Конрад Лоренц о животных и людях
А. М. Черников, Е. В. Клещенко
«Химия и жизнь» №11, 2013
В ноябре исполняется 110 лет со дня рождения Конрада Лоренца, а 40 лет назад Лоренцу, Карлу фон Фришу и Николасу Тинбергену была присуждена Нобелевская премия «за открытия, связанные с созданием и установлением моделей индивидуального и группового поведения животных».
Психика и поведение животных с глубокой древности вызывали интерес у философов и натуралистов, но их систематическое целенаправленное исследование началось в конце XIX века с появлением зоопсихологии. В 30-х годах ХХ века возникло новое направление в этой области, которое благодаря трудам австрийца Конрада Лоренца и голландца Николаса Тинбергена постепенно оформилось в самостоятельную науку — этологию (от греч. «этос» — поведение, характер, нрав). Термин существовал и ранее, однако этология в современном понимании ведет начало от этих работ.
Но ведь уже существовала зоопсихология, в становление и развитие которой внесли вклад многие классики: Дарвин, Фабр, В.
А. Вагнер и другие. Зачем понадобилось создавать новую науку о поведении братьев наших меньших? В чем отличие этологии от зоопсихологии?
Зоопсихология (не случайно в английском используется термин comparative psychology, сравнительная психология) исторически рассматривала поведение животных с учетом того, что было известно о психологии человека. Это не значит, что зоопсихологи скатывались к антропоморфизму: на рубеже веков Ллойд Морган (1852–1936) сформулировал правило, названное его именем, — «бритву Оккама» науки о поведении: не объяснять действия животных с привлечением высших психологических функций в тех случаях, когда достаточно низших. Например, нельзя утверждать, что животное «додумалось» до решения задачи, если оно могло использовать метод проб и ошибок. Однако Лоренц и его единомышленники выбрали иной путь: понять поведение животного через то, что мы знаем о животном, о его биологии и, разумеется, эволюционной истории.
Чрезмерная любовь к животным
Австрийский зоолог и этолог Конрад Лоренц родился в Альтенберге близ Вены 7 ноября 1903 года.
Он был младшим из двух сыновей Эммы Лоренц, урожденной Лехер, и Адольфа Лоренца. Дед Лоренца имел непосредственное отношение к животным — был мастером по изготовлению конских сбруй. Отец будущего ученого, став преуспевающим хирургом-ортопедом, построил в Альтенберге поместье.
В детстве, бродя по полям и болотам вокруг Лоренц-холла, Конрад «заболел» тем, что позже называл «чрезмерной любовью к животным». Вскоре мальчик собрал замечательную коллекцию животных, не только домашних, но и диких. «У соседа, — вспоминал позднее Лоренц, — я взял однодневного утенка и, к огромной радости, обнаружил, что у него развилась реакция повсюду следовать за моей персоной. В то же время во мне проснулся неистребимый интерес к водоплавающей птице, и я еще ребенком стал знатоком поведения различных ее представителей».
Получив начальное образование в частной школе, которой руководила его тетя, Лоренц поступил в гимназию при Шотландском монастыре в Вене. Гимназия была католической, но учиться в ней могли и представители других конфессии и религий, а уровень преподавания был весьма высоким.
Что интересно, в той же гимназии учился и Карл фон Фриш, впоследствии получивший Нобелевскую премию вместе с Лоренцем и Тинбергеном, за изучение коммуникации у пчел. Там привычку Конрада к наблюдению за животными подкрепило обучение зоологическим методам и принципам эволюции. Лоренц в своей «нобелевской» автобиографии вспоминает одного из учителей — Филиппа Хебердеи, бенедиктинского монаха и аквариумиста, учившего мальчиков не только зоологии, но и теории Дарвина. По окончании гимназии Лоренц хотел продолжить изучение зоологии и палеонтологии, но его отец настоял на медицине.
В 1922 году Лоренц поступил в Колумбийский университет Нью-Йорка, но спустя полгода вернулся в Австрию и стал учиться на медицинском факультете Венского университета. Окончив курс, Лоренц остался в университете на должности лаборанта кафедры анатомии и работал над диссертацией по медицине, параллельно проводя систематические исследования инстинктивного поведения животных.
В ХХ веке крупнейшие ученые-биологи стояли на позициях дарвинизма не только потому, что эволюционизм завоевал положение господствующей научной парадигмы.
Дарвинизм обеспечивал исследователю методологическое преимущество в изучении явлений природы. Пройдя стажировку в 20-х годах в Англии под руководством Джулиана Хаксли, внука Томаса Гексли (Хаксли) — прославленного соратника Чарльза Дарвина и основателя династии ученых и писателей, — Лоренц стал знатоком не только дарвинизма, но также английского языка и литературы. Самостоятельные исследования поведения животных вслед за своим учителем, знаменитым орнитологом Оскаром Хейнротом, он начал с наблюдений за птицами.
В 1927 году Конрад женился на Маргарет (Гретль) Гебхардт, с которой дружил с детства; это был брак на всю жизнь. У супругов родились две дочки и сын.
Защитив диссертацию и получив в 1928 году медицинскую степень, ученый перешел на должность ассистента, но его по-прежнему интересовала этология, поэтому он начал работу над диссертацией по зоологии, одновременно читая курс по сравнительному поведению животных. В своем исследовании Лоренц впервые успешно применил сравнительный метод к моделям поведения — начал сопоставлять одни и те же формы поведения у различных видов.
Напомним: сравнительный метод был классическим в анатомии животных, но при изучении поведения практически не применялся.
Дух или машина
Важнейшими понятиями физиологии нервной системы и связанных с ней наук о поведении животных и человека в начале ХХ века были «рефлекс» и «рефлекторная деятельность», введенные еще Декартом (1596–1650).
Рене Декарт, или Картезий, от латинского написания фамилии, был математиком, философом, физиком, физиологом, создателем аналитической геометрии и современной алгебраической символики, автором метода радикального сомнения в философии и механицизма в физике. Картезий в духе своего времени сравнивал любой живой организм со сложными механическими устройствами, например с часами. По Декарту рефлекс — это механический ответ тела на воздействие извне, не требующий вмешательства души.
В 1654 году английский анатом Глиссон ввел понятие «раздражимость», как свойство живых тел. В 1730 году английский исследователь Стивен Гейлс обнаружил, что обезглавленная лягушка при уколе отдергивает лапку.
С этого момента начинается экспериментальное изучение рефлекторной деятельности, при которой ответная реакция происходит без участия воли субъекта, следуя по определенной схеме точно за раздражением. В середине XVIII века швейцарский ученый Альбрехт фон Галлер развил учение о раздражимости и чувствительности, положив их в основу своей физиологии. Кстати, он же и ввел термин «физиология» для обозначения науки, которую до него называли «живой анатомией». Немецкий физиолог Вильгельм Макс Вундт (1832–1920) создал в 1879 году первую лабораторию экспериментальной психологии, где провел первые эксперименты над крысами в лабиринтах и над шимпанзе, достающими высоко подвешенные бананы. Английский ученый Чарльз Скотт Шеррингтон (1857–1952), лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 1932 года, полученной совместно с Эдгаром Д. Эдрианом, изучая рефлекторную деятельность, заложил основы нейрофизиологии.
К началу ХХ века в науке о поведении животных установились две противоположные точки зрения: витализм и бихевиоризм. Витализм, или учение о жизненной силе (от лат. vita — жизнь; vis vitalis — жизненная сила), отнюдь не исчез с научной арены, вопреки поспешным утверждениям редукционистов, механицистов и вульгарных материалистов. «Удалось синтезировать вещества, образующиеся в процессе жизнедеятельности организмов? И что это доказывает? — рассуждали виталисты. — Ведь Гомункул еще не создан! Преодолеть грань между живой и неживой материей, создав живое из неживого, невозможно, следовательно, теорию витализма еще рано сдавать в архив». Виталисты-инстинктивисты наблюдали за сложным поведением животных в естественной среде обитания и восхищались биологической целесообразностью и точностью инстинктов (лат. instinctus — побуждение) животных — всем, что с древних времен было принято объяснять расплывчатым понятием «мудрость природы». Иногда поведению животных приписывали мотивацию теми же факторами, которые лежат в основе деятельности человека. Очевидно, подобные объяснения не могли удовлетворить серьезных исследователей.
Как противовес витализму в начале ХХ века возник бихевиоризм. Его основоположниками считаются Джон Бродес Уотсон (1878–1958) и Баррус Фредерик Скиннер (1904–1990). В сущности, бихевиористы развивали декартовское представление о животном как машине. Они стремились сделать зоопсихологию точной наукой, разложить непрерывный поток поведения на простейшие, объективно наблюдаемые элементы «стимул — реакция» и достигли существенных успехов в лабораторных экспериментах. Важно было также то, что они определили поведение (то есть совокупность реакций организма на внешнюю среду) как центральный объект психологических исследований.
Вначале бихевиористы старались избегать рассуждений о понятии «инстинкт», считая его абстрактным, неопределенным и выходящим за рамки научного исследования. Позднее они объявили инстинкты комплексами безусловных рефлексов, выработанных в процессе исторического развития организмов, как одна из форм приспособления к условиям окружающей среды. Поведение животных бихевиористы объясняли цепочками рефлекторных реакций, связанных воедино посредством классического кондиционирования, то есть выработки условных рефлексов, исследованной И. П. Павловым (1849–1936).
Изучение поведения животных в ХХ веке шло, если можно так выразиться, с противоположных сторон. Одни ученые начинали исследование безусловных и условных рефлексов, а далее приступали к инстинктам и инсайтам. (Инсайтом называется сложное, но очень привлекательное для психологов явление — внезапное, интуитивное нахождение решения проблемы; плодотворно изучать феномен инсайта в жестких рамках бихевиоризма начала века было бы невозможно.) Таким индуктивным путем двигался к истине Иван Петрович Павлов, а также Уотсон и Скиннер.
Конрад Лоренц и Николас Тинберген вошли в историю науки как авторы альтернативного — дедуктивного — подхода к изучению поведения, который привел их к созданию новой науки — этологии.
Врожденный ответ на внешний стимул
Первоначально Лоренц с интересом читал работы Уотсона. Но и Уотсон, и оппонент бихевиористов Уильям Мак-Дугалл, который ввел понятие «социальная психология» и для объяснения человеческого поведения привлекал не только инстинкты, но и «витальную энергию», «не знали животных», как выразился сам Лоренц в автобиографии. У них не было того глубокого понимания повадок зверей и птиц, которое искал увлеченный натуралист и которое он позднее встретил у Хейнрота. Они как будто игнорировали все многообразие поведенческих форм, которое можно наблюдать в естественной среде.
Бихевиористы полагали, что живое существо приходит в мир как «чистый лист». Хрестоматийным стало высказывание Уотсона: «Дайте мне дюжину здоровых младенцев… и я гарантирую, что, выбрав наугад одного, подготовлю его к любой специальности — врача, юриста, художника, коммерсанта и даже нищего или вора…» Лоренц же пришел к убеждению, что инстинктивное поведение является внутренне мотивированным. Это стало важным первым шагом к изучению генетической компоненты поведения животных. Применительно к животным особенно важна межвидовая изменчивость — характерные для вида врожденные действия, то, что Лоренц назвал «морфологией поведения».
Конечно, это не означает, что влияние среды не важно. Уже в юности, выращивая домашних уток, будущий лауреат Нобелевской премии обнаружил импринтинг (запечатление) — специфическую форму обучения, наблюдающуюся на ранних этапах жизни животных, с помощью которой они опознают друг друга и устанавливают связи с себе подобными. Благодаря импринтингу маленькие утята запоминают первый крупный движущийся объект, попавший в их поле зрения (например, Конрада Лоренца), в дальнейшем считают его своей матерью и всюду следуют за ним. Явление импринтинга было известно птицеводам-практикам с древности, не было лишь научного термина и соответствующей теории.
В первой главе книги «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества» (1973) Лоренц говорит о целях и задачах своей науки: «Этология рассматривает поведение животных и человека как функцию системы, обязанной своим существованием и своей формой историческому ходу ее становления, отразившемуся в истории вида, в развитии индивида и, у человека, в истории культуры». Отличительной характеристикой этологии стало использование в исследовании полевых методов, в частности получение при помощи киносъемки этограмм, фиксирующих ключевые моменты поведения животных.
Если до Лоренца и Тинбергена ученые изучали в основном влияние на поведение животных внешних факторов в искусственно созданных условиях, то австрийский и голландский исследователи сместили акценты в сторону влияния внутренних факторов на поведение животных в условиях их естественной среды обитания. Они описали модели поведения, которые не могли быть приобретены путем обучения и, следовательно, являлись генетически запрограммированными. Основоположники этологии доказали, что поведение в высокой степени определяется генетикой и поэтому должно быть подвержено действию естественного отбора и других эволюционно-генетических факторов (мутации, миграции, дрейф генов, ассортативное скрещивание).
По свидетельству самого Лоренца, окончательно отказаться от представления о сложном поведенческом акте как цепочке рефлексов его заставило знакомство с молодым физиологом Эрихом фон Хольстом. А в 1936 году на симпозиуме в Лейдене произошла судьбоносная встреча Лоренца и Тинбергена. Ученые обнаружили невероятное сходство во взглядах, и так начались их дружба и сотрудничество, результатами которого стала совместная научная статья, а главное — окончательный вариант теории, опубликованный Лоренцем в 1939 году.
Лоренц утверждал, что инстинктивное поведение начинается с внутренних мотивов, заставляющих животное искать определенный набор обусловленных средой стимулов. Это поведение часто в высокой степени изменчиво. Как только животное встречает некоторые «ключевые» стимуляторы (сигнальные раздражители, или пусковые механизмы), оно автоматически выполняет стереотипный набор движений, называемый фиксированным двигательным паттерном, или «наследственными координациями» (fixed action pattern). Каждое животное имеет отличительную систему таких паттернов и связанных с ней сигнальных раздражителей, которые являются характерными для вида и эволюционируют в ответ на требования естественного отбора.
Под действием различных ключевых стимуляторов, отключающих механизм торможения в мозге, приводится в действие сложный комплекс инстинктивных реакций. Такими стимулами могут служить звуки, запахи и морфологические признаки — форма и окраска, например, потенциального брачного партнера.
Кроме инстинктов, животные наделены коммуникативными средствами, с помощью которых они обмениваются информацией, обучаются, развивая новые формы поведения и более гибко реагируя на изменения среды. Животные, как и люди, имеют психику, хотя и более элементарную. Они напоминают сверхэмоциональных людей. До Лоренца ученые пытались антропоморфно интерпретировать психику животных. Лоренц начал объяснять психику животных на основании объективных данных об их поведении.
Темное время
В Австрии середины 30-х годов у власти находились реакционные клерикалы, и ученые, апеллирующие к дарвинизму, были персонами нон грата. Лоренц занимал в Венском университете должность приват-доцента, бесплатно читал лекции по поведению, постоянного заработка не имел. Одновременно он изучал изменения, которые происходят при одомашнивании гусей. Он отметил у них утрату сложных форм поведения, возрастание роли пищевых и сексуальных стимулов. Основоположник этологии был глубоко обеспокоен вероятностью того, что процесс «самоодомашнивания» может иметь место у человека. Не приводят ли комфортные условия, которые цивилизованные люди сами себе создали, к деградации, не только физической, но также психической и поведенческой?
Как и многие австрийцы, Лоренц ждал перемен к лучшему от присоединения Австрии к Германии в марте 1938 года. Вскоре после аншлюса он вступил в Национал-социалистическую рабочую партию, а в начале Второй мировой войны под влиянием общественных настроений, фашистской пропаганды и послушавшись чьего-то «дурного совета», Лоренц выступил в печати со статьей об опасностях процесса одомашнивания применительно к человеку, используя «в своем сочинении худшие образцы нацистской терминологии». Увы, говорилось там и о «селекции», и о потенциальной опасности скрещивания двух рас, которое автор уподоблял скрещиванию пород у животных. Размышления о деградации человечества и евгенические идеи были в то время широко распространены, и никто не мог предвидеть, как скверно они будут выглядеть после практической попытки разделения людей на высшие и низшие расы. Позже ученый раскаялся и осудил свой поступок.
Существует мнение, что реакционная статья привлекла внимание к автору, в результате чего он получил приглашение возглавить кафедру психологии в Кенигсбергском университете (ныне Калининград) — престижную кафедру Канта. Членство в Кантовском обществе, общение с философами было для Лоренца весьма плодотворным. Взгляд эволюциониста на теорию познания не привлек внимания гуманитариев, но заинтересовал самого Макса Планка. Вместе с Рупертом Ридлом и Герхардом Воллмером Конрад Лоренц считается главным представителем эволюционной эпистемологии.
В 1942 году Лоренца мобилизовали в немецкую армию как военного врача, несмотря на то что он никогда не занимался медицинской практикой. Его военная служба началась по специальности «психиатрия и неврология» в госпитале, дислоцировавшемся вначале на территории Польши, в Познани, позже под Витебском (Белоруссия), где ему пришлось около месяца выполнять обязанности полевого хирурга. Известно, что в познаньском госпитале в это время проводились «исследования» польско-немецких полукровок, в том числе на предмет их психической полноценности, и Лоренц, по-видимому, принимал в них участие, хотя и в низкой должности; сам он никогда не комментировал это.
В мае 1944 года при отступлении немецких войск Лоренц попал в плен. Судьба забросила будущего лауреата Нобелевской премии в лагерь военнопленных под Кировом, где он целый год вел отделение на 600 коек; он научился говорить по-русски и свободно общался с русскими, «главным образом врачами». Затем были другие лагеря; около полутора лет Лоренц провел в Армении, под Ереваном. В плену «профессор», как его все называли, написал книгу. За неимением тетрадей писал он на кусках мешков из-под цемента, пером ему служил гвоздь, чернилами — раствор марганцовки. Название, «Оборотная сторона зеркала», подсказал товарищ по заключению, некий Циммер. При публикации автор предпослал ей также подзаголовок: «Опыт естественной истории человеческого познания». Книга переведена на русский, и, если кто-то из читателей «Химии и жизни» с ней не знаком, — рекомендуем ознакомиться.
Когда подошло время репатриации австрийцев, призванных в нацистскую армию, «профессора» перевели в лагерь в Красногорске под Москвой, позволили перепечатать рукопись на машинке и отправили цензору. Ответ задерживался, и тогда начальник лагеря совершил неординарный поступок: вызвав ученого в кабинет, попросил его дать честное слово, что в рукописи только наука и никакой политики, пожал ему руку и позволил забрать с собой рукописный текст (а также прирученных скворца и жаворонка). Машинописная рукопись книги под названием «Естественная наука человеческих видов: введение в сравнительное исследование поведения» осталась в России, теперь она хранится в Государственном военном архиве. Интересно, что она достаточно сильно отличается от рукописного варианта, который лег в основу книги, — заменены обширные фрагменты, существенно изменены формулировки (Гороховская Е.А. «Вопросы история естествознания и техники» 2002, 3, 529–559).
После войны
Лоренц вернулся домой в 1948 году. Научная карьера в Австрии не складывалась, пришлось переехать в Германию. Эрих фон Хольст организовал для Лоренца и его коллег исследовательскую станцию в Бульдерне близ Мюнстера под эгидой Общества Макса Планка. Позднее, когда был основан Институт физиологии поведения в Зеевизене, Лоренц руководил в нем отделом и был заместителем директора — фон Хольста, а после его смерти в 1962 году возглавил институт.
Лоренц продолжал этологические исследования и, кроме того, прославился как выдающийся популяризатор науки. Его книги «Кольцо царя Соломона» (1952), «Человек находит друга» (1954), «Год серого гуся» (1979) имели огромный успех у читателей во многих странах, в том числе и в СССР. Другие его книги у нас не издавались до 90-х годов ХХ века. Сказывалось и «нацистское прошлое» автора, и настороженное отношение к науке, утверждающей, что не все в поведении определяется воспитанием. Однако наш знаменитый физиолог, специалист по высшей нервной деятельности животных Л.В. Крушинский был знаком с работами Лоренца и переписывался с ним.
В 1963 году вышла книга «Так называемое зло: К естественной истории агрессии». Споры о ней продолжаются до сих пор. В этой книге Лоренц утверждал, что агрессия у человека, как и у животных, является врожденной реакцией и имеет внутреннюю мотивацию. Однако цивилизация, снабдив человека разнообразными орудиями для убийства и мучения собратьев по виду, не смогла или не успела дать ему соответствующую способность гасить и перенаправлять агрессию. Человек вооружен лучше, чем волк, а по умению контролировать эмоции сопоставим с другими приматами, последствия этого мы и пожинаем. Лоренц, однако, высказывал убежденность, что справиться с разрывом между способностями к нанесению вреда и к самоконтролю нам поможет культура.
Осмыслив с позиции этологии опыт, приобретенный по обе стороны фронта, Лоренц написал также о «реакции воодушевления». Этот фрагмент полезно процитировать — актуальности он не потеряет никогда. «По спине и — как выясняется при более внимательном наблюдении — по наружной поверхности рук пробегает «священный трепет». Человек чувствует себя вышедшим из всех связей повседневного мира и поднявшимся над ними; он готов все бросить, чтобы повиноваться зову Священного Долга. Все препятствия, стоящие на пути к выполнению этого долга, теряют всякую важность; инстинктивные запреты калечить и убивать сородичей утрачивают, к сожалению, большую часть своей силы».
Специалист по «морфологии поведения», Лоренц отмечает сходство героической мимики и позы человека, одержимого Священным Долгом, с реакциями самца шимпанзе, защищающего семью, — вплоть до «мурашек», вздыбливающих шерсть, чтобы силуэт казался крупнее и грознее. «Если наше мужественное выступление за то, что нам кажется высочайшей ценностью, протекает по тем же нервным путям, что и социальные защитные реакции наших антропоидных предков, — я воспринимаю это не как отрезвляющее напоминание, а как чрезвычайно серьезный призыв к самопознанию. Человек, у которого такой реакции нет, — это калека в смысле инстинктов, и я не хотел бы иметь его своим другом; но тот, кого увлекает слепая рефлекторность этой реакции, представляет собой угрозу для человечества». Думается, эти строки искупают грех его пронацистских публикаций.
Долгое время считалось, что исследования этологов не имеют прямого отношения к физиологии и медицине, но позднее выяснилось, что открытия, сделанные на животных, помогают лучше понять сложную психику человека. Эти аргументы, вероятно, и сыграли свою роль в решении Нобелевского комитета.
В 1973 году Лоренц ушел в отставку из Института физиологии поведения, но, вернувшись в Австрию, продолжал исследовательскую работу в Институте сравнительной этологии. Он снова поселился в Альтенберге.
Среди наград и знаков отличия, которых удостоен Лоренц, — золотая медаль Нью-Йоркского зоологического общества (1955), Венская премия за научные достижения, присуждаемые Венским городским советом (1959), премия Калинги, присуждаемая ЮНЕСКО (1970). Он был также иностранным членом Лондонского королевского общества и американской Национальной академии наук.
Конрад Лоренц умер 27 февраля 1989 года. Последняя его книга, вышедшая в 1988 году, называлась «Вот я — где ты? Точное этологическое описание дикого гуся». «Где ты? — Я здесь! — Ты здесь? — Я тут!» — так переводила на человеческий язык гогот гусиной стаи Сельма Лагерлёф в своей знаменитой сказке, и Лоренц не раз отмечал, что перевод абсолютно верен.
Нобелевские лауреаты: Конрад Лоренц — Индикатор
Как могут дружить бывший нацист и узник концлагеря, как ошибка гинеколога может стать великим ученым и к чему может привести детская любовь к книге про Нильса и диких гусей, рассказывает новый выпуск рубрики «Как получить Нобелевку».
Нобелевская премия по физиологии или медицине за 1973 год стоит особняком. Ее получили не врачи, не физиологи, не молекулярные биологи, а три человека, которые изучали поведение животных. О Карле Фрише мы уже писали, а сегодня и в следующий раз расскажем о друзьях, судьба которых порой была прямо противоположна: один был нацистом, попал в плен на Восточном фронте и прошел лагерь для военнопленных. Другой же, напротив, во вторую мировую был участником движения Сопротивления и прошел немецкий концлагерь. Что не помешало им после войны снова дружить и вместе получить Нобелевскую премию. О Николасе Тинбергене мы расскажем позже, а сегодня наш герой — австриец Конрад Лоренц.
Конрад Захариас Лоренц
Родился: 7 ноября 1903 года, Вена, Австро-Венгерская империя.
Умер: 27 февраля 1989 года, Вена, Австрия.
Лауреат Нобелевской премии по физиологии или медицине 1973 года (1/3 премии, совместно с Карлом Фришем и Николасом Тинбергеном). Формулировка Нобелевского комитета: «За открытия, связанные с созданием и установлением моделей индивидуального и группового поведения животных».
Конрад Лоренц родился в семье ортопеда Адольфа Лоренца, успешного и богатого, происходящего из скромной семьи трактирщика и шорника. Его отец всего достиг сам — благодаря голосу стал певцом в церковном хоре, сам поехал в Вену учиться медицине и сам добился успеха и положения в обществе. Еще студентом он встретил прекрасную Эмму Лехер, дочь редактора либеральной венской газеты, с которой вскоре обвенчался.
У Адольфа и Эммы Лоренц было два сына, Альберт Бом родился в 1885 году, он пошел по стопам своего отца и стал хирургом-ортопедом, а вот Конрад… На момент зачатия Эмме было уже 42 года. Гинеколог диагностировал ей доброкачественную опухоль матки, однако вскоре опухоль выросла и начала двигаться, в конце концов оказавшись младенцем Конрадом Захариасом!
Внук трактирщика рос в именном поместье, Лоренц-холле, и именно там у него развилась «чрезмерная любовь к живому», которая в итоге и привела Конрада к Нобелевской премии. Тому было две причины — прогулки в окрестностях поместья и книга Сельмы Лагерлеф «Путешествие Нильса с дикими гусями».
Он окончил начальную школу своей тети, а затем поступил в гимназию при Шотландском монастыре в Вене — к слову, там же учился Карл Фриш. Монах-бенедиктинец Филипп Хебердеи, страстный аквариумист, страсть к животным усугубил — однако отец настоял на том, чтобы младший сын тоже продолжил семейное дело. И отправил его в Америку, в Колумбийский университет, в котором Лоренц выдержал всего полгода, после чего вернулся в Вену и выучился в тамошнем медицинском университете. В 1928 году он получил статус практикующего врача, но все же решил изучать поведение животных, а не лечить людей. На это повлияла и стажировка у Джулиана Хаксли — внука Томаса Гексли и сводного брата Эндрю Хаксли, первооткрывателя структуры потенциала действия и будущего нобелевского лауреата, и писателя Олдоса Хаксли (а сам Джулиан потом станет создателем ЮНЕСКО и Всемирного фонда дикой природы).
Поначалу Лоренц интересовался бихевиоризмом и зачитывался работами Джона Уотсона, автора экспериментов с «маленьким Альбертом». Но потом решил, что он «не знает животных» — и начал свои исследования, выбрав любимых с детства гусей. Можно сказать, это был импринтинг — то самое явление, которое Лоренц описал в первых своих работах. Когда новорожденные утята видят первый крупный движущийся предмет в своей жизни, они «назначают» его мамой и начинают ему подражать.
В 1936 году состоялась знаковая встреча Лоренца и Тинбергена. Ученые подружились, обнаружили очень большое сходство во взглядах и начали публиковать совместные работы. Уже в 1939 году вышла первая большая работа, в которой Лоренц опубликовал модель инстинкта.
Но к тому времени случилось и другое. В марте 1938 года состоялся аншлюс — присоединение Австрии к нацистской Германии. И после этого Лоренц сразу же вступил в НСДАП, при этом в заявлении сказав: «Я, как немецкий мыслитель и ученый, разумеется, всегда был национал-социалистом. […] В конечном итоге я могу сказать, что дело всей моей научной жизни, в которой на передний план ставились филогенетические, расовые и социально-психологические вопросы, было на службе национал-социалистической мысли». Позже мертвому уже Лоренцу это припомнят, лишив его звания почетного доктора Университета Зальцбурга, поскольку факт такого заявления Лоренц скрыл.
Более того, в 1940 году Лоренц пишет статью, оправдывающую нацистскую теорию: «[…]Чрезвычайно высокий уровень воспроизводства у моральных слабоумных был установлен уже давно. […] Этот феномен повсеместно приводит к тому, что включается социально неполноценный человеческий материал[…], который может проникнуть и окончательно уничтожить здоровый запас. Это отбор на прочность, героизм и социальную полезность[…], это должно быть достигнуто каким-то человеческим институтом, если человечество, за неимением селективных факторов, не будет разрушено вырождением, вызванным одомашниванием. Расовая идея как основа нашего государства уже многое сделала в этом отношении».
Потом был призыв на фронт, работа военным медиком и пленение советскими войсками, в 1944 году — лагерь для военнопленных. Где он отречется от своих убеждений и напишет фундаментальную книгу «Einfuhrung in die vergleichende Verhaltensforschung» — «Введение в сравнительное исследование поведения», показав себя настолько хорошо, что эту книгу ему дали перепечатать и забрать обратно в Австрию — под честное слово начальника лагеря. Говорят, этому поспособствовал академик Леон Орбели, узнавший, кто находится в армянском лагере для военнопленных.
Вот какую характеристику выдали ему в лагере: «Военнопленный Лоренц характеризуется положительно, дисциплинирован, к труду относится добросовестно, политически развит, принимает активное участие в антифашистской работе и пользуется доверием и авторитетом среди военнопленных. Прочитанные им лекции и доклады заслушиваются военнопленными с охотой.
Военнопленный Лоренц побывал в разных государствах, как-то: США, Англии, Франции, Бельгии, Голландии, Италии, Греции, Чехословакии и др. Владеет большим кругозором в теоретических вопросах, а также в политике ориентируется правильно. Является агитатором лагерного отделения, проводит агитационно-массовую работу среди военнопленных немецкой и австрийской национальностей, владеет французским и английским языками. Компрометирующими материалами на Лоренца К. А. не располагаем».
Забавный факт: его записали не «Лоренц К. З.», а по-русски: «К. А.», то бишь «Конрад Адольфович».
Пройдя войну и плен, Лоренц отказался о своих воззрений: «Конечно, я надеялся, что что-то хорошее может прийти от наци. Люди лучше, чем я, более интеллигентные, верили этому, и среди них мой отец. Никто не предполагал, что они подразумевали убийство, когда говорили «селекция». Я никогда не верил в нацистскую идеологию, но подобно глупцу я думал, что я мог бы усовершенствовать их, привести к чему-то лучшему. Это была наивная ошибка».
Потом было многое — новые труды, научно-популярные книжки, которые издавались даже в СССР, собственный институт и очень долгая жизнь, признание и Нобелевская премия, дружба с прошедшим концлагерь Тинбергеном, который его не осуждал — это делали уже после смерти борцы за чистоту.
Единственное — когда его приглашали приехать в нашу страну, он грустно отвечал: знаете, я ведь уже был в Советском Союзе…
Конрад Лоренц | Австрийский зоолог
Конрад Лоренц
Смотреть все СМИ
- Дата рождения:
- 7 ноября 1903 г. Вена Австрия
- Умер:
- 27 февраля 1989 г. (85 лет) Австрия
- Награды и награды:
- Нобелевская премия (1973)
- Предметы изучения:
- агрессивное поведение поведение животных эволюция запечатление
Просмотреть весь связанный контент →
Резюме
Прочтите краткий обзор этой темы
Конрад Лоренц , (род. 7 ноября 1903, Вена, Австрия — ум. 27 февраля 1989, Альтенбург), австрийский зоолог, основоположник современной этологии, изучения поведения животных с помощью сравнительно-зоологических методов. Его идеи способствовали пониманию того, как поведенческие модели можно проследить до эволюционного прошлого, и он также был известен своей работой над корнями агрессии.
Лоренц был сыном хирурга-ортопеда. Он проявлял интерес к животным в раннем возрасте и держал животных разных видов — рыб, птиц, обезьян, собак, кошек и кроликов, — многих из которых он привозил домой из своих детских экскурсий. Еще будучи молодым, он ухаживал за больными животными из близлежащего зоопарка Шёнбруннер. Он также вел подробные записи о поведении птиц в виде дневников.
Викторина «Британника»
Наука наугад Викторина
К какому царству принадлежат грибы? Какой динозавр был хищником размером с курицу? Проверьте свои знания в области науки с помощью этой викторины.
В 1922 году, после окончания средней школы, он последовал желанию отца изучать медицину и провел два семестра в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Затем он вернулся в Вену, чтобы учиться.
Во время своих медицинских исследований Лоренц продолжал подробно наблюдать за поведением животных; дневник о галке, который он вел, был опубликован в 1927 в престижном журнале Journal für Ornithologie. Он получил степень доктора медицины в Венском университете в 1928 году и был удостоен степени доктора философии. получил степень доктора зоологии в 1933 году. Воодушевленный положительным откликом на его научную работу, Лоренц основал колонии птиц, таких как галка и серый гусь, опубликовал серию исследовательских работ о своих наблюдениях за ними и вскоре приобрел международную известность.
В 1935 году Лоренц описал процесс обучения молодых утят и гусят. Он заметил, что на определенной критической стадии вскоре после вылупления они учатся следовать за настоящими или приемными родителями. Процесс, называемый импринтингом, включает визуальные и слуховые стимулы от родительского объекта; они вызывают у молодых людей следующую реакцию, которая влияет на их последующее взрослое поведение. Лоренц продемонстрировал это явление, появляясь перед только что вылупившимися утятами кряквы и имитируя кряканье матери-утки, после чего молодые птицы считали его своей матерью и соответственно следовали за ним.
В 1936 году было основано Немецкое общество психологии животных. В следующем году Лоренц стал соредактором нового Zeitschrift für Tierpsychologie, , который стал ведущим журналом по этологии. В том же 1937 году он был назначен лектором сравнительной анатомии и психологии животных в Венском университете. С 1940 по 1942 год он был профессором и заведующим кафедрой общей психологии в Альбертовском университете в Кенигсберге, Германия (ныне Калининград, Россия).
Оформите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подписаться сейчас
С 1942 по 1944 год он служил врачом в немецкой армии и попал в плен в Советском Союзе. Он вернулся в Австрию в 1948 г. и с 1949 по 1951 г. возглавлял Институт сравнительной этологии в Альтенберге.54. С 1961 по 1973 год он занимал должность директора Института физиологии поведения Макса Планка в Зеевизене. В 1973 году Лоренц вместе с Фришем и Тинбергеном были удостоены Нобелевской премии по физиологии и медицине за открытия, касающиеся моделей поведения животных.
Ранние научные работы Лоренца касались природы инстинктивных поведенческих актов, особенно того, как такие акты возникают, и источника нервной энергии для их выполнения. Он также исследовал, как поведение может быть результатом двух или более основных влечений, которые активируются одновременно у животного. Работая с Николаасом Тинбергеном из Нидерландов, Лоренц показал, что различные формы поведения гармонизируются в одной последовательности действий.
Концепции Лоренца продвинули современное научное понимание того, как модели поведения развиваются у вида, особенно в отношении роли, которую играют экологические факторы, и адаптивного значения поведения для выживания вида. Он предположил, что виды животных генетически сконструированы таким образом, чтобы усваивать определенные виды информации, которые важны для выживания вида. Его идеи также пролили свет на то, как модели поведения развиваются и созревают в течение жизни отдельного организма.
В конце своей карьеры Лоренц применил свои идеи к поведению людей как представителей социального вида, приложение с противоречивыми философскими и социологическими последствиями. В популярной книге Das sogenannte Böse (1963; Об агрессии ) он утверждал, что боевые действия и воинственное поведение у человека имеют врожденную основу, но могут быть изменены окружающей средой путем правильного понимания и обеспечения основных инстинктивных потребностей человека. существа. Он заметил, что бои у низших животных имеют положительную функцию выживания, например, рассеивание конкурентов и сохранение территории. Воинственные наклонности у людей также могут быть ритуализированы в социально полезные модели поведения. В другой работе Die Rückseite des Spiegels: Versuch einer Naturgeschichte menschlichen Erkennens (1973; Behind the Mirror: A Search for a Natural History of Human Knowledge ), Лоренц исследовал природу человеческого мышления и интеллекта и приписал проблемы современной цивилизации в основном ограничения, которые выявило его исследование.
Экхард Х. Хесс Редакторы Британской энциклопедии
Конрад Лоренц – биографический – NobelPrize.org
- Карл фон Фриш
- Конрад Лоренц
- Николаас Тинберген
Я считаю события раннего детства наиболее важными для научного и философского развития человека. Я вырос в большом доме и большом саду моих родителей в Альтенберге. Они были в высшей степени терпимы к моей чрезмерной любви к животным. Моя няня, Рези Фюрингер, была дочерью старинной дворянской крестьянской семьи. У нее был «зеленый палец» для выращивания животных. Когда отец принес мне с прогулки по Венскому лесу пятнистую саламандру с предписанием освободить ее через 5 дней, мне повезло: саламандра родила 44 личинки, из которых мы, то есть рези, поднял 12 до метаморфоза. Одного этого успеха могло быть достаточно, чтобы определить мою дальнейшую карьеру; однако вмешался еще один важный фактор: мне читали «Нильса Хольгерссона» Сельмы Лагерлёф — в то время я еще не умел читать.
Когда мне было около десяти, я открыл для себя эволюцию, прочитав книгу Вильгельма Бёльше и увидев изображение археоптерикса. Еще до этого я боролся с проблемой, был ли дождевой червь в насекомом. Мой отец объяснил, что слово «насекомое» произошло от зазубрин, «надрезов» между сегментами. Выемки между метамерами червя явно имели ту же природу. Значит, это было насекомое? Эволюция дала мне ответ: если рептилии через археоптерикса могли стать птицами, то кольчатые черви, как я понял, могли развиться в насекомых. Тогда я решил стать палеонтологом.
В школе я познакомился с одним важным учителем, Филипом Хеберди, и одним важным другом, Бернхардом Хеллманном. Хебердей, монах-бенедиктинец, бесплатно преподавал нам дарвиновскую теорию эволюции и естественного отбора. Свобода мысли была и до известной степени остается характерной чертой Австрии. Бернхарда и меня впервые сблизило то, что мы оба были аквариумистами. Ловя дафний и другой «живой корм» для наших рыбок, мы открыли для себя богатство всего, что обитает в водоеме. Нас обоих привлекали ракообразные, особенно кладоцеры. Мы сосредоточились на этой группе в онтогенетической фазе собирательства, через которую, по-видимому, должен пройти каждый настоящий зоолог, повторяя историю своей науки. Позднее, изучая личиночное развитие артемии, мы обнаружили сходство между личинкой Euphyllopod и взрослой Cladocera как в движении, так и в строении. Мы пришли к выводу, что эта группа произошла от предков Euphyllopod, став неотеническими. В то время это еще не было общепринятым в науке.
Окончив среднюю школу, я все еще был одержим эволюцией и хотел изучать зоологию и палеонтологию. Однако я послушался отца, который хотел, чтобы я изучал медицину. Это оказалось моей удачей сделать это. Преподаватель анатомии Фердинанд Хохштеттер был блестящим сравнительным анатомом и эмбриологом. Он также был преданным учителем сравнительного метода. Я быстро осознал не только то, что сравнительная анатомия и эмбриология предлагают лучший доступ к проблемам эволюции, чем палеонтология, но и то, что сравнительный метод применим как к моделям поведения, так и к анатомической структуре.
Карл Бюлер и его помощник Эгон Брансуик заставили меня понять, что теория познания необходима наблюдателю живых существ, если он хочет выполнить свою задачу научной объективации. Мой интерес к психологии восприятия, столь тесно связанной с эпистемологией, проистекает из влияния этих двух людей.
Работая ассистентом в анатомическом институте, я продолжал содержать птиц и животных в Альтенберге. Среди них галки вскоре стали наиболее важными. В тот самый момент, когда у меня появилась первая галка, Бернхард Хельманн подарил мне книгу Оскара Хайнрота «Die Vögel Mitteleuropas». Я мгновенно понял, что этот человек знал о поведении животных все, что и Макдугалл, и Ватсон игнорировали, и что я считал единственным, кто знал об этом. Вот, наконец, и ученый, который еще и эксперт! Трудно оценить влияние, которое Хейнрот оказал на развитие моих идей. Его классическая сравнительная статья об Anatidae побудила меня рассматривать сравнительное изучение поведения как свою главную задачу в жизни. Хохштеттер великодушно рассматривал мою этологическую работу как своего рода сравнительную анатомию и разрешил мне работать над ней во время дежурства в его отделе. В противном случае бумаги, которые я подготовил между 1927 и 1936 никогда бы не были опубликованы.
В этот период я познакомился с Уоллесом Крейгом. Американский орнитолог Маргарет Морс Найс знала о его и моей работе и энергично устанавливала с нами контакт. Я в долгу перед ней. После Хохштеттера и Хайнрота Уоллес Крейг стал моим самым влиятельным учителем. Он подверг критике мое твердое мнение, что инстинктивная деятельность основана на цепных рефлексах. Я сам продемонстрировал, что длительное отсутствие освобождающих стимулов имеет тенденцию к снижению их порога вплоть до вспышки активности in vacuo. Крейг указывал, что в той же ситуации организм начинает активно искать освобождающую раздражительную ситуацию. Очевидно, бессмысленно, писал Крейг, говорить о реакции на еще не полученный стимул. Причина, по которой, несмотря на очевидную спонтанность инстинктивного поведения, я все же придерживался рефлекторной теории, заключалась в моем убеждении, что любое отклонение от шеррингтоновской рефлексологии означает уступку витализму. Итак, в лекции, которую я прочитал 19 февраля36 в Гарнакхаусе в Берлине я еще защищал рефлекторную теорию инстинкта. Это был последний раз, когда я так делал.
Во время этой лекции моя жена сидела позади молодого человека, который явно соглашался с моими словами о спонтанности, все время бормоча: «Все сходится, все сходится». Когда в конце лекции я сказал, что считаю инстинктивные двигательные паттерны все-таки цепными рефлексами, он закрыл лицо руками и простонал: «Идиот, идиот». Этим человеком был Эрих фон Хольст. После лекции на площади Харнакхауса ему потребовалось всего несколько минут, чтобы убедить меня в несостоятельности рефлекторной теории. Понижение порога, возникновение вакуумной активности, независимость двигательных паттернов от внешней стимуляции, короче говоря, все феномены, с которыми я боролся, не только могли быть объяснены, но фактически постулировались, исходя из предположения, что они основаны не на цепи рефлексов, а на процессы эндогенной генерации раздражителей и центральной координации, открытые и продемонстрированные Эрихом фон Хольстом. Важнейшим прорывом всех наших попыток понять поведение животных и человека я считаю признание следующего факта: элементарная нервная организация, лежащая в основе поведения, состоит не из рецептора, афферентного нейрона, стимулирующего двигательную клетку, и эффекторного нейрона. активируется последним. Гипотеза Холста, которую мы с уверенностью можем принять, гласит, что основная центральная нервная организация состоит из клетки, постоянно производящей эндогенную стимуляцию, но не имеющей возможности активировать свой эффектор другой клеткой, которая, также производя эндогенную стимуляцию, оказывает ингибирующее действие. Именно эта тормозная клетка находится под влиянием рецептора и прекращает свою тормозную активность в биологически «нужный» момент. Эта гипотеза казалась настолько многообещающей, что Kaiser-Wilhelmsgesellschaft, теперь переименованная в Max-Planck-Gesellschaft, решила основать институт физиологии поведения для Эриха фон Холста и меня. Я убежден, что если бы он был еще жив, он был бы сейчас здесь, в Стокгольме. В то время война нарушила наши планы.
Когда осенью 1936 года профессор ван дер Клаау созвал симпозиум под названием «Instinctus» в Лейдене в Голландии, я прочитал статью об инстинктах, основанную на теориях Эриха фон Холста. На этом симпозиуме я встретил Нико Тинбергена, и это, безусловно, событие, которое в ходе этой встречи имело для меня самые важные последствия. Наши взгляды в удивительной степени совпадали, но я быстро понял, что он превосходит меня как в аналитическом мышлении, так и в способности придумывать простые и убедительные эксперименты. Мы обсудили взаимосвязь между пространственно-ориентирующими реакциями (налоги в смысле Альфреда Кюна) и механизмом высвобождения, с одной стороны, и спонтанными эндогенными двигательными паттернами, с другой. В этих дискуссиях сформировались некоторые концептуализации, которые впоследствии оказались плодотворными для этологических исследований. Никто из нас не знает, кто сказал что первым, но весьма вероятно, что концептуальное разделение налогов, врожденных механизмов высвобождения и фиксированных двигательных паттернов было вкладом Тинбергена. Он, безусловно, был движущей силой в серии экспериментов, которые мы провели с реакцией серого гуся на яйцекатку, когда он жил с нами в Альтенберге в течение нескольких месяцев летом 19 года.37.
Те же особи гусей, на которых мы проводили эти эксперименты, впервые пробудили во мне интерес к процессу одомашнивания. Это были гибриды F 1 диких грейлагов и домашних гусей, и они демонстрировали удивительные отклонения от нормального социального и сексуального поведения диких птиц. Я понял, что непреодолимое усиление влечений к кормлению, а также к совокуплению и ослабление более дифференцированных социальных инстинктов характерно для очень многих домашних животных. Меня пугала, как и до сих пор, мысль о том, что аналогичные генетические процессы ухудшения могут иметь место и в цивилизованном человечестве. Движимый этим страхом, я сделал очень опрометчивый поступок вскоре после того, как немцы вторглись в Австрию: я написал об опасностях одомашнивания и, чтобы быть понятым, сформулировал свое письмо с использованием наихудшей нацистской терминологии. Я не хочу смягчать это действие. Я действительно верил, что от новых правителей может получиться что-то хорошее. Предыдущий узколобый католический режим в Австрии побудил лучших и более умных людей, чем я, лелеять эту наивную надежду. Так поступали практически все мои друзья и учителя, в том числе и мой отец, который, безусловно, был добрым и гуманным человеком. Никто из нас даже не подозревал, что слово «отбор», когда оно употреблялось этими правителями, означало убийство. Я сожалею об этих писаниях не столько из-за того, что они бесспорно дискредитируют мою личность, сколько из-за того, что они препятствуют будущему осознанию опасностей одомашнивания.
В 1939 году я был назначен на кафедру психологии в Кенингсберге, и это назначение произошло благодаря тому маловероятному стечению обстоятельств, что Эрих фон Хольст играл на альте в квартете, который собирался в Геттингене и в котором Эдуард Баумгартен играл первую скрипку. Баумгартен был профессором философии в Мэдисоне, штат Висконсин. Будучи учеником Джона Дьюи и, следовательно, представителем прагматической школы философии, Баумгартен сомневался, стоит ли принимать только что предложенную ему кафедру философии в Кенингсберге — кафедру Иммануила Канта. Зная, что кафедра психологии в Кенингсберге также свободна, он небрежно спросил Эриха фон Холста, знает ли он психолога, ориентированного на биологию, который в то же время интересовался теорией познания. Хольст знал, что я представляю именно это довольно редкое сочетание интересов, и предложил меня Баумгартену, который вместе с биологом Отто Кёлером и ботаником Куртом Мотесом — ныне президентом Академии Леопольдина в Галле — убедил философский факультет в Кёнингсберге поместить меня, зоолог, на кафедре психологии. Я сомневаюсь, что преподаватели впоследствии пожалели об этом выборе, во всяком случае, я сам получил огромную пользу от дискуссий на собраниях Kant-Gesellschaft, которые регулярно продолжались до поздней ночи. Моими самыми блестящими и поучительными оппонентами в моей борьбе с идеализмом были физиолог Г. Г. Вебер, ныне работавший в Обществе Макса Планка, и покойная первая жена Отто Келера Аннемари. Именно им я действительно обязан своим пониманием кантовской философии — насколько это возможно. Результатом этих дискуссий стала моя статья о кантовской теории априорного с точки зрения дарвиновской биологии. Сам Макс Планк написал мне письмо, в котором заявил, что полностью разделяет мои взгляды на отношения между феноменальным и реальным миром. Чтение этого письма вызвало у меня такое же чувство, как и известие о том, что мне была присуждена Нобелевская премия. Спустя годы эта статья появилась в Системном ежегоднике, переведенном на английский моим другом Дональдом Кэмпбеллом.
Осенью 1941 года меня призвали в немецкую армию врачом. Мне посчастливилось попасть на прием в отделение неврологии и психиатрии больницы в Позене. Хотя я никогда не занимался медициной, я знал достаточно об анатомии нервной системы и психиатрии, чтобы занять свой пост. Мне снова посчастливилось встретиться с хорошим учителем, доктором Гербертом Вайгелем, одним из немногих психиатров того времени, которые серьезно относились к психоанализу. У меня была возможность получить некоторые сведения из первых рук о неврозах, особенно истерии, и о психозах, особенно шизофрении.
Весной 1942 года я был отправлен на фронт под Витебск и через два месяца попал в плен к русским. Сначала я работал в больнице в Чалтурине, где меня поставили заведующим отделением на 600 коек, занимавшимся почти исключительно случаями так называемого полевого полиневрита, формы общего воспаления нервной ткани, вызванной сочетанным воздействием стресса, перенапряжение, простуда и недостаток витаминов. Удивительно, но русские врачи не знали этого синдрома и верили в последствия дифтерии — болезни, также вызывающей угасание всех рефлексов. Когда эта больница распалась, я стал лагерным врачом сначала в Оричи, а затем в ряде последовательных лагерей в Армении. Я стал сносно говорить по-русски и довольно подружился с некоторыми русскими, в основном с врачами. Мне довелось наблюдать поразительные параллели между психологическим воздействием нацистского и марксистского образования. Именно тогда я начал осознавать природу индоктринации как таковой.
В качестве врача в небольших лагерях в Армении у меня было немного времени, и я начал писать книгу по гносеологии, так как это был единственный предмет, для которого мне не требовалась библиотека. Рукопись в основном написана раствором перманганата калия на разрезанной на куски и выглаженной цементной мешковине. Советские власти поощряли мое письмо, но, когда оно было почти закончено, перевели меня в лагерь в подмосковном Красногорске с предписанием перепечатать рукопись и отправить копию в цензуру. Они пообещали, что мне будет разрешено взять копию домой по репатриации. Приближалась предполагаемая дата репатриации австрийцев, и у меня были причины опасаться, что меня задержат из-за моей книги. Однако однажды начальник лагеря вызвал меня к себе в кабинет и, честное слово, спросил, действительно ли в моей рукописи нет ничего, кроме неполитической науки. Когда я уверил его, что это действительно так, он пожал мне руку и тут же написал «пропуск», приказ, в котором говорилось, что мне разрешено взять с собой мою рукопись и моего ручного скворца. На словах он велел конвойному передать следующему передать следующему и так далее, чтобы меня не обыскивали. Итак, я прибыл в Альтенберг с целой рукописью и птицей. Я не думаю, что когда-либо видел подобный пример человека, доверяющего слову другого человека. С небольшими дополнениями и изменениями книга, написанная в России, вышла под названием «Die Rückseite des Spiegels». Это название было предложено другим военнопленным в Эривани по имени Циммер.
Вернувшись домой в Австрию в феврале 1948 года, я остался без работы, и не было никаких надежд на то, что кресло освободится. Однако друзья сплотились со всех сторон. Отто Шторх, профессор зоологии, сделал все, что мог, и сделал это для моей жены еще до моего возвращения. Отто Кениг и его «Биологическая станция Вильгельминенберг» приняли меня как давно потерянного брата, а Вильгельм Маринелли, второй зоолог, дал мне возможность читать лекции в своем «Institut für Wissenschaft und Kunst». Австрийская академия наук профинансировала небольшую исследовательскую станцию в Альтенберге на деньги, пожертвованные для этой цели английским поэтом и писателем Дж. Б. Пристли. У нас были деньги, чтобы содержать наших животных, зарплаты не было, но было много энтузиазма и достаточно еды, так как моя жена бросила свою медицинскую практику и управляла фермой недалеко от Тульна. В этих условиях некоторые замечательные молодые люди были готовы присоединиться к нам. Первым был Вольфганг Шлейдт, ныне профессор Садового университета 9. 0125 1 рядом с Вашингтоном. Он построил свой первый усилитель сверхзвуковой речи грызунов из радиоприемников, найденных на свалках, и свой первый террариум из старой кровати того же происхождения. Я помню, как он вез его домой на тачке. Затем пришли Ильза и Хайнц Прехтль, ныне профессор в Гронингене, затем Иренеус и Элеонора Эйбл-Эйбесфельдт, обе доктора зоологии и хорошие ученые сами по себе.
Очень скоро стали восстанавливаться международные контакты этологов. Осенью 19В 48 г. нас посетил профессор У. X. Торп из Кембриджа, который продемонстрировал истинное импринтирование у паразитических ос и заинтересовался нашей работой. Он предсказал, как и Тинберген в то время, что мне не удастся попасть на прием в Австрию. Он конфиденциально спросил меня, не подумаю ли я о том, чтобы стать лектором в Англии. Я сказал, что пока предпочитаю оставаться в Австрии. Вскоре после этого я передумал: Карл фон Фриш, покинувший кафедру в Граце, Австрия, чтобы вернуться в Мюнхен, предложил меня в качестве своего преемника, и профессорско-преподавательский состав Граца единодушно согласился. Когда австрийское министерство образования, которое в то время снова было строго католическим, категорически отказалось от предложения Фриша и факультета, я написал два письма Тинбергену и Торпу, что теперь я готов покинуть дом. За удивительно короткое время Бристольский университет спросил меня, не подумаю ли я о том, чтобы стать там лектором, с дополнительным заданием по проведению этологических исследований коллекции водоплавающих птиц Севернского фонда диких птиц в Слимбридже. Так что мой друг Питер Скотт тоже должен был приложить к этому руку. Я ответил утвердительно, но, прежде чем что-либо было решено, вмешалось Общество Макса Планка, предложившее мне исследовательскую станцию в составе отделения Эриха фон Хольста. Это было трудное решение; в конце концов меня поколебало соображение, что с Максом Планком я мог бы взять с собой Шлейдта, Прехтля и Эйбла. Вскоре после этого моя исследовательская станция в Бульдерне в Вестфалии была официально присоединена к отделу Эриха фон Хольста в только что основанном «Институте высшей физиологии им. Макса Планка». Эрих фон Хольст созвал международную встречу этологов в 1949. Вторым из этих симпозиумов Эрих фон Холст и я отпраздновали осуществление нашей мечты в Булдерне осенью 1950 года.
Вернувшись к своей исследовательской работе, я сначала ограничился чистым наблюдением за водоплавающими птицами и рыбами, чтобы снова соприкоснуться с реальной природой, с которой я так долго был разлучен. Постепенно я стал концентрироваться на проблемах агрессивности, ее функции выживания и механизмах противодействия ее опасным последствиям. Бойцовское поведение рыб и поведение привязывания диких гусей вскоре стали основными объектами моего исследования. Вновь взглянув на эти вещи свежим взглядом, я понял, насколько необходимы более детальные знания, подобно тому, как мой великий со-лауреат Карл фон Фриш обнаружил новые и интересные явления у своих пчел, зная их в течение нескольких десятилетий, так что, я чувствовал, , наблюдение за моими животными должно выявить новые и интересные факты. Я нашел хороших коллег, и мы все по-прежнему заняты одним и тем же бесконечным поиском.
Большой прогресс в этологической теории был вызван в 1953 г. яростной критикой Даниэля Д. Лерманна, который оспаривал обоснованность этологической концепции врожденного. По словам Тинбергена, сообщество этологов гудело, как растревоженный пчелиный улей. На дискуссии, устроенной профессором Грассе в Париже, я сказал, что Лерманн, пытаясь избежать предположения о врожденном знании, непреднамеренно постулировал существование «врожденной школьной учительницы». Это имелось в виду доведение до абсурда и показывает мою собственную ошибку: мне потребовались годы, чтобы осознать, что эта ошибка идентична ошибке, допущенной Лерманном, и состоит в том, что «врожденное» и «наученное» представляются дизъюнктивно-противоречивыми. концепции. Я пришел к выводу, что, конечно, проблема, почему обучение вызывает адаптивное поведение, связана исключительно с «врожденным школьным учителем», другими словами, с филогенетически запрограммированным механизмом обучения. Лерманн понял то же самое, и на этом осознании мы стали друзьями. В 1961 Я опубликовал статью «Phylogenetische Anpassung und Adaptive Modifikation des Verhaltens», которую позже расширил до книги под названием «Evolution and Modification of Behaviour» (Harvard University Press, 1961).
До конца своей жизни я не интересовался человеческим поведением и еще меньше человеческой культурой. Вероятно, мое медицинское образование пробудило во мне осознание опасностей, угрожающих цивилизованному человечеству. Для ученого разумной стратегией является не говорить о том, чего он не знает с уверенностью. Медик, однако, обязан предупреждать всякий раз, когда он видит опасность, даже если он только подозревает о ее существовании. Удивительно поздно я увлекся опасностью разрушения человеком своей природной среды и разрушительного порочного круга коммерческой конкуренции и экономического роста. Рассмотрение культуры как живой системы и рассмотрение ее нарушений в свете болезней привело меня к мнению, что главная угроза дальнейшему существованию человечества заключается в том, что вполне можно назвать массовым неврозом. Можно также сказать, что основными проблемами, с которыми сталкивается человечество, являются морально-этические проблемы.
Сегодня я только что уволился с поста директора Института высшей физиологии им. Макса Планка в Зеевизене, Германия, и сейчас работаю над созданием отдела социологии животных, относящегося к Институту Vergleichende Verhaltensforschung Австрийской академии наук.
1. По словам профессора Вольфганга Шляйдта, 22 июля 1998 года Садового университета не существует. Он был профессором Мэрилендского университета в кампусе Колледж-Парк с 1965 по 1985 год.0003
Из Нобелевская премия за 1973 год , редактор Вильгельм Одельберг, [Нобелевский фонд], Стокгольм, 1974
Эта автобиография/биография написана на момент вручения награды и позже опубликованный в серии книг Les Нобелевская премия/Нобелевские лекции/Нобелевские премии 90 092 . Информация иногда обновляется добавлением, представленным Лауреатом.
Конрад Лоренц умер 27 февраля 1989 года.
