. Мышление – это непосредственное усмотрение искомого решения, которое связано с изменением структуры проблемы ситуации в сознании субъекта.

Деятельностный подход

Леви-Брюйль, Лурия, Коуэлл. Предпосылка – экспериментальные работы по предыстории человеческого мышления (предмет исследования – практический интеллект у обезьян). В развитии ребенка под влиянием перекрещивающихся линий развития практических действий и речевого развития возникает мышление как качественное своеобразие (Выготский). Голосовые сигналы приобретают функциональное значение: поведение оречевляется, опосредуется языком. Леонтьев: проблема соотношения внутренней и практической деятельности человека. Мышление как внутренняя деятельность имеет ту же структуру, что и внешняя практическая. В онтогенезе совместная деятельность ребенка со взрослыми – необходимая форма развития индивидуального мышления. Мышление формируется в культуре, индивид стоит перед задачей: освоить это мышление.

Гальперин. Теория поэтапного формирования умственных действий и понятий

Предметная, материальная форма.

Материализованная

громко речевая

внутренняя речь

собственно умственное действие.

ООД – это совокупность ориентиров, необходимых и достаточных для правильного выполнения действий.

Полноценного действия не может быть без опоры на предшествующие формы.

4 первичных свойства человеческого действия:

уровень выполнения (в уме, в громкой речи, материальное)

мера обобщения

полнота выполнения операций

мера освоения

Формирование умственных действий:

ознакомление с заданием (указание на образец, разметка, выполнение)

действие разбивается на операции (ООД: образцы – первый тип, продукты и указания – второй тип, планомерное обучение анализу – 3 тип)

выполнение. Сначала во внешней форме. Для раскрытия содержания действия надо развернуть его (показать операции во взаимосвязи) и обобщить (выделить у объекта свойства, необходимые для действия)

сокращение операций, перевод на положение «условное выполнение»

отрывание действий от внешних опор

перенесение громкого речевого действия во внутреннее

сокращение речевой формы

Развитие мышления

Рассматриваются две линии: в антропогенезе и онтогенезе.

В антропогенезе: онтогенез мышления – сокращенный редуцированный антропогенез. Есть общие законы интеллектуального поведения человека и животного (многие логические операции протекают по одинаковым схемам), но есть четкие различия. При разделении труда между людьми появляется речь. С этого момента мышление приобретает культурный характер. Культура делает мышление предметом собственного изменения. Разделение труда привело к появлению понятийной формы мышления.

Концепция развития мышления Пиаже – биологическая концепция.

Интеллект – особая система уравновешивания организма со средой. В основе – процесс адаптации (аккомодации – воздействие среды на организм, модификация действий, ассимиляции — действие организма на объект, их переработка). Развитие интеллекта – это интериоризация предметных действий, в результате которых складываются особые операторные структуры (объединение ряда операторных схем, то есть внутренней репрезентации предметных действий). Интеллект – это форма равновесия, к которой тяготеют все структуры, образованная на базе восприятия, навыка элементарных сенсомоторных механизмов.

МЫШЛЕНИЕ И РЕЧЬ

Речь имеет физическую и семантическую сторону. Внутренняя речь возникает из вешней, оперирует семантикой. Речь изменяет сознание через смыслы. Значение слова – это единица мышления.

Три этапа развития понятия у детей:

неоформленное упорядоченное множество отдельных предметов;

мышление в комплексах, на основе объективных связей;

появление понятия

Мышление и слово не связаны изначально. Имеют разные генетические корни. На доинтеллектуальной стадии речь – это эмоциональная форма поведения. Около двух лет линии пересекаются, речь становится интеллектуальной, мышлении – речевым, ребенок открывает символическую функцию речи. Мысль, превращенная в речь, перестраивается и изменяется. Слово изначально воспринимается ребенком как часть вещи, ее свойство. Звуковая и слуховая сторона слова представляют для ребенка непосредственное единство.

Эгоцентрическая речь – ступень развития внутренней речи. Она вокализована, но по структуре и функции внутренняя – это речь для себя, для умственной ориентации осознания преодоления препятствия. С 3 до 7 лет вокализация эгоцентрической речи мешается, то есть происходит абстракция от звуковой стороны, внутренняя и внешняя речь дифференцируется. Мысль внешне опосредована знаком, внутренне – значением.

Значение слова – это акт мышления. Слово состоит из предметной отнесенности (обозначающая функция слова) и значения (анализирующая функция). Наличие предметной отнесенности позволяет вызывать образы соответствующих предметов, то есть удваивает мир. Анализирующая функция позволяет выделять существенные свойства и относить их к предметным категориям. Таким образом, слово – это средство абстракции и обобщения, отражение связей и отношений, стоящих за предметами внешнего мира. Процесс реального употребления слова – это выбор нужного смысла из всех возможных значений. Препятствие правильного выбора смысла слова. Недостаточное знание словаря, преобладание наглядно-образного мышления (конкретность значений), негативное физическое состояние

Воздействие речи на все высшие психические процессы весьма значимо. Оно проявляется как фактор, организующий структуру восприятия, формирующий архитектонику памяти и определяющий избирательность внимания. Слово продлевает воздействие внешнего стимула, замещая этот стимул, а фраза как словесная конструкция произвольно формирует последовательность анализа внешней среды.

Каждое слово в памяти закономерно связано с другими словами более или менее прочными связями (ассоциациями). Структура, где прослеживаются даже слабые связи, называется смысловым полем данного слова. Предполагается, что центр поля характеризуется более тесными связями — более высокими вероятностями сочетания данных слов, а периферия содержит слова, образующие редко встречающиеся сочетания. Такая организация смыслового поля слова проявляется, например, в понимании переносного смысла слова и юмора.

Зависимость языка от определенной общности людей (племени, национальности), с которой каждый человек должен согласовывать свою языковую деятельность, выявляет глубину социального взаимодействия. Ребенок усваивает речь только через общение. Выявлен период времени, в течение которого дети обучаются говорить почти без труда, но если в этот решающий (сенситивный) период у ребенка не было контакта с людьми, то последующее обучение языку становится медленным и неэффективным.

Становление речи происходит в течение нескольких отчетливо различных периодов. Первый — это фонетический период (до двух лет). Стадия лепета, сменяющая стадию гуления уже в четыре-пять месяцев, характеризуется уже интонацией определенного языка. На этой стадии видно, что ребенок усвоил только интонацию фраз, но еще не способен правильно усвоить звуковой облик слова. Второй период — грамматический разворачивается до трех лет. Это интервал, когда звуковой облик слова усвоен, но не усвоены структурные закономерности организации высказывания. Семантический период начинается после трех лет, когда все это усвоено, но не усвоена понятийная отнесенность.

Указанные периоды могут быть сопоставлены с одновременным становлением других психических процессов. Так, развитие восприятия обеспечивает фонетические успехи ребенка, организация первичного опыта в долговременной памяти позволяет начать формировать значения слов и классифицировать слова, и, наконец, начало развития мышления дает возможность усвоить грамматику языка.

В начале фонетического периода все дети издают речеподобные звуки, которые одинаковы у всех народов, поскольку их организация опирается на механизм сосания и глотания. Эти звуки и образуют в дальнейшем основу для возникновения первых слов, и поэтому они сходны в различных языках. В дальнейшем ребенок овладевает специфическими звуками, присущими языку окружающих его людей. В возрасте около полугода в потоке звуков, издаваемых ребенком, уже можно выделить отрезки, состоящие из нескольких слогов и объединенные ударением, интонацией, единством артикуляции. Это – псевдослова. В возрасте между годом тремя месяцами и годом шестью месяцами ребенок овладевает новым для него речевым механизмом, который позволяет различать слова, отличающиеся только в одном звуке.

Развивающаяся речь в фонетическом и грамматическом периодах еще не отделена от неречевого поведения, то есть ситуативна: она может быть понята только с учетом ситуации, в которой ребенок говорит. В это время эквивалентом предложения может являться отдельное слово, включенное в ту или иную предметную ситуацию. Особенность ситуативной речи – в ее изобразительном характере. Ребенок больше изображает, чем высказывает. Он широко использует мимику, пантомиму, жесты, интонацию и другие средства выразительности. Для речи дошкольников характерна как бы утрата подлежащего и замена его на «он», «туда», «там», сопровождаемые наглядными указаниями на имеющийся в виду предмет. Позднее, когда перед ребенком стоит новая задача: говорить о предмете, находящемся за пределами конкретной ситуации, так, чтобы его понял любой слушатель, — он овладевает формой речи, понятной целиком из ее контекста.

Первая форма речи, возникающая у ребенка, – это диалог, громкая внешняя речь. Затем развивается другая форма, которой сопровождаются действия, она тоже громкая, но не служит для общения, а является «речью для себя» – «эгоцентрической». Объем этой формы речи изменяется с возрастом и в три года достигает наибольшей величины: 75% всей речи. От трех до шести лет объем эгоцентрической речи постепенно убывает, а после семи лет она практически исчезает.

Внешняя речь, интериоризуясь, не остается неизменной, меняет свой синтаксис. Специфика внутренней речи, как показали эксперименты Л. С. Выготского, в том, что она не содержит подлежащего, а лишь указывает, что нужно выполнить, в какую сторону направить действие. Однако, и эгоцентрическая речь имеет социальный характер.

Процессы развития речи и мышления не совпадают друг с другом (Выготский), идут по разным линиям (по Выготскому, в 5 лет пересекаются, тогда мышление становится речевым):

— грамматические формы не совпадают с о смысловым единством

— при овладении речью: от слова – фраза – сочетание фраз. При овладении смыслом: сочетание фраз – отдельная фраза – словосочетание – слово

Показано, что подавляющее большинство детей до пяти-шести лет вначале воспринимает предложение как единое смысловое целое. Отдельные слова в предложении выделяются ребенком лишь постольку, поскольку они связаны с наглядными представлениями. Начиная расчленять предложения, ребенок прежде всего выделяет более конкретные категории слов – существительные и глаголы. Позднее всего – более абстрактные – предлоги и союзы, поскольку они лишены предметной отнесенности и выражают лишь отношения между предметами. Дети до пяти лет плохо вычленяют отношения, поэтому запас активно употребляемых ими слов характеризуется резким преобладанием существительных и глаголов над прилагательными и числительными и тем более над предлогами и союзами.

Слово наполняется значением не сразу, а в процессе накопления у ребенка собственного опыта. В первые полтора года жизни значения предмета, действия и признака для ребенка эквивалентны. В этот период, по наблюдениям А. Р. Лурия, например, слово «тпру» может означать и лошадь, и кнут, и поехали, и остановились. Сужение значений отдельного слова требует расширения словарного запаса, поэтому с появлением первых суффиксов связан скачок в богатстве словаря ребенка. Выделение новой части слова (например, суффикса) направляет категоризацию, поскольку каждая из них помещает слово в новое смысловое поле.

Преобразования слов в соответствии с категориями числа, падежа, времени – образует сложную систему кодов, позволяющую упорядочить обозначаемые явления, выделить существенные признаки и отнести их к определенным категориям. Акцентирование операции отнесения приводит к тому, что дети в три-четыре года, используя ее, придумывают много новых слов: «копатка» – от слова «копать», «сальница» – по образу слова «сахарница», «схрабрил» – по аналогии со «струсил» и т. д. С возрастом поток словотворчества обычно уменьшается и у нормально развитого ребенка почти угасает к школьному возрасту.

Со смысловым наполнением слов тесно связаны операции анализа и синтеза, составляющие основу мыслительного процесса. Значение слова уточняется в детском возрасте постепенно. Вначале за словом стоит случайное объединение тех впечатлений, которые ребенок получает от внешнего мира в момент его звучания. Затем в слове объединяются отдельные, не обязательно существенные, наглядные признаки конкретных практических ситуаций, и значительно позже, только подростком, человек начинает обозначать словом отвлеченные категории. Значения слов у ребенка иные, чем у взрослого человека. Ребенок ориентируется, главным образом, на свой личный опыт: объединяя предметы в классы, он исходит не из существенных, а из наиболее бросающихся в глаза признаков. Поэтому на первых порах у него слово обозначает не понятие, а комплекс, в котором предметы собраны по произвольным признакам.

Постепенно ребенок перестает формировать такие комплексы, но мыслить продолжает ими, а не истинными понятиями, вплоть до подросткового возраста. Вследствие этого, хотя речь подростка и совпадает с речью взрослого по употреблению слов, но по своему внутреннему наполнению эти слова совсем другие.

Важнейшие компоненты речи – предложения. Фразы формируются из слов в соответствии с грамматическими правилами. Овладение грамматикой – не формальный процесс, он отражает определенную стадию развития мышления. Ребенок начинает постигать грамматику родного языка, усваивая отношения между предметами.

Мышление и речь. Основные мыслительные операции

---

1. Характеристика мышления

2. Стадиям развития мышления в онтогенезе

3.Основные логические операциями мышления

4. Характеристика речи

5. Функции речи

6. Виды речи

1. Характеристика мышления

Человеку доступны два  вида  познания чувственное и рациональное. Посредство ощущений и восприятия, осуществляемых с помощью органов чувствительности, человек воспринимает объективную действительность на уровне явлений и не может познать скрытые свойства объектов, вскрыть общие, закономерные связи и отношения между ними. На уровне чувственного познания невозможно выделить сущность вещей, их внутреннее строение.

Преодолеть границы непосредственного чувственного познания человеку позволил переход к мышлению. Именно мышление представляет собой более высокий и качественно новый уровень познания — рационального (лат. rationalis — разумный). С помощью мышления человек переходит от непосредственного отражения единичных предметов или явлений действительности к ее опосредствованному отражению. В качестве средств используются знаки, прежде всего речь.

Мышление не дано человеку от рождения. Оно формируется вместе с развитием его деятельности и личности, проходя стадии от относительно простых до более сложных.

2.По стадиям развития в онтогенезе выделяются наглядно-действенное, наглядно-образное и словесно-логическое мышление.

Наглядно-действенное мышление представляет собой первую генетическую ступень развития мыслительной деятельности человека. Его особенность заключается в тесной связи с чувственным отображением действительности. Оно может иметь место только в том случае, если ребенок непосредственно воспринимает предмет и совершает с ним практические действия. Наглядно-действенное мышление складывается к трем годам и сохранятся как специфический вид мышления в течение всей жизни человека. 

Мышление может опираться не только на реальную ситуацию или реальный объект, представленный в восприятии, но и на образ данного предмета. Так у ребенка в дошкольном возрасте формируется наглядно-образное мышление. Ребенок уже способен представлять мир в образах, относительно независимых от действий. В отличие от наглядно-действенного мышления он оперирует не с самим предметом, а с элементами его образа, которые могут быть представлены в виде рисунка, схемы, модели или внутреннего психического образа объекта. Наглядно-образное мышление также развивается и функционирует в течение всей жизни человека.

На третьей стадии происходит еще более глубокий отрыв мышления от реального объекта. Человек начинает оперировать понятиями и логическими конструкциями, функционирующими на базе языка. У него формируется словесно-логическое мышление — высший этап развития мыслительной деятельности.

3. Основные логические операциями мышления. К ним относятся анализ, синтез, сравнение, обобщение, абстрагирование и конкретизация.

Анализ — процесс разделения предмета на основные части и изучение его отдельных частей, рассмотрение объекта с различных сторон.

Синтез — процесс соединения различных элементов, сторон в единое целое с целью изучения их связей и получения новых знаний о предмете.

Сравнение — выявление сходства и различий между предметами. Сравнение позволяет выявлять общие свойства предметов и определять существенные связи и отношения.

Обобщение — объединение предметов по какому-либо признаку. Обобщение по существенным признакам лежит в основе формирования понятий.

Абстрагирование — вычленение какого-либо признака в объекте и отвлечение от остальных, несущественных.

Конкретизация — применение общего признака к конкретному объекту, обнаружение свойств общего в конкретных вещах.

Операции мышления являются взаимозависимыми, обладают свойствами обратимости и дополнительности. Каждая из парных мыслительных операций имеет смысл только во взаимосвязи с другой: анализ с синтезом, сравнение с обобщением, абстрагирование с конкретизацией.

Посредством мышления человек решает различного рода задачи теоретические и практические. Соответственно выделяют теоретическое и практическое мышление. Теоретическое мышление направлено на познание законов объективной реальности. Решение теоретических задач не предполагает быстрой реализации результатов на практике.

По степени развернутости и осознанности процесса решения задачи выделяют рациональное (аналитическое) и интуитивное мышление. Первое развернуто во времени, имеет четко выраженные этапы, в значительной степени представлено в сознании. Интуитивное мышление основано на решении без логического анализа ситуации и без осознания пути нахождения решения.

В процесс мышления всегда включены эмоции, но они могут выполнять в нем различные функции. По этому критерию выделяют реалистическое и аутистическое мышление. Цель реалистического мышления — получение правильного познания окружающего мира и нахождение истины. При аутистическом мышлении ход и содержание мысли подчиняются желаниям и эмоциям, чувству удовольствия. Следствием является нечувствительность к противоречиям и ошибкам, нарушение процесса обобщения. Аутистическое мышление свойственно детям. У взрослых оно имеет место при сверхсильной мотивации или в состоянии аффекта.

Результаты, получаемые в процессе мышления, характеризуются различной степенью новизны. В зависимости от этого выделяют репродуктивное и творческое мышление. Существует подход, при котором критерием творческого мышления считается создание новых продуктов, обладающих общественной значимостью (объективная новизна). Некоторые учёные рассматривают новизну результата по отношению к самому мыслящему человеку (субъективная новизна). При репродуктивном мышлении человек использует заданные цели, шаблонные схемы и стереотипные способы решения.

4. Характеристика речи Важнейшим достижением человека, позволившим ему использовать общечеловеческий опыт, как прошлый, так и настоящий, явилось речевое общение, которое развивалось на основе трудовой деятельности.

Речь — это деятельность общения — выражения, воздействия, сообщения — посредством языка, речь — это язык в действии. Речь — это форма существования сознания (мыслей, чувств, переживаний) для другого, служащая средством общения с ним, и форма обобщенного отражения действительности, или форма существования мышления.

5. Функции речи. Речь имеет три функции: сигнификативную (обозначения), обобщения, коммуникации (передачи знаний, отношений, чувств).

Сигнификативная функция отличает речь человека от коммуникации животных. У человека со словом связано представление о предмете или явлении. Взаимопонимание в процессе общения основано, таким образом, на единстве обозначения предметов и явлений воспринимающим и говорящим.

Функция обобщения связана с тем, что слово обозначает не только отдельный, данный предмет, но целую группу сходных предметов и всегда является носителем их существенных признаков.

Третья функция речи — функция коммуникации, т.е. передачи информации. В коммуникативной функции речи выделяют три стороны: информационную, выразительную и волеизъявительную. Информационная сторона проявляется в передаче знаний и тесно связана с функциями обозначения и обобщения. Выразительная сторона речи помогает передать чувства и отношения говорящего к предмету сообщения. Волеизъявительная сторона направлена на то, чтобы подчинить слушателя замыслу говорящего.

6.Виды речи. Речевая деятельность может осуществляться человеком как на основе воспроизведения речевых образов во внешнем, так и во внутреннем плане. В связи с этим принято различать внешнюю и внутреннюю речь. Внешняя речь адресована к другим людям, внутренняя — к самому себе. Внешняя речь может быть устной и письменной. Устная речь осуществляется посредством воспроизведения звуковых образов слов. Устная речь может быть монологической, диалогической и эгоцентрической. Монологическая и диалогическая речь обращены к другим людям, эгоцентрическая — к самому себе. Монологическая речь является самым сложным видом устной речи.

Внутренняя речь может предшествовать внешней речи (устной и письменной) и являться фазой планирования при ее осуществлении. Поскольку она обращена к самому себе, то нет надобности, в развернутом виде осуществлять высказывание. Отсюда внутренняя речь является свернутой, сжатой, фрагментарной и может существовать на основе мысленного воспроизведения отдельных слов, несущих основную смысловую нагрузку. Слова, которые применяет человек во внутренней речи, отличаются от слов внешней речи тем, что они фрагментарны, сокращены и могут сливаться с другими словами. На основе внутренней речи осуществляется интеллектуальная и духовная жизнь личности, проявляются ее нравственные взгляды и убеждения, мечты и идеалы, желания и стремления, сомнения и верования.

Наряду с внешней и внутренней речью существует так называемая эгоцентрическая речь, которая занимает промежуточное место между ними. По форме своего существования ее можно отнести к внешней речи, так как она может проявляться или в форме устного высказывания, или в письменном виде, но в отличие от внешней речи она обращена не к другим людям, а к самому себе. Эгоцентрическая речь проявляется и у детей, и у взрослых.

Дополнительные материалы

 

Взоимосвязь мышления и речи

Связанная с сознанием в целом, речь человека включается в определенные взаимоотношения со всеми психическими процессами; но основным и определяющим для речи является ее отношение к мышлению.

Поскольку речь является формой существования мысли, между речью и мышлением существует единство. Но это единство, а не тожество. Равно неправомерны как установление тожества между речью и мышлением, так и представление о речи как только внешней форме мысли.

Поведенческая психология попыталась установить между ними тожество, по существу сведя мышление к речи. Для бихевиориста мысль есть не что иное, как «деятельность речевого аппарата» (Дж.Уотсон). К.С.Лешли в своих опытах попытался обнаружить посредством специальной аппаратуры движения гортани, производящие речевые реакции. Эти речевые реакции совершаются по методу проб и ошибок, они не интеллектуальные операции.

Такое сведение мышления к речи обозначает упразднение не только мышления, но и речи, потому что, сохраняя в речи лишь реакции, оно упраздняет их значение. В действительности речь есть постольку речь, поскольку она имеет осознанное значение. Слова, как наглядные образы, звуковые или зрительные, сами по себе еще не составляют речи. Тем более не составляют речи сами по себе реакции, которые посредством проб и ошибок приводили бы к их продуцированию. Движения, продуцирующие звуки, не являются самостоятельным процессом, который в качестве побочного продукта дает речь. Подбор самих движений, продуцирующих звуки или знаки письменной речи, весь процесс речи определяется и регулируется смысловыми отношениями между значениями слов. Мы иногда ищем и не находим слова или выражения для уже имеющейся и еще словесно не оформленной мысли; мы часто чувствуем, что сказанное нами не выражает того, что мы думаем; мы отбрасываем подвернувшееся нам слово, как неадекватное нашей мысли: идейное содержание нашей мысли регулирует ее словесное выражение. Поэтому речь не есть совокупность реакций, совершающихся по методу проб и ошибок или условных рефлексов: она – интеллектуальная операция. Нельзя свести мышление к речи и установить между ними тожество, потому что речь существует как речь лишь благодаря своему отношению к мышлению.

Но нельзя и отрывать мышление и речь друг от друга. Речь – не просто внешняя одежда мысли, которую она сбрасывает или одевает, не изменяя этим своего существа. Речь, слово служат не только для того, чтобы выразить, вынести во вне, передать другому уже готовую без речи мысль. В речи мы формулируем мысль, но, формулируя ее, мы сплошь и рядом ее формируем.Речь здесь нечто большее, чем внешнее орудие мысли; она включается в самый процесс мышления как форма, связанная с его содержанием. Создавая речевую форму, мышление само формируется. Мышление и речь, не отожествляясь, включаются в единство одного процесса. Мышление в речи не только выражается, но по большей части оно в речи и совершается.

В тех случаях, когда мышление совершается в основном не в форме речи в специфическом смысле слова, а в форме образов, эти образы по существу выполняют в мышлении функцию речи, поскольку их чувственное содержание функционирует в мышлении в качестве носителя его смыслового содержания. Вот почему можно сказать, что мышление вообще невозможно без речи: его смысловое содержание всегда имеет чувственного носителя, более или менее переработанного и преображенного его семантическим содержанием. Это не значит, однако, что мысль всегда и сразу появляется в уже готовой речевой форме, доступной для других. Мысль зарождается обычно в виде тенденций, сначала имеющих лишь несколько намечающихся опорных точек, еще не вполне оформившихся. От этой мысли, которая еще больше тенденция и процесс, чем законченное оформившееся образование, переход к мысли, оформленной в слове, совершается в результате часто очень сложной и иногда трудной работы. В процессе речевого оформления мысли работы над речевой формой и над мыслью, которая в ней оформляется, взаимно переходят друг в друга.

В самой мысли в момент ее зарождения в сознании индивида часто переживание ее смысла для данного индивида преобладает над оформленным значением ее объективного значения. Сформулировать свою мысль, т.е. выразить ее через обобщенные безличные значения языка, по существу означает как бы перевести ее в новый план объективного знания и, соотнеся свою индивидуальную личную мысль с фиксированными в языке формами общественной мысли, прийти к осознанию ее объективированного значения.

Как форма и содержание, речь и мышление связаны сложными и часто противоречивыми соотношениями. Речь имеет свою структуру, не совпадающую со структурой мышления: грамматика выражает структуру речи, логика – структуру мышления; они не тожественны. Поскольку в речи отлагаются и запечатлеваются формы мышления той эпохи, когда возникли соответствующие формы речи, эти формы, закрепляясь в речи, неизбежно расходятся с мышлением последующих эпох. Речь архаичнее мысли. Уже в силу этого нельзя непосредственно отожествлять мышление с речью, сохраняющей в себе архаические формы. Речь вообще имеет свою «технику». Эта «техника» речи связана с логикой мысли, но не тожественна с ней.

Наличие единства и отсутствие тожества между мышлением и речью явственно выступают в процессе воспроизведения. Воспроизведение отвлеченных мыслей отливается обычно в словесную форму, которая оказывает, как установлено в ряде исследований, в том числе и проведенных нашими сотрудниками А. Г. Комм и Э.М.Гуревич, значительное, иногда положительное, иногда – при ошибочности первоначального воспроизведения – тормозящее влияние на запоминание мысли. Вместе с тем запоминание мысли, смыслового содержания в значительной мере независимо от словесной формы. Эксперимент показал, что память на мысли прочнее, чем память на слова, и очень часто бывает так, что мысль сохраняется, а словесная форма, в которую она была первоначально облечена, выпадает и заменяется новой. Бывает и обратное – так, что словесная формулировка сохранилась в памяти, а ее смысловое содержание как бы выветрилось; очевидно, речевая словесная форма сама по себе еще не есть мысль, хотя она и может помочь восстановить ее. Эти факты убедительно подтверждают в чисто психологическом плане то положение, что единство мышления и речи не может быть истолковано как их тожество.

Утверждение о несводимости мышления к речи относится не только к внешней, но и к внутренней речи. Встречающееся в литературе отожествление мышления и внутренней речи несостоятельно. Оно, очевидно, исходит из того, что к речи в ее отличие от мышления относится только звуковой, фонетический материал. Поэтому там, где, как это имеет место во внутренней речи, звуковой компонент речи отпадает, в ней не усматривают ничего, помимо мыслительного содержания. Это неправильно, потому что специфичность речи вовсе не сводится к наличию в ней звукового материала. Она заключается прежде всего в ее грамматической – синтаксической и стилистической – структуре, в ее специфической речевой технике. Такую структуру и технику, притом своеобразную, отражающую структуру внешней, громкой речи и вместе с тем отличную от нее, имеет и внутренняя речь. Поэтому и внутренняя речь не сводится к мышлению, и мышление не сводится к ней.

Итак: 1) между речью и мышлением существует не тожество и не разрыв, а единство; это единство диалектическое, включающее различия, заостряющиеся в противоположности; 2) в единстве мышления и речи ведущим является мышление, а не речь, как того хотят формалистические и идеалистические теории, превращающие слово как знак в «производящую причину» мышления; 3) речь и мышление возникают у человека в единстве на основе общественно-трудовой практики.

Единство речи и мышления конкретно осуществляется в различных формах для разных видов речи.

ЯЗЫК И МЫШЛЕНИЕ • Большая российская энциклопедия

• В книжной версии

  Том 35. Москва, 2017, стр. 647-648

• Скопировать библиографическую ссылку:

  ---

Авторы: А. С. Мельничук

ЯЗЫ́К И МЫШЛЕ́НИЕ, два не­раз­рыв­но свя­зан­ных ви­да об­ще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, от­ли­чаю­щих­ся друг от дру­га по сво­ей сущ­но­сти и спе­ци­фи­че­ским при­зна­кам. Мыш­ле­ние – выс­шая фор­ма ак­тив­но­го от­ра­же­ния объ­ек­тив­ной ре­аль­но­сти, це­ле­на­прав­лен­ное, опо­сред­ст­во­ван­ное и обоб­щён­ное по­зна­ние су­щест­вен­ных свя­зей и от­но­ше­ний пред­ме­тов и яв­ле­ний. Язык – зна­ко­вая (в сво­ей ис­ход­ной фор­ме зву­ко­вая) дея­тель­ность, обес­пе­чи­ваю­щая ма­те­ри­аль­ное оформ­ле­ние мыс­лей и об­мен ин­фор­ма­ци­ей ме­ж­ду чле­на­ми об­ще­ст­ва.

Вы­яс­не­ние кон­крет­но­го ха­рак­те­ра свя­зи ме­ж­ду Я. и м. – од­на из центр. про­блем тео­ре­тич. язы­ко­зна­ния и фи­ло­со­фии язы­ка. В ре­ше­нии этой про­бле­мы об­на­ру­жи­ва­лись глу­бо­кие рас­хо­ж­де­ния – от пря­мо­го ото­жде­ст­в­ле­ния Я. и м. (Ф. Шлей­ер­махер, И. Г. Га­ман) или их чрез­мер­но­го сбли­же­ния с пре­уве­ли­че­ни­ем ро­ли язы­ка (К. В. фон Гум­больдт, Л. Ле­ви-Брюль; би­хе­вио­ризм, не­огум­больд­ти­ан­ст­во, нео­по­зи­ти­визм) до от­ри­ца­ния не­по­средств. свя­зи ме­ж­ду ни­ми (Ф. Э. Бе­не­ке) или, ча­ще, иг­но­ри­ро­ва­ния мыш­ле­ния в ме­то­ди­ке лин­гвис­тич. ис­сле­до­ва­ния (лин­гвис­тич. фор­ма­лизм, де­ск­рип­ти­визм).

Язык яв­ля­ет­ся не­по­средств. ма­те­ри­аль­ной опо­рой толь­ко сло­вес­но-ло­гич. мыш­ле­ния (в от­ли­чие от его прак­ти­че­ски-дей­ст­вен­но­го и на­гляд­но-об­раз­но­го ви­дов). Как про­цесс об­ще­ния ме­ж­ду чле­на­ми об­ще­ст­ва язы­ко­вая дея­тель­ность лишь в не­зна­чит. час­ти слу­ча­ев (напр., при мыш­ле­нии вслух в рас­чё­те на вос­при­ятие слу­ша­те­лей) сов­па­да­ет с про­цес­сом мыш­ле­ния, обыч­но же вы­ра­жа­ет­ся уже сфор­ми­ро­ван­ная мысль.

Сло­вес­но-ло­гич. вид мыш­ле­ния обес­пе­чи­ва­ет­ся дву­мя спе­ци­фич. осо­бен­но­стя­ми язы­ка: ес­те­ст­вен­но не мо­ти­ви­ро­ван­ным, ус­лов­ным ха­рак­те­ром ис­то­ри­че­ски ус­та­но­вив­шей­ся свя­зи слов как зна­ко­вых еди­ниц с обо­зна­чае­мы­ми сущ­но­стя­ми и чле­не­ни­ем ре­че­во­го по­то­ка на от­но­си­тель­но ог­ра­ни­чен­ные по объ­ё­му, фор­маль­но раз­ме­жё­ван­ные и внут­рен­не ор­га­ни­зо­ван­ные от­рез­ки – пред­ло­же­ния. Сло­ва, в от­ли­чие от на­гляд­ных пси­хич. об­ра­зов пред­ме­тов и яв­ле­ний, не об­на­ру­жи­ва­ют, за ис­клю­че­ни­ем зву­ко­под­ра­жа­ний, ни­ка­ких сходств с чув­ст­вен­но вос­при­ни­мае­мы­ми осо­бен­но­стя­ми обо­зна­чае­мых объ­ек­тов, что по­зво­ля­ет соз­да­вать на ос­но­ве слов и ас­со­ции­ро­вать с ни­ми не толь­ко обоб­щён­ные пред­став­ле­ния о пред­ме­тах, но и по­ня­тия лю­бой сте­пе­ни аб­ст­ракт­но­сти. Пред­ло­же­ния, ис­то­ри­че­ски вос­хо­дя­щие к эле­мен­тар­ным вы­ска­зы­ва­ни­ям, обу­сло­ви­ли вы­де­ле­ние в по­то­ке мыш­ле­ния отд. еди­ниц, ус­лов­но под­во­ди­мых в ло­ги­ке и пси­хо­ло­гии под разл. ви­ды су­ж­де­ний и умо­за­клю­че­ний. Од­на­ко пря­мо­го со­от­вет­ст­вия ме­ж­ду еди­ни­ца­ми мыш­ле­ния и со­от­но­си­тель­ны­ми с ни­ми еди­ни­ца­ми язы­ка нет: в од­ном и том же язы­ке од­на мысль или её ком­по­нен­ты (по­ня­тия и пред­став­ле­ния) мо­гут быть оформ­ле­ны раз­ны­ми пред­ло­же­ния­ми, сло­ва­ми или сло­во­со­че­та­ния­ми, а од­ни и те же сло­ва мо­гут быть ис­поль­зо­ва­ны для оформ­ле­ния раз­ных по­ня­тий и пред­став­ле­ний. Кро­ме то­го, слу­жеб­ные сло­ва, ука­за­тель­ные и т. п. сло­ва во­об­ще не мо­гут обо­зна­чать по­ня­тий или пред­став­ле­ний, а, напр., по­бу­дит., во­про­сит. и по­доб­ные пред­ло­же­ния рас­счи­та­ны толь­ко на вы­ра­же­ние во­ле­изъ­яв­ле­ний и субъ­ек­тив­но­го от­но­ше­ния го­во­ря­щих к к.-л. фак­там. Мно­го­ве­ко­вой про­цесс оформ­ле­ния и вы­ра­же­ния мыс­лей по­сред­ст­вом язы­ка обу­сло­вил раз­ви­тие в грам­ма­тич. строе язы­ков ря­да фор­маль­ных ка­те­го­рий, час­тич­но со­от­но­си­тель­ных с не­ко­то­ры­ми ка­те­го­рия­ми мыш­ле­ния; напр., под­ле­жа­щее, ска­зуе­мое, до­пол­не­ние и оп­ре­де­ле­ние при­бли­жён­но со­от­вет­ст­ву­ют смы­сло­вым ка­те­го­ри­ям субъ­ек­та, пре­ди­ка­та, объ­ек­та и ат­ри­бу­та; фор­маль­ные ка­те­го­рии су­ще­ст­ви­тель­но­го, гла­го­ла, при­ла­га­тель­но­го, чис­ли­тель­но­го и грам­ма­тич. ка­те­го­рия чис­ла при­бли­жён­но со­от­вет­ст­ву­ют смы­сло­вым ка­те­го­ри­ям пред­ме­та или яв­ле­ния, про­цес­са (в т. ч. дей­ст­вия или со­стоя­ния), ка­че­ст­ва и ко­ли­че­ст­ва; фор­маль­ные ка­те­го­рии сою­зов, пред­ло­гов, па­де­жей и грам­ма­тич. вре­мён при­бли­жён­но со­от­вет­ст­ву­ют смы­сло­вым ка­те­го­ри­ям свя­зи, от­но­ше­ния, вре­ме­ни и т. д. Об­щие ка­те­го­рии мыш­ле­ния сфор­ми­ро­ва­лись как пря­мой ре­зуль­тат раз­ви­тия са­мо­го мыш­ле­ния, а фор­маль­ные ка­те­го­рии язы­ка – как ре­зуль­тат не кон­тро­ли­руе­мо­го мыш­ле­ни­ем дли­тель­но­го сти­хий­но­го про­цес­са обоб­ще­ния язы­ко­вых форм, ис­поль­зо­вав­ших­ся для об­ра­зо­ва­ния и вы­ра­же­ния мыс­лей. Вме­сте с тем в грам­ма­тич. строе язы­ков раз­ви­ва­ют­ся обя­за­тель­ные для оп­ре­де­лён­ных час­тей ре­чи и кон­ст­рук­ций пред­ло­же­ния фор­маль­ные ка­те­го­рии, не имею­щие к.-л. со­от­вет­ст­вия ка­те­го­ри­ям мыш­ле­ния или со­от­вет­ст­вую­щие к.-л. фа­куль­та­тив­ным его ка­те­го­ри­ям (ка­те­го­рия грам­ма­тич. ро­да, оп­ре­де­лён­но­сти-не­оп­ре­де­лён­но­сти ка­те­го­рия, ка­те­го­рия ви­да гла­го­ла и др.). Др. ка­те­го­рии (напр., ка­те­го­рия мо­даль­но­сти) от­ра­жа­ют субъ­ек­тив­ное от­но­ше­ние го­во­ря­ще­го к со­дер­жа­нию вы­ска­зы­ва­ния. Тре­тьи (напр., ка­те­го­рия ли­ца) обо­зна­ча­ют ти­пич­ные ус­ло­вия уст­но­го язы­ко­во­го об­ще­ния и ха­рак­те­ри­зу­ют язык не со сто­ро­ны его мыс­ли­тель­ной, а со сто­ро­ны ком­му­ни­ка­тив­ной функ­ции. Грам­ма­тич. се­ман­ти­ка та­ких ка­те­го­рий (ро­да, ви­да и т. п.) го­во­ря­щи­ми не осоз­на­ёт­ся и в кон­крет­ное со­дер­жа­ние мыс­ли прак­ти­че­ски не вклю­ча­ет­ся. Ес­ли ме­ж­ду се­ман­ти­кой грам­ма­тич. ка­те­го­рии и кон­крет­ным со­дер­жа­ни­ем оформ­ляе­мой мыс­ли воз­ни­ка­ет про­ти­во­ре­чие (напр., при не­со­от­вет­ст­вии грам­ма­тич. под­ле­жа­ще­го субъ­ек­ту мыс­ли), в язы­ке изы­ски­ва­ют­ся др. сред­ст­ва для аде­к­ват­ной пе­ре­да­чи со­от­вет­ст­вую­ще­го ком­по­нен­та со­дер­жа­ния (напр., ин­то­на­ция). По­это­му свой­ст­вен­ные разл. язы­кам се­ман­тич. осо­бен­но­сти грам­ма­ти­че­ских ка­те­го­рий не вно­сят су­щест­вен­ных межъ­я­зы­ко­вых раз­ли­чий в со­дер­жа­ние оформ­ляе­мых при их по­мо­щи мыс­лей об од­них и тех же объ­ек­тив­ных сущ­но­стях.

35 Мышление и речь

Мышление и речь. Язык и речь. Виды и функции речи. Проблема эгоцентрической речи в исследованиях Л.С. Выготского и Ж. Пиаже.

План ответа

1. Мышление и речь.

2. Язык и речь.

3. Виды и функции речи.

4. Проблема эгоцентрической речи в исследования Л.С. Выготского и Ж. Пиаже.

Ответ:

1. Мышление и речь.

Взаимосвязь мышления и речи проявляется в их взаимном влиянии на развитие друг друга. Так речь, проникает в мышление, становясь внутренней. Но изначально она также связана с мышлением, когда является внешней эгоцентрической речью. Формирование такого мыслительного акта, как планирование основывается как раз на феномене эгоцентрической речи, которая по мнению Л.С. Выготского переходит во внутреннюю. Сначала существует проговаривание действия внешнее, а потом его проговаривание внутреннее (переход в процессе развития), что является предиктором самого действия. И уже после происходит реализация действия.

Внутренняя речь – это речь про себя, с помощью которой происходит логическая переработка чувственных данных, их осознание и понимание в определенной системе понятий и суждений. При формировании умственных действий происходит образование обобщенных ассоциаций и семантических комплексов. Внутренняя речь обладает как функцией смыслового обобщения, так и функцией смыслового запоминания. При помощи внутренней речи происходит логическая переработка информации, получаемой из вне по различным каналам, таким образом внутренняя речь является центральным механизмом мышления или умственной деятельности. Хотя в зарубежной психологии существует другой подход к оценке внутренней речи, она понимается как начальный этап порога психолингвистики. Внутренняя речь имеет особенности:

1) ее синтаксис фрагментарен, отрывочен и сокращен (мама дай), сокращается подлежащее и связи между ними, центром является сказуемое.

2) структура внутренней речи предэкватна, т.е. относится к конкретному времени, действию или состоянию. Продуктивность тесно связана с планированием преобразования данной конкретной ситуации (Ванька отдай велосипед).

3) сокращается фонетическая сторона, она оказывается почти без слов, слова сокращаются, структурируются так, что значимая сторона слова (например корень) становится доминирующим.

4) во внутренней речи смысл начинает преобладать над значением слова, но значение слова в речи ребенка может претерпеть искажение и может быть непонимание между людьми в общении, более того смысл слова индивидуален, т.к. связан с эмоциями, чувствами, мыслями, ассоциациями. Смысл слова для разных людей различен, хотя его звуковое выражение одинаково.

2. Язык и речь.

Речь – это исторически сложившаяся форма людей, посредством языка речевое общение осуществляется по правилам конкретного языка. В свою очередь этот язык – это системы фонетических, лексических, грамматических и стилистических средств и правил общения. Речь и язык – это сложное диалектическое единство. Т.к. речь под влиянием ряда факторов (пример: развитие науки и т.д.) изменяется и совершенствуется. Речь сама по себе в фонетике – это генерация различных акустических явлений (звуков) на основе работы артикуляционного аппарата. Речь это сложное явление.

Язык должен быть одинаковым для всех людей данного этноса. Язык допускает индивидуальное своеобразие, в речи каждого человека выражается его собственная личность, его психологическая сущность. Язык отражает психологию народа, который его создал, связан с культурно-экологическим аспектом. Язык развивается независимо от конкретного человека, хотя отдельный человек может придумать слово и комбинацию слов, которая в дальнейшем войдет в состав языка (Маяковский придумывал слова).

В онтогенезе усваивая язык как общественно фиксированную систему ребенок одновременно с языком овладевает логической формой и операциями мышления (речь как средство реализации разных операций мышления) – анализ, синтез, класс – речь делиться на продуктивную и рецептивную. Это пассивное слушание речи и обязательное ее понимание, включая возможное проговаривание слушателем конкретного слова (человек может проговорить за тем, кого слушает), в этом случае достигается полное понимание речи.

Отличия речи и языка: 1) язык относительно стабилен, речь ситуативна, 2) язык — надиндивидуального происхождения (нет автора), 3) речь индивидуальная, 4) характер научения: язык — теоретически, речь – стихийно, без организованного обучения. 2 гипотезы: жесткая – родной язык влияет на человека, определяет его мышление, мягкая – язык влияет на мышление, против этих гипотез: область цветоразличения: в разных языках разное кол-во слов обозначающих цвета, оттенки. Поэтому нельзя точно определить: культура влияет на мышление или наоборот.

3. Виды и функции речи.

Виды речи:

1. Внешняя и внутренняя речь. Внешняя – громкая, устная речь. Внутренняя формируется из внешней. Внутренняя речь имеет функцию планирования, регулирования. Она предикативна: намечает, составляет схему, план. Свернута, протекает короткими вспышками.

2. Диалогическая и монологическая речь. Диалогическая – попеременно с кем-то другим. Более ранняя и простая. Монологическая – речь одного лица, обращенная к другим. Более сложная. Содержание и внутренние ресурсы должны быть очень большими, потому что никто не подскажет и не поможет.

3. Устная и письменная речь. Устная – более ранняя, простая, ситуативная. Ей человек обучается обычно сам. Письменная – более поздняя, сложная, контекстная речь. Ей учатся у других людей.

4. Описательная речь – связана с восприятием и представлением, самый сложный вид речи.

Функции речи:

1. Коммуникативная – средство общения или сообщения.

2. Экспрессивная – выражение эмоционального состояния, это проступает в ритме, паузах, интонациях, модуляциях, стилистических особенностях.

3. Регуляторная – человек с помощью речи регулирует свои и чужие действия и психические процессы, состояния.

4. Интеллектуальная – подвиды: индикативная (указание), номинативная (называние), сигнификативная (обозначение), программирующая – построение смысловых схем речевого высказывания.

4. Проблема эгоцентрической речи в исследования Л.С. Выготского и Ж. Пиаже.

Для Пиаже мышление ребенка развивается от аутистической формы через эгоцентрическую (речи для себя) к социализированной. Для Выготского-от социализированной формы через эгоцентрическую (речи для общения с другими) к внутренней речи.

Пиаже рассматривает эгоцентрическую речь как «отмирающую речь», а не как промежуточный этап на пути формирования внутренней речи, что характерно для Выготского. В этом было их различие в рассмотрении эгоцентрической речи.

Пиаже: Давление среды => социализация =>эгоцентричная речь => социализированная речь. Речь, таким образом, становится психически внутренней раньше, чем она становится действительно внутренней. Действительное движение процесса развития детского мышления совершается не от индивидуального к социализированному, а от социального к индивидуализированному.

Выготский: овладение речью (социализация, интериоризация) ->эгоцентрическая -> внутренняя, т.к. растет произвольность Она становится средством мышления, т.е. начинает выполнять функцию образования плана решения задачи.

Для Пиаже все же основной догмой остается положение, что ребенок непроницаем для опыта. Установленные Пиаже закономерности мышления ребенка, нельзя обобщать на всех детей, т.к. так развивается мышление того ребенка, которого он изучал; говоря, что до 7 лет ребенок больше мыслит эгоцентрично, чем социально – основывается на том, что он не учитывал влияние соц. ситуации.

Мышление, речь, сознание.

Сознание и язык (речь) образуют единство: в своем существовании они предполагают друг друга, как внутреннее, логически оформленное идеальное содержание предполагает свою внешнюю материальную форму. Язык есть непосредственная деятельность мысли, сознания. Он участвует в процессе мыслительной деятельности как ее чувственная основа или орудие. Сознание не только выявляется, но и формируется с помощью языка. Наши мысли строятся в соответствии с нашим языком и должны ему соответствовать. Связь между сознанием и языком не механическая, а органическая. Их нельзя отделить друг от друга, не разрушая того и другого. Посредством языка происходит переход от восприятий и представлений к понятиям, протекает процесс оперирования понятиями. В речи человек фиксирует свои мысли, чувства и благодаря этому имеет возможность не только подвергать их анализу как вне его лежащий идеальный объект, но главное, передать их. Выражая свои мысли и чувства, человек отчетливее уясняет их сам: он понимает себя, только испытав на других понятность своих слов. В этом единстве определяющей стороной является сознание, мышление: будучи отражением действительности, оно «лепит» формы и диктует законы своего языкового бытия. Через сознание и практику структура языка в конечном счете отражает, хотя и в модифицированном виде, структуру бытия. Но единство — это не тождество: сознание отражает действительность, а язык обозначает ее и выражает в мысли.

Связанная с сознанием в целом, речь человека включается в определенные взаимоотношения со всеми психическими процессами; но основным и определяющим для речи является ее отношение к мышлению. Поскольку речь является формой существования мысли, между речью и мышлением существует единство. Но это единство, а не тожество. Равно неправомерны как установление тожества между речью и мышлением, так и представление о речи как только внешней форме мысли. Поведенческая психология попыталась установить между ними тожество, по существу сведя мышление к речи. Для бихевиориста мысль есть не что иное, как «деятельность речевого аппарата» (Дж. Уотсон). К. С. Лешли в своих опытах попытался обнаружить посредством специальной аппаратуры движения гортани, производящие речевые реакции. Эти речевые реакции совершаются по методу проб и ошибок, они не интеллектуальные операции. Такое сведение мышления к речи обозначает упразднение не только мышления, но и речи, потому что, сохраняя в речи лишь реакции, оно упраздняет их значение. В действительности речь есть постольку речь, поскольку она имеет осознанное значение. Слова, как наглядные образы, звуковые или зрительные, сами по себе еще не составляют речи. Тем более не составляют речи сами по себе реакции, которые посредством проб и ошибок приводили бы к их продуцированию. Движения, продуцирующие звуки, не являются самостоятельным процессом, который в качестве побочного продукта дает речь. Подбор самих движений, продуцирующих звуки или знаки письменной речи, весь процесс речи определяется и регулируется смысловыми отношениями между значениями слов. Мы иногда ищем и не находим слова или выражения для уже имеющейся и еще словесно не оформленной мысли; мы часто чувствуем, что сказанное нами не выражает того, что мы думаем; мы отбрасываем подвернувшееся нам слово, как неадекватное нашей мысли: идейное содержание нашей мысли регулирует ее словесное выражение. Поэтому речь не есть совокупность реакций, совершающихся по методу проб и ошибок или условных рефлексов: она — интеллектуальная операция. Нельзя свести мышление к речи и установить между ними тожество, потому что речь существует как речь лишь благодаря своему отношению к мышлению.

Но нельзя и отрывать мышление и речь друг от друга. Речь — не просто внешняя одежда мысли, которую она сбрасывает или одевает, не изменяя этим своего существа. Речь, слово служат не только для того, чтобы выразить, вынести во вне, передать другому уже готовую без речи мысль. В речи мы формулируем мысль, но, формулируя ее, мы сплошь и рядом ее формируем. Речь здесь нечто большее, чем внешнее орудие мысли; она включается в самый процесс мышления как форма, связанная с его содержанием. Создавая речевую форму, мышление само формируется. Мышление и речь, не отожествляясь, включаются в единство одного процесса. Мышление в речи не только выражается, но по большей части оно в речи и совершается.

В тех случаях, когда мышление совершается в основном не в форме речи в специфическом смысле слова, а в форме образов, эти образы по существу выполняют в мышлении функцию речи, поскольку их чувственное содержание функционирует в мышлении в качестве носителя его смыслового содержания. Вот почему можно сказать, что мышление вообще невозможно без речи: его смысловое содержание всегда имеет чувственного носителя, более или менее переработанного и преображенного его семантическим содержанием. Это не значит, однако, что мысль всегда и сразу появляется в уже готовой речевой форме, доступной для других. Мысль зарождается обычно в виде тенденций, сначала имеющих лишь несколько намечающихся опорных точек, еще не вполне оформившихся. От этой мысли, которая еще больше тенденция и процесс, чем законченное оформившееся образование, переход к мысли, оформленной в слове, совершается в результате часто очень сложной и иногда трудной работы. В процессе речевого оформления мысли работы над речевой формой и над мыслью, которая в ней оформляется, взаимно переходят друг в друга. В самой мысли в момент ее зарождения в сознании индивида часто переживание ее смысла для данного индивида преобладает над оформленным значением ее объективного значения. Как форма и содержание, речь и мышление связаны сложными и часто противоречивыми соотношениями. Речь имеет свою структуру, не совпадающую со структурой мышления: грамматика выражает структуру речи, логика — структуру мышления; они не тожественны. Речь архаичнее мысли. Уже в силу этого нельзя непосредственно отожествлять мышление с речью, сохраняющей в себе архаические формы. Речь вообще имеет свою «технику». Эта «техника» речи связана с логикой мысли, но не тожественна с ней. Наличие единства и отсутствие тожества между мышлением и речью явственно выступают в процессе воспроизведения. Утверждение о несводимости мышления к речи относится не только к внешней, но и к внутренней речи. Но специфичность речи вовсе не сводится к наличию в ней звукового материала. Она заключается прежде всего в ее грамматической — синтаксической и стилистической — структуре, в ее специфической речевой технике. Такую структуру и технику, притом своеобразную, отражающую структуру внешней, громкой речи и вместе с тем отличную от нее, имеет и внутренняя речь. Поэтому и внутренняя речь не сводится к мышлению, и мышление не сводится к ней.

Поможем написать любую работу на аналогичную тему

Получить выполненную работу или консультацию специалиста по вашему учебному проекту

Узнать стоимость

Сознание — «интегральный момент психических процессов»

Библиографическое описание:

Калугина, С. Е. Сознание — «интегральный момент психических процессов» / С. Е. Калугина. — Текст : непосредственный // Педагогика сегодня: проблемы и решения : материалы I Междунар. науч. конф. (г. Чита, апрель 2017 г.). — Чита : Издательство Молодой ученый, 2017. — С. 53-58. — URL: https://moluch.ru/conf/ped/archive/213/12211/ (дата обращения: 14.02.2022).



В статье предложен анализ классических и современных трудов по философии и афазиологии, рассмотрены вопросы взаимоотношения категорий «мышление», «сознание», «язык», «речь», освещена структура категории «сознание» и его источники.

Ключевые слова: афазия, коммуникация, речь, язык, сознание, мышление

Проблема взаимосвязи языка и сознания, языка и мышления всегда была в центре психологических и философских исследований. Это не случайно, так как изучение данного вопроса позволяет не только прояснить природу самого сознания и языка как уникальных феноменов, обусловливающих все человеческое в человеке, но и позволит проследить развитие человека, процесс становления его сознания и речи [7, с. 82].

Когнитивная и коммуникативная работа языка невозможна без использования творческого потенциала сознания и ресурсов мозга… Именно речь, обеспечиваемая и регулируемая ресурсами мозга, оказывается осознанным способом употребления языка… Рассматриваемые при этом… различные проблемы, в том числе трансформации сукцессивного процесса произнесения в симультанный образ восприятия (слушания) в актах речевой коммуникации, а также речевые акты переживания, протекающие в обратной последовательности от симультанного образа к сукцессивной аналитике и обобщению, относятся к числу трудноразрешимых проблем [13, с. 61].

Каковы же отношения между мыслью и словом?

Какова структура сознания и его источники?

Как взаимосвязаны сознание и речь?

Сознание человека «носит системный характер» [11, с. 84]. Исходным пунктом для анализа сознания как целостной системы является его содержание, уровни и формы идеального воспроизведения в нем реальной действительности и его конструктивно — творческой деятельности… Если рассматривать сознание как систему, то в ней, как и в любой другой системе, каждый элемент представляет собой нечто относительно самостоятельное, а именно — элемент системы… Как чрезвычайно сложная система, сознание сохраняет свою относительную тождественность с самим собой, несмотря на непрерывный поток как бы сквозь него протекающих различных переживаний, мыслей, идей [11, с. 84–86]. Категория «сознание», обозначает свойство высокоорганизованной материи, каким является мозг человека. Только человек обладает высшим проявлением подобного свойства [8, с. 51].

Научный метод не допускает дробления психики человека на множество функций, способностей и свойств как абсолютно обособленных форм сознания. В психической деятельности никогда не бывает ни одного акта порознь… Против изоляции ощущений от мышления, воли от чувств, чувств от мышления выступал уже Гегель, считавший несправедливым утверждение, что ум и воля совершенно независимы друг от друга… Нет необходимости искать сознание среди отдельных психических процессов. Сознание не входит в это множество в качестве одного из элементов, а является интегральным моментом психических процессов… Сознание есть единое целое, предполагающее известную системность происходящих в нем событий… И наполняется оно разным содержанием и социально — политической ориентацией в зависимости от конкретно — исторических условий жизни человека [11, с. 86–87].

Мышление — это деятельное сознание. Сознание и мышление взаимосвязаны между собой, так как выступают характеристиками единого целого. Нет и не может быть сознания без мышления, как нет мышления без сознания [8, с. 53].

Отношение между мышлением и речью изменяется в процессе развития и в своем количественном и в качественном значении. Иначе говоря, развитие речи и мышления совершается непараллельно и неравномерно. Кривые их развития многократно сходятся и расходятся, пересекаются, выравниваются в отдельные периоды и идут параллельно, даже сливаются в отдельных своих частях, затем снова разветвляются. Это верно как в отношении филогенеза, так и онтогенеза [3, с. 81–82].

В мышлении взрослого человека отношение интеллекта и речи не является постоянным и одинаковым для всех функций, для всех форм интеллектуальной и речевой деятельности [3, с. 84].

Отношение между мышлением и речью в филогенетическом развитии показывает в своей монографии «Мышление и речь» Л. С. Выготский: «Мышление и речь имеют различные генетические корни… Развитие мышления и речи идет по различным линиям и независимо друг от друга… Отношение между мышлением и речью не является сколько-нибудь постоянной величиной на всем протяжении филогенетического развития… В филогенезе мышления и речи мы можем с несомненностью констатировать доречевую фазу в развитии интеллекта и доинтеллектуальную фазу в развитии речи» [3, с. 93].

В онтогенезе отношение обеих линий развития — мышления и речи — гораздо более смутно и спутано. Однако и здесь, совершенно оставляя в стороне всякий вопрос о параллельности онто- и филогенеза или об ином, более сложном отношении между ними, мы можем установить и различные генетические корни, и различные линии в развитии мышления и речи [3, с. 94].

В онтогенетическом развитии мышления и речи мы также находим различные корни того и другого процесса. В развитии речи ребенка мы с несомненностью можем констатировать «доинтеллектуальную стадию», так же как и в развитии мышления — «доречевую стадию». До известного момента то и другое развитие идет по различным линиям, независимо одно от другого. В известном пункте обе линии пересекаются, после чего мышление становится речевым, а речь становится интеллектуальной [3, с. 96–97].

Отношение мысли к слову есть прежде всего не вещь, а процесс, это отношение есть движение от мысли к слову и обратно — от слова к мысли… Мысль не выражается в слове, но совершается в слове. Можно было бы поэтому говорить о становлении (единстве бытия и небытия) мысли в слове [3, с. 284].

Отношение мышления и речи в этом случае можно было бы схематически обозначить двумя пересекающимися окружностями, которые показали бы, что известная часть процессов речи и мышления совпадает. Это — так называемая сфера «речевого мышления» [3, с. 101] (см. рис. 1).

Рис. 1. Отношение мышления и речи взрослого человека по Л. С. Выготскому: I — мышление, II — речь, III — речевое мышление или внутренняя речь

Утрата речи при афазии приводит к нарушению всех видов речевой деятельности: нарушение связи «артикулема — фонема», «артикулема — графема» приводит к невозможности произнести или прочитать что-либо; нарушение фонематического слуха или слухо — речевой памяти неизбежно ведет к невозможности понимать человеческую речь, утрате смысла слов, нарушениям внутренней речи и речевого мышления и мн. др.

Человеческое сознание является сложным феноменом; оно многомерно, многоаспектно… Многогранность сознания делает его объектом изучения множества наук, среди которых философия, психология, биофизика, информатика, кибернетика, юриспруденция, психиатрия. Вследствие объективной своей многосистемности сознание с большим трудом поддается общесистемному определению и любое его определение… оказывается неполным, односторонним [2, с. 254].

− Сознание — это высшая, свойственная только человеку и связанная с речью функция мозга, заключающаяся в обобщенном, оценочном и целенаправленном отражении и конструктивно — творческом преобразовании действительности, в предварительном мысленном построении действий и предвидении их результатов, в разумном регулировании и самоконтролировании поведения человека [2, с. 256; 12, с. 32].

− Сознание — высшая, свойственная лишь человеку форма отражения объективной действительности, способ его отношения к миру и самому себе, опосредствованный всеобщими формами общественно-исторической деятельности людей [10, с. 741].

− Сознание — высшая форма отражения действительности, присущая только человеку, позволяющая ему целенаправленно регулировать свои взаимоотношения с окружающим миром [9, с. 159].

«Поле» сознания хорошо представлено А. В. Ивановым в виде круга, куда вписан крест, делящий его на четыре равные части (см. рис. 2).

Рис. 2. Структура сознания по А. В. Иванову

Сектор (I) является сферой телесно-перцептивных способностей и получаемого на их основе знания. К этим способностям относятся ощущения, восприятия и конкретные представления, с помощью которых человек получает первичную информацию о внешнем мире, о своем собственном теле и о его взаимоотношениях с другими телами [2, с. 256].

С сектором (II) соотносятся логико-понятийные компоненты сознания. С помощью мышления человек выходит за пределы непосредственно чувственно данного в сущностные уровни объектов; это сфера общих понятий, аналитико-синтетических мыслительных операций и жестких логических доказательств [2, с. 256–257].

Сектор III можно связать с эмоциональной компонентой сознания… Это скорее сфера личностных, субъективно — психологических переживаний, воспоминаний, предчувствий по поводу ситуаций и событий, с которыми сталкивался, сталкивается или может столкнуться человек…

Сектор IV может быть соотнесен… с ценностно — мотивационной (или ценностно — смысловой) компонентой единого «поля» нашего сознания. Здесь укоренены высшие мотивы деятельности и духовные идеалы личности…

III и IV сектора образуют ценностно-эмоциональную составляющую нашего сознания, где в качестве предмета познания выступают собственное «я», другие «я», а так же продукты их творческой самореализации… (художественных и философско-религиозных текстов, произведений музыки, живописи, архитектуры) [2, с. 257].

Как замечает А. В. Иванов, предложенную схему сознания можно, при желании, соотнести с фактом межполушарной асимметрии мозга, где внешнепознавательной составляющей сознания будет соответствовать деятельность левого, «языкового», аналитико-дискурсивного полушария, а ценностно-эмоциональной компоненте сознания — интегративно — интуитивная «работа» правого полушария [2, с. 257].

У 30 %-50 % людей, перенесших острое нарушение мозгового кровообращения, наблюдается системное нарушение уже сформировавшейся речевой функции — афазия.

Та или другая форма возникает при поражении определенного участка так называемой «речевой зоны» мозга, которая располагается именно в левой гемисфере и захватывает почти все ее участки, в которых расположены двигательный, акустический и зрительный анализаторы [4, с. 31].

Рассматривая вопрос об источниках сознания философско-реалистическое направление выделяет следующие факторы:

Во — первых, внешний предметный и духовный мир; природные, социальные и духовные явления отражаются в сознании в виде конкретно-чувственных и понятийных образов… Такого рода информация является результатом взаимодействия человека с наличной ситуацией.

Вторым источником сознания является социокультурная среда, общие понятия, этические, эстетические установки, социальные идеалы, правовые нормы, накопленные обществом знания; здесь и средства, способы, формы познавательной деятельности…

Третьим источником сознания выступает весь духовный мир индивида, его собственный уникальный опыт жизни и переживаний: в отсутствии непосредственных внешних воздействий человек способен переосмысливать свое прошлое, конструировать свое будущее и т. п… В динамику отражательного процесса вовлекается … духовная реальность самого человека.

Четвертый источник сознания — мозг как макроструктурная природная система, состоящая из множества нейронов, их связей и обеспечивающая на клеточном уровне организации материи осуществление общих функций сознания [2, с. 261–262].

Мы приходим к общему выводу, что источником индивидуального сознания являются не сами по себе идеи … и не сам по себе мозг… Источником сознания является реальность (объективная и субъективная), отражаемая человеком посредством высокоорганизованного материального субстрата — головного мозга и в системе надличностных форм общественного сознания [2, с. 263].

Анализируя состояние человека в случае афазии, можно понять. Что все четыре источника индивидуального сознания в данном случае оказываются не полноценно функционирующими. Так в случае нарушения речевого восприятия, например, отражение в сознании внешнего предметного и духовного мира оказывается неполноценным. Второй источник для человека, потерявшего возможность говорить, читать, писать, оказывается тоже закрыт.

Возможно человек с афазией мог бы заняться размышлением о прошлом и будущем, но в случае нарушения внутренней речи, это размышление также в полной мере окажется не доступным. То есть речевое нарушение — афазия, вызванное локальным органическим поражением мозга качественно изменяет возможность мыслить и сознание человека как таковое.

Проблема взаимного общения людей — это прежде всего проблема взаимной связи сознания и речи, языка как системы знаков. Сознание предполагает речь как свою материальную действительность, а значит и взаимное общение людей. Речь может передавать мысли, чувства и волю в процессе взаимного общения, в силу того что слова — материальны и потому доступны чувственному восприятию…

Язык и речь не одно и то же. Речь — это язык, функционирующий в конкретной ситуации общения, это деятельность общения и его фиксированные результаты. Язык же — определенный, данным народом социально — исторически отработанный, национальный по своему характеру словарный состав и сложившийся у данного народа грамматический, выражающийся в особых правилах, закономерностях построения предложений, соотнесения слов в предложении [11, с. 215–216].

Речь есть материальное выражение мысли… Действительностью сознания является не столько язык, сколько речь: именно в речи фиксируется содержание сознания…

Речь выполняет ряд неразрывно связанных друг с другом функций: коммуникативную (средство сообщения, взаимного обмена опытом), мыслительную (орудие мышления), функцию средства выражения и воздействия. Исходной и ведущей является коммуникативная функция [11, с. 216].

Коммуникация — это сложный процесс, требующий множества навыков. Речь — только один из многих способов, которыми мы передаем свои сообщения. С древнейших времен в человеческом обществе использовались дополнительные средства общения и передачи информации, многие из которых существуют до сих пор.

Невербальная коммуникация — это система символов, знаков, используемых для передачи сообщения и предназначенная для более полного его понимания, которая в некоторой степени независима от психологических и социально-психологических качеств личности, которая имеет достаточно четкий круг значений и может быть описана как специфическая знаковая система. Невербальная коммуникация не предполагает использования звуковой речи, естественного языка в качестве средства общения [5; с. 153].

Примером невербальной коммуникации может являться, язык свиста у коренного населения Африки, сигналы барабанов, колокольчиков, гонга и т. п. «Язык цветов», распространенный на Востоке, также является средством передачи информации, которую в некоторых ситуациях не разрешается выражать словами (например, роза — символ любви, астра — печали, незабудка — памяти и т. д.). Дорожные знаки, сигналы светофора, сигнализация флагами и т. п. — все это средства передачи информации, дополняющие основное средство человеческого общения — язык [1, с. 1].

Вербальная коммуникация — общение с помощью слов или речевая коммуникация. Вербальная коммуникация может быть направлена на отдельного человека, определенную группу (или даже не иметь конкретного адресата), но в любом случае она имеет диалоговый характер и представляет собой постоянный коммуникативный акт [1, с. 2].

Использование чаще всего сохранного зрительного анализатора является оправданным при нарушении восприятия речи и речи как таковой, поэтому использование невербальных методов коммуникации наряду с вербальными в восстановительном обучении у пациентов с афазией является целесообразным на наш взгляд.

Речь развертывает перед слушателями ту картину реальной или вымышленной действительности, которая отразилась в сознании говорящего и о которой он сообщает. Хотя на органы чувств непосредственно воздействует речь, но сама ее материальная фактура выступает как нечто неощутимое… Было бы неправильным полностью интеллектуализировать речь, превращая ее только в средство обмена мыслями. Она выполняет и эмоционально — выразительную функцию. Ее эмоциональное содержание проступает в ритме, паузах, интонации, в различного рода междометиях, особой эмоционально — выразительной лексике, во всей совокупности лирических и стилистических моментов [11, с. 219].

Соотношение сознания и речи не простое сосуществование и взаимовлияние, а единство, в котором определяющей стороной является сознание: будучи отражением действительности, оно «лепит» формы и диктует законы своего речевого бытия. Сознание есть всегда словесно означенное отражение: где нет знака, там нет и сознания. Нельзя представить себе дело таким образом, что сознание и речь живут параллельной, независимой друг от друга жизнью, соединяясь лишь в момент высказывания мысли. Эти две стороны единого процесса: осуществляя речевую деятельность, человек мыслит; мысля, он осуществляет речевую деятельность [11, с. 221].

Сознание — результат речевого, вообще духовного общения [6, с. 40]. Сознание отражает действительность, а речь обозначает ее и выражает мысли [11, с. 222].

Если у человека имеет место поражение мозга и афазия, то у него вместе с тем нарушается способность к отвлеченному мышлению, на наш взгляд.

Проанализировав ряд классических и современных исследований в сфере философии и афазиологии, можно сделать, следующие выводы:

1) Сознание человека — понятие многомерное и многоаспектное, имеющее свои источники, изменяющееся в случае поражения мозга.

2) Сознание предполагает речь, выполняющую ряд функций, как свою материальную действительность.

3) Соотношение «сознание — речь» — это единство, в котором определяющей стороной является сознание, но и сознание — результат речевого и вообще духовного общения.

4) Сознание и язык образуют взаимовлияющее единство, сознание отражает действительность, а речь обозначает ее и выражает мысли.

Литература:

1. Айвазян О. О. Коммуникация и речь [Текст] / О. О. Айвазян // Вестник Адыгейского гос. ун — та. — 2012. — № 3 (103). — С. 1–4.
2. Алексеев П. В. Философия. Учебник. Изд-е третье [Текст] / П. В. Алексеев, А. В. Панин. — М.: ПБОЮЛ Грачев С. М., 2000. — 608 с.
3. Выготский Л. С. Мышление и речь [Текст] / Л. С. Выготский. — М.: «Лабиринт», 1999. — 352 с.
4. Калугина С. Е. Паралингвистические средства коммуникации в системе восстановительного обучения пациентов с афазией в остром периоде инсульта [Текст] / С. Е. Калугина // IX Международная научная конференция «Педагогическое мастерство». — М.: Изд. Дом. «Буки — Веди», 2016. — 30–34.
5. Клюев Е. В. Речевая коммуникация [Текст] / Е. В. Клюев. — М.: Рипол Классик, 2002. — 320 с.
6. Леонтьев А. Н. Философия психологии: Из научного наследия [Текст] / А. Н. Леонтьев. — М.: Изд-во Моск. Ун-та, 1994. — 228 с.
7. Лобанова Н. И. Язык и сознание: проблема взаимосвязи (опыт анализа философии языка В. фон Гумбольта) [Текст] / Н. И. Лобанова // Известия Российского гос. пед. ун-та им. А. И. Герцена. — 2010. — № 123. — С. 82–88.
8. Лощилин А. Н. Язык, сознание, мышление [Текст] / А. Н. Лощилин // Вестник МГЛУ. — 2014. — Выпуск 11 (697). — С. 50–60.
9. Новоторцева Н. В. Специальная педагогика и психология: учебный понятийно-терминологический словарь [Текст] / Н. В. Новоторцева. – Ярославль: РИО ЯГПУ, 2015. — 199 с.
10. Петрова Е. А. Взаимодействие языка, мышления и сознания [Текст] / Е. А. Петрова // Вестник Башкирского ун-та. — 2011. — № 3. — т. 16. — С. 739–742.
11. Спиркин А. Г. Сознание и самосознание [Текст] / А. Г. Спиркин. — М.: Политиздат, 1972. — 303 с.
12. Спиркин А. Г. Философия: Учебник для технических вузов [Текст] / А. Г. Спиркин. — М.: Гардарики, 2000. — 368 с.
13. Шилков Ю. М. Язык, сознание, мозг: когнитивисткая парадигма [Текст] / Ю. М. Шилков // Эпистемология и философия науки. — 2006. — № 3. — том 9. — С. 56–64.

Основные термины (генерируются автоматически): сознание, речь, III, Источник сознания, мышление, речевая деятельность, внутренняя речь, мысль, невербальная коммуникация, Сознание человека.

границ | Активный вид внутренней речи

Введение

Внутренняя речь (ВР) обычно характеризуется как опыт молчаливого разговора с самим собой. Сообщается, что оно феноменологически отличается от других переживаний, таких как визуальные образы, эмоции или спорный феномен несимволизированной мысли (Hurlburt and Akhter, 2008). В этой статье мы выделяем два общих подхода к ИС — то, что мы будем называть представлениями «формат» и «деятельность». Эти подходы содержат разные тезисы о том, какие элементы более уместны для характеристики явления.Как мы увидим, форматное представление рассматривает ИС главным образом как некий продукт с определенными форматными характеристиками, тогда как деятельностное представление подчеркивает его свойства как деятельности. Это может показаться простым различием в акцентах — в конце концов, представление формата может легко принять, что ИС — это действие, а представление действия не отрицает, что формат задействован. Тем не менее, причина их соответствующих акцентов заключается в том факте, что они имеют четкие обязательства в отношении того, что является центральным в этом явлении. В частности, мы увидим, что два подхода имеют разные взгляды на когнитивные функции ИС, особенно на то, является ли ИС необходимым для сознательного мышления.

Это в общем-то философские подходы, но эмпирически обоснованные. Мы понимаем, что, с одной стороны, как вербальное явление, хорошее описание ИС в конечном счете будет зависеть от точных моделей лингвистического производства и понимания; и что, с другой стороны, правдоподобное описание ИИ как когнитивного феномена требует больше данных, чем мы имеем в настоящее время. Однако полезно пролить свет на обязательства и последствия наличия определенного общего взгляда на то, чем на самом деле является ИС.В частности, это помогает для методологической оценки того, какие аспекты явления стоит исследовать. В этой статье мы разъясняем различия между представлениями формата и деятельности и защищаем преимущества последних.

Формат внутренней речи

Представление в формате относится к большинству авторов, писавших о функциях ИС за последние два десятилетия. В самой сильной форме его можно охарактеризовать следующими тремя тезисами:

1. Тезис сильного сознания: IS необходим для сознательного мышления;
2. тезис о формате: в ИС мы набираем репрезентативную систему из-за ее особенностей как формата;
3. тезис о продукте: ИС состоит из некоторого вывода системы лингвистического производства, обычно строк фонологических репрезентаций.

Первый тезис о роли ИС. Если под «мышлением» грубо понимать любое познавательное событие, которое включает в себя манипулирование или обозначение пропозиционального содержания, тезис гласит, что сознательное выполнение любого из этих действий требует присутствия ИС. Второй тезис касается природы ИС. В нем говорится, что для того, чтобы что-то считалось IS, важно, чтобы оно было отформатировано определенным образом. Третий тезис обеспечивает дальнейшую спецификацию видов репрезентаций, используемых в ИС.

Первый и второй тезисы — две стороны одной медали: утверждается, что в ИС мы набираем формат с определенными свойствами, потому что эти свойства открывают возможность вообще иметь сознательные мысли. Разные авторы сосредоточивались на различных характеристиках, таких как цифровость или независимость от контекста (Clark, 1998), перцептивность и интроспективность (Jackendoff, 1996, 2012; Prinz, 2011, 2012; Bermúdez, 2003) и предикативная структура (Bermúdez, 2003). ). Возьмем один пример: Джекендофф и вслед за ним Принц считают, что «чистое» сознательное мышление невозможно по архитектурным причинам: мы можем осознавать представления промежуточного уровня (например, 2.5D-представления в зрительной системе), но никогда не представлений базового уровня или более высокого уровня, таких как концепции или пространственные 3D-представления. Таким образом, если мы хотим иметь сознательные мысли, мы должны использовать репрезентативный формат, который имеет правильный вид репрезентаций. Образы хороши, но фонологические репрезентации намного лучше, учитывая, что фонологические репрезентации могут нести гораздо больше видов мыслей (о будущем или прошлом, об abstracta и possibilia , об отношениях и т.).

Эти соображения приводят Джекендоффа к тезису о продукте, т. е. к тому, что ИС состоит из цепочек фонологических репрезентаций или структур. Однако можно задаться вопросом, насколько центральным является тезис о продукте для взгляда на формат и насколько специфична его приверженность определенному типу продукта. Что касается центральности, можно утверждать, что эта точка зрения не требует рассмотрения ИС как состоящей исключительно из фонологических репрезентаций. Конечно, ИС выступает как содержательный формат, поэтому он также состоит из семантической составляющей.Более того, общий подход также можно сформулировать таким образом, чтобы он был совместим с идеей о том, что ИС — это действие: действие по созданию последовательностей внутренних языковых элементов (главным образом) с целью доведения наших мыслей до сознания. На самом деле, иногда Carruthers (2011) приближается к тому, чтобы представить ИС таким образом, поэтому его изображение как сторонника формата может показаться спорным. Разница между этим взглядом и тем, что мы будем называть взглядом на деятельность, возможно, будет заключаться в акценте и степени.

Однако Carruthers (2014), как и Jackendoff, Prinz или Bermúdez, уделяет особое внимание продукту и его свойствам. С другой стороны, следует отметить, что многие авторы, не особо занимающиеся вопросом о роли ИС в сознательном мышлении, тоже считают ИС продуктом (Pickering, Garrod, 2013). То есть вроде бы принято думать об ИС как о продукте, а не как о какой-то деятельности. Что касается приверженности к определенному виду продукта, можно заметить, что существуют разные виды фонологических репрезентаций.Мы можем различать, по крайней мере, артикуляционные, фонематические и акустические фонологические представления. Мы можем думать, что деятельность внутреннего говорения использует все три вида представлений. Однако состоит ли ИС во всех них? Если ИС охарактеризовать в терминах продукта, кажется, что ИС должны быть строками фонологических акустических репрезентаций. Есть две причины, чтобы поддержать это утверждение. Во-первых, если формат должен быть интроспективным/перцептивным, кажется, что только акустические репрезентации могут помочь, учитывая, что ни артикуляционные, ни фонематические репрезентации не являются интроспективными, согласно его описанию (см. выше).Итак, следуя за Джекендоффом, Принц утверждает, что звуки речи, в которую он включает немую речь, «воспринимаются на уровне, который лежит выше жужжащего беспорядка неотфильтрованных звуковых волн, но ниже уровня категорий фонем» (Prinz, 2012, стр. 69). .

Во-вторых, некоторые авторы считают, что ИС как продукт делает мысли осознанными, поскольку ИС представляет собой предсказание, выдаваемое на основе впоследствии прерванного двигательного действия (см. Carruthers, 2011; Pickering, Garrod, 2013). Субъекты дают инструкции для производства определенного лингвистического элемента; эти инструкции преобразуются в двигательные команды; а затем команда прерывается, но не раньше, чем эфферентная копия отправляется в прямые модели, которые выдают предсказание входящего сенсорного сигнала, соответствующего прерванной двигательной команде.Если это то, в чем, в конечном счете, состоит ИС, т. е. предсказание входящего сенсорного сигнала, то, возможно, экземпляр ИС должен быть акустическим представлением, поскольку предсказание представляет звуки (а не фонемы или артикуляции).

Как бы то ни было, мы готовы признать, что ассоциация между сильным сознанием и тезисами о формате является более важной для взгляда на формат, чем тезис о продукте, и что любые обязательства относительно определенного вида продукта обычно возникают как следствие одобрить два предыдущих тезиса.В самом деле, только ослабив эти тезисы, защитник форматного взгляда сможет справиться с некоторыми вызовами для этого взгляда, которые мы собираемся представить.

Проблемы с представлением формата

Мы хотим представить три общие проблемы, которые, как мы видим, связаны с представлением о формате — общие в том смысле, что они проистекают из одобрения его тезисов (i) и (ii) (сильное сознание и формат). Во-первых, он должен отрицать феномен «несимволизированного мышления» (UT; Hurlburt and Akhter, 2008).Во-вторых, трудно объяснить, как ИС делает содержание мыслей доступным для сознания (Jorba and Vicente, 2014). В-третьих, у него могут возникнуть проблемы с учетом изменчивости использования ИС. В дополнение к этим общим проблемам мы, наконец, рассмотрим конкретную интерпретацию идеи IS как продукта, а именно, предположение, что IS является акустическим представлением, предсказывающим входящий сенсорный сигнал, — предположение, у которого есть некоторые проблемы, связанные с его реализацией. своя.

Головоломка бессимволического мышления

Используя метод выборки описательных переживаний, Хиви и Херлберт (2008) сообщили, что люди утверждали, что переживают внутренние эпизоды, в которых у них возникало ощущение, что они «думают определенную, определенную мысль, не осознавая, что эта мысль передается словами, образами, или любые другие символы» (с.802). Например, кто-то может сообщить о своем переживании, как о том, что ему интересно, будет ли друг водить его машину или грузовик, но без слов, несущих это конкретное содержание, и без изображений друга, автомобиля или грузовика (Hurlburt and Akhter, 2008, p. 1364). Согласно их результатам, этот вид «несимволизированного мышления» занимает в среднем около 22% нашей сознательной жизни (Hurlburt and Akhter, 2008; Hurlburt et al., 2013).

Несимволизированное мышление — не бесспорное явление.Несмотря на то, что существуют другие направления исследований, указывающие на особую феноменологию пропозиционального мышления (Siewert, 1998; Pitt, 2004), ее характеристика неуловима. Например, Hurlburt и Akhter (2008) изображают его в основном в негативном ключе, утверждая, что «несимволизированное мышление воспринимается как мышление , а не чувство, не намерение, не намек, не кинестетическое событие, не телесное событие» (стр. 1366). В этой статье мы не хотим вступать в дискуссию о доказательствах UT.Скорее, точка зрения, которую мы хотим сделать, носит условный характер: если UT является подлинным феноменом, который необходимо объяснить, это создает серьезную проблему для представления формата. Эта точка зрения утверждает, что мы задействуем ИИ, чтобы иметь сознательные мысли — иначе мы не смогли бы мыслить сознательно. Но если возможно иметь сознательные мысли без присутствия ИС, то утверждение форматного представления просто ложно. В самом деле, его лучшая стратегия состоит в том, чтобы просто отрицать это явление. В этом ключе Carruthers (2009) утверждает, что UT может быть результатом конфабуляции: люди сообщают, что думают без слов или образов, но на самом деле они могут использовать слова и/или образы, а могут и не думать (т.г., они думают, что думали о том, какой товар купить, а на самом деле только смотрели на разные продукты). Херлберт и др. (2013), напротив, предполагают, что конфабуляция, вероятно, происходит наоборот: мы участвуем в большем количестве UT, чем в среднем 22%, но, поскольку мы склонны отождествлять мышление с внутренней речью, мы склонны сообщать об использовании слов, когда на самом деле мы не используя их.

Повторяю, любая точка зрения, поддерживающая как сильное сознание, так и тезисы о формате, будет утверждать, что фактически IS является формой, которую принимает сознательное пропозициональное мышление, поэтому, поскольку UT является пропозициональным, это просто невозможно.Однако можно истолковать более слабые версии представления о формате, в которых УТ предстает как более податливое явление. В частности, можно отказаться от сильного тезиса о сознании и считать, что IS не является необходимым для того, чтобы иметь сознательные мысли. ИС был бы лишь хорошим, а возможно, и лучшим способом сделать мысли сознательными, но есть и другие способы сделать это. Перцептивные теории сознания (Prinz, 2011) — хороший кандидат на эту более слабую версию. Эти теории утверждают, что мысль всегда нуждается в определенном перцептивном формате, чтобы быть осознанной, и что «даже высокоуровневые перцептивные состояния и моторные команды недоступны сознанию» (Prinz, 2011, p.174). ИС представляет собой разновидность такого формата восприятия, но могут быть и другие. В частности, может быть несимволических средств восприятия, таких как эмоции или телесные ощущения. Следуя по этому пути, есть шанс объяснить УТ, не отрицая сам феномен: несимволизированная мысль была бы мыслью, обналиченной в каком-то несимволическом перцептивном формате.

Проблемы с такой учетной записью. Первая проблема заключается в том, что неясно, действительно ли она соответствует характеристике явления, предлагаемой исследователями явления.Напомним, что Hurlburt и Akhter (2008) отвергают то, что UT переживается как чувство, намерение, намек, кинестетическое или телесное событие, добавляя, что люди «уверенно проводят различие между переживаниями, которые являются мыслями (…) и переживаниями, которые являются чувствами (…) или сенсорными ощущениями. осознанность» (стр. 1366). Кажется, что это оставляет очень мало места для маневра для описания восприятия UT. Теперь можно возразить, что положительная характеристика этого феномена, данная Херлбуртом и Ахтером (2008), несколько недостаточна и что за ней, возможно, стоит другое восприятие.Итак, давайте сосредоточимся на второй проблеме, которая кажется более актуальной для описания восприятия, а именно на проблеме учета специфического семантического содержания несимволизированных мыслей, о которых сообщают субъекты.

Если УТ является подлинным феноменом, то единственная положительная характеристика, которую мы имеем, состоит в том, что субъекты заявляют, что испытывают определенные мысли. Таким образом, любое описание явления должно учитывать эту характеристику. Подумайте о несимволическом размышлении о том, будет ли друг водить свою машину или свой грузовик.Какие перцептивные переживания могут нести это содержание? Если бы субъект был занят переживанием ИИ, ответ был бы однозначным: это содержание мысленного предложения. Но несимволические перцептивные переживания, такие как определенные чувства, связанные с вашим другом и его грузовиком, кажутся неподходящими для этой задачи. Конечно, с точки зрения Принца (например, в его теории эмоций, Prinz, 2004) чувства могут иметь интенциональное содержание, но они не кажутся настолько нюансированными, чтобы включать в себя конкретное содержание мысли, такое как недоумение субъекта.Предложение Принца рассматривать пропозициональные установки в терминах, подобных эмоциям (Prinz, 2011), может помочь в отношении части «отношение», т. е. может оказаться, что то, что отличает «удивление p » от «сомнения в том, что p » — это некое эмоциональное чувство, сопровождающее мысль. И все же это чувство , а не объясняет переживание содержания p , поэтому последнее переживание должно поддерживаться чем-то другим. Учитывая проблемы с присоединением определенного пропозиционального содержания к визуальным или другим невербальным сенсорным элементам (подробнее об этом в следующем разделе), у Принца, похоже, нет других ресурсов, кроме предложений с образами.Поэтому УТ представляется ему столь же маловероятным, как и другим защитникам форматного взгляда.

Возможно, выход из этой проблемы состоит в том, чтобы утверждать, что несимволический перцептивный формат рекрутируется, но не для того, чтобы транслировать мысли-содержания, а чтобы подсказывать их. То есть перцептивные переживания не будут использоваться в качестве носителей содержания, а только как средства для фокусировки нашего внимания или отслеживания наших мыслительных процессов. Таким образом, сознательное мышление может быть несимволическим в смысле Херлберта, даже несмотря на то, что во многих случаях несимволическое сознательное мышление использует перцептивные леса.Тем не менее, эта альтернативная точка зрения кажется полной проблем.

Представление формата дает представление о том, как генерируется ИС, и пытается объяснить, как ИС делает возможным сознательное мышление. Тем не менее, в ней нет объяснения сознательного мышления, которое не поддерживается ИС — модель подсказок появляется как специальное дополнение к ней. Если мы возьмем модель Каррутерса в качестве парадигмы представления о формате (см. ниже), станет ясно, что эта модель создана не для объяснения того, что IS вызывает сознательных мысли, а для объяснения того, что IS передает сознательных мысли.Создание ряда фонологических репрезентаций с прикрепленным содержанием означает наличие мысли в соответствии с моделью, тогда как модель подсказки говорит, что создание перцептивного суррогата — вербального или иного — всего лишь облегчает наличие мысли в сознании, отношение между подсказка и содержание являются произвольными.

Наконец, подход формата, по-видимому, также объясняет чувство агентности, связанное с психическими феноменами, поскольку он истолковывает их как моторные феномены.Например, в модельной модели Каррутерса осведомленность агента объясняется на основе создания образов, которые задействуют систему прямой модели. Детали того, как возникает чувство свободы воли, не ясны, но кажется, что модель подсказок не может объяснить, почему подсказки воспринимаются как наши собственные мысли. Единственное, что можно было бы считать своим, — это подсказка.

Как мыслесодержание доступно сознанию

Даже если кто-то оспаривает доказательства существования УТ, форматная точка зрения по-прежнему сталкивается с проблемой объяснения того, как мыслесодержание доступно сознанию (см. подробное обсуждение в Jorba and Vicente, 2014).Любое объяснение сознательного мышления должно объяснять, как содержание мысли становится доступным сознанию. Защитники представления о формате считают, что, создавая цепочки фонологических репрезентаций, мы привносим в сознание содержание мыслей. При этом не поясняется, как это делается. Кажется, что, разговаривая с собой, мы осознаем фонологическую структуру нашего ИС. Как этот тип сознания объясняет сознание значений или содержания? Помните, что в некоторых подходах, таких как у Джекендоффа, концептуальные структуры и, следовательно, значения и пропозициональное содержание обязательно бессознательны.Тогда возникает вопрос: как эти структуры или репрезентации становятся сознательными, по крайней мере, доступ-сознательными, благодаря тому, что делают фонологические структуры сознательными?

Clark (1998), а также Bermúdez (2003) и Jackendoff (1996, 2012) предполагают, что фонологические репрезентации преобразуют пропозициональное содержание в объекты, которые предстают перед мысленным взором. Однако представляется, что преобразование пропозиционального содержания в объект, на который можно «смотреть», только позволяет субъектам знать, о чем они думают, а не думать об этих мыслях сознательно.Вместо того, чтобы информировать их об определенном пропозициональном p содержании и, таким образом, сознательно верить или судить об этом p , этот механизм заставляет их осознать, что они думают об этом пропозициональном содержании, т. е. что они верят или судят, что р . Объективация, кажется, дает субъекту метарепрезентацию, но не сознательное мышление на уровне земли.

Поясним этот момент с точки зрения позиции Кларка. Кларк (1998) представляет свой взгляд как развитие идей Выготского об И.С. Выготском (1987).Однако роль, которую он видит для ИБ, сильно отличается от акцента Выготского на роли ИБ в саморегулировании и исполнительном оперативном контроле, а также в планировании более или менее немедленных действий, то есть не планировании летней поездки, но планирую, как решить задачу Ханойской башни. Выготские обычно считают, что ИС помогает нам сосредоточить внимание на том, что мы делаем, в то время как Кларк и др. считают, что это позволяет нам сосредоточиться на том, что мы думаем. Выготскяны отмечают, что ИГ участвует, в том числе, в пошаговом выполнении действия.Это означает, что ИС позволяет нам делать все, что мы делаем, в сознательном режиме. Мы следим за своим поведением, сознательно думая «это идет сюда», «это идет туда», «если это идет сюда, то идет туда» и т. д. метапознания, т. е. знания того, что мы думаем. Мы считаем, что есть разница между утверждением, что ИС помогает нам иметь сознательные мысли, которые используются для мониторинга и контроля нашего поведения, и утверждением, что ИС заставляет нас осознавать, о чем мы думаем, чтобы мы могли думать о своем мышлении. .

Возможно, Кларк, Джекендофф и Бермудес не хотят, чтобы их описание имело тот узкий охват, который мы ему приписываем. Однако модель, которую они предлагают, кажется, способна объяснить только то, как ИС дает нам знания о том, что и как мы думаем. Предположим, что, используя предложения нашего языка, мы можем иметь какой-то объект перед нашим сознанием. Что мы при этом выигрываем? Предположительно, мы получаем знания только о том, что думаем. Мы «видим» предложение, понимаем его значение и приходим к выводу «хорошо, я думаю, что p .Это знание о том, что и как мы думаем, конечно, может быть очень полезным, но мы бы сказали, что это лишь использование ИС среди многих других. В любом случае это описание не объясняет, как мыслесодержание становится доступным сознанию.

В этом отношении идея Каррутера (2011, 2014) о том, что мыслесодержание связывается в цепочки фонологических репрезентаций и транслируется вместе с ними, работает намного лучше. Ибо, согласно этой идее, мыслительные содержания как таковые превращаются в доступное сознание, будучи связанными с форматами, которые являются одновременно феноменальными и доступно-сознательными: «есть все основания полагать, что концептуальная информация, которая активируется взаимодействиями между областей и ассоциативных областей (…) встраивается в содержание посещаемых перцептивных состояний и транслируется вместе с последними.Следовательно, мы видим не просто сферический объект, движущийся по поверхности, а помидор, катящийся к краю столешницы; и мы не просто слышим последовательность фонем, когда кто-то говорит, мы слышим то, что они говорят; и так далее» (Carruthers, 2014, стр. 148).

Что неясно с этой точки зрения, так это то, как происходит процесс связывания, особенно с учетом того, что, согласно Каррутерсу, то, что мы делаем, чтобы извлечь значение эпизода IS, состоит в том, чтобы интерпретировать уже сознательную фонологическую репрезентацию посредством обычного механизмы понимания.Однако, согласно Лангланду-Хассану (2014), единственное содержание, которое может быть связано с эпизодом ИГ, относится к типу: семантическое значение этого эпизода ИГ такое-то и такое-то. То есть содержание, завязанное в строку ИС, будет не о мире, как должно быть, а о самой строке. Причина в том, что фонологические репрезентации представляют собой акустические свойства, а семантические репрезентации репрезентируют мир. Ленгланд-Хассан утверждает, что невозможно объединить эти различные виды представлений в один элемент.

Возможно, есть причины сопротивляться этой идее. Если рассматривать репрезентативное содержание как информацию, которую передает репрезентация, становится ясно, что репрезентативный экземпляр может передавать различные виды информации. Фонологическое представление может представлять звуки, но именно посредством этой акустической информации оно также представляет определенную семантическую информацию. То есть, в двух словах, позиция Принца (Prinz, 2011, 2012). Принц утверждает, что сознание требует внимания к сенсорным представлениям.Эти представления представляют собой «образы, сгенерированные из сохраненных понятий, [которые] наследуют семантические свойства этих понятий» (Prinz, 2011, стр. 182). ИС составляют особенно важный вид образов, т. е. языковые образы, которые несут информацию и об акустических свойствах и семантическом содержании. В этом отношении теория Принца, по-видимому, избегает критики Ленгланда-Хассана: каузально-информационные цепи ответственны за удержание различных видов информации, связанных с одним и тем же сенсорным представлением, так что проблема связывания может и не возникнуть.

Однако анализ Ленгланда-Хассана также вызывает другую озабоченность: эти разные содержания играют разные функциональные или логические роли. Акустическая информация будет играть роль в выводах, связанных со звуком репрезентации, в то время как семантическая информация будет регулярно использоваться для процессов рассуждений, имеющих отношение к тому, что означают эти слова. Эти логические роли нельзя просто смешать вместе. Опять же, точка зрения Принца может иметь выход из этой трудности: эти содержания не посещаются одновременно.Чтобы иметь сознательные мысли, субъект должен иметь в уме определенное чувственное представление и , обращающее на него внимание, но ничто не препятствует тому, чтобы в одних случаях он обращал внимание на его сенсорные свойства, а в другие — на его семантическое содержание. Таким образом, мысли доступны сознанию, просто обращаясь к сенсорным элементам, связанным с собственно семантическим представлением.

Мы считаем, что в этой позиции есть проблема. Сравните случай, когда субъект обращает внимание на сенсорную информацию репрезентации, со случаем, когда он обращает внимание на его семантическую информацию.В чем феноменологическая разница между обоими случаями в сознании субъекта? Согласно описанию перцептивного сознания Принца, между ними должно быть какое-то сенсорное различие, например, сопровождающее сенсорное представление. Таким образом, если субъект думает об акустической информации репрезентации, будет присутствовать некоторая репрезентация, связанная с акустикой; если она думает о его семантической информации, будет присутствовать некоторая репрезентация, связанная с семантикой.

Этот рассказ прокладывает путь к бесконечному регрессу.Заметьте, что сопутствующие представления сами должны быть чувственными представлениями, и относительно них можно задать тот же вопрос: обращает ли субъект внимание на свою сенсорную или семантическую информацию? Чтобы провести различие между обоими случаями, нужно обратиться к дополнительным различным сопутствующим представлениям, которые сами являются чувственными представлениями и поднимают вопрос того же рода. Другими словами, если у вас есть теория, согласно которой мысль, чтобы быть осознанной, должна быть обналичена в определенном формате, то вы вводите разрыв между содержанием мысли и содержанием самого формата.То, что делает мысль сознательной, не может быть просто форматом, потому что всегда возникает вопрос, как именно этот конкретный формат делает эту конкретную мысль сознательной.

Различные функции внутренней речи

Последняя проблема представления формата, о которой мы хотим упомянуть, заключается в том, что неясно, как оно может учитывать вариативность использования и видов ИС. Мы используем IS в большинстве ситуаций, когда мы можем использовать внешнюю или открытую речь (OS). Например, ИС используется для мотивации, поощрения, развлечения, выражения эмоций или чувств говорящего, управления поведением и т. д.Основное отличие состоит просто в том, что ОС может быть адресована кому-то другому, тогда как ИС должна быть адресована самому себе. Таким образом, среди функций ОС, которые мы, вероятно, не найдем в обычной ИС, мы можем причислить те действия, которые концептуально требуют кого-то еще, например, обещание и угрозу, возможно, — однако ИС может включать в себя сопоставимые функции, такие как предупреждения. Во всяком случае, это всего лишь отражение того, как то, что человек может делать с помощью языка, зависит от аудитории, к которой он обращается, но это не раскрывает никакой важной или глубокой функциональной разницы между внешним и ИС.

Когда дело доходит до объяснения множества функций IS, формат представления может иметь проблемы. Форматное представление не утверждает, что мы используем ИС только для того, чтобы иметь сознательные мысли. Однако, по-видимому, он действительно предлагает историю о том, почему ИС вербуется, и, таким образом, кажется, подтверждает определенную идею о правильной функции ИС: надлежащая функция ИС должна заключаться в том, чтобы сделать возможным сознательное мышление, в то время как использование ИС не связанные с сознательным мышлением, были бы производными.Тем не менее, трудно понять, как будет происходить такое происхождение. Например, если рассматривать случай ОС, то нельзя найти аналогичную фундаментальную функцию. Можно обратиться к понятию «коммуникация», утверждая, что оно сродни очень общей функции «сосредоточения чьего-либо внимания на чем-то» или «заставления кого-либо осознать что-то». Тем не менее, это в лучшем случае расплывчатая манера говорить.

Давайте конкретизируем общую мотивацию, поддерживающую тезис о том, что ИС может иметь надлежащую конститутивную функцию.Есть старая головоломка о том, почему кто-то должен говорить сам с собой, если он заранее знает, что собирается сказать. Другими словами, если кто-то думает, что семантическое содержание «уже есть» до того, как слова действительно произнесены, ему не следует утруждать себя выражением его в словах для себя. Иными словами, ИС не может иметь коммуникативной функции, поскольку коммуникация предполагает информационное несоответствие между говорящим и слушающим, а этого несоответствия не существует при совпадении обеих ролей в одном и том же человеке.Во-вторых, неясно, считается ли какое-то использование ИС коммуникацией. Например, нет необходимости характеризовать самомотивацию или даже самооценку или самосознание (Морин, 2011) с точки зрения общения. Странно говорить, что когда вы мотивируете себя словами, вы участвуете в каком-то акте общения с самим собой. Если ИС не имеет коммуникативной функции, она должна иметь свою собственную функцию. Который из? Многообещающим ответом кажется то, что ИС имеет функцию, связанную с сознательным мышлением.

Несмотря на то, что это заманчивая мотивация, мы думаем, что у нее есть основной недостаток: она, по-видимому, предполагает, что функция внешней речи просто коммуникативна. Тем не менее, это не так. ОС может играть те же когнитивные роли, что и ИС, в том числе предполагаемые роли, связанные с сознанием. Когда мать, помогая дочери разгадывать головоломку, говорит ей «это здесь… это там» и т. д., она направляет свое внимание на предметы и места, т. е. регулирует свое поведение посредством разговора, так же как и мы должны делать, когда мы используем IS.В принципе, все, что мы говорим в ИС, можно было бы сказать в ОС и для тех же целей. Таким образом, если бы ИС имело функцию осознания содержания мыслей, то это, конечно, было бы не его собственной функцией, а функцией речи вообще (например, в рассматриваемом случае мы можем сказать, что мать заставляет свою дочь осознать, где находится содержание мысли). идут разные части, так что дочь сознательно решает, что эта часть идет сюда и т. д., таким образом получая контроль над решением головоломки). ИС не будет иметь коммуникативной функции ОС, но функции ИС все равно можно будет рассматривать как подмножество функций ОС.

Однако это обязательство «надлежащего функционирования» может не иметь существенного значения для представления. Относительно легко понять, что авторы одобряют утверждения о надлежащих функциях ИС — многие утверждения принимают форму «мы используем ИС для х», где х заменяется сознательным мышлением, мышлением системы 2 (Франкиш, 2010), самосознанием. -регулирование, исполнительный контроль или что-то в этом роде. Тем не менее, может быть немилосердно читать эти заявления как выражающие твердое мнение о надлежащих функциях. Более либеральное толкование состоит в том, чтобы думать, что каждый автор сосредоточился на использовании ИС и просто оставил все остальное на заднем плане.Мы считаем методологически целесообразным начать с детализации различных вариантов использования ИС, различных ситуаций, в которых мы ее используем, а также различных видов ИС, которые могут быть, но это уже другой вопрос (примеры такого рода подхода см. Morin et al., 2011; Hurlburt et al., 2013). Теперь дело в том, что защитники представления о формате могут отказаться от твердой приверженности надлежащему функционированию ИС и принять множество вариантов использования.

Однако, даже если отказаться от обязательства «надлежащей функции», мы думаем, что когда дело доходит до учета использования ИС, представление формата обычно имеет порядок объяснения в обратном порядке.История предполагает, что ИИ формулирует мысли в определенном формате, и что, таким образом, эти мысли могут быть использованы по-новому. Однако функциональный порядок прямо противоположен: мысли формируются и рекрутируются для различных целей, и при этом они могут проявляться в определенном формате. Рассмотрим пример спортсменки, говорящей себе мотивирующие слова (Hatzigeorgiadis et al., 2011). Спортсменка не формирует сначала мысленное предложение «ты можешь это сделать», а затем использует это предложение, чтобы мотивировать себя.Скорее, спортсмен занимается мотивацией себя, и при этом его мотивирующие мысли могут достигать точки, в которой он слышит, как он сам произносит ободряющие слова про себя (а иногда даже вслух). Или рассмотрим случай, когда кто-то решил положить больше денег на парковочный счетчик и сказал себе: «Еще один квартал? Ммм… Могу вернуться через час. Лучше кофе. Субъект принимает решение посредством определенной концептуальной деятельности. Некоторые элементы этой деятельности — как правило, наиболее заметные и актуальные — могут проявляться в сознании под вербальным контролем, где они могут быть использованы в дальнейшем и вести к новым циклам умственной деятельности.Эти два примера представляют собой случаи, в которых система лингвистического производства может включаться спонтанно, так что, так сказать, «слова приходят нам в голову», но, конечно, мы также можем вызывать в своем уме слов, эксплицитно участвуя в лингвистической деятельности. . Учащийся, готовящийся к выступлению, может внутренне пересмотреть некоторые предложения, которые он намеревается произнести, чтобы изменить несколько слов, решить, где поставить ударение, и тому подобное. Опять же, способ описания этого состоит не в том, что она излагает свои мысли в словесной форме, а затем исследует их.Скорее, она уже вовлечена в деятельность по исследованию собственных мыслей по вопросу, о котором хочет поговорить, и использует свои вербальные системы, чтобы сделать это более точным образом.

С другой стороны, поддержка взгляда на формат означает, что даже если кто-то отказывается от идеи надлежащей функции, он по-прежнему придерживается утверждения, что рекрутирование формата играет необходимую роль во множестве функций. Тем не менее, некоторые из этих функций ставят под сомнение утверждение о необходимости формата, не говоря уже о лингвистическом формате.Подумайте еще раз об ИС и мотивации, которые широко обсуждаются в спортивной литературе по психологии (Hatzigeorgiadis et al., 2011). Спортсменке не нужен какой-то особый формат для мотивации себя: она может сказать себе «Выложись!!», но с тем же успехом она могла бы зафиксировать взгляд на финише и увидеть, насколько он близок, почувствовать, насколько он быстр. ноги двигаются или что-то в этом роде. Ей нужны перцептивные или проприоцептивные стимулы, но они не обязательно должны быть произведены им самим (т. е. они не должны быть результатом воображения или производства ИС).

Наконец, идея о том, что в ИС мы всегда набираем формат для определенной цели, также вызывает сомнения. Кажется, бывают случаи, когда единственное, что мы делаем с ИС, — это добавляем явно ненужный выразительный комментарий к тому, что мы сделали (Hurlburt et al., 2013), например, «ага» или «отлично!», которые мы говорим себя после того, как, например, долго думал о чем-то. Можем ли мы сказать, что в этих случаях мы набираем формат с какой-то целью? Пожалуй, мы бы так не выразились.Более того, мы, вероятно, сказали бы, что используем ИС вообще без цели — по крайней мере, без цели, связанной с рассматриваемой когнитивной деятельностью. Тем не менее, нецеленаправленная ИС кажется проблемой для представления о формате, как бы слабо оно ни было истолковано, поскольку представление о формате требует, чтобы фонологические представления использовались для выполнения когнитивных функций.

Является ли внутренняя речь предсказанием?

В этом последнем разделе, посвященном проблемам представления о формате, мы хотим кратко рассмотреть конкретное предположение об ИС, о котором мы упоминали выше, а именно, что это предсказание о языковых звуках, которые можно было бы услышать, если бы не было определенного языкового действия. прервано.Это предложение имеет некоторую независимую привлекательность, поскольку оно интерпретирует ИИ как разновидность двигательных образов (Carruthers, 2011, 2014). Текущие теории воображения движения (Jeannerod, 2006) считают, что воображение движения возникает в результате прерывания выполнения двигательных команд и в результате предсказания поступающих сенсорных и проприоцептивных сигналов. Мы считаем привлекательным встроить ИС в более широкую теорию создания изображений.

Однако предположение о том, что эпизод ИИ является предсказанием языковых звуков, имеет некоторые проблемы.Первая проблема заключается в том, что она не может вместить интуитивную идею о том, что ИС обычно переживается как осмысленная , например, когда кто-то занимается сознательными рассуждениями. Это контрастирует с игнорированием значения случаев ИС (например, когда кто-то мысленно повторяет некоторые языковые элементы, чтобы запомнить их — для краткости мы будем называть эти случаи «бессмысленными»). Мы бы сказали, что когда мы говорим об ИС в контексте, подобном нынешнему, мы говорим только о значимом ИС. Однако способ, которым форматное представление предпочитает индивидуализировать ИС, не нуждается в семантике, значении или содержании — или, если он играет роль семантики, он является второстепенным, вспомогательным по отношению к свойствам формата.Таким образом, как осмысленные, так и бессмысленные экземпляры строки фонологического представления могут считаться одним и тем же типом ИС.

Предложение также, по-видимому, имеет проблемы с данными, которые явно показывают, что ИС может содержать ошибки, которые распознаются как таковые (Oppenheim, 2013), потому что, prima facie, прогноз, выданный на основе копии efference, не контролируется; скорее, его надлежащей функцией является контроль за производством. Связанная с этим и сложная проблема заключается в том, что предложение исключает широко распространенную в настоящее время идею о том, что явления пассивности в познании (слуховые вербальные галлюцинации (СВГ) и вставки мыслей) могут происходить из-за неправильной атрибуции ИИ (т.г., Форд и Маталон, 2004; Маккарти-Джонс, 2012 г.; см. также Langland-Hassan, 2008, пересмотренную версию с точки зрения дефицита фильтрации/затухания). Эта последняя идея, по-видимому, требует, чтобы IS представлял собой входящий сигнал , с которым сравнивается предсказание, а не само это предсказание. То есть неверное присвоение (как проверка ошибок) возможно только при наличии сравнения, которое, в свою очередь, требует предсказания и входящего сенсорного сигнала. Если единственным продуктом, который мы получаем от внутреннего разговора, является сенсорное/акустическое предсказание, то остается загадочным, как мы можем приписывать его себе или другим (см., однако, Vicente, 2014, где рассказывается о развитии и критике идеи о том, что IS является входящим сенсорным сигналом). сигнал).Кажется, что и проверка ошибок, и неправильная атрибуция требуют, чтобы IS был , а не предсказанием лингвистических звуков, выдаваемых прямыми моделями.

Активный вид внутренней речи

Взгляд, который мы хотим отстаивать, подчеркивает деятельность внутреннего разговора, а не формат ИС. Эта точка зрения не беспрецедентна. Например, акцент на деятельности является ключевым элементом советской школы, к которой принадлежит Выготский (Козулин, 1986; Герреро, 2005), и многие современные выготцы понимают язык как основанный на деятельности (Carpendale et al., 2009) и ИС как интериоризация этой деятельности. Другие недавние подходы, которые характеризуют ИС как сохраняющие некоторые черты лингвистической деятельности, а не просто лингвистический формат, включают Fernyhough (2009), который рассматривает язык как диалогический по своей сути, или Hurlburt et al. (2013), которые одобряют использование внутреннего говорящего , чтобы избежать рассмотрения ИС как простого репрезентативного продукта.

Что касается взгляда на формат, который мы изображаем в этой статье, наша идея взгляда на деятельность ИС отвергает как формат, так и сильные тезисы о сознании, связанные с первым.Что касается тезиса о формате, то в нем утверждается, что в ИС мы не задействуем формат, будь он перцептивным, предикативным или каким-либо еще. В лучшем случае мы могли бы сказать, что мы задействуем лингвистическую деятельность, хотя мы думаем, что использование понятия замещения неправильно характеризует точку зрения: мы не задействуем должным образом деятельность речи; мы просто говорим, хотя и внутренне. Что касается тезиса о сознании, эта точка зрения отрицает, что ЕСТЬ необходимо для сознательного мышления или что ЕСТЬ есть для сознательного мышления (т.д., что его собственная функция — сознательное мышление). Скорее, взгляд на деятельность занимает плюралистическую позицию: ИС имеет почти столько же функций или применений, сколько мы можем обнаружить в ОС, ни одну из которых не следует выделять в качестве ее собственной функции.

Если мы понаблюдаем за нашим собственным ИС, мы увидим, что, по сути, ИС используется во многих различных обстоятельствах: самовыражение, мотивация, оценка, концентрация внимания, саморазвлечение, закрепление информации в памяти, подготовка языковых действий, комментируя то, что мы сделали, сопровождая наши мысли и т. д.. Кажется, нет глубокой разницы между причинами, по которым мы разговариваем сами с собой, и причинами, по которым мы разговариваем с кем-то еще: мы разговариваем, чтобы выразить себя, мотивировать других, оценить события или предметы, помочь людям найти места, регулировать свое поведение. и т. д. Более того, кажется, что нет большой разницы между тем, как мы разговариваем сами с собой, и тем, как мы разговариваем с кем-то другим. Например, если мы хотим мотивировать нашу любимую спортсменку, мы можем сказать ей «давай!», «ты лучшая!», то есть то, что она может говорить себе.Если мы хотим помочь кому-то добраться до определенного пункта назначения, мы можем использовать карту и сказать ему: «Иди сюда, потом туда. Иди сюда прямо, поверни сюда» и т. д. То есть мы вставляем лингвистические фрагменты в фон, обеспечиваемый картой, что мы и делаем, когда смешиваем ментальные карты и ИС в ориентации.

Существуют также параллели между случаями, когда IS и OS появляются в более длинных и сложных лингвистических конструкциях, и теми, в которых они появляются сжато или фрагментарно. Например, когда мы говорим о себе или об определенном человеке или событии, которое касается нас, мы обычно используем полные предложения и разрабатываем повествование точно так же, как мы делаем это, когда занимаемся самоанализом, другими людьми или определенными событиями.С другой стороны, наша речь выглядит сжатой или фрагментарной, если мы регулируем чье-то поведение в сети: взрослый, который помогает своему ребенку собрать пазл, говорит ему «вот этот кусочек. Площадь там? Конечно? Где не хватает треугольника? Нет. Да» и т. д. Как уже давно подчеркивали Выготские, ИГ, когда его применяют для такого рода использования, столь же типично сжато. Это говорит о том, что использование ИС — это, по сути, внутренне говорящее (см. также Hurlburt et al., 2013).

Предложенный нами вид деятельности явно контрастирует с самыми сильными версиями представления формата, т.е.т. е. те, которые считают, что ИС предназначена для сознательного мышления и что ИС необходима для сознательного мышления, потому что нам нужен определенный формат, чтобы получить мыслительное сознание. Однако при обсуждении представления формата мы рассмотрели более слабые его версии. Слабая версия представления о формате, например, могла бы просто утверждать, что мы создаем фонологические представления, чтобы лучше делать множество вещей, от сознательного мышления до мотивации. Представление активности и эта слабая версия представления формата принципиально не отличаются друг от друга.

Однако есть причины предпочесть классифицировать ИС как деятельность tout court , а не с точки зрения формата. Во-первых, обозначение ИС как деятельности лучше соответствует естественному описанию ИС как говорения, а не как производства фонологических репрезентаций (даже если фонологические репрезентации производятся). Во-вторых, понятие активности подчеркивает функциональную непрерывность между внешней и ИС более естественным образом, чем форматное представление. Как мы объяснили, представление формата обычно начинается с фокусировки на функции, которая предположительно является исключительной для IS, т.е.д., мыслительное сознание. Следствием этого является то, что он разделяет внешнее и ЕСТЬ — первое является инструментом коммуникации, второе — познания. Даже если кто-то смягчит подход, чтобы сделать его чувствительным к множеству вариантов использования ИС, он склонен рассматривать эти варианты использования как решения конкретных когнитивных задач. С точки зрения деятельности, напротив, они рассматриваются как предсказуемые эффекты интернализации ОС и ее различных функций.

Как бы то ни было, представление, которое мы хотим предложить, заслуживает ярлыка «представление о деятельности» по другим причинам, которые отмечают более сильный контраст с форматным подходом.Мы утверждаем, что ИС, как речь вообще, характеризуется как вид действия , а именно действие, состоящее в выражении мысли. На философском языке это означает, что IS индивидуализировано с точки зрения действия, которым оно является, т. е. что оно отличается от других ментальных феноменов, связанных с тем, что человек (или разум человека) делает. Это исключает, что ИС следует индивидуализировать с точки зрения качеств продукта, например, его свойств как цепочки фонологических представлений.

Вопрос о том, как индивидуализировать ИС, не является чисто метафизическим моментом, но имеет важные методологические последствия в отношении того, как следует подходить к его изучению или какие психические механизмы для него важны. Например, концентрируя внимание на речевом действии, вполне естественно попытаться понять ИС в терминах всех репрезентаций, мобилизуемых в речи, т. е. семантических, синтаксических, может быть, артикуляционных и т. д. Как мы утверждали в разделе «Как мыслесодержание доступно сознанию», в представлении формата семантические свойства экземпляра ИС предстают как нечто, что нужно связать с ним, а не как нечто, что по своей сути составляет его, что вызывает опасения по поводу того, как происходит связывание. .Напротив, для деятельностного представления акт внутренней речи начинается с предварительного намерения выразить определенную мысль, которая может становиться все более и более конкретной, пока не достигнет уровня моторных команд. Вовлеченные в деятельность репрезентации — от понятийных до фонологических — образуют целостную систему, и свойства предельного формата не играют привилегированной роли в объяснении явления и его функций.

Преимущества просмотра активности

Мы считаем, что представление действий имеет несколько преимуществ по сравнению с представлением формата.В этом разделе мы разработаем конкретное предложение о том, как представление о деятельности может объяснить определенные явления. Представление о деятельности, как мы его представили, довольно либерально в своих обязательствах. Таким образом, с тем, что мы говорили до сих пор, совместимо утверждение, что нам не нужно связывать мыслительные содержания с фонологическими представлениями: можно сказать, что мы интерпретируем наше IS точно так же, как мы интерпретируем OS, т. е. посредством лингвистического -плюс-прагматическая система. Это также совместимо с точкой зрения, согласно которой, хотя мы иногда используем ИС в определенных действиях, где задействовано сознательное мышление, сознательное мышление возможно и без ИС.То есть дух деятельностного взгляда согласуется с общей моделью сознательного мышления, согласно которой сознательное мышление обычно не символизируется: иногда мы говорим сами с собой в качестве помощи, но в этом случае нельзя сказать, что мы мыслим в IS. , а иногда мы напрямую вовлечены в сознательное мышление (набросок этой точки зрения см. в Jorba and Vicente, 2014).

Здесь мы будем придерживаться другой точки зрения, согласно которой предсказания, сделанные на основе интенций высокого уровня, играют заметную роль как в связывании содержания с фонологическими репрезентациями (или в осмыслении ИС), так и в объяснении UT.С одной стороны, мы считаем это предложение заслуживающим внимания, поскольку оно, по-видимому, способно объединить совершенно разные явления. С другой стороны, это единственное предложение, которое мы можем придумать прямо сейчас, которое могло бы объяснить природу UT и присущее ей чувство агентности. В целом, мы думаем, что она обладает большей объяснительной силой, чем точка зрения, которую мы только что упомянули.

Внутренняя речь как осмысленная

Как мы сказали выше, существует различие между осмысленными ИС (вовлеченными в набор функций, о которых мы говорили в предыдущем разделе) и бессмысленными ИС (которые мы используем, например, для того, чтобы просто сохранить неинтерпретированные элементы).Если рассматривать ИС как цепочки фонологических репрезентаций, порожденных системами лингвистических продуктов, то следствием будет то, что ИС не имеет смысла per se . Другими словами, различие между осмысленными и бессмысленными случаями ИС должно объясняться каким-то дополнительным механизмом, например, механизмом внимания, который сосредотачивает внимание либо на семантической, либо на фонетической информации репрезентации, которая, как мы утверждали, , ставит объяснительную проблему. Напротив, деятельностная точка зрения рассматривает осмысленные и бессмысленные ИС как разные виды действий.Это не тот случай, когда субъект создает определенное фонологическое представление, а затем использует его для различных целей или при различных процессах внимания. Скорее, само производство фонологической репрезентации начинается с разных намерений, которые мобилизуют разные наборы репрезентаций, например, в случае бессмысленных ИС семантические репрезентации просто не мобилизуются с самого начала. В соответствии с этим подходом мы думаем, что понятие собственно внутренней речи соответствует только ее содержательным экземплярам.

Другое связанное с этим преимущество заключается в том, что, настаивая на идее о том, что ИС по своей сути осмысленна, взгляд на деятельность легко избегает одного аспекта проблемы связывания, о которой мы упоминали в разделе «Как мыслесодержание доступно сознанию». Как мы указывали выше, нелегко увидеть, как то, что представляет звуки, может также (семантически) представлять мир. Поэтому, если мы индивидуализируем ИС с точки зрения свойств формата, мы должны объяснить, как контент привязывается к ней. Напротив, согласно предлагаемой нами точке зрения, собственно ИС осмысленно, а содержание является составной частью эпизодов ИС, а не выступает как нечто «внешнее», что каким-то образом привязывается к изображаемым звукам.Более того, мы можем утверждать, что содержание эпизода ИС — это не то содержание, которое фонологические репрезентации могли бы в конечном счете закодировать, а то содержание, которое субъект намеревается выразить. Другими словами, взгляд на деятельность соглашается с тем, что в ИС контент в конечном итоге принимает определенный формат, но конкретные свойства формата вторичны для объяснения явления.

Этот вопрос оказывается особенно важным, когда мы рассматриваем сжатые или фрагментарные ИС: языковой фрагмент (скажем, «мяч!») может использоваться для выражения самых разных мыслей (что я потерял мяч, что ты потерял мяч, что мы оставили мяч дома…).Большинство высказываний, если не все, могут выражать разные мысли в зависимости от обстоятельств, но фрагменты особенно неоднозначны (Vicente and Martínez-Manrique, 2005, 2008; Martinez-Manrique and Vicente, 2010). Теперь, как мы можем сказать, что ряд фонологических представлений, составляющих «мяч!» означает, например, что мы оставили мяч дома? Оно передает это конкретное содержание только в том случае, если мы принимаем во внимание не сами представления, а намерения говорящего. Нам кажется, что такого рода ответ не так легко доступен для форматных представлений.В частности, позиция, которую мы приписали Принцу выше, может иметь проблемы с объяснением того, как предполагаемое содержание (т. е. содержание, которое субъекты хотят, чтобы их слова были в определенном случае) связывается с фонологическим выводом.

Связывание и мыслительное сознание

Однако у обязательного вопроса есть еще один аспект. На самом деле именно этот другой аспект занимает Каррутерса (см. «Как мыслесодержание доступно сознанию»). Вспомним, что Каррутерс прибегает к связыванию, чтобы объяснить, как содержание мысли становится доступом к сознанию.Его точка зрения состоит в том, что мыслесодержание может быть связано с фонологическими репрезентациями и транслироваться вместе с ними. Каррутерса, таким образом, интересует не столько то, как фонологические репрезентации имеют значение, сколько то, как это значение транслируется и становится доступным для познания более высокого уровня. То есть обязательная учетная запись Carruthers является ответом на этот последний вопрос. Тогда возникает вопрос: может ли в этом отношении представление деятельности работать лучше, чем версия представления формата Каррутерса? Мы хотим доказать, что это возможно.

В воображении движений, а также в двигательных актах мозг выдает эфферентные копии и прогнозы, которые используются для отслеживания и, в конечном счете, корректировки действий в режиме онлайн, а также для подтверждения авторства (Jeannerod, 2006). Пока неясно, как возникает чувство свободы воли (см. «Загадка несимволизированного мышления»), но вполне вероятно, что оно связано с хорошим функционированием системы прямых моделей эфферентных копий и предсказаний. Сейчас меньше известно не только о так называемых умственных действиях, но и о том, как система обрабатывает намерения более высокого уровня.Однако можно утверждать, что система не только получает эфферентные копии моторных команд и выдает предсказания о поступающих сенсорных сигналах; он также должен получать эфферентные копии от намерений более высокого порядка и делать предсказания на этой основе (см. Pacherie, 2008).

Архитектура системы сравнения, предложенная Пашери (2008), включает иерархию намерений и прогнозов. Это позволяет ей не только объяснить, как можно контролировать выполнение намерений более высокого уровня, но и дать отчет о различных компонентах чувства авторства.Пачери различает три уровня интенций: дистальные, проксимальные и моторные интенции (моторные команды). Отдаленные намерения касаются цели действия; проксимальные намерения касаются здесь-и-сейчас исполнения отдаленного намерения; а моторные намерения связаны с движениями тела, которые в конечном итоге реализуют проксимальное намерение. По ее словам, каждый вид намерения имеет дело с определенным типом репрезентации: «Содержание, представленное на уровне D-намерений, а также формат, в котором это содержание представлено, и вычислительные процессы, которые с ним работают, очевидно, весьма различны. от содержания, репрезентативных форматов и вычислительных процессов, действующих на уровне М-намерений» (Pacherie, 2008, с.192). По ее словам, дистальные (D) намерения работают с пропозициональными/концептуальными представлениями; проксимальные (П) намерения со смесью концептуальных и перцептивных представлений; и моторные (М) намерения с представлениями в аналоговом формате.

Мы не хотим вдаваться в подробности предложения Пачери, но считаем, что ее замечания о (i) различных уровнях, на которых работает система сравнения, и (ii) различных видах представлений, доступных на каждом уровне, разумны. точки.По крайней мере разумно думать, что система мониторинга, такая как система компаратора, должна допускать несколько уровней контроля. Субъекты должны отслеживать не только то, как выполняются двигательные команды, но и то, реализуются ли намерения, вызвавшие такие двигательные команды, как ожидалось и прогнозировалось. Теперь мы можем применить эту модель к генерации речи в целом, когда действие речи начинается с намерения (которое будет D-намерением) выразить определенную мысль и завершается воспроизведением ряда звуков.Связанные с речью намерения на разных уровнях генерируют прогнозы через систему прямой модели, которые используются для проверки того, правильно ли реализуется речевое действие.

В этот момент напрашивается гипотеза: предсказания, связанные с предшествующими намерениями, могут стать сознательными точно так же, как мы, предположительно, можем сделать сознательными предсказания, связанные с моторными командами. Если мы не примем запрет на сознательное осмысление нечувственных предсказаний, то, по-видимому, нет оснований предполагать, что мы не можем сделать такого рода предсказания сознательными.Каррутерс считает, что предсказания (в его случае сенсорные предсказания) становятся сознательными, когда мы фокусируем на них внимание. В целом Каррутерс (как и Принц, 2012) считает, что сознание требует внимания. Хотя есть и другие гипотезы. Жаннерод (1995), например, утверждал, что предсказания являются сознательными только потому, что они являются предсказаниями прерванных действий, то есть, если действие прервано после того, как предсказание было выдано, предсказание воплотится в сознание. Его аргумент состоит в том, что, когда двигательная команда прерывается, «моторные воспоминания не стираются или стираются не полностью, а репрезентативные уровни остаются активированными: эта сохраняющаяся активация, таким образом, будет субстратом для (сознательных) двигательных образов» (Jeannerod, 1995, р. п.1429). В любом случае мы предполагаем, что механизм, делающий сенсорные предсказания сознательными, может работать и для несенсорных предсказаний.

Если бы это было так, то мы могли бы утверждать, что в ИС осознаются не только фонологические представления, но и их значения. Предшествующее намерение в акте речи состоит в намерении выразить определенное содержание мысли. Предсказанием, соответствующим такого рода интенции, является смысловое содержание высказывания: то, что мы предсказываем и отслеживаем, есть выражение определенного мыслесодержания.Если бы мы могли транслировать это предсказание вместе с предсказанием чувств (т. е. фонологическими представлениями), не было бы необходимости в дальнейшей привязке содержания к предсказаниям чувств. Кажется, что это допускается теорией, подобной той, которую набросал Жаннерод (1995), согласно которой предсказания сознательны по умолчанию, но это более проблематично, если мы следуем идее Каррутерса о том, что сознание требует внимания. Проблема в этом случае состоит в том, что для того, чтобы осознавать осмысленные ИС, нам нужно было бы одновременно уделять внимание двум видам предсказаний: предсказанию содержания и предсказанию некоторых звуков.Обсуждая точку зрения Принца в разделе «Как мыслесодержание доступно сознанию», мы утверждали, что такой сценарий невозможен. Тем не менее, мы предполагаем, что можно направить наше внимание не на то или иное конкретное предсказание, а на результаты форвардных систем (т. е. на то, что форвардные системы дают), рассматриваемые в целом. Ведь прогнозы, соответствующие разным слоям намерений, активны одновременно, при условии, что все они используются при отслеживании как возможного входящего сигнала, так и прогнозов ниже по иерархии.Это означает, что выходы форвардных систем — каскад прогнозов разного уровня — образуют тесную сеть или интегрированное целое.

Связь между внутренней речью и несимволизированным мышлением

Объяснение, которое мы только что изложили, имеет интересное последствие, позволяющее нам думать об UT в терминах IS, не сворачивая первое во второе. В отличие от представления формата, представление деятельности может легко вместить UT, поскольку это представление не требует использования определенного формата для сознательного мышления (см. Jorba and Vicente, 2014).Это еще одно преимущество деятельностного взгляда, а именно то, что, рассматривая ИС просто как внутреннюю речь, он не связан какими-либо утверждениями о том, возможны ли сознательное мышление и феноменология без перцептивной/сенсорной среды. Однако здесь мы хотим сделать еще один шаг и предложить спекулятивное, хотя нам кажется правдоподобным, объяснение того, чем может быть УТ, которое делает его непрерывным с ИС и начинает объяснять, почему мы чувствуем авторство по отношению к нашему сознательному, но несимволизированному, мысли (вроде суждения, что мой друг водит машину).

Мы только что сказали, что разумно полагать, что прямая система также генерирует прогнозы относительно вероятного содержания высказывания. Возможно, как мы предположили, такого рода предсказания также можно сделать осознанными. Теперь предположим, что мы прервали речевое действие до того, как приказы перешли к моторным командам. Тогда мы можем получить широковещательный прогноз содержания высказывания, которое будет воспринято как мысль (поскольку оно состоит из концептуальных/смысловых репрезентаций). Более того, есть некоторый шанс, что это будет воспринято как действие, потому что оно задействует систему прямого действия.По крайней мере, как минимум, несимволизированная мысль при таком истолковании ощущалась бы как инициированная (будет иметь ощущение инициации), поскольку в ее этиологии присутствует интенция, которой, вероятно, не было бы, если мы истолковываем УТ как просто мысли (очевидно, , мысль не порождается намерением ее иметь). Но можно считать, что это ощущалось бы еще и как авторство. Как мы объясняли в разделе «Является ли внутренняя речь предсказанием?», обычно говорят, что чувство свободы действий требует успешных сравнений, обычно между сенсорными предсказаниями и сенсорными сигналами.Но, возможно, сравнения между целевым состоянием и высокоуровневым предсказанием достаточно, чтобы создать ощущение свободы воли. Даже если мало что известно о том, как возникает чувство свободы действий в ментальной сфере (Frith, 2012), мы считаем, что возможность того, что ментальная деятельность связана со сравнением «продуктов» высокого уровня, заслуживает рассмотрения.

Если бы мы согласились с этой точкой зрения, UT оказался бы тесно связанным с IS. Мы думаем, что это хорошо согласуется с феноменологическими характеристиками людей, сообщивших об УТ, когда у испытуемых нет проблем с точным вербальным, пропозициональным описанием того, о чем они думали, но они сопротивляются предположению, что они переживали это содержание вербально.Эта легкость пропозиционального сообщения имеет смысл, если УТ является примерно началом речевого акта, который так и не был реализован вербально. Более того, отчет также поддерживает преемственность, которая идет от UT к частной речи. Принимая во внимание подходы, вдохновленные Выготским, нецелесообразно отделять частную речь от того, что мы обычно называем ИС, или даже от УТ, поэтому мы видим в этом еще одно преимущество нашего взгляда на ИС. Разница между, скажем, типичным ИС и бормотанием или даже частной речью не является разницей в функциональности: бормотание выполняет те же общие функции, что и ИС (мотивация, концентрация внимания, самооценка и т.). Разница заключается в том, что в типичном ИС мы якобы производим предсказание фонологических акустических представлений, тогда как в бормотании и в частной речи мы производим реальные звуки. Кроме того, в бормотании и приватной речи мы более четко задействуем артикуляцию. Напротив, согласно нашему предложению, в UT мы даже не выходим на фонологический уровень. Выготский утверждал, что ИС, как правило, сжато по отношению к внешней речи, и что взрослые могут довести это сгущение до предела, будучи способными мыслить «в чистом смысле» (см. ).Представленное здесь описание могло бы воплотить эту интуицию, хотя эту точку соприкосновения с Выготским следует рассматривать как совпадение (а есть много точек отхода от выготской традиции: во-первых, УТ не был бы сверхконденсированным). , но IS прерывается до того, как намерения станут достаточно точными). Используем ли мы один вид ИС, включая УТ, или другой, может зависеть от стресса, требуемого уровня внимания и т. д., как давно утверждали выгосткианцы.

Заключение

Мы выделили два общих подхода к феномену ИС: форматный и деятельностный.Представление о формате, одобренное такими авторами, как Джекендофф, Принц и Бермудес, среди прочих, утверждает, что в ИС мы задействуем определенный формат, чтобы довести мысли до сознания. Эти авторы, как и другие, не особенно интересующиеся когнитивными функциями ИС, думают об ИС как о продукте, а именно о цепочках фонологических репрезентаций, которые мы, кажется, переживаем, когда разговариваем сами с собой. Мы критиковали эту позицию по нескольким причинам: во-первых, она должна отрицать возможность сознательного УТ; во-вторых, у него нет ясного объяснения того, как мыслительные содержания превращаются в доступное сознание; и в-третьих, у него слишком узкое представление об использовании ИС.Вид формата может быть ослаблен в некоторых измерениях, но некоторые проблемы остаются. УТ и связанный с ним агентивный опыт остаются необъясненными, и вопрос о том, как ИС делает мысли сознательными, не решается. Помимо этих общих проблем, поддерживаемая некоторыми авторами гипотеза о том, что ИС-как-продукт является предсказанием сенсорных стимулов, имеет свои собственные проблемы: трудно объяснить, как мы можем обнаружить ошибки в нашей ИС, если IS — это предсказание, и такая интерпретация IS кажется несовместимой с идеей о том, что чужие голоса и/или вставка мыслей являются ошибочно приписываемыми IS: неправильное приписывание, по-видимому, требует сравнения, а предсказание нельзя сравнивать с самим собой.

Наш общий диагноз относительно источника всех этих проблем заключается в том, что сторонники форматного взгляда уделяют узкое внимание таким вопросам, как то, что является составной частью ИС, какова ее основная функция или какой процесс может быть ответственным за ее создание. Мы представили альтернативу, которую мы обозначили как «взгляд на деятельность», которая использует более широкий взгляд на феномен ИС. Описание ИС как деятельности, а именно говорения, равносильно утверждению, что ИС функционально неразрывно связана с явной, или внешней, речью.Мы не набираем формат с какой-либо когнитивной целью, но мы говорим сами с собой в большинстве ситуаций, в которых мы разговариваем с другими людьми (самовыражение, мотивация, концентрация внимания, контроль поведения, развлечение, неуместные комментарии… ). Это описание того, что мы делаем в ИС, предполагает, что мы должны думать об ИС не просто как о продукте системы лингвистического производства, но как о целостном речевом действии. Говорение – это действие, которое начинается с предварительного намерения выразить определенную мысль и правдоподобно заканчивается произнесением некоторых звуков, имеющих определенное значение.Типичная ИС — это действие такого рода, за исключением того, что звуки не воспроизводятся, а моделируются. Принятие этого более всеобъемлющего взгляда на явление позволяет нам решить проблемы, влияющие на представление о формате. Во-первых, представление об ИС просто как о возможности УТ не ставится под вопрос. Во-вторых, у этой точки зрения нет проблем с объяснением сознательного доступа к содержанию мыслей. Поскольку это позволяет нам сознательно мыслить без ИС, оно совместимо с точкой зрения, согласно которой ИС используется только как вспомогательное средство в некоторых обстоятельствах, оказывая поддержку другим когнитивным функциям (например, когнитивным функциям).г., сосредоточение внимания на сложной задаче) или побуждение к дополнительным когнитивным ресурсам. Наконец, представление о деятельности в значительной степени мотивировано различными вариантами использования ИС, которые мы можем обнаружить.

Тем не менее, в этой статье мы исследовали другие объяснительные возможности для взгляда на деятельность, имея в виду несколько целей: иметь возможность уловить интуитивную идею о том, что собственно ИС имеет значение, объяснить, как это значение может быть связано с ним и осознано вместе с ним. с фонологическими репрезентациями, а также для решения двух особенно интригующих проблем: природы УТ и связанного с ним чувства агентности.Представленное нами предложение использует характеристику ИС как действия, чтобы объяснить проблему связывания, природу УТ и чувство действия, связанное с сознательным мышлением. Что касается проблемы связывания, мы предположили, что индивидуализация ИС как действия, которое начинается с предшествующего намерения выразить определенную мысль, облегчает объяснение того, как мыслесодержание связывается в цепочки фонологических репрезентаций. Предшествующие намерения приводят к предсказаниям содержания мысли: если такие предсказания можно сделать сознательными, мы имеем сознательную мысль.Если предсказания делаются сознательными вместе с предсказаниями о фонологических репрезентациях, мы имеем типичный ИС («тихий голос в голове»). Если предсказания делаются сознательными только потому, что действие прерывается очень рано, тогда мы имеем UT. Ощущение свободы действий в этом последнем случае возникает из-за того, что это когнитивный процесс, который предназначен и, вероятно, контролируется.

Наконец, хотя мы и не затрагивали в этой статье проблему включения мыслей, мы считаем, что этот общий подход в целом лучше подходит для объяснения того, как мысли могут восприниматься как чуждые, способом, который аналогичен обнаружению ошибок в ЯВЛЯЕТСЯ.Прогнозы более высокого уровня используются для проверки правильности прогнозов более низкого уровня, чтобы контролировать, правильно ли реализуются намерения более высокого уровня. Несоответствия могут привести к неправильной атрибуции и/или обнаружению ошибок. Мы рассматриваем эту идею как материал для дальнейших исследований.

Заявление о конфликте интересов

Авторы заявляют, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могли бы быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.

Благодарности

Этот документ полностью подготовлен совместно. Порядок авторства произвольный. Некоторые из обсуждаемых нами вопросов были представлены на 50-м ежегодном коллоквиуме по философии в Цинциннати на тему «Природа и познавательная роль внутренней речи». Авторы благодарят присутствующих на коллоквиуме и вдумчивые комментарии рецензентов. Исследование для этой статьи финансировалось правительством Испании в рамках исследовательских проектов FFI2011-30074-C01 и C02.

Сноски

1. Исключением являются выготцыанцы, такие как Fernyhough (2009) и Hurlburt et al. (2013).
2. В ходе статьи мы представим несколько более слабых версий этой точки зрения, которые ослабляют один или несколько тезисов, чтобы ответить на конкретный вызов.
3. Поскольку понятие мысли используется в литературе по-разному, давайте разъясним свойства, важные для данной статьи:
   1. Мысль — это психическое состояние с пропозициональным содержанием.
   2. Его содержание можно отличить от других мыслей.
   3. Оно может быть бессознательным или сознательным, поэтому возможно иметь одну и ту же мысль в обеих модальностях.
   Таким образом, сознательная мысль есть сознательное ментальное состояние с пропозициональным содержанием, например, сознательное суждение, которое р .
   Наконец, даже если «иметь мысль» и «мыслить мысль» могут указывать на пассивное/активное проявление мысли, это различие мы не обсуждаем в этой статье, поэтому мы будем использовать оба выражения взаимозаменяемо.
4. См., например: «[Хомский] попал в ловушку (…) убеждения, что внутренняя речь является мыслью, а не (как я буду утверждать) фонологической структурой, соответствующей мысли» (Jackendoff, 2007, стр. 70) , а «сознательная мысль получает свою форму (…) от внутреннего голоса, словесных образов произношения» (Jackendoff, 2012, стр. 103).
5. Мы обязаны этим возражением рефери.
6. «Особенно важны (…) слуховые образы, возникающие в результате автономной активации инструкций по воспроизведению речи, которые приводят к слуховым представлениям речевого акта, который обычно приводит к так называемой «внутренней речи»» (Carruthers , 2014, с.149).
7. См., например, Bermúdez (2003, стр. 159–160): «[Все] пропозициональных мыслей, которые мы сознательно интроспецируем (…), принимают форму предложений на общедоступном языке» (выделено им).
8. Рецензент указывает, что проведенное Выготским различие между естественной и культурной линиями развития имеет отношение к вопросу об УТ. Эти два пути к мышлению могут привести к видам мышления с разными свойствами, и УТ может возникать в обоих из них, поэтому его анализ должен учитывать различие.Мы согласны с тем, что это может быть так, и настаиваем на том, что определенная характеристика UT все еще отсутствует. В этой статье мы ограничимся минимальной характеристикой, предложенной Hurlburt et al. (2013) — т. е. УТ как мысль с пропозициональным содержанием и «проприетарной» феноменологической основой — и мы делаем набросок предложения, которое свяжет ее с культурной линией — см. раздел «Отношение между внутренней речью и несимволизированным мышлением».
9. Как мы увидим в разделе «Связь между внутренней речью и несимволизированным мышлением», точка зрения, согласно которой ИС является входящим сенсорным сигналом, в этом отношении кажется более удачной, поскольку она включает в себя сравнения, которые многие считают важными для формирования самосознания. -атрибуция (см. Frith, 2012).
10. Как известно, различие между феноменальным сознанием и сознанием доступа впервые было введено Блоком (1995). Феноменальное сознание определяется в терминах «что-это-подобие» или «опыт», а сознание Доступа характеризуется как информация, доступная для прямого рационального контроля мысли и действия.
11. Однако см. Кларк (1998, стр. 171): «[Общественный] язык (…) отвечает за комплекс довольно отличительных черт человеческого мышления, а именно за нашу способность отображать когнитивную динамику второго порядка .Под когнитивной динамикой второго порядка я подразумеваю совокупность мощных способностей, включающих самооценку, самокритику и тонко отточенные корректирующие реакции (…) Это размышление о мышлении является хорошим кандидатом на отличительную человеческую способность (…) Джекендофф (…) предполагает что мысленное повторение предложений может быть основным средством, с помощью которого наши собственные мысли могут стать объектами дальнейшего внимания и размышлений». См. также Bermúdez (2003, стр. 163): «Мы думаем о мыслях, думая о предложениях, посредством которых эти мысли могут быть выражены.
12. С другой стороны, динамика второго порядка и метапознание, вероятно, разные явления. Мы можем знать, о чем думаем, просто имея сознательные мысли: как только вы думаете о мысли сознательно, вы также знаете, что у вас есть эта мысль. В этом отношении мышление подобно восприятию: когда у вас есть сознательный перцептивный опыт, вы тем самым также знаете, что имеете этот опыт. Мы бы сказали, что объективация дает нам способность размышлять о своем мышлении и получать контроль над нашими когнитивными процессами более высокого уровня.
13. На философском жаргоне содержание было бы токен-рефлексивным.
14. Однако Langdon et al. (2009) оспаривают это утверждение на основании исследований пациентов с шизофренией. Сравнивая их AVH и IS, они не обнаружили сходства между их феноменологическими характеристиками — сходства, которое, возможно, должно присутствовать, если AVH происходят от IS.
15. Преемственность функции между внутренней и внешней речью является типичным предположением тех, кто понимает ИС как наследующую функциональные роли частной речи, из которой она происходит (см. обзоры в Berk, 1992; Winsler, 2009).Отношения между внутренней и внешней речью также в настоящее время находятся в центре внимания эмпирических исследований с точки зрения параллелизмов и различий в лингвистических подсистемах, ответственных за их соответствующую обработку, например, в системах понимания и производства (Vigliocco and Hartsuiker, 2002; Geva et al. , 2011). Эти темы выходят за рамки целей данной статьи.
16. См. Morin et al. (2011) за исследование, которое затрагивает разнообразие функций ИС.
17. Выготский (1987) и его последователи, как правило, интересовались использованием ИС в саморегуляции, поскольку их особенно интересовал момент, когда дети начинают усваивать не только речь, но и социальную жизнь в целом.Тем не менее, онлайновая регуляция поведения — это лишь одна из функций речи среди многих других, и, кажется, нет причин, по которым речь должна использоваться только для этой цели, когда она преобразуется в ИС.
18. Мы понимаем, что термину «внутренняя речь» можно найти множество применений в литературе, и мы не собираемся узаконивать использование этого термина. Мы просто хотим подчеркнуть особый вид явлений, которыми являются значимые и бессмысленные экземпляры.
19. Можно было бы утверждать, что отчет Принца может прибегнуть к этому предложению, т.е.т. е. люди могут обращать внимание как на акустические, так и на семантические свойства сенсорного представления. Тем не менее, это предположение не помогает Принцу избежать нашей критики регресса, что подтверждает его приверженность сопутствующим сенсорным представлениям.
20. Следуя тому, что мы сказали в сноске 8, излагаемая нами гипотеза о том, как генерируется УТ, связывает его с культурной линией развития, связывая его с генерацией ИС. Тем не менее, мы не хотим сказать, что УТ был бы невозможен, если бы он не был связан с ИС.Объяснение, которое мы выдвигаем относительно УТ, возможно, можно было бы распространить на использование любых образов, хотя нам не ясно, может ли чисто образное мышление быть пропозициональным. Возможно, наша версия предсказывает, что неязыковые существа не могут испытать УТ, как это обычно характеризуют.
21. Еще одно интересное следствие этой точки зрения связано с тем, что мы упоминали в разделе «Является ли внутренняя речь предсказанием?». Мы сказали, что чувствительны к ошибкам в ИС (Oppenheim, 2013), что проблематично для точки зрения, согласно которой ИС является предсказанием.В нашем предложении, которое рассматривает несколько уровней предсказаний и механизмов контроля, ошибки могут быть обнаружены на уровне двигательных предсказаний, особенно когда они, попав в сознание, снова входят в систему в качестве входных данных. Предсказание не может проверить само себя, но предсказание более высокого порядка может отслеживать предсказание низкого уровня и обнаруживать ошибки, даже в большей степени, как мы подозреваем, если предсказание низкого уровня также обрабатывается как вход для системы. Мы думаем, что проблемы, о которых мы упоминали в этом разделе, вызваны слишком узким фокусом внимания на двигательной части акта речи.

Ссылки

Берк, Л.Э. (1992). «Частная речь детей: обзор теории и состояние исследований», в Private Speech: From Social Interaction to Self-Regulation , eds RM Díaz and LE Berk (Hillsdale, NJ: Erlbaum), 17–43.

Академия Google

Блок, Н. (1995). О путанице в функции сознания. Поведение. наук о мозге. 18, 227–247. дои: 10.1017/S0140525X00038188

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Карпендейл, Дж., Льюис, К., Сассвейн, Н., и Ланн, Дж. (2009). «Разговор и мышление: роль речи в социальном понимании», в Частная речь, исполнительное функционирование и развитие вербальной саморегуляции , под редакцией А. Уинслера, К. Фернихоу и И. Монтеро (Кембридж: Кембриджский университет Пресса), 83–94.

Академия Google

Кларк, А. (1998). «Волшебные слова: как язык дополняет человеческие вычисления», в «Язык и мысль: междисциплинарные темы », под редакцией П.Каррутерс и Дж. Буше (Кембридж: издательство Кембриджского университета), 162–183.

Академия Google

Фернихоу, К. (2004). Чужие голоса и внутренний диалог: на пути развития слуховых вербальных галлюцинаций. Психология новых идей. 22, 49–68. doi: 10.1016/j.newideapsych.2004.09.001

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Фернихоу, К. (2009). «Диалогическое мышление», в Частная речь, исполнительное функционирование и развитие вербальной саморегуляции , под редакцией А.Уинслер, К. Фернихоу и И. Монтеро (Кембридж: издательство Кембриджского университета), 42–52.

Академия Google

Франкиш, К. (2010). Развитие языкового мышления. Лингвист. Филос. расследование 9, 206–214.

Академия Google

Гева С., Беннет С., Уорбертон Э. А. и Паттерсон К. (2011). Несоответствие между внутренней и явной речью: значение для постинсультной афазии и нормальной обработки речи. Афазиология 25, 323–343.дои: 10.1080/02687038.2010.511236

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Герреро, MCM (2005). «Методология исследования внутренней речи», Внутренняя речь — L2: мыслительные слова на втором языке , изд. М. Де Герреро (Нью-Йорк: Springer), 89–118.

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Хацигеоргиадис, А., Зурбанос, Н., Галанис, Э., и Теодоракис, Ю. (2011). Разговор с самим собой и спортивные результаты: метаанализ. Перспектива. Психол.науч. 6, 348. doi: 10.1177/17456

413136

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Джекендофф, Р. (2007). Язык, сознание и культура: очерки психической структуры . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Академия Google

Джекендофф, Р. (2012). Руководство пользователя по мысли и смыслу . Нью-Йорк: Издательство Оксфордского университета.

Академия Google

Жаннерод, М. (1995). Ментальные образы в моторном контексте. Нейропсихология 33, 1419–1432. дои: 10.1016/0028-3932(95)00073-C

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Джорба, М., и Висенте, А. (2014). Когнитивная феноменология, доступ к содержанию и внутренняя речь. Дж. В сознании. Стад. 21, 74–99.

Академия Google

Козулин А. (1986). Понятие деятельности в советской психологии: Выготский, его ученики и критики. утра. Психол. 41, 264–274. doi: 10.1037/0003-066X.41.3.264

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Лэнгдон Р., Джонс С. Р., Коннотон Э. и Фернихо К. (2009). Феноменология внутренней речи: сравнение больных шизофренией со слуховыми вербальными галлюцинациями и здоровых людей. Психология. Мед. 39, 655–663. дои: 10.1017/S00332003978

Реферат PubMed | Полный текст | Полный текст перекрестной ссылки | Академия Google

Ленгланд-Хассан, П. (2008). Расколотые феноменологии: вставка мысли, внутренняя речь, вставка мысли и загадка постороннего. Язык разума. 23, 369–401. doi: 10.1111/j.1468-0017.2008.00348.x

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Ленгланд-Хассан, П. (2014). Внутренняя речь и метапознание: в поисках связи. Язык разума. 29, 511–533. doi: 10.1111/mila.12064

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Маккарти-Джонс, С. (2012). Слух голоса: история, причины и значение слуховых вербальных галлюцинаций . Кембридж, Массачусетс: Издательство Кембриджского университета.

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Мартинес-Манрике, Ф., и Висенте, А. (2010). Что за…! Роль внутренней речи в сознательном мышлении. Дж. В сознании. Стад. 17, 141–167.

Академия Google

Морин, А. (2011). Самосознание Часть 2: нейроанатомия и важность внутренней речи. Соц. Личный. Психол. Компас 2, 1004–1012. doi: 10.1111/j.1751-9004.2011.00410.x

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Морин, А., Уттл, Б., и Хампер, Б. (2011). Самооценка частоты, содержания и функций внутренней речи. Procedia Soc. Поведение науч. 30, 1714–1718. doi: 10.1016/j.sbspro.2011.10.331

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Питт, Д. (2004). Феноменология познания, или каково думать, что П? Филос. Феноменол. Рез. 69, 1–36. doi: 10.1111/j.1933-1592.2004.tb00382.x

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Принц, Дж.(2004). Реакции кишечника: перцептивная теория эмоций . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Академия Google

Принц, Дж. (2011). «Сенсорная основа когнитивной феноменологии», в Cognitive Phenomenology , редакторы Т. Бейн и М. Монтегю (Оксфорд: издательство Оксфордского университета), 174–196.

Академия Google

Висенте, А. (2014). Сравнительный отчет о вставке мыслей, чужих голосах и внутренней речи: некоторые открытые вопросы. Феноменол.Познан. науч. 13, 335–353. doi: 10.1007/s11097-013-9303-5

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Висенте, А., и Мартинес-Манрике, Ф. (2005). Семантическая недоопределенность и когнитивное использование языка. Язык разума. 20, 537–558. doi: 10.1111/j.0268-1064.2005.00299.x

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Висенте, А., и Мартинес-Манрике, Ф. (2008). Мысль, язык и аргументация от явности. Метафилософия 39, 381–401.doi: 10.1111/j.1467-9973.2008.00545.x

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Выготский, Л.С. (1987). Мысль и язык . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Академия Google

Винслер, А. (2009). «После всех этих лет все еще разговариваем сами с собой», в книге «Частная речь, исполнительное функционирование и развитие вербальной саморегуляции» , под редакцией А. Уинслера, К. Фернихоу и И. Монтеро (Кембридж: издательство Кембриджского университета), 3–41.

Академия Google

Деятельностный взгляд на внутреннюю речь

Abstract

Мы различаем два общих подхода к внутренней речи (ВР) — «форматный» и «деятельностный» взгляды — и защищаем деятельностный взгляд. Взгляд на формат основывает полезность ИС на особенностях репрезентативного формата языка и связан с тезисом о том, что надлежащая функция ИС состоит в том, чтобы сделать возможным сознательное мышление. ИС обычно появляется как продукт, состоящий из репрезентаций фонологических признаков.Эта точка зрения также имеет последствия для идеи о том, что феномен пассивности в познании может быть ошибочно приписан IS. Представление о деятельности рассматривает ИС как речевую деятельность, которая не имеет надлежащей функции в познании. Он просто наследует набор функций внешней речи. Мы утверждаем, что методологически целесообразно исходить из этого разнообразия использования, которое предполагает общность между внутренней и внешней деятельностью. Представление формата имеет несколько проблем; он должен отрицать «несимволизированное мышление»; он не может легко объяснить, как ИС делает мысли доступными для сознания, и не может объяснить те виды использования ИС, где особенности ее формата, по-видимому, не играют никакой роли.Вид деятельности не только лишен этих проблем, но и имеет объяснительные преимущества: истолкование ИС как деятельности позволяет интегрально конституировать ее своим содержанием; эта точка зрения способна интерпретировать несимволизированное мышление как часть континуума явлений, использующих одни и те же механизмы, и предлагает простое объяснение разнообразия использования ИС.

Ключевые слова: внутренняя речь, форматное представление, деятельностное представление, сознание, несимволизированное мышление, фонологическое представление, предсказание действия

ВВЕДЕНИЕ

Внутреннюю речь (ВР) обычно характеризуют как переживание молчаливого разговора с самим собой.Сообщается, что оно феноменологически отличается от других переживаний, таких как визуальные образы, эмоции или спорный феномен несимволизированной мысли (Hurlburt and Akhter, 2008). В этой статье мы выделяем два общих подхода к ИС — то, что мы будем называть представлениями «формат» и «деятельность». Эти подходы содержат разные тезисы о том, какие элементы более уместны для характеристики явления. Как мы увидим, форматное представление рассматривает ИС главным образом как некий продукт с определенными форматными характеристиками, тогда как деятельностное представление подчеркивает его свойства как деятельности.Это может показаться простым различием в акцентах — в конце концов, представление формата может легко принять, что ИС — это действие, а представление действия не отрицает, что формат задействован. Тем не менее, причина их соответствующих акцентов заключается в том факте, что они имеют четкие обязательства в отношении того, что является центральным в этом явлении. В частности, мы увидим, что два подхода имеют разные взгляды на когнитивные функции ИС, особенно на то, является ли ИС необходимым для сознательного мышления.

Это в общем-то философские подходы, но эмпирически обоснованные. Мы понимаем, что, с одной стороны, как вербальное явление, хорошее описание ИС в конечном счете будет зависеть от точных моделей лингвистического производства и понимания; и что, с другой стороны, правдоподобное описание ИИ как когнитивного феномена требует больше данных, чем мы имеем в настоящее время. Однако полезно пролить свет на обязательства и последствия наличия определенного общего взгляда на то, чем на самом деле является ИС.В частности, это помогает для методологической оценки того, какие аспекты явления стоит исследовать. В этой статье мы разъясняем различия между представлениями формата и деятельности и защищаем преимущества последних. . В наиболее сильной форме, ² , его можно охарактеризовать следующими тремя тезисами:

• (i) тезис сильного сознания: ИС необходим для сознательного мышления;
• (ii) тезис о формате: в ИС мы привлекаем репрезентативную систему из-за ее особенностей как формата;
• (iii) тезис о продукте: ИС состоит из некоторого вывода системы лингвистического производства, обычно строк фонологических представлений.

Первый тезис о роли ИС. Если под «мышлением» грубо понимать любое познавательное событие, которое включает в себя манипулирование или обозначение пропозиционального содержания, тезис гласит, что сознательное выполнение любого из этих действий требует присутствия ИС. Второй тезис касается природы ИС. В нем говорится, что для того, чтобы что-то считалось IS, важно, чтобы оно было отформатировано определенным образом. Третий тезис обеспечивает дальнейшую спецификацию видов репрезентаций, используемых в ИС.

Первый и второй тезисы — это две стороны одной медали: утверждается, что в ИС мы набираем формат с определенными свойствами, потому что эти свойства открывают возможность вообще иметь сознательные мысли ³ . Разные авторы сосредоточивались на различных характеристиках, таких как цифровость или независимость от контекста (Clark, 1998), перцептивность и интроспективность (Jackendoff, 1996, 2012; Prinz, 2011, 2012; Bermúdez, 2003) и предикативная структура (Bermúdez, 2003). ).Возьмем один пример: Джекендофф и Принц вслед за ним считают, что «чистое» сознательное мышление невозможно по архитектурным причинам: мы можем осознавать репрезентации промежуточного уровня (например, 2,5-мерные репрезентации в зрительной системе), но никогда — базовые. или представления более высокого уровня, такие как концепции или пространственные трехмерные представления. Таким образом, если мы хотим иметь сознательные мысли, мы должны использовать репрезентативный формат, который имеет правильный вид репрезентаций. Образы хороши, но фонологические репрезентации намного лучше, учитывая, что фонологические репрезентации могут нести гораздо больше видов мыслей (о будущем или прошлом, об abstracta и possibilia , об отношениях и т.).

Эти соображения приводят Джекендоффа к тезису о продукте, т. е. о том, что ИС состоит из цепочек фонологических представлений или структур ⁴ . Однако можно задаться вопросом, насколько центральным является тезис о продукте для взгляда на формат и насколько специфична его приверженность определенному типу продукта. Что касается центральности, можно возразить, что эта точка зрения не обязательно должна рассматривать ИС как состоящую исключительно из фонологических репрезентаций ⁵ .Конечно, ИС выступает как содержательный формат, поэтому он также состоит из семантической составляющей. Более того, общий подход также можно сформулировать таким образом, чтобы он был совместим с идеей о том, что ИС — это действие: действие по созданию последовательностей внутренних языковых элементов (главным образом) с целью доведения наших мыслей до сознания. На самом деле, иногда Carruthers (2011) приближается к тому, чтобы представить ИС таким образом, поэтому его изображение как сторонника формата может показаться спорным. Разница между этим взглядом и тем, что мы будем называть взглядом на деятельность, возможно, будет заключаться в акценте и степени.

Однако Carruthers (2014), как и Jackendoff, Prinz или Bermúdez, уделяет особое внимание продукту и его свойствам ⁶ . С другой стороны, следует отметить, что многие авторы, не особо занимающиеся вопросом о роли ИС в сознательном мышлении, тоже считают ИС продуктом (Pickering, Garrod, 2013). То есть вроде бы принято думать об ИС как о продукте, а не как о какой-то деятельности. Что касается приверженности к определенному виду продукта, можно заметить, что существуют разные виды фонологических репрезентаций.Мы можем различать, по крайней мере, артикуляционные, фонематические и акустические фонологические представления. Мы можем думать, что деятельность внутреннего говорения использует все три вида представлений. Однако состоит ли ИС во всех них? Если ИС охарактеризовать в терминах произведения, кажется, что ИС должны быть строками фонологических акустических репрезентаций. Есть две причины, чтобы поддержать это утверждение. Во-первых, если формат должен быть интроспективным/перцептивным, кажется, что только акустические репрезентации могут помочь, учитывая, что ни артикуляционные, ни фонематические репрезентации не являются интроспективными, согласно его описанию (см. выше).Итак, следуя за Джекендоффом, Принц утверждает, что звуки речи, в которую он включает немую речь, «воспринимаются на уровне, который лежит выше жужжащего беспорядка неотфильтрованных звуковых волн, но ниже уровня категорий фонем» (Prinz, 2012, стр. 69). .

Во-вторых, некоторые авторы считают, что ИС как продукт делает мысли осознанными, поскольку ИС представляет собой прогноз, выдаваемый на основе впоследствии прерванного двигательного действия (см. Carruthers, 2011; Pickering, Garrod, 2013). Субъекты дают инструкции для производства определенного лингвистического элемента; эти инструкции преобразуются в двигательные команды; а затем команда прерывается, но не раньше, чем эфферентная копия отправляется в прямые модели, которые выдают предсказание входящего сенсорного сигнала, соответствующего прерванной двигательной команде.Если это то, в чем, в конечном счете, состоит ИС, т. е. предсказание входящего сенсорного сигнала, то, возможно, экземпляр ИС должен быть акустическим представлением, поскольку предсказание представляет звуки (а не фонемы или артикуляции).

Как бы то ни было, мы готовы признать, что ассоциация между сильным сознанием и тезисами о формате является более важной для взгляда на формат, чем тезис о продукте, и что любые обязательства относительно определенного вида продукта обычно возникают как следствием одобрения двух предыдущих тезисов.В самом деле, только ослабив эти тезисы, защитник форматного взгляда сможет справиться с некоторыми вызовами для этого взгляда, которые мы собираемся представить.

ПРОБЛЕМЫ ФОРМАТНОГО ВИДЕНИЯ

Мы хотим представить три общие проблемы, связанные с форматным представлением, — общие в том смысле, что они проистекают из одобрения его тезисов (i) и (ii) (сильное сознание и формат). Во-первых, он должен отрицать феномен «несимволизированного мышления» (UT; Hurlburt and Akhter, 2008).Во-вторых, трудно объяснить, как ИС делает содержание мыслей доступным для сознания (Jorba and Vicente, 2014). В-третьих, у него могут возникнуть проблемы с учетом изменчивости использования ИС. В дополнение к этим общим проблемам мы, наконец, рассмотрим конкретную интерпретацию идеи IS как продукта, а именно, предположение, что IS является акустическим представлением, предсказывающим входящий сенсорный сигнал, — предположение, у которого есть некоторые проблемы, связанные с его реализацией. своя.

ЗАГАДКА НЕСИМВОЛИЗИРОВАННОГО МЫШЛЕНИЯ

Используя метод выборки описательного опыта, Хиви и Херлберт (2008) сообщили, что люди утверждали, что переживали внутренние эпизоды, в которых у них возникало ощущение, что они «думают определенную, определенную мысль, не осознавая этого». мысль передается словами, образами или любыми другими символами» (стр.802). Например, кто-то может сообщить о своем переживании, как о том, что ему интересно, будет ли друг водить его машину или грузовик, но без слов, несущих это конкретное содержание, и без изображений друга, автомобиля или грузовика (Hurlburt and Akhter, 2008, p. 1364). Согласно их результатам, этот вид «несимволизированного мышления» занимает в среднем около 22% нашей сознательной жизни (Hurlburt and Akhter, 2008; Hurlburt et al., 2013).

Несимволизированное мышление — явление не бесспорное.Несмотря на то, что существуют другие направления исследований, указывающие на особую феноменологию пропозиционального мышления (Siewert, 1998; Pitt, 2004), ее характеристика неуловима. Например, Hurlburt и Akhter (2008) изображают его в основном в негативном ключе, утверждая, что «несимволизированное мышление переживается как мышление , а не чувство, не намерение, не намек, не кинестетическое событие, не телесное событие» (стр. 1366). В этой статье мы не хотим вступать в дискуссию о доказательствах UT.Скорее, точка зрения, которую мы хотим сделать, является условной: 90 565, если 90 566 UT является подлинным феноменом, который нужно объяснить, это создает серьезную проблему для представления формата. Эта точка зрения утверждает, что мы задействуем ИИ, чтобы иметь сознательные мысли — иначе мы не смогли бы мыслить сознательно. Но если возможно иметь сознательные мысли без присутствия ИС, то утверждение форматного представления просто ложно. В самом деле, его лучшая стратегия состоит в том, чтобы просто отрицать это явление. В этом ключе Carruthers (2009) утверждает, что UT может быть результатом конфабуляции: люди сообщают, что думают без слов или образов, но на самом деле они могут использовать слова и/или образы, а могут и не думать (т.г., они думают, что думали о том, какой товар купить, а на самом деле только смотрели на разные продукты). Херлберт и др. (2013), напротив, предполагают, что конфабуляция, вероятно, происходит наоборот: мы участвуем в большем количестве UT, чем в среднем 22%, но, поскольку мы склонны отождествлять мышление с внутренней речью, мы склонны сообщать об использовании слов, когда на самом деле мы не используя их.

Повторяю, любая точка зрения, поддерживающая как сильное сознание, так и тезисы о формате, будет утверждать, что фактически IS является формой, которую принимает сознательное пропозициональное мышление ⁷ , поэтому, поскольку UT является пропозициональным, это просто невозможно.Однако можно истолковать более слабые версии представления о формате, в которых УТ предстает как более податливое явление. В частности, можно отказаться от сильного тезиса о сознании и считать, что IS не является необходимым для того, чтобы иметь сознательные мысли. ИС был бы лишь хорошим, а возможно, и лучшим способом сделать мысли сознательными, но есть и другие способы сделать это. Перцептивные теории сознания (Prinz, 2011) — хороший кандидат на эту более слабую версию. Эти теории утверждают, что мысль всегда нуждается в определенном перцептивном формате, чтобы быть осознанной, и что «даже высокоуровневые перцептивные состояния и моторные команды недоступны сознанию» (Prinz, 2011, p.174). ИС представляет собой разновидность такого формата восприятия, но могут быть и другие. В частности, может быть несимволических носителей восприятия, таких как эмоции или телесные ощущения. Следуя по этому пути, есть шанс объяснить УТ, не отрицая сам феномен: несимволизированная мысль была бы мыслью, обналиченной в каком-то несимволическом перцептивном формате.

Проблемы с такой учетной записью. Первая проблема заключается в том, что неясно, действительно ли она соответствует характеристике явления, предлагаемой исследователями явления.Напомним, что Hurlburt и Akhter (2008) отвергают то, что UT переживается как чувство, намерение, намек, кинестетическое или телесное событие, добавляя, что люди «уверенно проводят различие между переживаниями, которые являются мыслями (…) и переживаниями, которые являются чувствами (…) или сенсорными ощущениями. осознанность» (стр. 1366). Кажется, что это оставляет очень мало места для маневра для описания восприятия UT. Теперь можно возразить, что положительная характеристика этого феномена, данная Херлбуртом и Ахтером (2008), несколько недостаточна и что за ней, возможно, стоит другое восприятие.Итак, давайте сосредоточимся на второй проблеме, которая кажется более актуальной для описания восприятия, а именно на проблеме учета специфического семантического содержания несимволизированных мыслей, о которых сообщают субъекты.

Если УТ является подлинным явлением, единственная положительная характеристика, которую мы имеем, состоит в том, что субъекты утверждают, что испытывают определенные мысли ⁸ . Таким образом, любое описание явления должно учитывать эту характеристику. Подумайте о несимволическом размышлении о том, будет ли друг водить свою машину или свой грузовик.Какие перцептивные переживания могут нести это содержание? Если бы субъект был занят переживанием ИИ, ответ был бы однозначным: это содержание мысленного предложения. Но несимволические перцептивные переживания, такие как определенные чувства, связанные с вашим другом и его грузовиком, кажутся неподходящими для этой задачи. Конечно, с точки зрения Принца (например, в его теории эмоций, Prinz, 2004) чувства могут иметь интенциональное содержание, но они не кажутся настолько нюансированными, чтобы включать в себя конкретное содержание мысли, такое как недоумение субъекта.Предложение Принца трактовать пропозициональные установки в терминах, аналогичных эмоциям (Prinz, 2011), может помочь в отношении части «отношение», т. е. может оказаться, что то, что отличает «удивление 90 565 p 90 566 » от «сомнения в том, что 90 565 p » — это некое эмоциональное чувство, сопровождающее мысль. Тем не менее, это чувство , а не объясняет переживание содержания p , поэтому последнее переживание должно поддерживаться чем-то другим. Учитывая проблемы с присоединением определенного пропозиционального содержания к визуальным или другим невербальным сенсорным элементам (подробнее об этом в следующем разделе), у Принца, похоже, нет других ресурсов, кроме предложений с образами.Поэтому УТ представляется ему столь же маловероятным, как и другим защитникам форматного взгляда.

Возможно, выход из этой проблемы состоит в том, чтобы заявить, что несимволический перцептивный формат рекрутируется, но не для того, чтобы транслировать мысли-содержания, а для того, чтобы подсказывать их. То есть перцептивные переживания не будут использоваться в качестве носителей содержания, а только как средства концентрации нашего внимания или отслеживания наших мыслительных процессов. Таким образом, сознательное мышление может быть несимволическим в смысле Херлберта, даже несмотря на то, что во многих случаях несимволическое сознательное мышление использует перцептивные леса.Тем не менее, эта альтернативная точка зрения кажется полной проблем.

Представление формата дает отчет о том, как генерируется ИС, и пытается объяснить, как ИС делает возможным сознательное мышление. Тем не менее, в ней нет объяснения сознательного мышления, которое не поддерживается ИС — модель подсказок появляется как специальное дополнение к ней. Если мы возьмем модель Каррутерса в качестве парадигмы представления о формате (см. ниже), станет ясно, что эта модель создана не для объяснения того, что IS вызывает сознательных мыслей, а для объяснения того, что IS передает сознательных мыслей.Создание ряда фонологических репрезентаций с прикрепленным содержанием 90 565 означает 90 566 наличие мысли в соответствии с моделью, в то время как модель подсказки говорит, что создание перцептивного суррогата — вербального или иного — всего лишь 90 565 облегчает 90 566 наличие мысли в сознании, отношение между подсказка и содержание являются произвольными.

Наконец, представление о формате, по-видимому, также объясняет чувство агентности, связанное с психическими явлениями, поскольку оно истолковывает их как двигательные явления.Например, в модельной модели Каррутерса осведомленность агента объясняется на основе создания образов, которые задействуют систему прямой модели. Детали того, как возникает чувство действия, не ясны, но кажется, что модель подсказок не может объяснить, почему подсказки воспринимаются как наши собственные мысли. Единственное, что можно было бы считать своим, — это подсказка.

КАК СОДЕРЖАНИЕ МЫСЛИ ДОСТУПНО ДЛЯ СОЗНАНИЯ

Даже если кто-то оспаривает доказательства существования УТ, форматное представление по-прежнему сталкивается с проблемой объяснения того, как содержание мысли доступно сознанию (см. подробное обсуждение в Jorba and Vicente, 2014) .Любое объяснение сознательного мышления должно объяснять, как мыслительные содержания становятся сознательными доступа ¹⁰ . Защитники представления о формате считают, что, создавая цепочки фонологических репрезентаций, мы привносим в сознание содержание мыслей. При этом не поясняется, как это делается. Кажется, что, разговаривая с собой, мы осознаем фонологическую структуру нашего ИС. Как этот тип сознания объясняет сознание значений или содержания? Помните, что в некоторых подходах, таких как у Джекендоффа, концептуальные структуры и, следовательно, значения и пропозициональное содержание обязательно бессознательны.Тогда возникает вопрос: как эти структуры или репрезентации становятся сознательными, по крайней мере, доступ-сознательными, благодаря тому, что делают фонологические структуры сознательными?

Clark (1998), а также Bermúdez (2003) и Jackendoff (1996, 2012) предполагают, что фонологические репрезентации преобразуют пропозициональное содержание в объекты, которые предстают перед мысленным взором. Однако представляется, что преобразование пропозиционального содержания в объект, на который можно «смотреть», только позволяет субъектам знать, о чем они думают, а не думать об этих мыслях сознательно.Вместо того, чтобы информировать их об определенном пропозициональном p содержании и, таким образом, сознательно верить или судить об этом p , этот механизм заставляет их осознать, что они думают об этом пропозициональном содержании, т. е. что они верят или судят, что р . Объективация, кажется, дает субъекту метарепрезентацию, но не сознательное мышление на уровне земли.

Поясним этот момент с точки зрения позиции Кларка. Кларк (1998) представляет свой взгляд как развитие идей Выготского об И.С. Выготском (1987).Однако роль, которую он видит для ИБ, сильно отличается от акцента Выготского на роли ИБ в саморегулировании и исполнительном оперативном контроле, а также в планировании более или менее немедленных действий, то есть не планировании летней поездки, но планирую, как решить задачу Ханойской башни. Выготские обычно считают, что ИС помогает нам сосредоточить внимание на том, что мы делаем, в то время как Кларк и др. считают, что это позволяет нам сосредоточиться на том, что мы думаем. Выготскяны отмечают, что ИГ участвует, в том числе, в пошаговом выполнении действия.Это означает, что ИС позволяет нам делать все, что мы делаем, в сознательном режиме. Мы следим за своим поведением, сознательно думая «это идет сюда», «это идет туда», «если это идет сюда, то идет туда» и т. д. метапознания, т. е. знания того, что мы думаем. Мы считаем, что есть разница между утверждением, что ИС помогает нам иметь сознательные мысли, которые используются для мониторинга и контроля нашего поведения, и утверждением, что ИС заставляет нас осознавать, о чем мы думаем, чтобы мы могли думать о своем мышлении. .

Возможно, Кларк, Джекендофф и Бермудес не хотят, чтобы их отчет имел узкий охват, который мы ему приписываем ¹¹ . Однако модель, которую они предлагают, кажется, способна объяснить только то, как ИС дает нам знания о том, что и как мы думаем. Предположим, что, используя предложения нашего языка, мы можем иметь какой-то объект перед нашим сознанием. Что мы при этом выигрываем? Предположительно, мы получаем знания только о том, что думаем. Мы «видим» предложение, понимаем его значение и приходим к выводу «хорошо, я думаю, что p .Это знание о том, что и как мы думаем, конечно, может быть очень полезным, но мы бы сказали, что это только использование ИС среди многих других ¹² . В любом случае это описание не объясняет, как мыслесодержание становится доступным сознанию.

В этом отношении идея Каррутера (2011, 2014) о том, что мыслесодержание связывается в цепочки фонологических репрезентаций и транслируется вместе с ними, работает намного лучше. Ибо, согласно этой идее, мыслительные содержания как таковые превращаются в доступное сознание, будучи связанными с форматами, которые являются одновременно феноменальными и доступно-сознательными: «есть все основания полагать, что концептуальная информация, которая активируется взаимодействиями между областей и ассоциативных областей (…) встраивается в содержание посещаемых перцептивных состояний и транслируется вместе с последними.Следовательно, мы видим не просто сферический объект, движущийся по поверхности, а помидор, катящийся к краю столешницы; и мы не просто слышим последовательность фонем, когда кто-то говорит, мы слышим то, что они говорят; и так далее» (Carruthers, 2014, стр. 148).

Что неясно с этой точки зрения, так это то, как происходит процесс связывания, особенно с учетом того, что, согласно Каррутерсу, то, что мы делаем, чтобы извлечь значение эпизода IS, состоит в том, чтобы интерпретировать уже сознательную фонологическую репрезентацию посредством обычные механизмы понимания.Однако, согласно Лангланду-Хассану (2014), единственное содержание, которое может быть связано с эпизодом ИГ, относится к типу: семантическое значение этого эпизода ИГ такое-то и такое-то. То есть контент, завязанный в строку ИС, будет не о мире, как должно быть, а о самой строке ¹³ . Причина в том, что фонологические репрезентации представляют собой акустические свойства, а семантические репрезентации репрезентируют мир. Ленгланд-Хассан утверждает, что невозможно объединить эти различные виды представлений в один элемент.

Возможно, есть причины сопротивляться этой идее. Если рассматривать репрезентативное содержание как информацию, которую передает репрезентация, становится ясно, что репрезентативный экземпляр может передавать различные виды информации. Фонологическое представление может представлять звуки, но именно посредством этой акустической информации оно также представляет определенную семантическую информацию. То есть, в двух словах, позиция Принца (Prinz, 2011, 2012). Принц утверждает, что сознание требует внимания к сенсорным представлениям.Эти представления представляют собой «образы, сгенерированные из сохраненных понятий, [которые] наследуют семантические свойства этих понятий» (Prinz, 2011, стр. 182). ИС составляют особенно важный вид образов, т. е. языковые образы, которые несут информацию как , так и об акустических свойствах и семантическом содержании. В этом отношении теория Принца, по-видимому, избегает критики Ленгланда-Хассана: каузально-информационные цепи ответственны за удержание различных видов информации, связанных с одним и тем же сенсорным представлением, так что проблема связывания может и не возникнуть.

Однако анализ Ленгланда-Хассана также вызывает другую озабоченность: эти разные содержания играют разные функциональные или логические роли. Акустическая информация будет играть роль в выводах, связанных со звуком репрезентации, в то время как семантическая информация будет регулярно использоваться для процессов рассуждений, имеющих отношение к тому, что означают эти слова. Эти логические роли нельзя просто смешать вместе. Опять же, точка зрения Принца может иметь выход из этой трудности: эти содержания не посещаются одновременно.Чтобы иметь сознательные мысли, субъект должен иметь в уме определенное чувственное представление 90 565 и 90 566, обращать на него внимание, но ничто не исключает того, что в одних случаях он обращает внимание на его сенсорные свойства, а в другие — на его семантическое содержание. Таким образом, мысли доступны сознанию, просто обращаясь к сенсорным элементам, связанным с собственно семантическим представлением.

Мы считаем, что в этой позиции есть проблема. Сравните случай, когда субъект обращает внимание на сенсорную информацию репрезентации, со случаем, когда он обращает внимание на его семантическую информацию.В чем феноменологическая разница между обоими случаями в сознании субъекта? Согласно описанию перцептивного сознания Принца, между ними должно быть какое-то сенсорное различие, например, сопровождающее сенсорное представление. Таким образом, если субъект думает об акустической информации репрезентации, будет присутствовать некоторая репрезентация, связанная с акустикой; если она думает о его семантической информации, будет присутствовать некоторая репрезентация, связанная с семантикой.

Этот счет прокладывает путь к бесконечному регрессу.Заметьте, что сопутствующие представления сами должны быть чувственными представлениями, и относительно них можно задать тот же вопрос: обращает ли субъект внимание на свою сенсорную или семантическую информацию? Чтобы провести различие между обоими случаями, нужно обратиться к дополнительным различным сопутствующим представлениям, которые сами являются чувственными представлениями и поднимают вопрос того же рода. Другими словами, если у вас есть теория, согласно которой мысль, чтобы быть осознанной, должна быть обналичена в определенном формате, то вы вводите разрыв между содержанием мысли и содержанием самого формата.То, что делает мысль сознательной, не может быть просто форматом, потому что всегда возникает вопрос, как именно этот конкретный формат делает эту конкретную мысль сознательной.

РАЗЛИЧНЫЕ ФУНКЦИИ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧИ

Последняя проблема форматного представления, о которой мы хотим упомянуть, заключается в том, что неясно, как оно может объяснить вариативность использования и видов ИС. Мы используем IS в большинстве ситуаций, когда мы можем использовать внешнюю или открытую речь (OS). Например, ИС используется для мотивации, поощрения, развлечения, выражения эмоций или чувств говорящего, управления поведением и т. д.Основное отличие состоит просто в том, что ОС может быть адресована кому-то другому, тогда как ИС должна быть адресована самому себе. Таким образом, среди функций ОС, которые мы, вероятно, не найдем в обычной ИС, мы можем причислить те действия, которые концептуально требуют кого-то еще, например, обещание и угрозу, возможно, — однако ИС может включать в себя сопоставимые функции, такие как предупреждения. Во всяком случае, это всего лишь отражение того, как то, что человек может делать с помощью языка, зависит от аудитории, к которой он обращается, но это не раскрывает никакой важной или глубокой функциональной разницы между внешним и ИС.

Когда дело доходит до объяснения множества функций ИС, формат представления может иметь проблемы. Форматное представление не утверждает, что мы используем ИС только для того, чтобы иметь сознательные мысли. Однако, по-видимому, он действительно предлагает историю о том, почему ИС вербуется, и, таким образом, кажется, подтверждает определенную идею о правильной функции ИС: надлежащая функция ИС должна заключаться в том, чтобы сделать возможным сознательное мышление, в то время как использование ИС не связанные с сознательным мышлением, были бы производными.Тем не менее, трудно понять, как будет происходить такое происхождение. Например, если рассматривать случай ОС, то нельзя найти аналогичную фундаментальную функцию. Можно обратиться к понятию «коммуникация», утверждая, что оно сродни очень общей функции «сосредоточения чьего-либо внимания на чем-то» или «заставления кого-либо осознать что-то». Тем не менее, это в лучшем случае расплывчатая манера говорить.

Давайте конкретизируем общую мотивацию, которая подкрепляет тезис о том, что ИС может иметь надлежащую конститутивную функцию.Есть старая головоломка о том, почему кто-то должен говорить сам с собой, если он заранее знает, что собирается сказать. Другими словами, если кто-то думает, что семантическое содержание «уже есть» до того, как слова действительно произнесены, ему не следует утруждать себя выражением его в словах для себя. Иными словами, ИС не может иметь коммуникативной функции, поскольку коммуникация предполагает информационное несоответствие между говорящим и слушающим, а этого несоответствия не существует при совпадении обеих ролей в одном и том же человеке.Во-вторых, неясно, считается ли какое-то использование ИС коммуникацией. Например, нет необходимости характеризовать самомотивацию или даже самооценку или самосознание (Морин, 2011) с точки зрения общения. Странно говорить, что когда вы мотивируете себя словами, вы участвуете в каком-то акте общения с самим собой. Если ИС не имеет коммуникативной функции, она должна иметь свою собственную функцию. Который из? Многообещающим ответом кажется то, что ИС имеет функцию, связанную с сознательным мышлением.

Хотя это заманчивая мотивация, мы думаем, что у нее есть основной недостаток: кажется, предполагается, что функция внешней речи просто коммуникативная. Тем не менее, это не так. ОС может играть те же когнитивные роли, что и ИС, в том числе предполагаемые роли, связанные с сознанием. Когда мать, помогая дочери разгадывать головоломку, говорит ей «это здесь… это там» и т. д., она направляет свое внимание на предметы и места, т. е. регулирует свое поведение посредством разговора, так же как и мы должны делать, когда мы используем IS.В принципе, все, что мы говорим в ИС, можно было бы сказать в ОС и для тех же целей. Таким образом, если бы ИС имело функцию осознания содержания мыслей, то это, конечно, было бы не его собственной функцией, а функцией речи вообще (например, в рассматриваемом случае мы можем сказать, что мать заставляет свою дочь осознать, где находится содержание мысли). идут разные части, так что дочь сознательно решает, что эта часть идет сюда и т. д., таким образом получая контроль над решением головоломки). ИС не будет иметь коммуникативной функции ОС, но функции ИС все равно можно будет рассматривать как подмножество функций ОС.

Однако эта приверженность «правильному функционированию» может не иметь существенного значения для представления. Относительно легко понять, что авторы одобряют утверждения о надлежащих функциях ИС — многие утверждения принимают форму «мы используем ИС для х», где х заменяется сознательным мышлением, мышлением системы 2 (Франкиш, 2010), самосознанием. -регулирование, исполнительный контроль или что-то в этом роде. Тем не менее, может быть немилосердно читать эти заявления как выражающие твердое мнение о надлежащих функциях. Более либеральное толкование состоит в том, чтобы думать, что каждый автор сосредоточился на использовании ИС и просто оставил все остальное на заднем плане.Мы считаем методологически целесообразным начать с детализации различных вариантов использования ИС, различных ситуаций, в которых мы ее используем, а также различных видов ИС, которые могут быть, но это уже другой вопрос (примеры такого рода подхода см. Morin et al., 2011; Hurlburt et al., 2013). Теперь дело в том, что защитники представления о формате могут отказаться от твердой приверженности надлежащему функционированию ИС и принять множество вариантов использования.

Однако, даже если отказаться от обязательства «надлежащей функции», мы думаем, что, когда дело доходит до учета использования ИС, представление формата обычно имеет порядок объяснения в обратном порядке.История предполагает, что ИИ формулирует мысли в определенном формате, и что, таким образом, эти мысли могут быть использованы по-новому. Однако функциональный порядок прямо противоположен: мысли формируются и рекрутируются для различных целей, и при этом они могут проявляться в определенном формате. Рассмотрим пример спортсменки, говорящей себе мотивирующие слова (Hatzigeorgiadis et al., 2011). Спортсменка не формирует сначала мысленное предложение «ты можешь это сделать», а затем использует это предложение, чтобы мотивировать себя.Скорее, спортсмен занимается мотивацией себя, и при этом его мотивирующие мысли могут достигать точки, в которой он слышит, как он сам произносит ободряющие слова про себя (а иногда даже вслух). Или рассмотрим случай, когда кто-то решил положить больше денег на парковочный счетчик и сказал себе: «Еще один квартал? Ммм… Могу вернуться через час. Лучше кофе. Субъект принимает решение посредством определенной концептуальной деятельности. Некоторые элементы этой деятельности — как правило, наиболее заметные и актуальные — могут проявляться в сознании под вербальным контролем, где они могут быть использованы в дальнейшем и вести к новым циклам умственной деятельности.Эти два примера представляют собой случаи, когда система лингвистического производства может включаться спонтанно, так что, так сказать, «слова приходят нам на ум», но, конечно, мы также можем доводить до нашего сознания слов, эксплицитно участвуя в лингвистической деятельности. . Учащийся, готовящийся к выступлению, может внутренне пересмотреть некоторые предложения, которые он намеревается произнести, чтобы изменить несколько слов, решить, где поставить ударение, и тому подобное. Опять же, способ описания этого состоит не в том, что она излагает свои мысли в словесной форме, а затем исследует их.Скорее, она уже вовлечена в деятельность по исследованию собственных мыслей по вопросу, о котором хочет поговорить, и использует свои вербальные системы, чтобы сделать это более точным образом.

С другой стороны, одобрение взгляда на формат предполагает, что даже если кто-то отказывается от идеи надлежащей функции, он все еще придерживается утверждения, что рекрутирование формата играет необходимую роль во множестве функций. Тем не менее, некоторые из этих функций ставят под сомнение утверждение о необходимости формата, не говоря уже о лингвистическом формате.Подумайте еще раз об ИС и мотивации, которые широко обсуждаются в спортивной литературе по психологии (Hatzigeorgiadis et al., 2011). Спортсменке не нужен какой-то особый формат для мотивации себя: она может сказать себе «Выложись!!», но с тем же успехом она могла бы зафиксировать взгляд на финише и увидеть, насколько он близок, почувствовать, насколько он быстр. ноги двигаются или что-то в этом роде. Ей нужны перцептивные или проприоцептивные стимулы, но они не обязательно должны быть произведены им самим (т. е. они не должны быть результатом воображения или производства ИС).

Наконец, идея о том, что в ИС мы всегда набираем формат для определенной цели, также вызывает сомнения. Кажется, бывают случаи, когда единственное, что мы делаем с ИС, — это добавляем явно ненужный выразительный комментарий к тому, что мы сделали (Hurlburt et al., 2013), например, «ага» или «отлично!», которые мы говорим себя после того, как, например, долго думал о чем-то. Можем ли мы сказать, что в этих случаях мы набираем формат с какой-то целью? Пожалуй, мы бы так не выразились.Более того, мы, вероятно, сказали бы, что используем ИС вообще без цели — по крайней мере, без цели, связанной с рассматриваемой когнитивной деятельностью. Тем не менее, нецеленаправленная ИС кажется проблемой для представления о формате, как бы слабо оно ни было истолковано, поскольку представление о формате требует, чтобы фонологические представления использовались для выполнения когнитивных функций.

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ВНУТРЕННЯЯ РЕЧЬ ПРЕДСКАЗАНИЕМ?

В этом последнем разделе, посвященном проблемам представления о формате, мы хотим кратко рассмотреть конкретное предположение об ИС, упомянутое нами выше, а именно, что это предсказание языковых звуков, которые можно было бы услышать, если бы не было определенного языкового действия. был прерван.Это предложение имеет некоторую независимую привлекательность, поскольку оно интерпретирует ИИ как разновидность двигательных образов (Carruthers, 2011, 2014). Текущие теории воображения движения (Jeannerod, 2006) считают, что воображение движения возникает в результате прерывания выполнения двигательных команд и в результате предсказания поступающих сенсорных и проприоцептивных сигналов. Мы считаем привлекательным встроить ИС в более широкую теорию создания изображений.

Однако предположение о том, что эпизод ИИ является предсказанием языковых звуков, имеет некоторые проблемы.Первая проблема заключается в том, что она не может вместить интуитивную идею о том, что ИС обычно переживается как осмысленная , например, когда кто-то занимается сознательными рассуждениями. Это контрастирует с игнорированием значения случаев ИС (например, когда кто-то мысленно повторяет некоторые языковые элементы, чтобы запомнить их — для краткости мы будем называть эти случаи «бессмысленными»). Мы бы сказали, что когда мы говорим об ИС в контексте, подобном нынешнему, мы говорим только о значимом ИС. Однако способ, которым форматное представление предпочитает индивидуализировать ИС, не нуждается в семантике, значении или содержании — или, если он играет роль семантики, он является второстепенным, вспомогательным по отношению к свойствам формата.Таким образом, как осмысленные, так и бессмысленные экземпляры строки фонологического представления могут считаться одним и тем же типом ИС.

Предложение также, по-видимому, имеет проблемы с данными, которые явно показывают, что ИС может содержать ошибки, которые распознаются как таковые (Oppenheim, 2013), поскольку, на первый взгляд, прогноз, выданный на основе копии efference, не контролируется. ; скорее, его надлежащей функцией является контроль за производством. Связанная с этим и сложная проблема заключается в том, что предложение исключает широко распространенную в настоящее время идею о том, что явления пассивности в познании (слуховые вербальные галлюцинации (СВГ) и вставки мыслей) могут происходить из-за неправильной атрибуции ИИ (т.г., Форд и Маталон, 2004; Маккарти-Джонс, 2012 г.; см. также Langland-Hassan, 2008, пересмотренную версию с точки зрения дефицита фильтрации/затухания) ¹⁴ . Эта последняя идея, по-видимому, требует, чтобы IS представлял собой входящий сигнал , с которым сравнивается предсказание, а не само это предсказание. То есть неверное присвоение (как проверка ошибок) возможно только при наличии сравнения, которое, в свою очередь, требует предсказания и входящего сенсорного сигнала.Если единственным продуктом, который мы получаем от внутреннего разговора, является сенсорное/акустическое предсказание, то остается загадочным, как мы можем приписывать его себе или другим (см., однако, Vicente, 2014, где рассказывается о развитии и критике идеи о том, что IS является входящим сенсорным сигналом). сигнал). Кажется, что и проверка ошибок, и неправильная атрибуция требуют, чтобы IS был , а не предсказанием языковых звуков, выдаваемых прямыми моделями.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВЗГЛЯД НА ВНУТРЕННЮЮ РЕЧЬ

Взгляд, который мы хотим отстаивать, подчеркивает активность внутренней речи, а не формат IS.Эта точка зрения не беспрецедентна. Например, акцент на деятельности является ключевым элементом советской школы, к которой принадлежит Выготский (Козулин, 1986; Герреро, 2005), и многие современные выготчане понимают язык как деятельность (Carpendale et al., 2009), а ИС как интериоризация этой деятельности. Другие недавние подходы, которые характеризуют ИС как сохраняющие некоторые черты лингвистической деятельности, а не просто лингвистический формат, включают Fernyhough (2009), который рассматривает язык как диалогический по своей сути, или Hurlburt et al.(2013), которые одобряют использование внутреннего говорящего , чтобы избежать отношения к ИС как к просто репрезентативному продукту.

Что касается взгляда на формат, который мы изображаем в этой статье, наша идея взгляда на деятельность ИС отвергает как формат, так и сильные тезисы о сознании, связанные с первым. Что касается тезиса о формате, то в нем утверждается, что в ИС мы не задействуем формат, будь он перцептивным, предикативным или каким-либо еще. В лучшем случае мы могли бы сказать, что мы задействуем лингвистическую деятельность, хотя мы думаем, что использование понятия замещения неправильно характеризует точку зрения: мы не задействуем должным образом деятельность речи; мы просто говорим, хотя и внутренне.Что касается тезиса о сознании, то эта точка зрения отрицает, что IS необходимо для сознательного мышления или что IS есть для сознательного мышления (т. е. что его надлежащая функция — сознательное мышление). Скорее, взгляд на деятельность занимает плюралистическую позицию: ИС имеет почти столько же функций или применений, сколько мы можем обнаружить в ОС, ни одну из которых не следует выделять в качестве ее собственной функции. ¹⁵ .

Если мы понаблюдаем за нашим собственным ИС, мы увидим, что, по сути, ИС используется во многих различных обстоятельствах: самовыражение, мотивация, оценка, концентрация внимания, саморазвлечение, закрепление информации в памяти, подготовка языковых действий , комментируя сделанное, сопровождая наши мысли и т.д. ¹⁶ . Кажется, нет глубокой разницы между причинами, по которым мы разговариваем сами с собой, и причинами, по которым мы разговариваем с кем-то еще: мы разговариваем, чтобы выразить себя, мотивировать других, оценить события или предметы, помочь людям найти места, регулировать свое поведение. и т. д. Более того, кажется, что нет большой разницы между тем, как мы разговариваем сами с собой, и тем, как мы разговариваем с кем-то другим. Например, если мы хотим мотивировать нашу любимую спортсменку, мы можем сказать ей «давай!», «ты лучшая!», то есть то, что она может говорить себе.Если мы хотим помочь кому-то добраться до определенного пункта назначения, мы можем использовать карту и сказать ему: «Иди сюда, потом туда. Иди сюда прямо, поверни сюда» и т. д. То есть мы вставляем лингвистические фрагменты в фон, обеспечиваемый картой, что мы и делаем, когда смешиваем ментальные карты и ИС в ориентации.

Существуют также параллели между случаями, когда IS и OS появляются в более длинных и сложных лингвистических конструкциях, и теми, в которых они появляются сжато или фрагментарно. Например, когда мы говорим о себе или об определенном человеке или событии, которое касается нас, мы обычно используем полные предложения и разрабатываем повествование точно так же, как мы делаем это, когда занимаемся самоанализом, другими людьми или определенными событиями.С другой стороны, наша речь выглядит сжатой или фрагментарной, если мы регулируем чье-то поведение в сети: взрослый, который помогает своему ребенку собрать пазл, говорит ему «вот этот кусочек. Площадь там? Конечно? Где не хватает треугольника? Нет. Да» и т. д. Как уже давно подчеркивали Выготские, ИС при таком использовании столь же типично сжато ¹⁷ . Это говорит о том, что использование ИС — это, по сути, внутренне говорящий (см. также Hurlburt et al., 2013).

Предложенный нами взгляд на деятельность явно контрастирует с самыми сильными версиями взгляда на формат, т. е. с теми, которые считают, что ИС предназначена для сознательного мышления и что ИС необходима для сознательного мышления, потому что нам нужен определенный формат, чтобы получить мыслительное сознание. . Однако при обсуждении представления формата мы рассмотрели более слабые его версии. Слабая версия представления о формате, например, могла бы просто утверждать, что мы создаем фонологические представления, чтобы лучше делать множество вещей, от сознательного мышления до мотивации.Представление активности и эта слабая версия представления формата принципиально не отличаются друг от друга.

Однако есть причины предпочесть классифицировать ИС как вид деятельности tout court , а не с точки зрения формата. Во-первых, обозначение ИС как деятельности лучше соответствует естественному описанию ИС как говорения, а не как производства фонологических репрезентаций (даже если фонологические репрезентации производятся). Во-вторых, понятие активности подчеркивает функциональную непрерывность между внешней и ИС более естественным образом, чем форматное представление.Как мы объясняли, форматное представление обычно начинается с сосредоточения внимания на функции, которая предположительно является исключительной для ИС, то есть на мыслительном сознании. Следствием этого является то, что он разделяет внешнее и ЕСТЬ — первое является инструментом коммуникации, второе — познания. Даже если кто-то смягчит подход, чтобы сделать его чувствительным к множеству вариантов использования ИС, он склонен рассматривать эти варианты использования как решения конкретных когнитивных задач. С точки зрения деятельности, напротив, они рассматриваются как предсказуемые эффекты интернализации ОС и ее различных функций.

Как бы то ни было, представление, которое мы хотим предложить, заслуживает ярлыка «представление о деятельности» по другим причинам, которые отмечают более сильный контраст с форматным подходом. Мы утверждаем, что ИС, как речь вообще, характеризуется как вид действия , а именно действие, состоящее в выражении мысли. На философском языке это означает, что IS является 90 565 индивидуализированным 90 566 с точки зрения действия, которым оно является, т. е. что оно отличается от других ментальных феноменов, связанных с тем, что человек (или разум человека) делает.Это исключает, что ИС следует индивидуализировать с точки зрения качеств продукта, например, его свойств как цепочки фонологических представлений.

Вопрос о том, как индивидуализировать ИС, не является чисто метафизическим моментом, но имеет важные методологические последствия в отношении того, как следует подходить к его изучению или какие психические механизмы для него важны. Например, концентрируя внимание на речевом действии, вполне естественно попытаться понять ИС в терминах всех репрезентаций, мобилизуемых в речи, т.е.т. е. семантические, синтаксические, может быть, артикуляционные и т. д. Как мы утверждали в разделе «Как мыслесодержание доступно сознанию», в форматном представлении семантические свойства экземпляра ИС предстают как нечто, что с ним необходимо связать. — не как что-то по своей сути составляющее — вызывая опасения по поводу того, как происходит связывание. Напротив, для деятельностного представления акт внутренней речи начинается с предварительного намерения выразить определенную мысль, которая может становиться все более и более конкретной, пока не достигнет уровня моторных команд.Вовлеченные в деятельность репрезентации — от понятийных до фонологических — образуют целостную систему, и свойства предельного формата не играют привилегированной роли в объяснении явления и его функций.

ПРЕИМУЩЕСТВА ПРОСМОТРА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Мы считаем, что просмотр действий имеет несколько преимуществ по сравнению с просмотром формата. В этом разделе мы разработаем конкретное предложение о том, как представление о деятельности может объяснить определенные явления. Представление о деятельности, как мы его представили, довольно либерально в своих обязательствах.Таким образом, с тем, что мы говорили до сих пор, совместимо утверждение, что нам не нужно связывать мыслительные содержания с фонологическими представлениями: можно сказать, что мы интерпретируем наше IS точно так же, как мы интерпретируем OS, т. е. посредством лингвистического -плюс-прагматическая система. Это также совместимо с точкой зрения, согласно которой, хотя мы иногда используем ИС в определенных действиях, где задействовано сознательное мышление, сознательное мышление возможно и без ИС. То есть дух деятельностного взгляда согласуется с общей моделью сознательного мышления, согласно которой сознательное мышление обычно не символизируется: иногда мы говорим сами с собой в качестве помощи, но в этом случае нельзя сказать, что мы мыслим в IS. , а иногда мы напрямую вовлечены в сознательное мышление (набросок этой точки зрения см. в Jorba and Vicente, 2014).

Здесь мы будем придерживаться другой точки зрения, согласно которой предсказания, сделанные на основе намерений высокого уровня, играют заметную роль как в связывании содержания с фонологическими репрезентациями (или в осмыслении ИС), так и в объяснении УТ. С одной стороны, мы считаем это предложение заслуживающим внимания, поскольку оно, по-видимому, способно объединить совершенно разные явления. С другой стороны, это единственное предложение, которое мы можем придумать прямо сейчас, которое могло бы объяснить природу UT и присущее ей чувство агентности.В целом, мы думаем, что она обладает большей объяснительной силой, чем точка зрения, которую мы только что упомянули.

ВНУТРЕННЯЯ РЕЧЬ КАК ЗНАЧИТЕЛЬНАЯ

Как мы сказали выше, существует различие между осмысленным ИС (вовлеченным в совокупность функций, о которых мы говорили в предыдущем разделе) и бессмысленным ИС (которым мы пользуемся, например, для того, чтобы просто сохранить неинтерпретированные элементы). Если рассматривать ИС как цепочки фонологических репрезентаций, порожденных системами лингвистических продуктов, то следствием будет то, что ИС не имеет смысла per se .Другими словами, различие между осмысленными и бессмысленными случаями ИС должно объясняться каким-то дополнительным механизмом, например, механизмом внимания, который сосредотачивает внимание либо на семантической, либо на фонетической информации репрезентации, которая, как мы утверждали, , ставит объяснительную проблему. Напротив, деятельностная точка зрения рассматривает осмысленные и бессмысленные ИС как разные виды действий. Это не тот случай, когда субъект создает определенное фонологическое представление, а затем использует его для различных целей или при различных процессах внимания.Скорее, само производство фонологической репрезентации начинается с разных намерений, которые мобилизуют разные наборы репрезентаций, например, в случае бессмысленных ИС семантические репрезентации просто не мобилизуются с самого начала. В соответствии с этим подходом мы считаем, что понятию собственно внутренней речи соответствуют только ее содержательные экземпляры ¹⁸ .

Еще одно связанное с этим преимущество заключается в том, что, настаивая на идее о том, что ИС по своей сути осмысленна, представление о деятельности легко избегает одного аспекта проблемы связывания, о которой мы упоминали в разделе «Как мыслесодержание доступно сознанию».Как мы указывали выше, нелегко увидеть, как то, что представляет звуки, может также (семантически) представлять мир. Поэтому, если мы индивидуализируем ИС с точки зрения свойств формата, мы должны объяснить, как контент привязывается к ней. Напротив, согласно предлагаемой нами точке зрения, собственно ИС осмысленно, а содержание является составной частью эпизодов ИС, а не выступает как нечто «внешнее», что каким-то образом привязывается к изображаемым звукам. Более того, мы можем утверждать, что содержание эпизода ИС — это не то содержание, которое фонологические репрезентации могли бы в конечном счете закодировать, а то содержание, которое субъект намеревается выразить.Другими словами, взгляд на деятельность соглашается с тем, что в ИС контент в конечном итоге принимает определенный формат, но конкретные свойства формата вторичны для объяснения явления.

Этот вопрос оказывается особенно важным, когда мы рассматриваем сжатые или фрагментарные ИС: языковой фрагмент (скажем, «мяч!») может использоваться для выражения самых разных мыслей (что я потерял мяч, что ты потерял мяч , что мы оставили мяч дома…). Большинство высказываний, если не все, могут выражать разные мысли в зависимости от обстоятельств, но фрагменты особенно неоднозначны (Vicente and Martínez-Manrique, 2005, 2008; Martinez-Manrique and Vicente, 2010).Теперь, как мы можем сказать, что ряд фонологических представлений, составляющих «мяч!» означает, например, что мы оставили мяч дома? Оно передает это конкретное содержание только в том случае, если мы принимаем во внимание не сами представления, а намерения говорящего. Нам кажется, что такого рода ответ не так легко доступен для форматных представлений. В частности, позиция, которую мы приписали Принцу выше, может иметь проблемы с объяснением того, как предполагаемое содержание (т. е. содержание, которое субъекты хотят, чтобы их слова были в определенном случае) связывается с фонологическим выводом.

СВЯЗЫВАНИЕ И МЫСЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ

Однако есть еще один аспект связывающего вопроса. На самом деле именно этот другой аспект занимает Каррутерса (см. «Как мыслесодержание доступно сознанию»). Вспомним, что Каррутерс прибегает к связыванию, чтобы объяснить, как содержание мысли становится доступом к сознанию. Его точка зрения состоит в том, что мыслесодержание может быть связано с фонологическими репрезентациями и транслироваться вместе с ними. Каррутерса, таким образом, интересует не столько то, как фонологические репрезентации имеют значение, сколько то, как это значение транслируется и становится доступным для познания более высокого уровня.То есть обязательная учетная запись Carruthers является ответом на этот последний вопрос. Тогда возникает вопрос: может ли в этом отношении представление деятельности работать лучше, чем версия представления формата Каррутерса? Мы хотим доказать, что это возможно.

В воображении движений, а также в двигательных актах мозг выдает эфферентные копии и предсказания, которые используются для отслеживания и, в конечном счете, корректировки действий в режиме онлайн, а также для подтверждения авторства (Jeannerod, 2006). Пока неясно, как возникает чувство свободы воли (см. «Загадка несимволизированного мышления»), но вполне вероятно, что оно связано с хорошим функционированием системы прямых моделей эфферентных копий и предсказаний.Сейчас меньше известно не только о так называемых умственных действиях, но и о том, как система обрабатывает намерения более высокого уровня. Однако можно утверждать, что система не только получает эфферентные копии моторных команд и выдает предсказания о поступающих сенсорных сигналах; он также должен получать эфферентные копии от намерений более высокого порядка и делать предсказания на этой основе (см. Pacherie, 2008).

Архитектура системы сравнения, предложенная Пашери (2008), включает иерархию намерений и прогнозов.Это позволяет ей не только объяснить, как можно контролировать выполнение намерений более высокого уровня, но и дать отчет о различных компонентах чувства авторства. Пачери различает три уровня интенций: дистальные, проксимальные и моторные интенции (моторные команды). Отдаленные намерения касаются цели действия; проксимальные намерения касаются здесь-и-сейчас исполнения отдаленного намерения; а моторные намерения связаны с движениями тела, которые в конечном итоге реализуют проксимальное намерение.По ее словам, каждый вид намерения имеет дело с определенным типом репрезентации: «Содержание, представленное на уровне D-намерений, а также формат, в котором это содержание представлено, и вычислительные процессы, которые с ним работают, очевидно, весьма различны. от содержания, репрезентативных форматов и вычислительных процессов, действующих на уровне М-намерений» (Pacherie, 2008, стр. 192). По ее словам, дистальные (D) намерения работают с пропозициональными/концептуальными представлениями; проксимальные (П) намерения со смесью концептуальных и перцептивных представлений; и моторные (М) намерения с представлениями в аналоговом формате.

Мы не хотим вдаваться в подробности предложения Пачери, но считаем, что ее замечания о (i) различных уровнях, на которых работает система сравнения, и (ii) различных видах репрезентаций, доступных на каждом уровне, оба разумные моменты. По крайней мере разумно думать, что система мониторинга, такая как система компаратора, должна допускать несколько уровней контроля. Субъекты должны отслеживать не только то, как выполняются двигательные команды, но и то, реализуются ли намерения, вызвавшие такие двигательные команды, как ожидалось и прогнозировалось.Теперь мы можем применить эту модель к генерации речи в целом, когда действие речи начинается с намерения (которое будет D-намерением) выразить определенную мысль и завершается воспроизведением ряда звуков. Связанные с речью намерения на разных уровнях генерируют прогнозы через систему прямой модели, которые используются для проверки того, правильно ли реализуется речевое действие.

В этот момент сама собой напрашивается гипотеза: предсказания, связанные с предшествующими намерениями, могут быть осознаны точно так же, как мы, предположительно, можем осознать предсказания, связанные с моторными командами.Если мы не примем запрет на сознательное осмысление нечувственных предсказаний, то, по-видимому, нет оснований предполагать, что мы не можем сделать такого рода предсказания сознательными. Каррутерс считает, что предсказания (в его случае сенсорные предсказания) становятся сознательными, когда мы фокусируем на них внимание. В целом Каррутерс (как и Принц, 2012) считает, что сознание требует внимания. Хотя есть и другие гипотезы. Жаннерод (1995), например, утверждал, что предсказания являются сознательными только потому, что они являются предсказаниями прерванных действий, т.е.е., если действие прервано после того, как предсказание выдано, предсказание воплотится в сознание. Его аргумент состоит в том, что, когда двигательная команда прерывается, «моторные воспоминания не стираются или стираются не полностью, а репрезентативные уровни остаются активированными: эта сохраняющаяся активация, таким образом, будет субстратом для (сознательных) двигательных образов» (Jeannerod, 1995, р. стр. 1429). В любом случае мы предполагаем, что механизм, делающий сенсорные предсказания сознательными, может работать и для несенсорных предсказаний.

Если бы это было так, то мы могли бы утверждать, что в ИС осознаются не только фонологические представления, но и их значения. Предшествующее намерение в акте речи состоит в намерении выразить определенное содержание мысли. Предсказанием, соответствующим такого рода интенции, является смысловое содержание высказывания: то, что мы предсказываем и отслеживаем, есть выражение определенного мыслесодержания. Если бы мы могли транслировать это предсказание вместе с предсказанием чувств (т.э., фонологические представления), не было бы необходимости в дальнейшем связывании содержаний с сенсорными предсказаниями. Кажется, что это допускается теорией, подобной той, которую набросал Жаннерод (1995), согласно которой предсказания сознательны по умолчанию, но это более проблематично, если мы следуем идее Каррутерса о том, что сознание требует внимания. Проблема в этом случае состоит в том, что для того, чтобы осознавать осмысленные ИС, нам нужно было бы одновременно уделять внимание двум видам предсказаний: предсказанию содержания и предсказанию некоторых звуков.Обсуждая точку зрения Принца в разделе «Как мыслесодержание доступно сознанию», мы утверждали, что такой сценарий невозможен. Тем не менее, мы предполагаем, что можно направить наше внимание не на то или иное конкретное предсказание, а на результаты форвардных систем (т. е. на то, что форвардные системы дают), рассматриваемые в целом. Ведь прогнозы, соответствующие разным слоям намерений, активны одновременно, при условии, что все они используются при отслеживании как возможного входящего сигнала, так и прогнозов ниже по иерархии.Это означает, что выходы форвардных систем — каскад прогнозов разного уровня — образуют тесную сеть или интегрированное целое ¹⁹ .

ОТНОШЕНИЕ МЕЖДУ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧЬЮ И НЕСИМВОЛИЗИРОВАННЫМ МЫШЛЕНИЕМ

Объяснение, которое мы только что изложили, имеет интересное последствие, позволяющее нам думать об UT в терминах IS, не сворачивая первое во второе. В отличие от представления формата, представление деятельности может легко вместить UT, поскольку это представление не требует использования определенного формата для сознательного мышления (см. Jorba and Vicente, 2014).Это еще одно преимущество деятельностного взгляда, а именно то, что, рассматривая ИС просто как внутреннюю речь, он не связан какими-либо утверждениями о том, возможны ли сознательное мышление и феноменология без перцептивной/сенсорной среды. Однако здесь мы хотим сделать еще один шаг и предложить спекулятивное, хотя нам кажется правдоподобным, объяснение того, чем может быть УТ, которое делает его непрерывным с ИС и начинает объяснять, почему мы чувствуем авторство по отношению к нашему сознательному, но несимволизированному, мысли (вроде суждения, что мой друг водит машину).

Мы только что сказали, что логично предположить, что прямая система также генерирует прогнозы относительно вероятного содержания высказывания. Возможно, как мы предположили, такого рода предсказания также можно сделать осознанными. Теперь предположим, что мы прервали речевое действие до того, как приказы перешли к моторным командам. Тогда мы можем получить широковещательный прогноз содержания высказывания, которое будет воспринято как мысль (поскольку оно состоит из концептуальных/смысловых репрезентаций). Более того, есть некоторый шанс, что это будет воспринято как действие, потому что оно задействует систему прямого действия.По крайней мере, как минимум, несимволизированная мысль при таком истолковании ощущалась бы как инициированная (будет иметь ощущение инициации), поскольку в ее этиологии присутствует интенция, которой, вероятно, не было бы, если мы истолковываем УТ как просто мысли (очевидно, , мысль не порождается намерением ее иметь). Но можно считать, что это ощущалось бы еще и как авторство. Как мы объясняли в разделе «Является ли внутренняя речь предсказанием?», обычно говорят, что чувство свободы действий требует успешных сравнений, обычно между сенсорными предсказаниями и сенсорными сигналами.Но, возможно, сравнения между целевым состоянием и высокоуровневым предсказанием достаточно, чтобы создать ощущение свободы воли. Даже если мало что известно о том, как возникает чувство свободы действий в ментальной сфере (Frith, 2012), мы считаем, что возможность того, что ментальная деятельность связана со сравнением «продуктов» высокого уровня, заслуживает рассмотрения.

Если бы мы согласились с этой точкой зрения, UT оказалась бы тесно связанной с IS ²⁰ . Мы думаем, что это хорошо согласуется с феноменологическими характеристиками людей, сообщивших об УТ, когда у испытуемых нет проблем с точным вербальным, пропозициональным описанием того, о чем они думали, но они сопротивляются предположению, что они переживали это содержание вербально.Эта легкость пропозиционального сообщения имеет смысл, если УТ является примерно началом речевого акта, который так и не был реализован вербально. Более того, отчет также поддерживает преемственность, которая идет от UT к частной речи. Принимая во внимание подходы, вдохновленные Выготским, нецелесообразно отделять частную речь от того, что мы обычно называем ИС, или даже от УТ, поэтому мы видим в этом еще одно преимущество нашего взгляда на ИС. Разница между, скажем, типичным ИС и бормотанием или даже частной речью не является разницей в функциональности: бормотание выполняет те же общие функции, что и ИС (мотивация, концентрация внимания, самооценка и т.). Разница заключается в том, что в типичном ИС мы якобы производим предсказание фонологических акустических представлений, тогда как в бормотании и в частной речи мы производим реальные звуки. Кроме того, в бормотании и приватной речи мы более четко задействуем артикуляцию. Напротив, согласно нашему предложению, в UT мы даже не выходим на фонологический уровень. Выготский утверждал, что ИС, как правило, сжато по отношению к внешней речи, и что взрослые могут довести это сгущение до предела, будучи способными мыслить «в чистом смысле» (см. ).Представленное здесь описание могло бы воплотить эту интуицию, хотя эту точку соприкосновения с Выготским следует рассматривать как совпадение (а есть много точек отхода от выготской традиции: во-первых, УТ не был бы сверхконденсированным). , но IS прерывается до того, как намерения станут достаточно точными). Используем ли мы один вид ИС, включая УТ, или другой, может зависеть от стресса, требуемого уровня внимания и т. д., как давно утверждают выгостчане ²¹ .

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы выделили два общих подхода к феномену ИС: форматный и деятельностный. Представление о формате, одобренное такими авторами, как Джекендофф, Принц и Бермудес, среди прочих, утверждает, что в ИС мы задействуем определенный формат, чтобы довести мысли до сознания. Эти авторы, как и другие, не особенно интересующиеся когнитивными функциями ИС, думают об ИС как о продукте, а именно о цепочках фонологических репрезентаций, которые мы, кажется, переживаем, когда разговариваем сами с собой.Мы критиковали эту позицию по нескольким причинам: во-первых, она должна отрицать возможность сознательного УТ; во-вторых, у него нет ясного объяснения того, как мыслительные содержания превращаются в доступное сознание; и в-третьих, у него слишком узкое представление об использовании ИС. Вид формата может быть ослаблен в некоторых измерениях, но некоторые проблемы остаются. УТ и связанный с ним агентивный опыт остаются необъясненными, и вопрос о том, как ИС делает мысли сознательными, не решается. Помимо этих общих проблем, поддерживаемая некоторыми авторами гипотеза о том, что ИС-как-продукт является предсказанием сенсорных стимулов, имеет свои собственные проблемы: трудно объяснить, как мы можем обнаружить ошибки в нашей ИС, если IS — это предсказание, и такая интерпретация IS кажется несовместимой с идеей о том, что чужие голоса и/или вставка мыслей являются ошибочно приписываемыми IS: неправильное приписывание, по-видимому, требует сравнения, а предсказание нельзя сравнивать с самим собой.

Наш общий диагноз об источнике всех этих проблем заключается в том, что сторонники форматного взгляда уделяют узкое внимание таким вопросам, как составные части ИС, какова ее основная функция или какой процесс может быть ответственным за ее создание. . Мы представили альтернативу, которую мы обозначили как «взгляд на деятельность», которая использует более широкий взгляд на феномен ИС. Описание ИС как деятельности, а именно говорения, равносильно утверждению, что ИС функционально неразрывно связана с явной, или внешней, речью.Мы не набираем формат с какой-либо когнитивной целью, но мы говорим сами с собой в большинстве ситуаций, в которых мы разговариваем с другими людьми (самовыражение, мотивация, концентрация внимания, контроль поведения, развлечение, неуместные комментарии… ). Это описание того, что мы делаем в ИС, предполагает, что мы должны думать об ИС не просто как о продукте системы лингвистического производства, но как о целостном речевом действии. Говорение – это действие, которое начинается с предварительного намерения выразить определенную мысль и правдоподобно заканчивается произнесением некоторых звуков, имеющих определенное значение.Типичная ИС — это действие такого рода, за исключением того, что звуки не воспроизводятся, а моделируются. Принятие этого более всеобъемлющего взгляда на явление позволяет нам решить проблемы, влияющие на представление о формате. Во-первых, представление об ИС просто как о возможности УТ не ставится под вопрос. Во-вторых, у этой точки зрения нет проблем с объяснением сознательного доступа к содержанию мыслей. Поскольку это позволяет нам сознательно мыслить без ИС, оно совместимо с точкой зрения, согласно которой ИС используется только как вспомогательное средство в некоторых обстоятельствах, оказывая поддержку другим когнитивным функциям (например, когнитивным функциям).г., сосредоточение внимания на сложной задаче) или побуждение к дополнительным когнитивным ресурсам. Наконец, представление о деятельности в значительной степени мотивировано различными вариантами использования ИС, которые мы можем обнаружить.

Тем не менее, в этой статье мы исследовали другие объяснительные возможности для взгляда на деятельность, имея в виду несколько целей: иметь возможность уловить интуитивную идею о том, что собственно ИС имеет значение, объяснить, как это значение может быть связано и осознано. вместе с фонологическими репрезентациями, а также для решения двух особенно интригующих проблем: природы UT и связанного с ним чувства агентности.Представленное нами предложение использует характеристику ИС как действия, чтобы объяснить проблему связывания, природу УТ и чувство действия, связанное с сознательным мышлением. Что касается проблемы связывания, мы предположили, что индивидуализация ИС как действия, которое начинается с предшествующего намерения выразить определенную мысль, облегчает объяснение того, как мыслесодержание связывается в цепочки фонологических репрезентаций. Предшествующие намерения приводят к предсказаниям содержания мысли: если такие предсказания можно сделать сознательными, мы имеем сознательную мысль.Если предсказания делаются сознательными вместе с предсказаниями о фонологических репрезентациях, мы имеем типичный ИС («тихий голос в голове»). Если предсказания делаются сознательными только потому, что действие прерывается очень рано, тогда мы имеем UT. Ощущение свободы действий в этом последнем случае возникает из-за того, что это когнитивный процесс, который предназначен и, вероятно, контролируется.

Наконец, хотя в этой статье мы не затрагивали проблему вставки мыслей, мы считаем, что этот общий подход в целом лучше подходит для объяснения того, как мысли могут восприниматься как чуждые, способом, параллельным обнаружению ошибок. в ИС.Прогнозы более высокого уровня используются для проверки правильности прогнозов более низкого уровня, чтобы контролировать, правильно ли реализуются намерения более высокого уровня. Несоответствия могут привести к неправильной атрибуции и/или обнаружению ошибок. Мы рассматриваем эту идею как материал для дальнейших исследований.

Заявление о конфликте интересов

Авторы заявляют, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могли бы быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.

Сноски

¹ Исключениями являются выготскианцы, такие как Fernyhough (2009) и Hurlburt et al. (2013).

² В ходе статьи мы представим несколько более слабых версий этой точки зрения, которые ослабляют один или несколько тезисов, чтобы ответить на конкретный вызов.

³ Поскольку понятие мысли используется в литературе по-разному, давайте разъясним свойства, важные для данной статьи:

• (i) Мысль – это психическое состояние с пропозициональным содержанием.
• (ii) Его можно отличить от других мыслей с точки зрения его содержания.
• (iii) Оно может быть бессознательным или сознательным, поэтому возможно иметь одну и ту же мысль в обеих модальностях.

Таким образом, сознательная мысль есть сознательное психическое состояние с пропозициональным содержанием, например, сознательное суждение, которое р .

Наконец, даже если «иметь мысль» и «мыслить мысль» могут указывать на пассивное/активное проявление мысли, это различие мы не обсуждаем в этой статье, поэтому мы будем использовать оба выражения взаимозаменяемо.

⁴ См., например: «[Хомский] попал в ловушку (…) убеждения, что внутренняя речь является мыслью, а не (как я буду утверждать) фонологической структурой, соответствующей мысли» (Jackendoff, 2007, p. 70), а «осознанная мысль получает свою форму (…) от внутреннего голоса, словесных образов произношения» (Jackendoff, 2012, с. 103).

⁵ Мы обязаны этим возражением рефери.

⁶ «Особенно важны (…) слуховые образы, возникающие в результате автономной активации инструкций по воспроизведению речи, которые приводят к слуховым представлениям речевого акта, которые обычно приводят к так называемой «внутренней речи». (Каррутерс, 2014, с.149).

⁷ См., например, Bermúdez (2003, стр. 159–160): «Все 90 565 пропозициональных 90 566 мыслей, которые мы сознательно интроспецируем (…), принимают форму предложений на общедоступном языке» (его

⁸ Рецензент отмечает, что проведенное Выготским различие между естественной и культурной линиями развития имеет отношение к вопросу об УТ. происходят в обоих из них, поэтому его анализ должен учитывать различие.Мы согласны с тем, что это может быть так, и настаиваем на том, что определенная характеристика UT все еще отсутствует. В этой статье мы ограничимся минимальной характеристикой, предложенной Hurlburt et al. (2013) — т. е. УТ как мысль с пропозициональным содержанием и «проприетарной» феноменологической основой — и мы делаем набросок предложения, которое свяжет ее с культурной линией — см. раздел «Отношение между внутренней речью и несимволизированным мышлением».

⁹ Как мы увидим в разделе «Связь между внутренней речью и несимволизированным мышлением», точка зрения, согласно которой ИС является входящим сенсорным сигналом, в этом отношении кажется более удачной, поскольку она включает в себя сравнения, которые многие считают важными для генерация самоатрибуции (см. Frith, 2012).

¹⁰ Как известно, различие между феноменальным сознанием и сознанием доступа было впервые введено Блоком (1995). Феноменальное сознание определяется в терминах «что-это-подобие» или «опыт», а сознание Доступа характеризуется как информация, доступная для прямого рационального контроля мысли и действия.

¹¹ Однако см. Кларк (1998, стр. 171): «[Общественный] язык (…) отвечает за комплекс довольно отличительных черт человеческого мышления, а именно за нашу способность отображать когнитивную динамику второго порядка .Под когнитивной динамикой второго порядка я подразумеваю совокупность мощных способностей, включающих самооценку, самокритику и тонко отточенные корректирующие реакции (…) Это размышление о мышлении является хорошим кандидатом на отличительную человеческую способность (…) Джекендофф (…) предполагает что мысленное повторение предложений может быть основным средством, с помощью которого наши собственные мысли могут стать объектами дальнейшего внимания и размышлений». См. также Bermúdez (2003, стр. 163): «Мы думаем о мыслях, думая о предложениях, посредством которых эти мысли могут быть выражены.

¹² С другой стороны, динамика второго порядка и метапознание, вероятно, разные явления. Мы можем знать, о чем думаем, просто имея сознательные мысли: как только вы думаете о мысли сознательно, вы также знаете, что у вас есть эта мысль. В этом отношении мышление подобно восприятию: когда у вас есть сознательный перцептивный опыт, вы тем самым также знаете, что имеете этот опыт. Мы бы сказали, что объективация дает нам способность размышлять о своем мышлении и получать контроль над нашими когнитивными процессами более высокого уровня.

¹³ На философском жаргоне содержание было бы токен-рефлексивным.

¹⁴ Однако Langdon et al. (2009) оспаривают это утверждение на основании исследований пациентов с шизофренией. Сравнивая их AVH и IS, они не обнаружили сходства между их феноменологическими характеристиками — сходства, которое, возможно, должно присутствовать, если AVH происходят от IS.

¹⁵ Преемственность функций между внутренней и внешней речью является типичным предположением для тех, кто понимает ИС как наследующую функциональные роли частной речи, из которой она происходит (см. обзоры Berk, 1992; Winsler, 2009).Отношения между внутренней и внешней речью также в настоящее время находятся в центре внимания эмпирических исследований с точки зрения параллелизмов и различий в лингвистических подсистемах, ответственных за их соответствующую обработку, например, в системах понимания и производства (Vigliocco and Hartsuiker, 2002; Geva et al. , 2011). Эти темы выходят за рамки целей данной статьи.

¹⁶ См. Morin et al. (2011) за исследование, которое затрагивает разнообразие функций ИС.

¹⁷ Выготский (1987) и его последователи, как правило, интересовались использованием ИС в саморегуляции, поскольку их особенно интересовал момент, когда дети начинают усваивать не только речь, но и социальную жизнь в целом.Тем не менее, онлайновая регуляция поведения — это лишь одна из функций речи среди многих других, и, кажется, нет причин, по которым речь должна использоваться только для этой цели, когда она преобразуется в ИС.

¹⁸ Мы понимаем, что термину «внутренняя речь» можно найти множество применений в литературе, и мы не собираемся узаконивать использование этого термина. Мы просто хотим подчеркнуть особый вид явлений, которыми являются значимые и бессмысленные экземпляры.

¹⁹ Можно возразить, что объяснение Принца может прибегать к этому предположению, т. е. люди могут обращать внимание как на акустические, так и на семантические свойства сенсорной репрезентации. Тем не менее, это предположение не помогает Принцу избежать нашей критики регресса, что подтверждает его приверженность сопутствующим сенсорным представлениям.

²⁰ Следуя тому, что мы сказали в сноске 8, излагаемая нами гипотеза о том, как генерируется УТ, связывает его с культурной линией развития, связывая его с генерацией ИС.Тем не менее, мы не хотим сказать, что УТ был бы невозможен, если бы он не был связан с ИС. Объяснение, которое мы выдвигаем относительно УТ, возможно, можно было бы распространить на использование любых образов, хотя нам не ясно, может ли чисто образное мышление быть пропозициональным. Возможно, наша версия предсказывает, что неязыковые существа не могут испытать УТ, как это обычно характеризуют.

²¹ Другое интересное следствие этой точки зрения связано с тем, что мы упоминали в разделе «Является ли внутренняя речь предсказанием?».Мы сказали, что чувствительны к ошибкам в ИС (Oppenheim, 2013), что проблематично для точки зрения, согласно которой ИС является предсказанием. В нашем предложении, которое рассматривает несколько уровней предсказаний и механизмов контроля, ошибки могут быть обнаружены на уровне двигательных предсказаний, особенно когда они, попав в сознание, снова входят в систему в качестве входных данных. Предсказание не может проверить само себя, но предсказание более высокого порядка может отслеживать предсказание низкого уровня и обнаруживать ошибки, даже в большей степени, как мы подозреваем, если предсказание низкого уровня также обрабатывается как вход для системы.Мы думаем, что проблемы, о которых мы упоминали в этом разделе, вызваны слишком узким фокусом внимания на двигательной части акта речи.

Жонглирование двумя языками в одной голове

Вы сидите в кафе или в аэропорту, когда слышите разговор на английском, который внезапно переключается на другой язык, а затем снова на английский. Если вы говорите на одном языке по-английски, вы можете заметить смешение языков, не осознавая, что подслушали впечатляющий подвиг познания.Для многих опытных билингвов переключение кода между двумя языками является естественной особенностью использования языка (например, Myers-Scotton, 2002). Тем не менее, те же билингвы редко совершают ошибку, говоря на непреднамеренном языке или говоря с одноязычным на языке, который они не понимают. Как достигается этот когнитивный контроль?

Хотя опытные билингвы, по-видимому, способны взаимодействовать с другими на любом языке, данные свидетельствуют о том, что оба языка активны, когда билингвы читают (например,g., Dijkstra, 2005), слышать (например, Marian & Spivey, 2003) и говорить (например, Kroll, Bobb, & Wodniecka, 2006) только на одном языке. Все это происходит даже тогда, когда двуязычный хорошо владеет обоими языками. Когда-то считалось, что эти межъязыковые вторжения присутствовали только на ранних стадиях изучения второго языка, когда учащиеся обязательно зависят от переноса со своего первого языка (например, Kroll & Stewart, 1994; MacWhinney, 1997). Новое исследование показывает, что эти взаимодействия между языками сохраняются и, по-видимому, являются особенностью системы, которая фундаментально проникает через языковые границы.Было показано, что неиспользуемый язык влияет на двуязычие на всех уровнях, включая лексику (например, Jared & Kroll, 2001), грамматику (например, Dussias, 2003) и фонологию (например, Sundara, Polka и Баум, 2006). Наличие активности между обоими языками, когда требуется только один язык, при отсутствии серьезного нарушения производительности, предполагает, что опытные билингвы приобрели не только языковые навыки, но и когнитивные навыки, которые позволяют им легко жонглировать двумя языками.Особенно захватывающим событием в недавнем исследовании является то, что межъязыковая активность, характерная для билингвов, по-видимому, дает более общие когнитивные преимущества в области внимания и исполнительной функции (например, Bialystok, Craik, Klein, & Viswanathan, 2004). Жизненный опыт жонглирования двумя языками, по-видимому, создает опыт в разрешении когнитивного конфликта.

Доказательства межъязыковой активности

На рис. 1 мы иллюстрируем голландско-английского двуязычного человека, решившего назвать изображенный объект велосипедом bike на английском языке или fiets на голландском языке.Это, казалось бы, простое решение может показаться похожим на решения, которые также принимают одноязычные люди. Должен ли объект, на котором вы сидите в своей гостиной, называться диваном или диваном ? Для говорящих на одном языке выбор среди близких синонимов представляет собой дилемму, которая иногда возникает. Для говорящих на двух языках, для которых большинство слов в одном языке имеют соответствующий эквивалент в переводе на другом языке, остро стоит проблема отсутствия механизма, позволяющего легко отключить один из двух языков.

Как мы можем продемонстрировать, что неиспользуемый язык доступен, когда билингвы пытаются использовать только один язык? Одна из стратегий исследования состоит в том, чтобы определить неоднозначные свойства двух языков билингва, поскольку они проявляются в обоих языках. Если билингвы способны эффективно отключать один из двух языков, то работа с неоднозначными словами или структурами языка не должна отличаться от производительности с однозначными словами и структурами. Билингвы должны быть в состоянии функционировать как одноязычные.Если другой язык нельзя отключить, то производительность билингвов должна отличаться от производительности монолингвов при выполнении той же задачи. Например, в языках с одним и тем же алфавитом могут быть родственные слова в том смысле, что они имеют одинаковое или похожее написание и произношение и одинаковое значение. В голландском и английском языках слово hotel пишется одинаково и имеет одинаковое значение. Однако также возможно иметь ложных друзей или межъязыковые омографы, которые представляют собой слова, которые также имеют одинаковое или похожее написание и произношение, но имеют разные значения в каждом языке.В голландском и английском языках слово room является примером ложного друга, означающего сливки на голландском языке.

Во многих недавних исследованиях использовалась межъязыковая двусмысленность, чтобы определить, как на билингвов влияет наличие двусмысленности при попытке понять эти слова только на одном из двух языков. Результаты этих исследований убедительно подтверждают утверждение о том, что на билингвов влияет неиспользуемый язык. Когда межъязыковая форма и значение сходятся, двуязычная работа обычно облегчается; когда межъязыковая форма и значение конфликтуют, двуязычная работа часто затруднена, поскольку она медленнее и с большей вероятностью подвержена ошибкам (например,г., Дейкстра, 2005). Может показаться неудивительным обнаружение межъязыковых эффектов во втором или менее доминирующем языке, поскольку у большинства двуязычных один язык является более доминирующим. Но недавние исследования показывают, что первый язык может находиться под влиянием второго языка на уровне лексики (например, Van Hell & Dijkstra, 2002), а также в отношении предпочтения грамматических структур при понимании предложений (например, Dussias & Sagarra, 2007). Билингвы — это не только ментальные жонглеры, но и те, кто использует язык, а не просто два монолингва в одном и том же уме (т.г., Грожан, 1989; Солод и Сломан, 2003 г.).

Роль контекста в ограничении межъязыковой активности

Одной из реакций на наблюдение межъязыковой активности при распознавании слов является то, что реальный языковой опыт редко проявляется в виде отдельных слов. Возможно, свидетельство параллельной активности двух языков билингва является следствием деконтекстуализированного характера экспериментальных исследований распознавания слов. Обычно мы говорим и читаем предложения в контексте устной речи и письменных текстов.Богатые подсказки к предполагаемому языку должны быть доступны в контексте и могут служить для выполнения задачи эффективного отключения другого языка.

В ходе ряда недавних экспериментов этот вопрос изучался с помощью вопроса о том, можно ли уменьшить или устранить параллельную деятельность двух языков, когда многозначные слова, производящие межъязыковые эффекты вне контекста, помещаются в контекст предложения (например, Elston -Güttler, Gunter, & Kotz, 2005; Schwartz & Kroll, 2006; Van Hell, 1998).

В одном из исследований Schwartz and Kroll (2006) попросили испано-английских билингвов прочитать предложения на их втором языке, английском, в котором конкретные слова либо встречаются, либо нет:

1. В машине мой мы с другом слушали песни по радио и подпевали.

2. Мой друг хотел знать, есть ли гарантия на купленное нами радио.

В первом предложении слово радио , скорее всего, встречается в этой позиции предложения.Во втором предложении многие слова легко могли заменить радио . При обычном чтении на родном языке на читателей влияют эти ограничения значения предложения. Важно отметить, что для двуязычных людей, владеющих испанским и английским языками, radio является родственным, а это означает, что его написание и произношение совпадают с его переводным эквивалентом на другом языке. Schwartz, Kroll, and Diaz (2007) показали, что, когда билингвов просят назвать родственное слово, такое как радио , по отдельности, они быстрее по сравнению с контрольной группой, если родственное слово имеет одинаковое написание и звучание в двух языках.Этот результат сам по себе предполагает, что даже при чтении только на одном языке другой язык активен. Но что происходит с наблюдаемой межъязыковой активностью, когда билингвы называют эти слова в осмысленном контексте предложения? Когда предложение сильно ограничено, как в первом примере, преимущество обработки родственных слов исчезает. Однако в предложении, которое ограничено только в целом, остается преимущество родственных слов, предполагая, что знания языка, на котором вы читаете, недостаточно, чтобы отключить влияние непреднамеренного языка.

Хотя исследования межъязыковой активности в контексте находятся на ранней стадии, результаты ряда недавних исследований сходятся на выводе о том, что контекст сам по себе не устраняет активность неиспользуемого языка. Этот вывод удивителен тем, что мы можем ожидать, что билингвы будут использовать свое знание языкового контекста, чтобы уменьшить количество доступных интерпретаций. В то же время это помогает объяснить, почему переключение кода может быть распространено и относительно бесплатно по отношению к ресурсам обработки (например,г., Морено, Федермайер и Кутас, 2002).

Говоря на двух языках: другая проблема?

В отличие от чтения или слушания, говорение — это процесс, который обязательно инициируется концептуальным событием, например, мыслью, которую вы хотите выразить, изображением или сценой, которую нужно описать, словом или предложением, которое нужно перевести. Чтение и прослушивание включают восходящие процессы, которые обусловлены наличием текста или речи. Если невозможность отключить непреднамеренный язык связана с управляемой данными природой чтения и слушания, то можно было бы показать, что билингвы действительно могут выбирать предполагаемый язык, когда они планируют устные высказывания на каждом из двух своих языков.

Как ни странно, результаты по устной речи на двух языках согласуются с данными по пониманию. Даже самая простая производственная задача, такая как произнесение названия велосипеда, показанного на рис. 1, что легко может сделать трехлетний ребенок, по-видимому, вызывает межъязыковую активность в уме хорошо владеющих билингвами (например, Коста, 2005). .

Кролл, Дейкстра, Янссен и Шриферс (в процессе подготовки) использовали парадигму именования с подсказками (см. рис. 2) для изучения межъязыковой активности во время производства слов на каждом из двух языков билингва.Владеющим нидерландским и английским билингвам были представлены простые линейные рисунки, и их попросили назвать изображение вслух, когда на него указывает высокий или низкий тон. В смешанных языковых условиях эксперимента каждый тон соответствовал одному из двух языков. В условиях заблокированного языка один тон сигнализировал об одном из двух языков, а другой тон сигнализировал об ответе «нет». Как в смешанных, так и в заблокированных условиях тон предъявлялся с переменным интервалом относительно начала предъявления изображения.

Логика этого исследования состояла в том, чтобы использовать сравнение производительности именования в смешанных и смешанных условиях.заблокированные языковые состояния как способ определить, активны ли оба языка в норме во время планирования речи. Если оба языка активны независимо от требований к их использованию, то можно ожидать, что производительность в заблокированных условиях будет похожа на производительность в смешанных условиях. Напротив, если планирование речи в основе своей является выборочным по языку, с активацией кандидатов только на предполагаемом языке, то можно прогнозировать, что смешанные языковые условия приведут к значительным затратам на обработку для производительности.

Сравнение производительности именования в смешанных и заблокированных условиях показано на рисунке 3. Эти данные показывают разницу в эффекте смешения языков для первого и второго языков. Для второго языка смешение языков имело незначительные последствия, предполагая, что даже когда требовался только один язык, оба были активны. Напротив, для первого языка требовались активные действия обоих языков, и это означало, что обычно первый язык может создаваться без влияния второго языка.Но, возможно, наиболее поразительной особенностью данных на рис. 3 является то, что, когда оба языка должны были использоваться в смешанных условиях, время, необходимое для наименования картинок на первом языке, было больше, чем время для наименования картинок на втором языке. Это изменение преимущества обработки, обычно наблюдаемое для доминирующего языка, предполагает, что более доминирующий язык подавлялся, когда также использовался второй язык.

Другие исследования показали, что слова доступны в обоих языках во время производства до такой степени, что фонология непреднамеренного языка находится на кончике языка билингва (т.г., Коста, Карамазза и Себастьян-Галлес, 2000 г .; Голлан и Асенас, 2004). При планировании речи активируемыми межъязыковыми альтернативами, скорее всего, будут эквиваленты перевода и их разговорные формы (например, слова bike и fiets ). Для сравнения, при понимании активированные альтернативы, скорее всего, будут лексическими соседями (например, слово bike в английском языке может активировать слово bijl в голландском языке, что означает ax на английском языке и, следовательно, имеет мало общего с велосипед кроме его словоформы).Таким образом, хотя природа того, что активно, может различаться в понимании и воспроизведении, в обоих случаях имеется четкая поддержка идеи о том, что доступны оба языка.

Последствия межъязыковой конкуренции

Если оба языка активны и конкурируют за выбор, билингву необходимо приобрести механизм, обеспечивающий средства контроля этой деятельности и соответствующий процесс принятия решений, чтобы случайные языковые ошибки не происходят. На данный момент ведется много споров и дискуссий о том, как могут выглядеть механизмы контроля (например,g., Green, 1998) и как они могут меняться по мере повышения уровня владения L2 (например, Costa & Santesteban, 2004). Недавние исследования двуязычия с помощью нейровизуализации сходятся с поведенческими результатами, предполагая, что нет доказательств существования определенной области мозга, связанной с переключением языка (например, Wang, Xue, Chen, Xue, & Dong, 2007). Другие исследования показывают, что требование выбрать один язык для разговора может задействовать ряд различных областей мозга, связанных с тормозным контролем (например,г., Абуталеби и Грин, 2007). Четкое направление на следующем этапе программы исследований будет состоять в том, чтобы определить конкретные компоненты тормозного контроля, которые связаны с конкретными задачами обработки языка и с разной степенью успеха в изучении второго языка.

Мы предполагаем, что для успешного владения двумя языками требуется коренная реорганизация всей языковой системы, а не просто приобретение отдельных лингвистических знаний. Эта реорганизация имеет последствия для использования языка в каждом из двух языков билингва и для познания в целом.Белосток и др. (2004) показали, что пожилым билингвам, которые активно использовали свои два языка на протяжении всей своей жизни, предлагается мера защиты от снижения исполнительной функции, которая, по-видимому, конкретно связана с их двуязычием. Заманчиво предположить, что эти когнитивные преимущества связаны с конкурентным характером языковой обработки билингвов, которую мы рассмотрели в этой статье. Умственное жонглирование, которое кажется необходимым, чтобы договориться об использовании двух языков, является естественным обстоятельством билингвизма.Выявление причинно-следственных связей, которые связывают языковую обработку с их когнитивными последствиями, станет важным следующим шагом в этой исследовательской программе. Эта область исследований относительно молода, но мы считаем, что она имеет большие перспективы не только для ученых, заинтересованных в моделировании конкуренции между когнитивными системами, но и для разработки оптимальных условий обучения для все более разнообразного населения языковых пользователей.

Ссылки

Абуталеби Дж. и Грин Д.(2007). Двуязычное языковое производство: нейропознание языкового представления и контроля. Журнал нейролингвистики, 20 , 242-275.

Белосток, Э., Крейк, Ф.И.М., Кляйн, Р., и Вишванатан, М. (2004). Двуязычие, старение и когнитивный контроль: данные задачи Саймона. Психология и старение, 19 , 290-303.

Коста, А. (2005). Лексический доступ в двуязычном производстве. В JF Kroll & AMB De Groot (Eds.). Справочник по двуязычию: психолингвистические подходы (стр.308-325). Нью-Йорк: Издательство Оксфордского университета.

Коста, А., Карамазза, А., и Себастьян-Галес, Н. (2000). Родственный эффект облегчения: последствия для модели лексического доступа. Журнал экспериментальной психологии: обучение, память и познание, 26 , 1283-1296.

Коста, А., Эрнандес, М., и Себастьян-Гальес, Н. (2008). Двуязычие помогает разрешению конфликтов: данные из задачи ANT. Познание, 106 , 59-86.

Коста, А., и Сантестебан, М.(2004). Лексический доступ в двуязычной речи: данные переключения языка у высококвалифицированных билингвов и учащихся L2. Журнал памяти и языка, 50 , 491-511.

Дийкстра, Т. (2005). Двуязычное распознавание слов и лексический доступ. В JF Kroll & AMB De Groot (eds.), Справочник по двуязычию: психолингвистические подходы (стр. 179-201). Нью-Йорк: Издательство Оксфордского университета.

Дуссиас, П.Е. (2003). Разрешение синтаксической неоднозначности у учащихся L2: некоторые эффекты двуязычия на стратегии обработки L1 и L2. Исследования по изучению второго языка, 25 , 529-557.

Дуссиас, П. Э., и Сагарра, Н. (2007). Влияние воздействия на синтаксический анализ у испано-английских билингвов. Билингвизм, язык и познание, 10 , 101-116.

Элстон-Гюттлер, К.Е., Гюнтер, Т.С., и Коц, С.А. (2005). Увеличение масштаба L2: глобальный языковой контекст и корректировка влияют на обработку межъязыковых омографов в предложениях. Когнитивные исследования мозга, 25 , 57-70.

Голлан, Т. Х., и Асенас, Л. А. (2004). Что такое ТОТ? Знакомые и переводческие эффекты на состояния кончика языка у испано-английских и тагальско-английских билингвов. Журнал экспериментальной психологии: обучение, память и познание, 30 , 246-269.

Грин, Д. (1998). Ментальный контроль двуязычной лексико-семантической системы. Билингвизм: язык и познание 1 , 67-81.

Грожан, Ф. (1989). Нейролингвисты, будьте осторожны! Билингвы — это не два монолингва в одном человеке. Мозг и язык, 36 , 3-15.

Джаред, Д., и Кролл, Дж. Ф. (2001). Активируют ли билингвы фонологические представления в одном или обоих своих языках при назывании слов? Журнал памяти и языка, 44 , 2–31.

Кролл, Дж. Ф., Бобб, С., и Воднецка, З. (2006). Языковая избирательность является исключением, а не правилом: Аргументы против фиксированного локуса языкового выбора в двуязычной речи. Двуязычие: язык и познание, 9 , 119-135.

Кролл, Дж. Ф., Дейкстра, А., Янссен, Н., и Шриферс, Х. (в процессе подготовки). Выбор языка для разговора: эксперименты по лексическому доступу в двуязычном производстве .

Кролл, Дж. Ф., и Стюарт, Э. (1994). Интерференция категорий в переводе и названии изображений: свидетельство асимметричных связей между двуязычными представлениями памяти. Журнал памяти и языка, 33 , 149-174.

МакВинни, Б. (1997). Овладение вторым языком и модель конкуренции.В А.М.Б. Де Гроот и Дж. Ф. Кролл (редакторы), Учебники по двуязычию: психолингвистические перспективы (стр. 113–142). Махва, Нью-Джерси: Издательство Лоуренса Эрлбаума.

Солод, Британская Колумбия, и Сломан, С.А. (2003). Лингвистическое разнообразие и именование объектов не носителями английского языка. Билингвизм: язык и познание, 6 , 47-67.

Мариан, В., и Спайви, М.Дж. (2003). Конкурирующая активация в обработке двуязычного языка: конкуренция внутри и между языками. Билингвизм: язык и познание, 6 , 97-115.

Морено, Э. М., Федермайер, К. Д., и Кутас, М. (2002). Переключение языков, переключение палабр (слов): электрофизиологическое исследование переключения кода. Мозг и язык, 80 , 188-207.

Майерс-Скоттон, К. (2002). Контактная лингвистика: двуязычные встречи и грамматические результаты . Оксфорд, Великобритания: Издательство Оксфордского университета.

Шварц, А.И., и Кролл, Дж.Ф. (2006). Двуязычная лексическая активация в контексте предложения. Журнал памяти и языка, 55 , 197-212.

Шварц А.И., Кролл Дж.Ф. и Диас М. (2007). Чтение слов на испанском и английском языках: сопоставление орфографии с фонологией на двух языках. Язык и когнитивные процессы, 22 , 106-129.

Сундара, М., Полька, Л., и Баум, С. (2006). Изготовление корональных остановок одновременно говорящими на двух языках взрослыми. Билингвизм: язык и познание, 9 , 97-114.

Ван Хелл, Дж. Г. (1998). Межъязыковая обработка и двуязычная организация памяти . Неопубликованная диссертация, Амстердамский университет, Амстердам, Нидерланды.

Ван Хелл, Дж. Г., и Дийкстра, Т. (2002). Знание иностранного языка может влиять на эффективность родного языка исключительно в родном контексте. Psychonomic Bulletin & Review, 9 , 780-789.

Ван Ю., Сюэ Г., Чен К.С., Сюэ Ф., Донг К. (2007). Нейронные основы асимметричного переключения языка у изучающих второй язык: исследование ER-fMRI. НейроИзображение, 35 , 862-870.

Об авторе

Джудит Кролл — заслуженный профессор психологии, лингвистики и женских исследований, а также содиректор Центра языковых наук Пенсильванского государственного университета. Она закончила бакалавриат в Нью-Йоркском университете и аспирантуру в Университете Брандейса. Ранее она занимала должности преподавателей в колледже Маунт-Холиок, Университете Рутгерса и Колледже Суортмор. Вместе с Аннет де Гроот она была соредактором «Учебников по двуязычию: психолингвистические перспективы» (1997, Эрлбаум) и «Справочника по билингвизму: психолингвистические подходы» (2005, Оксфорд).Исследования, которые она и ее ученики проводят, касаются приобретения, понимания и производства слов на двух языках во время изучения второго языка и в профессиональном двуязычном исполнении. Их работа поддерживается грантами Национального научного фонда и Национальных институтов здравоохранения, а также сетью сотрудников в Нидерландах, Испании, Великобритании и Китае. Вместе с Супарной Раджарам и Рэнди Мартин она является одним из основателей организации «Женщины в когнитивных науках», созданной для содействия продвижению женщин в когнитивных науках.

Язык и мышление | Введение в психологию

Цели обучения

• Объясните связь между языком и мышлением

Когда мы говорим на одном языке, мы соглашаемся с тем, что слова представляют собой идеи, людей, места и события. Данный язык, который изучают дети, связан с их культурой и окружением. Но могут ли сами слова формировать то, как мы думаем о вещах? Психологи давно изучают вопрос о том, формирует ли язык мысли и действия или же наши мысли и убеждения формируют наш язык.Два исследователя, Эдвард Сепир и Бенджамин Ли Уорф, начали это исследование в 1940-х годах. Они хотели понять, как языковые привычки сообщества побуждают членов этого сообщества интерпретировать язык определенным образом (Сапир, 1941/1964). Сепир и Уорф предположили, что язык определяет мышление. Например, в некоторых языках есть много разных слов для обозначения любви. Однако в английском мы используем слово love для всех видов любви. Влияет ли это на то, как мы думаем о любви в зависимости от языка, на котором говорим (Уорф, 1956)? С тех пор исследователи определили эту точку зрения как слишком абсолютную, указав на отсутствие эмпиризма в том, что предложили Сепир и Уорф (Аблер, 2013; Бородицкий, 2011; ван Тройер, 1994).Сегодня психологи продолжают изучать и обсуждать отношения между языком и мышлением.

Что ты думаешь?: Значение языка

Подумайте о том, что вы знаете о других языках; возможно, вы даже говорите на нескольких языках. Представьте на мгновение, что ваш ближайший друг свободно говорит более чем на одном языке. Думаете ли вы, что друг думает по-разному, в зависимости от того, на каком языке говорят? Возможно, вы знаете несколько слов, которые невозможно перевести с исходного языка на английский.Например, португальское слово saudade возникло в 15 веке, когда португальские моряки ушли из дома, чтобы исследовать моря и отправиться в Африку или Азию. Те, кто остался позади, описывали пустоту и нежность, которые они чувствовали, как saudade (рис. 1) . Слово стало выражать множество значений, включая потерю, ностальгию, тоску, теплые воспоминания и надежду. В английском языке нет единого слова, которое включало бы все эти эмоции в одно описание. Указывают ли такие слова, как saudade , на то, что разные языки вызывают у людей разные модели мышления? Что вы думаете??

Рис. 1.Эти два произведения искусства изображают саудаде. (a) Saudade de Nápoles, что переводится как «пропавший Неаполь», была написана Бертой Вормс в 1895 году. (b) Алмейда Джуниор нарисовала Saudade в 1899 году.

Язык действительно может влиять на то, как мы думаем, идея, известная как лингвистический детерминизм. Одной из недавних демонстраций этого явления были различия в том, как носители английского и китайского языков говорят и думают о времени. Англоговорящие, как правило, говорят о времени, используя термины, которые описывают изменения в горизонтальном измерении, например, говоря что-то вроде «Я отстаю от графика» или «Не забегай вперед».В то время как носители китайского языка также описывают время в горизонтальных терминах, нередко также используются термины, связанные с вертикальным расположением. Например, прошлое может быть описано как «наверху», а будущее как «внизу». Оказывается, эти языковые различия приводят к различиям в результатах когнитивных тестов, предназначенных для измерения того, насколько быстро человек может распознавать временные отношения. В частности, когда им давали серию задач с вертикальным праймингом, носители китайского языка быстрее распознавали временные отношения между месяцами.Действительно, Бородицкий (2001) рассматривает эти результаты как предположение о том, что «привычки в языке стимулируют привычки в мышлении» (стр. 12).

Язык не полностью определяет наши мысли — наши мысли слишком гибки для этого — но привычное использование языка может влиять на наши привычки мышления и действия. Например, некоторая языковая практика кажется связанной даже с культурными ценностями и социальными институтами. Падение местоимения является примером. Такие местоимения, как «я» и «вы», используются для обозначения говорящего и слушающего речь на английском языке.В английском предложении эти местоимения нельзя опускать, если они используются в качестве подлежащего. Так, например, «Я ходил в кино прошлой ночью» — это нормально, а «Вчера ходил в кино» — не на стандартном английском языке. Однако в других языках, например, в японском, местоимения могут быть исключены из предложений, и на самом деле часто так и происходит. Оказалось, что люди, живущие в тех странах, где говорят на языках с опусканием местоимений, как правило, имеют более коллективистские ценности (например, сотрудники проявляют большую лояльность к своим работодателям), чем те, кто использует языки без местоимений, такие как английский (Kashima & Kashima, 1998). ).Утверждалось, что явная ссылка на «ты» и «я» может напомнить говорящим о различии между собой и другими, а также о различии между людьми. Такая лингвистическая практика может служить постоянным напоминанием о культурной ценности, что, в свою очередь, может побуждать людей выполнять лингвистическую практику.

Одна группа исследователей, которая хотела изучить, как язык влияет на мышление, сравнила, как англоговорящие люди и люди дани из Папуа-Новой Гвинеи думают и говорят о цвете.У дани есть два слова для обозначения цвета: одно слово для светлого и одно слово для темного . Напротив, в английском языке 11 цветных слов. Исследователи предположили, что количество цветовых терминов может ограничивать то, как люди дани осмысляли цвет. Однако дани могли различать цвета с той же способностью, что и носители английского языка, несмотря на то, что в их распоряжении было меньше слов (Berlin & Kay, 1969). Недавний обзор исследований, направленных на определение того, как язык может влиять на что-то вроде восприятия цвета, предполагает, что язык может влиять на феномены восприятия, особенно в левом полушарии мозга.Вы, возможно, помните из предыдущих глав, что у большинства людей левое полушарие связано с речью. Однако правое (менее лингвистическое) полушарие мозга в меньшей степени подвержено языковому влиянию на восприятие (Regier & Kay, 2009)

Ссылка на обучение

Узнайте больше о языке, овладении языком и особенно о связи между языком и мышлением из следующего видео CrashCourse:

Вы можете просмотреть стенограмму «Язык: ускоренный курс психологии № 16» здесь (откроется в новом окне).

Глоссарий

Гипотеза Сепира-Уорфа : гипотеза о том, что язык, который люди используют, определяет их мысли

Поддержите!

У вас есть идеи по улучшению этого контента? Мы будем признательны за ваш вклад.

Улучшить эту страницуПодробнее

Что такое химиотерапия мозга? | Американское онкологическое общество

Иногда люди, больные раком, беспокоятся, шутят или расстраиваются из-за того, что они описывают как помутнение сознания или изменения, которые они могут заметить до, во время и после лечения рака.Это помутнение или психическое изменение обычно называют химическим мозгом (или хемомозгом). Врачи и исследователи могут называть химиотерапией мозг многими вещами, такими как связанные с лечением рака когнитивные нарушения , связанные с раком когнитивные изменения или когнитивные нарушения после химиотерапии . Слово «когнитивный» относится к тому, как работает ваш мозг, помогая вам общаться, думать, учиться, решать проблемы и запоминать.

Что такое химиотерапия головного мозга?

Большинство определяют его как снижение умственной «остроты» и описывают его как неспособность вспомнить определенные вещи и проблемы с выполнением задач, концентрацией на чем-либо или изучением новых навыков.Хотя его точная причина неизвестна, это может произойти в любое время, когда у вас рак.

Эти психические изменения могут сделать людей неспособными выполнять обычные действия, такие как учеба, работа или социальная деятельность. Или может показаться, что для их выполнения требуется много умственных усилий. Многие люди не рассказывают своей группе по лечению рака о своих проблемах до тех пор, пока это не повлияет на их повседневную жизнь. Очень важно получать помощь и поддержку, поэтому обязательно сообщите своей команде по лечению рака, если заметите какие-либо психические изменения, какими бы незначительными они ни были.

Вот несколько примеров того, что могут испытать пациенты с химиотерапией головного мозга:

• Забывание вещей, которые обычно легко запоминаются (провалы в памяти)
• Проблемы с концентрацией внимания (они не могут сосредоточиться на том, что делают, имеют короткую продолжительность концентрации внимания, могут легко «отсутствовать»)
• Проблемы с запоминанием таких деталей, как имена, даты и иногда более крупные события
• Проблемы с многозадачностью, например, когда вы отвечаете на телефонные звонки во время приготовления пищи, не теряя ни одной задачи (они менее способны делать несколько дел одновременно)
• Проблемы с изучением новых вещей
• Требуется больше времени, чтобы закончить дела (неорганизованность, замедление мышления и обработки)
• Проблемы с запоминанием общеупотребительных слов (невозможно найти нужные слова, чтобы закончить предложение)

У большинства людей эти психические изменения длятся недолго.У других могут быть долгосрочные или отсроченные психические изменения. Продолжительность химиотерапии головного мозга является основным фактором, влияющим на жизнь человека. Когда это начинается, как долго это длится и сколько неприятностей вызывает, может быть разным для каждого пациента. Обычно изменения, которые замечают пациенты, малозаметны, а окружающие могут вообще не замечать никаких изменений. Тем не менее, люди, у которых есть проблемы, осознают различия в своем мышлении.

Что вызывает химиотерапию головного мозга?

Химиотерапия головного мозга чаще всего связана с химиотерапией, но другие виды лечения, такие как гормональная терапия, лучевая терапия и хирургия, также могут быть связаны с ней.Эти методы лечения могут вызывать краткосрочные, долгосрочные или отсроченные психические изменения или когнитивные проблемы. Помимо симптомов химиотерапии головного мозга, которые появляются во время и сразу после лечения, в некоторых случаях симптомы химиотерапии головного мозга начинаются и продолжаются после окончания лечения. У некоторых больных раком есть очень серьезные проблемы с мозгом, даже если они не проходили химиотерапию.

Некоторые вещи могут увеличить риск развития химиотерапии головного мозга или ухудшения функции мозга. К ним относятся:

• Сам рак, например опухоли головного мозга
• Другие препараты, используемые как часть лечения, такие как стероиды, противорвотные или обезболивающие препараты
• Другие состояния или болезни, такие как диабет или высокое кровяное давление
• Наличие других симптомов, таких как усталость, боль или проблемы со сном
• Эмоциональный дистресс, такой как депрессия или тревога
• Пожилой возраст
• Быть слабым или хрупким
• Хирургия и препараты, используемые во время операции (наркоз)
• Инфекция
• Гормональные изменения или гормональное лечение
• Нахождение в постменопаузе
• Дефицит питательных веществ
• Употребление алкоголя или других веществ, которые могут изменить ваше психическое состояние

Большинство из них вызывают краткосрочные проблемы и проходят по мере устранения или исчезновения основной проблемы.Другие могут привести к длительным проблемам с мозгом, если не устранить причину.

Лечение химиотерапией головного мозга

Лечение химиотерапией головного мозга может включать:

• Когнитивная реабилитация : Это может быть частью программы реабилитации (реабилитации) рака. Он включает в себя мероприятия по улучшению работы мозга, такие как изучение того, как работает мозг, и способы получения новой информации и выполнения новых задач; выполнение некоторых действий снова и снова, которые со временем становятся все труднее; и использование инструментов, помогающих оставаться организованными, таких как планировщики или дневники.
• Упражнение : Упражнение может улучшить ваше мышление и способность сосредоточиться. Такие занятия, как садоводство, уход за домашними животными или прогулки, могут помочь улучшить уровень внимания и концентрации.
• Медитация : Медитация может помочь улучшить работу мозга, повышая концентрацию и внимание.

Поговорите со своей командой по лечению рака об этих предложениях по лечению и других вариантах, которые они могут порекомендовать, чтобы помочь вам справиться с любыми когнитивными проблемами.

Повседневная борьба с химиотерапией головного мозга

Есть некоторые вещи, которые вы можете сделать, чтобы улучшить свои умственные способности и справиться с химиотерапией мозга. Некоторые примеры:

• Используйте подробный ежедневник, блокноты, заметки-напоминания или смартфон. . Хранение всего в одном месте упрощает поиск напоминаний, которые могут вам понадобиться. Возможно, вы захотите отслеживать встречи и расписания, списки дел, важные даты, веб-сайты, номера телефонов и адреса, заметки о встречах и даже фильмы, которые вы хотели бы посмотреть, или книги, которые вы хотели бы прочитать.
• Выполняйте самые сложные задачи в то время дня, когда вы чувствуете, что ваш уровень энергии самый высокий.
• Разминка для мозга . Запишитесь на курсы, разгадывайте головоломки или изучайте новый язык.
• Выспитесь и отдохните .
• Продолжайте двигаться .   Регулярная физическая активность не только полезна для вашего тела, но и улучшает ваше настроение, заставляет вас чувствовать себя бодрее и снижает утомляемость (усталость).
• Ешьте овощи . Исследования показали, что употребление большего количества овощей связано с сохранением умственных способностей с возрастом.
• Настройка и выполнение процедур . Старайтесь придерживаться одного и того же распорядка дня.
• Выберите определенное место для часто теряемых предметов  (например, ключей) и кладите их туда каждый раз.
• Старайтесь не работать в многозадачном режиме . Сосредоточьтесь на чем-то одном.
• Избегайте алкоголя и других веществ , которые могут изменить ваше психическое состояние и режим сна
• Просите о помощи, когда она вам нужна .Друзья и близкие могут помочь с выполнением повседневных задач, чтобы сократить количество отвлекающих факторов и помочь вам сэкономить умственную энергию.
• Отслеживание проблем с памятью . Ведите дневник, когда вы замечаете проблемы и что происходит в это время. Принятые лекарства, время суток и ситуация, в которой вы находитесь, могут помочь вам понять, что влияет на вашу память. Отслеживание того, когда проблемы наиболее заметны, также может помочь вам подготовиться. Вы будете знать, что в это время следует избегать планирования важных разговоров или встреч.Эта запись также будет полезна, когда вы поговорите со своим врачом об этих проблемах.
• Постарайтесь не зацикливаться на том, как сильно вас беспокоят эти симптомы . Принятие проблемы поможет вам справиться с ней. Как отмечают многие пациенты, способность смеяться над вещами, которые вы не можете контролировать, может помочь вам справиться с ситуацией. И помните, вы, вероятно, замечаете свои проблемы гораздо больше, чем другие.

Расскажите другим, что происходит

Еще одна вещь, которую вы можете сделать, чтобы лучше справляться с химиотерапией головного мозга, — это рассказать об этом семье, друзьям и своей команде по лечению рака.Найти и получить поддержку очень важно. Сообщите им, через что вы проходите. Вы можете почувствовать облегчение, когда расскажете людям о проблемах, которые у вас иногда возникают с памятью или мышлением.

Химио-мозг — это побочный эффект, с которым можно научиться справляться. Даже несмотря на то, что это может быть изменение, которое нелегко увидеть, как и другие изменения, такие как выпадение волос или изменения кожи, ваша семья и друзья могли заметить некоторые вещи и даже иметь некоторые полезные предложения. Например, ваш партнер может заметить, что, когда вы спешите, у вас больше проблем с поиском вещей.

Расскажите своим друзьям и членам семьи, чем они могут вам помочь. Их поддержка и понимание могут помочь вам расслабиться и облегчить концентрацию и обработку информации.

Поговорите со своим врачом или группой по лечению рака

Если проблемы с мозгом вызывают проблемы на работе или в школе или мешают вашей обычной деятельности, поговорите со своим врачом, чтобы попытаться точно определить, что вызывает ваш мозговой туман и что можно с этим сделать. Это особенно важно для людей с химиотерапией головного мозга, которая длится дольше периода лечения и продолжает вызывать проблемы в их повседневной жизни.

Очень помогает, если у вас есть дневник или журнал ситуаций, с которыми у вас возникают проблемы. Также полезно сообщить врачу о некоторых вещах, которые усугубляют или улучшают проблему. Например, они хуже утром или вечером? У вас больше проблем, когда вы голодны или устали? Помогает ли это вздремнуть, прогуляться или перекусить? Ваш врач захочет узнать, когда начались проблемы и как они влияют на вашу повседневную жизнь.

• Запишите вопросы о своих проблемах.Возьмите их с собой на прием вместе с журналом отслеживания памяти, чтобы поговорить с врачом. Спросите, что может быть причиной проблем, и узнайте, может ли врач чем-нибудь помочь вам.
• Принесите список всех лекарств, которые вы принимаете, включая травы, витамины, добавки и те, которые вы принимаете «по мере необходимости».
• Возьмите с собой друга или члена семьи, чтобы следить за тем, что говорилось во время визита. Они также могут описать наблюдаемые изменения, если врачу нужна другая точка зрения на то, как проблемы с мозгом влияют на вас.
• Если проблемы с памятью и мышлением продолжают доставлять вам неудобства в повседневной жизни, спросите своего врача, может ли вам помочь специалист, такой как нейропсихолог, логопед, эрготерапевт или профессиональный терапевт. Эти специалисты могут проверить вас и порекомендовать способы помочь вам лучше справляться с когнитивными проблемами или изменениями, с которыми вы сталкиваетесь. (Вы можете услышать, что это называется когнитивная реабилитация .)

Возможно, вам придется посетить более крупную больницу или онкологический центр, чтобы найти специалистов по тестированию функций мозга, включая химиотерапию головного мозга.Спросите, можете ли вы получить направление к одному из этих специалистов, который может помочь вам узнать масштаб вашей проблемы и поработать с вами над способами ее решения. Вы захотите узнать, что покроет ваша страховка, прежде чем начать.

Вопросы о химиотерапии головного мозга

Вот лишь некоторые из вопросов, которые вы можете задать своему врачу:

• Основываясь на моем лечении, подвержен ли я повышенному риску изменений головного мозга?
• Когда могут произойти эти изменения и как долго они продлятся?
• Существуют ли другие медицинские проблемы, которые могут вызывать мои симптомы?
• Есть ли лечение моих симптомов?
• Что я могу сделать, чтобы справиться с химиотерапией головного мозга?
• Могу ли я что-нибудь сделать, чтобы предотвратить или уменьшить симптомы химиотерапии головного мозга?
• Должен ли я обратиться к специалисту? Можете ли вы порекомендовать один?

Можно ли предотвратить химиотерапию головного мозга?

Пока не существует известного способа предотвратить когнитивные изменения, вызываемые химиотерапией головного мозга.Это потому, что причины все еще изучаются. Для некоторых людей лечение рака будет означать, что у них могут возникнуть проблемы с мышлением, памятью, планированием и поиском правильных слов. Химия головного мозга, по-видимому, чаще возникает у людей, которые получают высокие дозы химиотерапии, и более вероятно, что это произойдет, если мозг также подвергается лучевой терапии.

Как использовать упражнение «Думай, поделись, подумай» в классе

Насколько хорошо ваши ученики общаются в классе? Если они склонны быть застенчивыми участниками, есть обучающий инструмент, который вы можете использовать, чтобы помочь им думать независимо, объединяться в пары и обсуждать с одноклассником или в небольших группах, а также делиться своими знаниями с классом.Разработанная Фрэнком Лайманом, профессором Университета Мэриленда, в 1981 году, она называется просто «Думай, пари, делись». Я большой поклонник этой совместной стратегии обсуждения, особенно с моими учениками начальной школы.

Как это работает

Учитель задает открытый вопрос, и ученики молча обдумывают его в течение минуты или двух. Затем каждый учащийся объединяется с партнером и обсуждает вопрос в течение двух-пяти минут. Наконец, весь класс участвует в обсуждении, во время которого учащиеся поднимают руки и делятся всеми мыслями и идеями, которые они собрали.

С маленькими детьми лучше всего, если учитель моделирует технику с добровольцем, чтобы класс знал, что делать. Просто не забудьте подчеркнуть правила этого упражнения со своими учениками. Они должны использовать свой внутренний голос, по очереди и не перебивать своего партнера. Некоторые учителя даже раздают рабочие листы, чтобы ученики могли записывать вопросы и свои мысли.

Дополнительная литература: Мы шпионим: интерактивное занятие в классе

Преимущества

Некоторые учащиеся чувствуют себя в большей безопасности и спокойнее, когда разговаривают в небольших группах, а не перед всем классом.Упражнение «Подумай-пары-поделись» дает им возможность чувствовать себя более комфортно, делясь своими мыслями. Помимо развития социальных навыков, эта стратегия также улучшает навыки говорения и слушания учащихся. Когда пары проводят мозговой штурм вместе, каждый ученик учится у своего партнера. Это может помочь учащимся расширить свой словарный запас, поскольку они узнают новые слова от своих сверстников и опираются на свои предыдущие знания.

Я нашел это занятие особенно полезным, когда заменял в начальных классах.Независимо от того, включал ли я его в ежедневные планы уроков, которые были оставлены для меня, или создавал дополнительные уроки с моими собственными открытыми вопросами, обсуждения, генерируемые детьми в классе, были действительно интересными. Один совет: следите за тем, чтобы ваши ученики не отклонялись от темы. Однажды, когда я прогуливался по классу во время этого занятия и много слышал о костюмах и вечеринках — очень жаль, что я задал вопрос не о Хэллоуине!

Как Использование Это

Когда ваш класс закончит книгу, используйте Think-Pair-Share, чтобы проверить их понимание.Предложите своим ученикам обсудить пять вопросов (кто, что, когда, где и почему), чтобы понять все части истории. Предложите им обсудить, кто их любимый персонаж и почему. Спросите их: «Что, если бы вы изменили сюжет истории? Что произойдет, если…?»

При решении текстовых задач используйте стратегию «Подумай-пары-поделись». Эти сложные ситуации иногда могут быть трудными для понимания маленькими детьми, и эта стратегия может помочь вашим ученикам работать вместе, чтобы найти правильный ответ.Вы также не ограничены задачами со словами. Пары также могут повторить шаги по нахождению произведения или частного в простых задачах на умножение и деление.

Студенты могут обсуждать самые разные научные темы. Например, если некоторые студенты изо всех сил пытаются понять процесс роста растений, почему бы не провести дискуссию о том, как растения начинаются с маленьких семян и превращаются в конечный продукт? Космические путешествия также являются отличной темой для обсуждения. Что ваши ученики знают о Международной космической станции? Как космонавты живут, питаются и работают?

Используйте эту стратегию, чтобы зажечь разговоры о вашей учебной программе по общественным наукам.Поскольку многие области этого предмета связаны с реальной жизнью, это задание также может помочь вам лучше узнать свой класс. Попробуйте задавать такие вопросы, как «Почему семьям важно работать вместе?» или «Как ваша семья отмечает праздники?» Вы можете связать эти запросы с учебной программой класса, узнать о своих учениках и дать им возможность сблизиться и узнать друг о друге.

Дополнительная литература: творческие мероприятия по профессиональному развитию STEM, которые необходимо запланировать сейчас

Независимо от того, являетесь ли вы учителем-ветераном или новичком в игре, метод «Подумай-пары-поделись» может стать эффективным инструментом для организации дискуссий в классе.Эту совместную деятельность можно использовать с детьми всех возрастов, даже со школьниками средних и старших классов. Любой метод, который может стимулировать любопытство ученика в игровой форме, является учебным пособием, которое можно добавить в вашу книгу приемов.

Как продвигать творческое мышление

Мы часто отмечаем удивительное творчество маленьких детей в рисунках, драматических играх и придуманном языке. Дети демонстрируют творческое использование цвета, тем и полетов фантазии в своем языке. Как учителя, мы играем важную роль в поддержке способностей детей к искусству, драматическому самовыражению и творческому решению проблем.

Часто наши основные цели направлены на сохранение здоровья и безопасности детей, обучение когнитивным навыкам, таким как распознавание форм и цветов, поощрение просоциального поведения и обучение основам грамотности и навыков счета. При всем том времени, которое необходимо уделять этим направлениям, остается все меньше возможностей задуматься о важности воспитания творческих способностей детей. И все же творческая сила увеличивает желание маленького ребенка учиться и поддерживает интеллектуальное развитие.

Попросите пять разных учителей дать определение «творчеству», и вы, вероятно, получите пять разных ответов. Одно из определений креативности фокусируется на процессе «дивергентного мышления», которое включает в себя:

• разрушение старых идей
• создание новых соединений
• расширение границ познания
• начало чудесных идей

Когда мы поощряем дивергентное мышление, мы помогаем поддерживать у детей мотивацию и страсть к углубленному обучению.Поощрение детей к генерированию новых идей способствует развитию их творческих способностей.

Когда дети учатся справляться с двусмысленностью, они развивают сложные мыслительные навыки. Например, Джоуи, малыш постарше; был рад приглашению на вечеринку по случаю дня рождения своего друга, но он также чувствовал себя сварливым, потому что он не получил игрушечный поезд, который его друг получил в подарок на день рождения. Детям нужна помощь, чтобы понять, что не только возможно, но и допустимо одновременно удерживать в уме противоречивые или противоположные идеи и чувства.Дайте детям опыт игры с идеями, которые могут быть двусмысленными или неопределенными.

Вы можете помочь детям понять, что:

• Некоторые чувства и желания такие же, как и у других людей, а некоторые отличаются.
• Друг может иногда хотеть играть в ту же игру, что и вы, но не все время.
• Что-то можно сделать сейчас, а что-то позже.
• Одна идея может быть хорошей или плохой идеей. (Петь песни весело, но не во время сна, когда другие отдыхают.)
• У действий есть последствия и альтернативы. Такой тип мышления оттачивает навыки рассуждения и побуждает ребенка к творческим решениям конфликтов.

Творческое обучение

Чтобы повысить творческий потенциал детей, помните следующее:

• Одним из важных способов, которым ребенок узнает о своей самооценке, является его взаимодействие с вами.
• Будьте щедры на положительные описания детских работ и идей.
• Сосредоточьтесь на уникальности каждого ребенка и развивайте в нем доверие и творческие способности.
• Проводите групповые собрания, на которых дети могут свободно выражать свои идеи, особенно в области решения проблем.

Вопросы без ответов

Сократовские или открытые вопросы — отличный способ пробудить творческие способности детей. Эти вопросы помогают ребенку дистанцироваться от «здесь и сейчас». Выбор, сравнение, развлечение новыми идеями и формулирование личных ответов на эти вопросы являются важными составляющими творческого мышления.

Вот несколько открытых вопросов, которые можно задать детям, чтобы вдохновить их творчество:

• Что могло бы случиться, если бы по субботам всегда шел дождь?
• Что, если бы автомобили никогда не изнашивались?
• Если бы вы увидели на своем заднем дворе мышь, которая жует любимые цветы вашей мамы, что бы вы сделали?
• Почему мы не просыпаемся с аккуратно расчесанными волосами?
• Что произойдет, если корова, пчела и клевер сойдутся вместе?
• Что было бы, если бы кошки умели лаять?
• Что могло бы случиться, если бы все туфли в мире были одного размера?

Помните, что некоторые вопросы могут быть слишком сложными для ребенка, у которого мало опыта в реальном мире (некоторые городские дети никогда не видели корову или клевер).Обязательно адаптируйте свои вопросы к текущим практическим знаниям детей. Когда возможно, возьмите детей на экскурсию, покажите им видео или пригласите «экспертов» в разных областях прийти и поговорить с классом, чтобы расширить детский опыт.

Интересно исследовать способы стимулирования творчества детей в различных областях учебной программы. Независимо от того, занимаются ли дети искусством, драматической игрой или музыкой и двигательной активностью, тщательное обдумывание и планирование могут помочь им глубже погрузиться в свои способности творческого мышления.

Погружение глубже в искусство

Станковая и пальчиковая живопись под классическую музыку; Рисование; глиняная работа; изготовление отпечатков; скользящая между пальцами липкая масса из кукурузного крахмала — это лишь некоторые из художественных занятий, которые способствуют творчеству и уже являются основными продуктами во многих классах для детей младшего возраста. Чуткое наблюдение откроет творческие открытия. Например, учитель может дать большую кисть и чашку с синей краской каждому из небольшой группы дошкольников.Она может заметить, как один мазок синий на ее бумаге. В мечтательном удовольствии ребенок наблюдает за синим пятном на своей бумаге. Затем она окунает кисть и широко раскрытыми глазами наблюдает, как синева ее первоначального мазка становится более насыщенной, а большие капли синей краски медленно стекают по бумаге для мольберта. Она восхищается тем, как создает более глубокий оттенок синего.

В своем наблюдении учитель смогла оценить открытие ребенка о том, что нанесение большего количества слоев цвета меняет интенсивность цвета и количество капель.Ваша чувствительность к силе открытий ребенка — это то, что раскрывает страстную приверженность и радость ребенка, которые являются основой творчества.

Волшебное движение

Некоторым маленьким людям нужно много времени находиться в активном движении. Для них было бы разумно как можно чаще поощрять танец и движение. Разделите детей на две группы. Пусть одна группа «сочиняет музыку», хлопая в ладоши, играя на ритм-инструментах или постукивая ногой по полу.Попросите вторую группу внимательно слушать ритмы, предложенные их сверстниками, и танцевать под музыку своими собственными изобретательными способами.

Дети учатся представлять предметы, используя свое тело в пространстве. Малыши любят пытаться прыгать, как кролик. Детям постарше может нравиться двигаться, как черепаха, стрекоза или слон. Спросите детей, могут ли они использовать свое тело для выражения эмоций, таких как радость, гнев или удивление.

Во многих кооперативных играх, таких как «Большая змея», присутствует творческое мышление.В этой игре дети вытягиваются на животе и берутся за лодыжки человека перед собой, чтобы получилась змея из двух человек. и т. д. Дети должны выяснить, как змея могла заползти на гору, или придумать, как перевернуть всю змею на спину, не потеряв при этом ее частей.

Игры «Просто представь»

Игры «Представь это» позволяют детям отправиться в полет фантазии, требуя от них извлечения информации из памяти, сравнения и сопоставления идей и установления связей между разрозненными фрагментами информации.

Во время отдыха вы можете позволить детям придумать различные воображаемые сценарии, например, быть мухой, деловито гуляющей по потолку. Что они ищут? Как дети в своих кроватках смотрят на муху с ее перевернутой точки обзора на потолке?

Вы также можете попросить детей изобразить: «Ты можешь быть любым животным, какое захочешь. Какое животное ты выберешь? Что бы ты делал весь день, как это животное?»

Некоторые творческие игры, такие как игра «Одно возвращается», помогают детям больше узнать о себе, в том числе о своих предпочтениях и реакциях.В этой игре вы можете спросить:

«Предположим, вам дали эти три предмета (учитель называет предметы): От какого из трех вы бы отказались, если бы вам пришлось отдать один? Почему? Что бы вы могли сделать с двумя другими предметами? Могли бы вы использовать их вместе? Как?»

Игра «Использование» опирается на способность детей придумывать множество необычных и нетрадиционных способов использования таких предметов, как консервная банка, скрепка или картонная трубка от рулона бумажных полотенец. Когда учитель дал несколько мужских галстуков группе шестилетних детей, они притворились, что используют их как ремни безопасности во время полета на самолете.Они также притворялись, что галстуки — это скользкие змеи, ползающие по полу. Дайте детям возможность разыграть свои творческие сценарии с помощью такого реквизита, а затем наслаждайтесь просмотром окна их творческого колдовства!

Пикник в помещении

Спланируйте вместе с детьми творческие сценарии в помещении, чтобы поднять всем настроение в темные зимние дни. Например, попробуйте организовать летний пикник в классе. Расстелите на полу большую простыню. Положите ракушки и, возможно, несколько горстей песка в неглубокие пластиковые емкости с водой. Вместе с детьми приготовьте разнообразные бутерброды и кусочки свежих фруктов.Попросите родителей прислать летнюю одежду, чтобы дошкольники могли переодеться в купальники и взять с собой полотенца. Устройте небольшой пластиковый бассейн на полу После того, как дети «поплавают», они могут испечь песочные пироги или разобрать ракушки на краю «песочного» листа.

Поэтические пути

Читай стихи! Исследователи мозга подчеркивают, насколько важно связывать нейронные пути с разнообразием и богатством языковых взаимодействий. «Используй или потеряй», кажется, это девиз развития мозга в первые годы жизни, и «клетки, которые активируются вместе, связываются друг с другом.» Вы можете использовать поэзию, чтобы побудить детей решать проблемы и спрашивать, что будет дальше.

Попробуйте это юмористическое и бесшабашное стихотворение из книги Blackberry Ink Евы Мерриам (Turtleback Books, 1994; $10.15):

 

У Беллы был новый зонт

Не хотел терять,

Итак, когда она ушла

под дождем

Она никогда им не пользовалась.

Ее нос понюхал,

Ее туфли размякли,

Носки намокли,

Ее очки запотели,

Ее карманы наполнены водой

И маленький зеленый лягушонок.

Все, что она могла сказать, это слабая Качу!

Но зонтик Беллы

Остался красивым и новым.

 

Организация творчества

То, как вы обустроите свой класс, проложит путь к творческим приключениям.Обеспечьте достаточно места для безопасного угла блока и достаточно автомобилей и блоков для создания шоссе и пробок. Приготовьте мольберты и халаты с пластиковыми гибкими шейными лентами, чтобы дети могли их надеть, когда придет вдохновение. Постарайтесь иметь меньше ограничений по времени для занятий, чтобы творческие способности детей могли беспрепятственно течь в классных часах.

Несмотря на то, что чтение рассказов и групповые занятия являются прекрасными способами повышения социальной сплоченности, помните о последствиях требования совместного участия всех детей в других запланированных мероприятиях.Дети могут открывать для себя что-то, что не входит в ваш конкретный план для них. Например, если все дети играют в игру на открытом воздухе, а один ребенок хочет построить замок из песка, гибкому учителю этот личный выбор не будет угрожать. Восприимчивые учителя обращаются с такими индивидуальными потребностями таким образом, чтобы способствовать росту ребенка, а не подавлять его инициативы.

Шаблоны драматических игр

Непременным элементом классной комнаты является игровая площадка.Учителя часто задают себе вопрос: «Можно ли в каком-то смысле считать творческими жесткие драматические сценарии?»

Гоняясь за сверстниками, некоторые дети играют в «монстров», а другие дети визжат и убегают. Повторяющаяся «монстровская» игра не требует сценариев-сюрпризов. Тем не менее, учитель, который хочет способствовать творчеству, может помочь связать стереотипное поведение данного ребенка с большим миром воображаемой игры. Мы, как учителя, являемся постоянными наблюдателями и узнаем об уникальном стиле каждого ребенка, его страхах, сильных сторонах и использовании фантазии.Обратите внимание на повторяющиеся темы детей и на то, как они защищают их от беспокойства. Опросите детей, чтобы лучше понять темы и пожелания их драматической игры.

Отношения между учителями и детьми, то, как организовано время и пространство в классе, и доступные материалы являются важными факторами в развитии творческих способностей. Классы, в которых детей поддерживают в их стремлении исследовать отношения и материалы без страха или неодобрения со стороны учителей или сверстников, где учителя готовы найти ресурсы, чтобы удовлетворить творческую жажду детей к знаниям, — это классы, где креативность, вероятно, расцветает и растет.