Отрочество отличие от детства: Укажи отличие отрочества от детства.В чём значение этого периода в жизни человека.

Укажите отличия отрочества от детства: важные периоды жизни человека

В этой статье мы рассмотрим такие начальные периоды жизни и развития человека, как детство и отрочество. Помимо характерных черт, свойственных каждому периоду жизни ребенка, его развития и социализации в обществе, укажем существенные отличия отрочества от детства. Итак, давайте начнем.

Счастливая пора

Первое, на что хотелось бы обратить ваше внимание, что детство и отрочество ребенка – это не просто жизненные периоды, это понятия, которые в разные исторические времена у разных народов имели далеко не одинаковое культурное и социальное значение в воспитании. В качестве примера можно рассмотреть ролики из Всемирной паутины, которые сравнивают советское детство и детство сегодняшних малышей-карандашей, и причем не в пользу последних. Только хотелось бы подчеркнуть, дорогие наши читатели, что день сегодняшний с его высоким технологическим прогрессом будет требовать от подрастающего поколения тех знаний и навыков, без которых слово «завтра» не состоится.

Итак, давайте укажем отличия отрочества от детства. Первое очевидное отличие в нашем арсенале – это возрастные ограничения, другими словами можно сказать, что сегодня ты еще ребенок, а завтра уже отрок, или как говорят сегодня – подросток. Безусловно, процесс роста и развития – это вам не действие по свистку, а нечто иное, как понимание окружающего мира.

Итак, период детства продолжается с момента рождения и до одиннадцати лет. С одиннадцатилетнего возраста ребенок считается подростком, или отроком. Причем детство делится на младенчество: от момента рождения и до одного года. Далее выделяют период раннего детства: от одного года и до трех лет. Потом идет дошкольный возраст: от трех до шести лет, и наконец, младший школьный возраст: от шести и до десяти лет. Детей с одиннадцати и до семнадцати лет относят уже к подросткам.

Твой малыш растет не по годам

Этап детства характеризуется стремительным ростом и развитием ребенка. В младенчестве малыш большую часть времени проводит во сне, просыпаясь от чувства голода или от других неприятных ощущений, при этом развиваются мигательный, хватательный и сосательный рефлексы, прорезаются молочные зубы, и что немаловажно, посредством игры ребенок начинает узнавать и познавать окружающий его мир. Далее следует также весьма важный и значительный период в жизни, так как в этом возрасте (3-6 лет) мозг ребенка активно развивается, а начиная с 7-8 лет малыш умножает полученные знания.

Новые горизонты, или Что такое подростковый период?

Указать отличие отрочества от детства, которое является одним из самых значимых в физиологическом и психологическом плане, достаточно просто. Это начало процесса полового созревания. Внутренние и внешние изменения разительны, то есть из вчерашних малышей, веселой и непослушной детворы, начинают «прорисовываться» юноши и девушки. Подростковый этап довольно сложный для каждого ребенка. Стоя на пороге взрослой жизни, отрок становится более независимым, с одной стороны, а с другой стороны, не имея собственного жизненного опыта, довольно уязвимым.

Данный материал рассчитан на учащихся 5 классов. Указать отличия отрочества от детства — не означает все свести только к возрастным и физиологическим особенностям развития. Ученикам важно понять, как меняется мироощущение маленького человека, когда в один миг, находясь в теплом семейном гнезде, малыш, вступающий в пору отрочества, начинает испытывать сомнения во всем, чему раньше его учили родители. Появляется собственное мнение, а с ним и тысячи вопросов к самому себе. Отрока влечет неизвестность за стенами родительского дома, и это ощущение приносит в его молодую душу раздор, в первую очередь с самим собой.

Сочинение по творчеству «Детство. Отрочество» Л.Н. Толстого является прекрасным поводом понять важность детства и сложности подросткового периода. Хотелось бы отметить, что произведение написано с искренней любовью к детям, в которых автор видит идеальных новых людей, не испорченных пороками и передрягами жизни. Анализируя душевные порывы главного героя, автор заставляет задуматься молодежь о тех положительных душевных качествах, которые присущи именно им, детям. Автор желает им сохранить это «сокровище» в своей душе, делиться им с миром, холить, лелеять и всячески беречь его.

Заключение

Подводя итоги сказанному, хотелось бы отметить, что достаточно просто указать отличия отрочества от детства, выделив при этом главный аспект. Это попытка осознания собственного «я» и поиск своего места в этом мире. Главное, следует научиться понимать, что такое нравственное самосовершенствование, стремиться к нему, создать собственный свод правил и пытаться ему следовать.

Проблема автобиографизма в трилогии Л. Н. Толстого Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Филология

Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2011, № 3 (1), с. 331-336

УДК 82

ПРОБЛЕМА АВТОБИОГРАФИЗМА В ТРИЛОГИИ Л.Н. ТОЛСТОГО

© 2011 г. А. Ф. Цирулев

Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского [email protected]

По1тупила в редакцию 21.06.2010

Рассматривается проблема автобиографизма в трилогии Л. Н. Толстого «Детство», «Отрочество» «Юность». Толстой создает новаторскую модификацию художественной автобиографии, в которой особую роль играет поэтический вымысел.

Ключевые 1лова: Л. Толстой, «Детство», «Отрочество», «Юность», автобиографизм, модификация, вымысел.

Вопрос о жанровой специфике произведения принадлежит к числу сложнейших в нашем литературоведении. Известно, что Б.В. Томашев-ский подразумевал под жанром «тяготение к образцам», имея в виду, что центром «тяготения» является совокупность неких доминирующих признаков, организующих композицию текста. Жанровые модификации, по мысли ученого, живут, со временем меняются и переходят друг в друга. Однако название жанра — в силу привычного отнесения произведения к уже известной в литературной практике форме — имеет тенденцию сохраняться. Помимо этого в литературном процессе, отметим, действует и другая тенденция. Каждый автор, если он талантлив и оригинален, стремится насытить ту или иную жанровую форму собственными идеями, собственными художественными новациями и тем самым максимально индивидуализировать свое творение.

Диалектика этого процесса, т. е. сосуществование и борьба разнонаправленных тенденций, образует то, что мы называем жанровым своеобразием сочинения, в том числе и автобиографического.

Жанр художественной автобиографии имеет почти тысячелетнюю историю своего развития. В ряду литературных предшественников Тол-стого-автобиографа мы можем упомянуть имена Марка Аврелия, Августина Блаженного, Бенвенуто Челлини, протопопа Аввакума, Руссо, Гете, Гейне и других. В повестях «Детство», «Отрочество», «Юность» молодой автор не только блистательно обобщил накопленный до него художественный опыт, но и радикально преобразил эту жанровую модификацию, насытив ее новым содержанием, неповторимым стилевым колоритом, а также принципиально новым способом лепки характера. Новшества ока-

зались столь основательны, столь существенны, что многие литературоведы всерьез задумались о том, а правомерно ли «Детство», «Отрочество», «Юность» считать художественной автобиографией и, может быть, эти повести следует отнести вообще к другому жанру, например, к роману воспитания или к художественным мемуарам. Попытаемся ответить на этот вопрос.

Современники Л.Н. Толстого (П.В. Анненков [1], Н.Н. Страхов [2], Н.Г. Чернышевский [3], Д.И. Писарев [4] и др.) восприняли «Детство», «Отрочество», «Юность», во-первых, как произведение яркое и новаторское. Сам Н.А. Некрасов, опубликовавший в «Современнике» рукопись начинающего автора, заявил, что в отечественной литературе «очень давно ничего подобного не было» [5, с. 212]. А во-вторых, что особенно интересно, первые рецензенты, как, впрочем, и первые читатели, увидели в книге молодого Толстого конечно же «рассказ о себе». Иначе говоря, Иртеньев ассоциировался для них с личностью автора, по крайней мере, они чувствовали в нем духовную ипостась самого Толстого и особых сомнений в автобиографизме сочинения начинающего художника не высказывали.

Со временем интерпретация толстовской трилогии определенным образом меняется. В силу различных причин и методологических соображений отдельные советские критики начинают самым решительным образом отказывать «Детству», «Отрочеству», «Юности» в праве называться художественной автобиографией. Так, например, Я.Е. Эльсберг заявляет, что героем классической автобиографии может считаться не всякий автор, взявшийся за перо и поведавший миру о себе, а лишь такой, который является «читающей публике как передовой

человек своего времени» [6, с. 286]. В свете этой мысли повести «Детство», «Отрочество», «Юность», по мнению критика, якобы не дотягивают до планки подлинно художественной автобиографии, ибо их создатель и слишком молод, и, увы, не дорос до уровня нового человека своей эпохи. «… Книга о детстве, — пишет Я.Е. Эльсберг, — принадлежащая перу молодого Толстого, не стала и не могла стать классической автобиографией. Двадцатитрехлетнему Толстому еще, разумеется, рано было думать о подведении итогов своей жизни; он только еще искал пути своей жизни и работы, строил планы…» [6, с. 287].

Значительные сомнения в автобиографической природе литературного первенца Л. Толстого выражают и другие толстоведы, например, П. С. Попов [7], Н.П. Лощинин [8], Е.Н. Купреянова [9], Н.Г. Дергунова [10]. В работе одного из них говорится: «Некоторые исследователи считали, что Николенька — это сам автор. Это неправильно. В сочинении Толстого, действительно, много автобиографического. Среда, обстановка, домашние учителя — все это напоминает его жизнь в детстве, отрочестве. Однако целый ряд фактов повести не имеют ничего общего с жизнью автора — изображение отца, частично матери, которая умирает в повести, когда Николеньке было десять лет и т. д.» [8, с. 38]. Исходя из этого, критик заключает: «Наименование «автобиографическая повесть» серьезно ограничивает содержание произведения и не соответствует авторскому замыслу» [8, 39].

Е.Н. Купреянова активно поддерживает эту мысль. Она пишет о том, что сюжет толстовской трилогии питается «эмоциональным течением авторских воспоминаний», и развивает тезис о том, существует только «эстетическая ощутимость» автобиографичности образа Нико-леньки, «. в действительности ни в какой мере не являющегося автопортретом автора» [9, с. 26].

Подобные суждения о жанровой природе «Детства», «Отрочества», «Юности» бытуют по сей день. В одном из современных исследований толстовского «Детства» говорится: « Известно, что повесть нередко называют автобиографической. Однако, не исключая личностного, произведение в основе своей объективировано» [10, с. 347].

С нашей точки зрения, толстовский автобиографизм — явление, конечно, уникальное в отечественной литературе, но при этом он не может быть противопоставлен принципу объективации изображения. Напротив, автобиографизм Л. Толстого по природе своей как раз предполагает наличие некой отстраненной точки зрения

в показе жизни и высокую степень художественной объективации. Для доказательства этого тезиса попробуем прежде всего очертить, а что же собственно следует разуметь под понятием «художественная автобиография».

Вопрос о жанровой определенности художественной автобиографии далеко не решен. Среди литературоведов нет единства в отношении таких жанровых признаков автобиографии, как мемуарность и исповедальность; биографизм и автобиографизм; документализм и художественный вымысел. В нашей науке существует давняя традиция выводить автобиографический жанр из мемуарно-исповедальной ветви русской словесности. Некоторые исследователи не пытаются отделить художественную автобиографию от собственно мемуарного жанра и рассматривают их в совокупности как некий «мемуарно-автобиографический конгломерат». К примеру, создатели «Литературной энциклопедии» сообщают, что автобиография — это «описание своей жизни, собственной биографии, жанр документально-художественных произведений, преимущественно в прозе» [11, с. 15]. Г.Г. Елизаветина полагает, что автобиографический жанр настолько близок к мемуарам, что эти две жанровые модификации сплошь и рядом «прорастают» друг в друга и создают тесное, неразделимое единство.

«. В самом деле,

— пишет она, — дать сколько-нибудь исчерпывающую характеристику любому из жанров мемуарно-автобиографической литературы необыкновенно сложно. Лишь одно качество совершенно необходимо для того, чтобы отнести произведение к мемуаристике: его создатель должен рассказать о себе, о том, что он сам видел и пережил» [12, с. 237]. Н.А. Николина рекомендует не ограничиваться собственно тематическим ракурсом и ратует за то, чтобы активно учитывать такие компоненты автобиографического повествования, как стиль и композиция. В монографии «Поэтика автобиографической прозы» она подчеркивает: «. рассмотрение признаков жанра, укладывающихся в знаменитую триаду: «Тема — стиль — композиция», позволяет обеспечить комплексный интегративный подход к анализу текста» [13, с. 3]. М.М. Бахтин также полагает, что предметноизобразительный аспект образует лишь внешний уровень текста и что куда важнее проникнуть в характер самой организации и развертывания словесного целого.

В отношении «само-изобразительного текста» он резонно замечает: «Ведь возможен вопрос: как я изображаю себя, в отличие от вопроса: кто я с точки зрения особого характера автора в его отношении к герою» [14, с. 132]. Несомненного внимания заслуживает следующее определение, данное

М.М. Бахтиным: «Мы понимаем под биографией или автобиографией (жизнеописанием) ту ближайшую трансгредиентную форму, в которой я могу объективировать себя самого и свою жизнь художественно» [15, с. 171]. Вместе с тем нетрудно заметить, что М.М. Бахтин не задается целью дифференцировать биографию и собственно автобиографию. Для него куда более существен вопрос о способах воплощения «биографического ценностного сознания» [14, с. 136]. Л.Я. Гинзбург исходит из того, что для постижения сути автобиографического жанра чрезвычайно важно выявить, как соотносятся между собой документализм и художественный вымысел. По ее наблюдению, «две модели личности -искусственная и натуральная (документальная)

— издавна оспаривают друг у друга внимание писателя и читателя» [16, с. 6]. Исследовательница отстаивает вполне справедливую мысль о том, что биографическая точность, верность жизненным реалиям далеко не всегда свидетельствуют о подлинном автобиографизме произведения. Анализируя роман М. Пруста «В поисках утраченного времени», Л.Я. Гинзбург отмечает, что его создатель смело интерпретирует документально-биографическую основу и активно «деформирует реально-бытовой пласт». Тем не менее автобиографическая природа пру-стовского творения не вызывает у нее никакого сомнения. Примерно такую же организацию текста обнаруживает исследовательница и у Д. Джойса. «О Дедалусе — герое «Портрета художника в юности» Джойса говорится в третьем лице. И все же мы безошибочно знаем, что присутствуем при прямом разговоре писателя о самом себе» [16, с. 12]. Исходя из этого, Л.Я. Гинзбург заявляет о том, что в творчестве отдельных писателей автобиографизм как таковой уступает место «автопсихологизму». По ее мнению, в «автопсихологических произведениях» на передний план выходит не совпадение жизненных реалий и даже не совпадение реальной биографии автора и его героя, а их внутреннее психологическое родство. В романе М. Пруста, — указывает она, — «не только авто-психологичен рассказчик, но и для каждой черты и детали этого романа, для любых его элементов может быть найден источник в жизненном опыте автора» [16, с.13]. К слову сказать, толстовскую трилогию, как, впрочем, и его роман «Анна Каренина», Л.Я. Гинзбург также (что показательно) относит к произведениям «авто-психологического плана» и замечает, что главные герои этих книг «решают те же жизненные задачи, которые он сам решал . решают в той же психологической форме. Причем в тех же примерно бытовых условиях, в которых существовал он сам» [17, с. 270].

Таким образом, мы должны признать, что ядро автобиографического сочинения образует не что иное, как «рассказ о себе». При выявлении «автобиографического стержня» мы должны учитывать не только характер объекта художественной мысли писателя, но и самый способ литературного воссоздания биографируе-мых событий, то, что и можно назвать формой «углубленного самоанализа». Если в мемуарах личность автора не играет самодовлеющей роли и сам создатель текста нередко выступает лишь как свидетель свершающихся событий, то в художественной автобиографии бытие личностного «я» определяет собой всю внутреннюю конструкцию произведения. Автобиография — это повествование с ярко выраженной ретроспективной установкой; жанр, в котором автор и повествователь в основных своих чертах совпадают. При этом автор-художник выступает как реальное лицо и в своей «исповеди» претендует на достоверность в воссоздании событий прошлого.

Вернемся к «Детству», «Отрочеству», «Юности». Иногда в качестве неопровержимого доказательства тезиса о том, что из всех русских автобиографий, начиная с «Жития протопопа Аввакума» и кончая творениями В.Г. Короленко и М. Горького, трилогия Толстого «наименее автобиографична», приводят письмо молодого дебютанта редактору журнала «Современник». В самом деле, Л. Толстой, находясь на Кавказе, написал, хотя и не направил [18, с. 212-213], письмо Н.А. Некрасову, в котором содержались строки: «Заглавие «Детство» и несколько слов предисловия объясняли мысль моего сочинения; заглавие же «История моего детства» противоречит с мыслью сочинения. Кому какое дело до истории моего детства…» [19, с. 211]. Думается, что этим высказыванием автор «Детства» выступал не против того, чтобы его жизнеописание считали «рассказом о себе», а против истолкования его повестей в духе мемуарных писательских воспоминаний.

Следует признать, что Л. Толстой действительно куда свободнее, чем, например, А.И. Герцен («Былое и думы»), чем С.Т. Аксаков («Детские годы Багрова-внука»), чем Н.Г. Гарин-Михайловский, В.Г. Короленко или тот же М. Горький, обращается с внешними фактами своей биографии. Он смело переплетает их с фактами и событиями из жизни приятелей своего детства. Мемуарной строгости нам не найти в этом жизнеописании. Верно и то, что писатель вносит в образ Иртеньева черты других лиц, т. е., иначе говоря, прибегает к активному переосмыслению «фактической подосновы». Это так.

От редакции к редакции «дух объективации» усиливается, и акцент на всеобщности положений» становится все заметнее. «Толстовский герой, — справедливо заключает Я.С. Билинкис,

— . проходит, в сущности, почти только через самые обязательные радости, горести, утраты, через «положения», в которых оказывался на пути от детства к зрелости едва ли не каждый» [20, с. 8].

И тем не менее при внимательном изучении повестей обнаруживается, что перед нами воссоздание личного жизненного опыта не кого-нибудь, а именно графа Л.Н. Толстого. Проекция от образа Николеньки к индивидуальности автора выстраивается с несомненной верностью, чего нельзя сказать, например, об Оленине из «Казаков» или Нехлюдове из «Утра помещика», хотя в этих персонажах также немало черт их создателя.

Вообще, почти в каждом автобиографическом сочинении взаимодействуют художественный вымысел и документализм. В литературной традиции имеют место две видовые разновидности автобиографизма. «Фактографическая» — с опорой на точное следование событиям, происходившим в действительности, а также с обрисовкой конкретных, действительно существовавших лиц. И «духовная» — когда автор воспроизводит историю своего личного становления и когда ему крайне важно показать, как идейно, нравственно складывался его автогерой. В этом случае писатель, следуя хронологии событий своей жизни и продолжая оставаться в рамках автоповествования, на передний план выводит все-таки не правду факта, а логику чувств и мыслей. Разумеется, между этими двумя типами воссоздания авторского «я» нет непроходимой пропасти. В литературной практике мы наблюдаем живое и беспрестанное смешение этих разновидностей.

Между внутренним «я» героя «Детства», «Отрочества», «Юности» и внутренним «я» создателя повестей действительно существует тесная, нерасторжимая связь или некая духовная аутентичность. Пусть жизненные реалии в трилогии определенным образом переосмыслены, пусть даты смерти отдельных лиц и событий смещены, но психологическая, нравственно-этическая достоверность налицо. Она не поколеблена и не искажена в угоду, например, занимательности или сюжетным хитросплетениям. Наблюдая за жизнью Иртеньева, вникая в суть его переживаний и его напряженных поисков самого себя, мы отчетливо видим, как формировался сам Толстой. Благодаря «Детству», «Отрочеству», «Юности» нам открываются истоки мировоззрения того человека, которого

спустя несколько десятилетий назовут «совестью русской нации», того, чье имя будет олицетворять «теорию нравственного самосовершенствования личности».

Из ранних дневников и писем Льва Толстого 40-50-х годов, из его бесед с биографами

Н.Н. Гусевым, Д.П. Маковицким, из его «Воспоминаний», написанных на склоне жизни, явствует, что будущий писатель чрезвычайно рано обнаружил глубокий, серьезный интерес к сфере морально-этических размышлений, к тому, что составляет внутренний мир личности. Так, по свидетельству Т.А. Ергольской, Лев Толстой уже на заре своей жизни отличался необыкновенным пристрастием к философствованиям и напряженной, сосредоточенной рефлексии. «Он думает, — читаем мы в письме Т.А. Ергольской, — только о том, как углубиться в тайны человеческого существования, и чувствует себя счастливым и довольным только тогда, когда встречает человека, расположенного выслушивать его идеи, которые он развивает с бесконечной страстностью» (Цит. по кн.: Лев Николаевич Толстой. Материалы к библиографии с 1828 по 1855 год. М., 1954. с. 198).

В этих словах выражена, пожалуй, главная черта духовного облика не только Левушки Толстого, но и. Николеньки Иртеньева. Именно этим качеством, т.е. стремлением дойти до корней бытия, заключить свои представления о мире в «философический огран», и отличается он от всех иных персонажей, выведенных в трилогии, включая не только весьма умного и трезво мыслящего брата Володю, но даже и Дмитрия Нехлюдова, у которого «философичность» носит во многом поверхностный и надуманный характер.

С точки зрения содержательной вся трилогия представляет собой попытку воссоздать духовное преображение Николеньки — то самое, которое когда-то «посетило» молодого Толстого.

Основу сюжета толстовского рассказа образует не «событийность» в традиционном понимании этого термина, не череда каких-то ярких, знаменательных встреч и особенных фактов, поразивших воображение юного героя, а замечательный переворот в сознании Николеньки . по существу тот же самый, что пережил в начале 40-х годов Л. Толстой.

Именно он-то, как нам представляется, и заставил Толстого позднее взяться за перо. Сам художник об этом, может быть, наиболее выдающемся событии своей духовной биографии пишет следующее: «Я помню, когда мне было лет 15, как бы открылась передо мной какая-то завеса, я почувствовал что-то необычайное во всей моей жизни. Весь мир представился мне в

каком-то особенном чудном свете. Продолжалось это недолго… но помню хорошо, как это было все-таки чудно радостно. такие минуты и все в них переживаемое не проходит даром для человека» (Цит. по кн.: Лев Николаевич Толстой. Материалы к библиографии с 1828 по 1855 год. М., 1954. с. 176).

В повести «Юность» рассказывается о том, как к Иртеньеву приходит удивительное «озарение» и как ему внезапно открывается новый взгляд на все вокруг. Нельзя не заметить, что существо переживаемого почти полностью повторяет то, что когда-то случилось с автором трилогии. И краски, и стилевая тональность, и экспрессивная сила строк из трилогии — все это чрезвычайно напоминает нам дух воспоминаний зрелого Толстого и ясно говорит об органическом сходстве описываемых моментов. «Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу. этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, — все мне говорило про красоту, счастье и добродетель . .. и даже, что красота и добродетель — одно и то же. Этот голос … страстного желания совершенства и был главным новым душевным ощущением в ту пору моего развития, и он-то положил новые начала моему взгляду на себя, на людей и на мир божий» [21, с. 82, 85].

Таким образом, несмотря на то, что факты жизненной судьбы Иртеньева и Толстого не совпадают до конца, не идентифицируются, духовная эволюция автора и героя протекает в одном и том же направлении. Важно отметить, что прежде чем «выйти» на сюжет «Детства», «Отрочества», «Юности», Л. Толстой попытался воплотить волнующие его идеи в иной художественной форме. Начинающий сочинитель немало труда и умственных усилий положил на создание «Четырех этапов развития» и двух подробнейших планов «Четырех эпох развития». И что же? Как признавался сам Толстой, на этом пути его постигла творческая неудача. Выразить адекватно свое понимание детства, отрочества, юности, показать значимость и красоту поры, с которой «начинается человек», -так, как хотелось — ему не удалось. Причиной художественного провала, по мнению самого Толстого, стало его намерение отказаться от . самоизображения.

В центр ранних набросков произведения о детстве Л. Толстой первоначально поставил не себя, а фигуру другого мальчика. В результате роман «не пошел». Отказ от автобиографизма

помешал писателю воссоздать свой «сердечный сокровенный опыт», с помощью которого только и было возможно показать «всю прелесть и поэзию детства» [22, с. 305] так, как это до него никто еще не делал. Л. Толстой попробовал воссоздать историю некоего молодого незаконнорожденного человека . и вышло, как он убедился, «совсем не то». Характеризуя свои первоначальные зарисовки, он пишет: «. я вдался в общие места и, вместо моей особенной личности, вышел какой-то мальчик в какой-то школе. В то время, как я писал, мне казалось, что я пишу из сердца, а я писал из головы, и вышло жидко» [(Цит. по кн.: Лев Николаевич Толстой. Материалы к библиографии с 1828 по 1855 год. М., 1954. с. 317).

Итак, не отказ от автобиографизма, а, напротив, ориентация на индивидуальный жизненный опыт, а также опора на свою, особенную личность в сочетании с поэтическим вымыслом -вот что позволило автору «Детства», «Отрочества», «Юности» добиться свершения поставленной задачи, достичь замечательной убедительности и правдивости своего повествования. Введение в сюжетную ткань произведения того, «чего не было», но «могло бы быть», ничуть не разрушило лирико-автобиографическое начало. Более того, этот прием обогатил «рассказ о себе», придал ему объемность и художественную достоверность.

Вместе с тем оригинальным и неповторимым смешением «правды» и «вымысла» своеобразие толстовского автобиографизма не исчерпывается. Другое качество художественного мировидения автора «Детства», «Отрочества» и «Юности» заключается в особой — обобщающей сути толстовского автобиографизма. В этом смысле мы можем говорить об «обобщающем автобиографизме» Л. Толстого, а также о высокой степени объективации личной судьбы ху-дожника-автобиографа. Как это понимать?

Автобиографизм — это не только жанровая примета ранних повестей Л. Толстого. Это вообще коренное свойство его стиля и художественного мирочувствования. Автобиографизмом, если угодно, пронизано все творчество Л. Толстого. «Толстой смолоду и до конца жизни неустанно, каждодневно работал над своей жизнью . для него, субъективно, писание повестей и романов было одним из проявлений этой не-прекращающейся переработки жизни (отсюда и потребность фиксировать ее в дневниках» [7, с. 269]. Важно отметить, что толстовские дневники — это дневники особые. Толстой смолоду и всю жизнь писал их «для себя» . и не «для себя». Открывая некие моральные истины «в себе», он предчувствовал важность и смысловую

значимость сделанных им открытий «для других». Этой установкой проникнуты и автобиографические сочинения писателя. В известной мере трилогия есть и отражение, и «конструктивное порождение» юношеских дневников молодого Толстого. По существу «Детство», «Отрочество», «Юность» являют собой литературный, а точнее сказать, «художественно организованный» дневник Толстого. Автобиографический, «дневниковый» принцип заставил молодого художника отказаться от ранее придуманной фабульной организации («Четыре этапа развития»). В трилогии Л. Толстой выступает, с одной стороны, безусловно, как автобиограф, поскольку лишь через углубленный самоанализ он и может донести до людей свет открывшейся ему жизненной истины. Но с другой — он выступает как рассказчик, вполне объективирующий свою судьбу, поскольку видит в своей «исповеди» «вещь для других». Погружаясь в глубины собственного «я», молодой писатель исследует — ни много ни мало — человеческую натуру вообще и превращает «рассказ о себе» в глубокое философское эссе, ибо задается целью «через себя» «воспроизвести детство, отрочество и юность человека, которые сами по себе представляли ступени становления и развития личности» [25, с. 102].

Благодаря уникальной художественной организации толстовский «рассказ о себе» обретает характер «всечеловеческого» обобщения и тем самым обнаруживает свою несомненную философско-этическую подоплеку. Мы можем заключить, что автобиографический посыл у Л. Толстого реализуется через «углубленную саморефлексию», которую пронизывают философские прозрения самого широкого онтологического свойства.

Спи1ок литературы

1. Анненков П.В. Литературные воспоминания. М.: Худож. лит., 1960. 398 с.

2. Страхов Н.Н. Сочинения гр. Л.Н. Толстого в двух томах // Страхов Н.Н. Литературная критика. М.: Современник, 1984. С. 233-259.

3. Чернышевский Н.Г. Детство. Отрочество. Сочинения графа Л.Н. Толстого // Чернышевский Н.Г. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 3. М.: Правда, 1974. С. 332-346.

4. Писарев Д.И. Промахи незрелой мысли // Писарев Д.И. Литературная критика. В 3 т. Т. 2. Л.: Худож. лит. (Ленингр. отд.), 1981. С. 186-220.

5. Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем. М.: ГИХЛ. Т. 10, 1952. 572 с.

6. Эльсберг Я.Е. Трилогия Горького и великие автобиографии прошлого // Красная новь. 1940. № 11-12. С. 284-306.

7. Попов П.С. Стиль ранних повестей Толстого («Детство», «Отрочество») // Литературное наследство. 1939. № 35-36. С. 78-116.

8. Лощинин Н.П. «Детство», «Отрочество», «Юность» Л.Н. Толстого. Проблематика и художественные особенности. (Лекции о Толстом). Тула: Кн. изд-во, 1955. 48 с.

9. Купреянова Е.Н. Молодой Толстой. Тула: Кн. изд-во, 1956. 216 с.

10. Дергунова Н.Г. Проблема нравственного формирования личности в повести Л.Н. Толстого «Детство» // Проблема взаимодействия духовного и светского образования: История и современность. Н. Новгород: Нижегород. гуманит. центр, 2004. С. 347-353.

11. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: НпК «Интелвак», 2003. 1596 с.

12. Елизаветина Г.Г. Становление жанров автобиографии и мемуаров // Русский западноевропейский классицизм. Проза. М.: Наука, 1982. 390 с.

13. Николина Н.А. Поэтика автобиографической прозы. М.: Флинта, 2002. 422 с.

14. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. 422 с.

15. Бахтин М. М. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук. СПб: Азбука, 2000. 332 с.

16. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Сов. писатель (Ленингр. отд-ние), 1979. 221 с.

17. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. М.: Интрада, 1999. 410 с.

18. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Т. 59. М.: ГИХЛ, 1935. 387 с.

19. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Т.

1. М.-Л.: Госиздательство,1928. 357 с.

20. Билинкис Я.С. Новаторство Л.Н. Толстого в трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность» : Лекция в спецкурсе по творчеству Л.Н. Толстого. Л.: ЛГПИ, 1973. 42 с.

21. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т.

2. М.-Л.: ГИХЛ, 1930. 418 с.

22. Интервью и беседы с Львом Толстым. М.: Современник, 1986. 525 с.

23. Кузьмичев И.К. Литература и нравственное воспитание личности. М.: Просвещение, 1980. 174 с.

THE PROBLEM OF AUTOBIOGRAPHISM IN L. TOLSTOY’S TRILOGY

A.F. Tsirulev

The article deals with the problem of autobiographism in L.Tolstoy’s trilogy «Childhood», «Adolescence», «Youth». Tolstoy creates an innovative modification to artistic autobiography, in which poetical fiction plays a special role.

Keywords: L. Tolstoy, «Childhood», «Adolescence», «Youth», autobiographism, modification, fiction.

Сложный нежный возраст | Детство, отрочество, юность в Германии наших

В программу Фестиваля немецкого кино обязательно входят фильмы о тех, кто пока только растёт, а не стареет; 17-й фест – не исключение.

«Три вершины», «Амели убегает», «Ломо – язык многих других», «Романтики «303» – четыре посвящения по-разному «нежным» возрастам .

В отечественном кино (да что там в кино, берите шире – в культуре) молодежь пребывает в статусе инопланетян, младое – синоним незнакомого и чужого; на главные роли молодость может претендовать только в специфическом, сугубо жанровом гетто – кривобоких русских ужастиков и несмешных комедий (исключения встречаются, но редко). О враждебном отношении геронтофильской официальной культуры к тем, кто еще не участвует в выборах, говорит хотя бы взбесившаяся система рейтингов: на каждом втором фильме ограничение «18+».

Видели бы анонимные цензоры, посрамившие даже строгую советскую систему «кроме детей до 16 лет», фильмы, которые немцы включают в программу Берлинского фестиваля «Поколение 14+».

Один из них – «Романтики «303» – участвует и в нашем фестивале. Это новая работа Ханса Вайнгартнера, автора «Белого шума», «Воспитателей», «Суммы всех моих частей» – новейшей классики немецкого молодежного кино. Собственно, постоянное представительство всех «нежных» возрастов во всех кинематографическхи форматах, от чистого развлечения до высоколобых драм, – признак здоровья национальной кинематографии. Вайнгартнер в ней – не одиночка, не уникум. Просто талантливый режиссер, у которого хорошо получается драйвовое кино про поколения next.

«Романтики «303» – красивый роуд-муви, на котором не заскучаешь, несмотря на то, что прежде, чем впервые поцеловаться (и после поцелуя тоже) герои много говорят обо всём на свете. В предыдущий гид, посвященный фильмам о странствиях, «Романтики «303» не попали потому, что образы Европы, проплывающие за автомобильным стеклом случайных попутчиков, здесь – декорация,

суть же – в возрасте героев, а не в местах, где они могли расставить геотэги.

Вайнгартнер сам приезжает на российскую премьеру фильма – не сомневаюсь, вы его полюбите.

«Три вершины» – кино для взрослых, психологическая драма, где ребенок – один из трех главных героев. Я писал об этом фильме (и его непреднамеренном сходстве с «Нелюбовью» Звягинцева) год назад, выбирая лучшее из показанного в Локарно. Если лень идти по ссылке, то вот четыре причины посмотреть его:

а) эмоциональная высоковольтность приближает драму о скрытых внутрисемейных противоречиях к полноценному триллеру;

б) Александр Фелинг, Беренис Бежо и маленький выходец из уважаемой кинематографической семьи Ариан Монтгомери притягивают взгляд как магниты – тут не просто актерские способности, но фотогения, основа кинематографических основ, позволяющая актерам выдерживать конкуренцию даже с божественно живописными Альпами;

в) как раз Альпы – на это средоточие красоты и вечности можно смотреть бесконечно;

г) психологическая въедливость – если проанализировать реакции и мотивации героев, можно избежать кое-каких проблем в собственных отношениях с родными и близкими.

«Амели убегает» – тоже про горы, но летом, поросшие сочной травой, а не занесенные коварным снегом.

Адресован семейной аудитории, хотя героиня здесь постарше восьмилетнего Тристана из «Трех вершин»: ей уже целых 12 лет, она строптива и независима.

Упрямство иногда неполезно – в прямом смысле слова: у Амели – астма, но девочка словно стыдится болезни, отказывается её признавать и тратить силы на борьбу. Попытка родителей изолировать дочь в горном альпийском санатории (нет, фильм не передает привет «Волшебной горе», это своевольные ассоциации, которые не могут не возникать при сочетании «Альпы+болезнь дыхательных путей») приводит к непредсказуемым для них последствиям – нам-то всё ясно с самого начала, из названия: Амели убегает. И встречает в своих скитаниях по горам недавнего знакомца, рыжего деревенского весельчака 15-ти лет, который умеет профессионально доить коров и носит симпсоновское имя Барт (на самом деле, это производное от Бартоломеус). Вместо того, чтобы отправить беглянку восвояси, Барт составляет ей компанию в побеге – с благородной целью: принять участие в языческом празднике, сулящем оздоровление. Бесхитростное и симпатичное кино, которое может вызвать зависть: отчего его секрет утерян нами навсегда-навсегда?

«Ломо – язык многих других» – драма про самый изматывающий из всех переходных возрастов; главный герой – Карл, старшеклассник и видеоблогер, высокомерный и застенчивый, дерзкий и стеснительный умник из хорошей семьи; раздвоенность – его второе имя; даже в сети он прячется сразу за двумя виртуальными личностями. Папа-архитектор так трясётся за свой социальный капитал, что требует немедленно удалить съемку семейного обеда, размещённую Карлом в своём онлайн-сериале – еще не догадываясь, что сынишка на этом не остановится, и его очередная интернет-выходка выльется в большую проблему. Карл дружен с сестрой, которая старше на пять минут, но у которой уже есть чёткие карьерные планы – в отличие от него, неопределившегося и неоперившегося.

Инициативная рыжая одноклассница форсирует знакомство – но секс в домашней сауне не становится началом большой и крепкой любви.

Это – исходники, из которых дебютантка Юлия Лангхоф взращивает свой молодежный очерк, в котором, при всей его скромности, есть важное свойство: взвешенность в изображении юношеского смятения, усугубленного опасными компьютерными забавами.

«Ломо» – стилистическая и идеологическая антитеза идущей сейчас в кинотеатрах американской «Нации убийц». В ней нет ни демонизации подросткового бунтарства, ни снисходительного отношения, мол, молодо – зелено, перебесятся – мукá будет. Для Лангхоф всё – границы нормы, трактуемой широко-широко. Здоровое кино у немцев!

И детство, и отрочество, и юность. Читаем у Толстого – Leport

«У него удивительные руки – некрасивые, узловатые от расширенных вен и всё-таки исполненные особой выразительности и творческой силы. Вероятно, такие руки были у Леонардо да Винчи.

Такими руками можно делать всё. Иногда, разговаривая, он шевелит пальцами, постепенно сжимает их в кулак, потом вдруг раскроет его и одновременно произнесёт хорошее, полновесное слово. Он похож на бога, не на Саваофа или олимпийца, а на этакого русского бога, который «сидит на кленовом престоле под золотой липой», и, хотя не очень величествен, но, может быть, хитрей всех других богов.»

Вот так писал о нём Максим Горький, и это далеко не всё из его рассуждений о великом писателе. Интересно это описание рук. И правда, именно этими руками Лев Толстой писал всё то, чем и теперь восторгаются миллионы. И если ими, как сказал Горький, «можно делать всё», то нам очень повезло, что они держали бумагу и перо, а не копались в болоте на серых полях. Одна из вещей, в создании которых эти руки принимали непосредственное участие, – трилогия «Детство. Отрочество. Юность». Именно о ней и пойдёт речь ниже.

Вернёмся, для начала, к Горькому. Он очень уважал талант Толстого, считал его одним из тех редких явлений в жизни человечества, которое горит яркой звездой и светом своим озаряет тёмные уголки общественной мысли, да и само общество тоже. Горький даже учился по его произведениях, очень прислушивался к его комментариям и указаниям, уважал его мнение и стремился достичь такого же уровня в писательстве. Не странно, что размышлять о Толстом беспристрастно он не мог. А вот Чернышевский мог, и размышлял в статье «Детство и отрочество. Сочинение графа Л. Н. Толстого» (1856). К сожалению, «Юность», третья, заключительная часть романа не существовала ещё, поэтому Чернышевский не мог ее затронуть в и без того содержательной статье.

 «Чрезвычайная наблюдательность, тонкий анализ душевных движений, отчётливость и поэзия в картинах природы, изящная простота – отличительные черты таланта графа Толстого». Такой отзыв вы услышите от каждого, кто только следит за литературою. Критика повторяла эту характеристику, внушённую общим голосом, и, повторяя её, была совершенно верна правде дела». Вот с чего Николай Гаврилович начинает статью. И сразу же спрашивает: а разве это черты творчества только Толстого? То же самое справедливо можно сказать и о Пушкине, и о Лермонтове, и о Тургеневе. Как тогда отличить их друг от друга, в чём разница? Чернышевский считает, что то, что умеет единственно Толстой – развивать одни чувства и мысли из других; показывать, как «чувство, непосредственно возникающее из данного положения или впечатления, подчиняясь влиянию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходит в другие чувства, снова возвращается к прежней исходной точке и опять и опять странствует, изменяясь, по всей цепи воспоминаний; как мысль, рождённая первым ощущением, ведёт к другим мыслям, увлекается дальше и дальше, сливает грёзы с действительными ощущениями, мечты о будущем с рефлексиею о настоящем». Дальше прославленный критик называет это просто – диалектика души. Ещё проще говоря, граф Толстой уделял особое внимание психологии человека. Между двумя его состояниями, мыслями, чувствами что-то должно быть, нечто обязательно должно их связывать, и именно это нечто Толстой улавливал и выражал – не описывал – настолько просто и естественно, что читатель как бы тоже, вместе с героем, рассуждающим, чувствующим, последовательно, шаг за шагом распутывал клубок. «Есть живописцы, – продолжает Чернышевский, – которые знамениты искусством уловлять мерцающее отражение луча на быстро катящихся волнах, трепетание света на шелестящих листьях, переливы его на изменчивых очертаниях облаков: о них по преимуществу говорят, что они умеют уловлять жизнь природы. Нечто подобное делает граф Толстой относительно таинственнейших движений психической жизни. В этом состоит, как нам кажется, совершенно оригинальная черта его таланта. Из всех замечательных русских писателей он один мастер на это дело».

Мы не зря акцентируем внимание на эту, характерную только Толстому, черту, ловко подмеченную мастером российской критики. «Детство. Отрочество. Юность» не можно было бы написать, минуя «диалектику души», не замечая её. Забегая наперёд, сообщаем, что трилогия эта расскажет читателю о взрослении молодого человека, именно взрослении – как процессе. Пользуясь достижениями современного мира, скажем так: это не лестница со ступеньками, застывшими в одном положении на одном месте навечно, а это эскалатор. Перед тем, как перейти к самому произведению, укажем кое-что из его истории.

Трилогия выходила поэтапно. Н. А. Некрасов был первым, кто прочёл «Детство», после чего написал Тургеневу, что «это талант новый и, кажется, надёжный». Тургенев не мог не согласиться, а даже просил редактора «Современника» поощрять этот талант, что тот и сделал. В 1852 году «Детство» напечатали в журнале, и российская публика с огромным удовольствием воспользовалась возможностью читать повесть никому ранее не известного писателя, чтобы после восторгаться, «охать и ахать», ибо талант автора не вызывал сомнений. «Отрочество» появилось в 1854 году и тоже на страницах «Современника». Именно на основе второй части трилогии и последующих «Севастопольских рассказов» Чернышевский написал упомянутую выше статью, то есть уже можно было говорить об эстетических принципах молодого писателя. И он им не изменил в «Юности», опубликованной там же спустя три года. В отличии от предыдущих частей, эта была воспринята критиками довольно холодно. Толстого обвинили в чрезмерной скрупулёзности, микроскопичности, мелочности, и, главное, «это всё приводило к неминуемому скептицизму и неверию в доброе и светлое начало в человеке». Б. Аверин, советский исследователь художественной литературы, совсем не согласен с такой точкой зрения. Может лучше и мы познакомимся с «Детством. Отрочеством. Юностью», чтобы самим иметь хоть какое-то представление об особенностях пера молодого графа Льва Николаевича?

Роман повествует о нескольких днях из жизни Николая Иртеньева. Два дня – двадцать четыре главы составляют «Детство». «Отрочество» писатель изобразил в рамках одних суток, что заняло шесть глав. А в «Юности» особенно выделено три дня, растянувшиеся на четырнадцать глав. Всего – сорок одна глава. «Диалектика души» в шести днях! Давайте и мы их переживём.

Чтобы не пересказывать всё, попробуем кратко рассказать сюжет в стиле, характерном для современной манеры излагать мысли, по-простому.

Главный герой, которому только-только исполнилось 10 лет, Николенька Иртеньев, просыпается от того, что Карл Иваныч, учитель, ударил над его головой хлопушкой и прибил муху. Зачем именно над моей головой? –  думает Коленька. Он даже злиться начал. Но, как и все дети, быстро забыв обиду, которую сам надумал, снова любит учителя.

Кто такой Коленька в «Детстве»? Сын аристократов, богатых людей. Папа его картёжник и то выигрывает огромные суммы, то проигрывает не меньшие, что сказывается на его настроении и отношении к детям и супруге. Ещё он бабник, ох, какой бабник! Мама Коленьки – женщина, всю жизнь которой составляют семейные заботы. А ещё она так красиво улыбается, что дети её очень любят; она заботливая, но ведёт себя сдержанно, как и должно вести себя в обществе. С малых лет она приучает сыновей и дочерей к беседам по-французски, к манерам, воспитанности. У Коли есть старший на год брат, Володя, и меньшему брату постоянно кажется, что Володя лучше во всём; вот на кого ему нужно ровняться. Ещё в семье есть две девочки, Катенька и Любонька, но они из милых, изящных существ превратятся в обыкновенных девиц, и Коленька любит их, и будет любить всегда, но в детстве он не позволяет себе – даже не думает об этом – смотреть на них свысока. Из тех двадцати четырёх глав, составляющих «Детство», много места уделено описанию «домашних», простых людей. Жёсткая невидимая линия разделяет два мира под одной крышей: богатый и бедный. Николенька в свои молодые годы не в состоянии увидеть то, что он и его семья живут роскошно именно за счёт нищеты деревенских, но уже отказывается понимать разделение людей на две группы по известному критерию. Он пока что берёт всё от среды, что та ему предлагает. Да, ему лень – а кому не лень? Но он познаёт, спрашивает себя и других; и ни разу не выходил из дому один.  На день рождения своей бабушки он приготовил подарок – написал стих. Коленька учиться любить, учиться страдать от первой любви, учиться радоваться на балу, учиться принимать обиды. Он переживает всевозможные эмоции, принимая их как можно ближе к сердцу. Продолжаясь всё так и далее, он бы вырос Вовой Бельтовым из «Кто виноват?» Герцена – юношей, который не приспособлен к жестокому миру. Но в том-то и дело, что, как замечает Толстой, дальше так продолжаться не может. И автор вводит переломный момент – смерть матушки.

В «Отрочестве» перед нами появляется новый Николенька. Так и пишет автор словами героя: «Случалось ли вам, читатель, в известную пору жизни, вдруг замечать, что ваш взгляд на вещи совершенно изменяется, как будто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдруг повернулись к вам другой, неизвестной ещё стороной? Такого рода моральная перемена произошла во мне в первый раз во время нашего путешествия, с которого я и считаю начало моего отрочества.» К этой мысли он пришёл во время переезда из имения в Петровском, где все ему кланялись, его почитали, он знал каждого. По дороге в новый дом он много видит, встречает нищих, встречает господ, и всем на него всё равно, как будто бы его не существует. Ему не кланяются первыми! И тут-то Николенька понял, что его семейство не одно на свете. Представьте себе, есть на свете люди, которые существуют не для того, чтобы заботится об этом семействе! Возникает вопрос: для чего тогда они живут? Как воспитывают своих детей? Как и чем они живут?

Где-то отсюда Коленька стал в своих размышлениях на тропу, которая обязательно должна привести его к взрослому мировоззрению. Но это будет потом, а пока что давайте сами предположим, каким молодым человеком может стать Николенька.

Вариант №1

Заметив его «слабинку», его озабоченность жизнями бедных людей, низшего сословия, главные люди, составляющие и определяющие среду его существования – как-то папа, бабушка и наставник, – могут усиленно приняться за его воспитание. Тогда господин Иртеньев-младший станет достойным преемником отца.

Вариант №2

Посредством беспрестанных размышлений Коленька всё больше укрепится в своём отношении к несправедливости распределения благ мире сего. Может он даже станет революционером, уйдёт из семьи и станет бороться за всеобщее равенство.

Конечно же, что оба эти варианты притянуты за уши. И можно, кроме этих двух, притянуть ещё с десяток, но мы этого делать не будем. Лучше всего поступить как Толстой – последовательно разбирать малейшие колебания в отношении героя к самому себе, к родным, близким, – к тому, что называется его жизнью. В этой самой жизни он теперь каждый день будет сталкиваться с ситуациями, когда то, чему его учат, не совпадает с тем, что он видит. Среда пытается затянуть его: старший брат подаёт пример, бабушка то наказывает, то хвалит, гувернёр то заставляет, то пропускает мимо. Ненависть, жалость, любовь просыпаются в сердце маленького Коли, и тот не знает, как он должен их переживать. Он не знает, только подозревает, что делать с волной чувств, то и дело накатывающей на его хрупкое сознание. Подражать старшим? Можно, и он пытается, но не получается так, как у других. Отказаться от всего, быть одиночкой? Но он ребёнок, поэтому тоже нет. Принять, пустить на самотёк? Как-то так и происходит, только это не сознательный шаг. Коленька просто ищет твёрдую почву под ногами, и, пока не нашёл, идёт в уже заданном направлении.

«Юность». На носу поступление в университет. Нужно готовиться к экзаменам. В Нехлюдове, новом друге, Коля находит человека, который думает так же, боится того же, интересуется тем же. Пройдя через вереницу испытаний на вступительных экзаменах, сталкиваясь с подлостью, важничаньем, трусостью, щеголеватостью, наш герой получает свою повозку с кучером, право курить, гордое звание студента. Учиться он совершенно не желает. Он находит преподавателей и однокурсников ниже себя в стремлении к «comme il faut» – понятию идеального, воспитанного, сдержанного, умного, обаятельного человека. Таких он ни разу не встречал в реальной жизни, но он о таком читал в романах французов, он мечтал быть таким, он хочет быть выше своей среды. Думая, что уверенно шагает к «камильфо», Коленька делает множество глупостей, ссорится, обижается, становится заносчивым. В конце концов, он разочаровывается в идеалах, привитым ему в детстве. То есть, он понимает, что есть люди гораздо лучше него. Николенька, побывав в гостях у «мажора», говоря современным языком, находит за одеялом богатства и тщеславия скудность запросов от жизни, от себя, которыми руководится типичный «мажор». Толстой даёт своему герою возможность побывать в совершенно другой компании, где пьют водку, закусывают чем попало, где все «на ты». Он видит, что эти новые однокурсники, с которыми он готовится к экзаменам, ничем не хуже него. Даже наоборот, во многом они разбираются лучше, их взгляд на, к примеру, литературу более полный, смелый, они читали больше него. Как же так получается? Откуда, из чего выросли знания в их головах? Чем тогда они хуже нас? Вот какие вопросы теперь заботят юношу.

Но Толстому мало! Он добивает Николая двумя сильными личностями – Зухиным и Семёновым. Все они одного возраста, но последние намного уверенные в своих идеалах. Это от того, что живут они не для того, чтобы стать и быть «камильфо», а для чего-то более возвышенного. Иртеньев-младший ещё не может понять для чего именно, но это что-то новое, полное, свежее. Семёнов очень умён, Зухин тоже. Но они умны другим умом, не для себя, а для чего-то другого. Если Семёнов усиленно учится, то Зухину наплевать на университет, собственно, почему и оказывается в казарме. Но даже на солдатской койке он выглядит на порядок выше преподавателей за кафедрами. Так, по крайней мере, кажется Николаю.

Лев Николаевич подвёл нас, вместе с героем трилогии, к переломному моменту в понимании смысла жизни. Но он хитёр, граф Толстой! Так он и скажет нам, что правильно, а что нет! Он заканчивает «Юность» главой «Я проваливаюсь», в которой Коленьку, после действительного провала на экзамене и, как следствие, пребывания в дурном, отвратительном состоянии, настигает недовольство собой. Он, бедняга, мучается от того, что не знает, что делать. Не может, в буквальном смысле, найти себе места. Ещё лучше сказать, не может найти себе применение. В предпоследнем абзаце Коленька, поддавшись внутреннему порыву невероятной силы, решает взять свою жизнь под контроль, свой контроль. И пишет для себя правила. А в последнем абзаце Толстой обещает нам показать, во что это вырастет. Но пишет он так: «Долго ли продолжался этот моральный порыв, в чём он заключался и какие новые начала положил он моему моральному развитию, я расскажу в следующей, более счастливой половине юности».

Вот так всегда! На самом интересном месте!

Конечно, мы должны понимать, что развитие своего героя Толстой продолжил в последующих рассказах, повестях, романах. Именно там нам лучше искать «человека нового типа», который уже знает, что делать, как делать. Или хотя бы продвинулся ближе к решению этого вопроса. А ведь мы знаем, что результат в таких сложных задачах – есть сам процесс их решения.

Конечно, многие современники Толстого имели право холодно принимать последнюю часть трилогии. Ведь писатель обрушился на них, сидящих в дорогих креслах, с критикой, притом сделал это посредством юношеского взгляда на вещи, за формированием которого мы имели возможность наблюдать, читая роман. Откровенно говоря, Толстой называет жизнь аристократии только наполовину жизнью. Лев Николаевич верит в человека, его герой – почти мятежник, революционер. Почти, и это уже шаг.

С другой стороны, он не до конца прав. Зачем показывать то, чего не было? Имеется в виду обожание крепостных к своим хозяевам? Он пишет о привязанности мужиков и баб к баринам, возводя ее в ранг идолопоклонничества. Ведь мы понимаем, что крепостным к средине 19 века уже осточертело ухаживать за господами, что они доходчиво, не двузначно демонстрировали восстаниями, мятежами. Как, наблюдая за нищим, ограниченным, обиженным «прислуживающим» классом, можно писать о его любви к существующему строю, хоть и с некоторыми поправками? Толстой как бы сожалеет, что так, как было раньше, уже не будет. Неприятно, что такой общественный строй не может сделать всех людей счастливыми. Другими словами, жаль, что надо что-то менять. Оно и не странно – Толстой был графом, он сам познавал жизнь со стороны одного лагеря. И, тем не менее, он не мог отрицать правду: переменам – быть. Он в «Детстве. Отрочестве. Юности» не пытается нащупать роль простого мужика в создании чего-то нового. Он сконцентрировал своё внимание на трудном положении юноши, который пытается разобраться в правде настоящей, и правде, которой его учили. И Лев Николаевич показывает нам, что он, как бы там ни было, на стороне правды, которая больше правда – действительной.

Ещё один момент. Автор занят «диалектикой души» одного человека. Но за «диалектику души» всех людей не принимается. Девушки, например, откровенно презираются главным героем, презираются как личности. Они, пишет автор, зажаты в своём собственном мире, они ограничены им и т. д. И даже не ставит вопрос: а почему? Ведь он прекрасно знает, что совсем не девушки виноваты в своём положении, в том, что они такие. Хотя, может быть, Толстой надеялся, что мы и так знаем, что он это знает и поэтому решил не смешивать судьбу молодого человека с описанием трагического положения женщины в то время.

В разбираемой нами книге куда больше достоинств, чем мы позволили себе заметить. Чего только стоит глава о любви, в которой писатель разбирает её, разбивая на три части; и уже тогда, в средине позапрошлого века, возносит это чувство не как отношение юнца к девице, а как высочайшее чувство человека к человеку. Сильно и неожиданно. А его характеры, типажи! Как они описаны – просто прелесть, как заметила бы типичная для того времени читательница. Да, скажем мы, это очень, очень хорошая книга. Особенно для тех, кто имеет отношение к воспитанию. Для педагогов, родителей, или, о боже мой, если кто воспитывает себя, «Детство. Отрочество. Юность» просто обязательна к прочтению. Тем более она важна для тех, кто хочет научиться мыслить и анализировать. Настоящая, в общем, художественная литература!

Кстати, Томас Манн, работая над «Будденброками», зачитывался Толстым. Если вспомнить жизнеописание Ганса Будденброка, подростка из семьи бюргеров, становиться очевидным его сходство с юным Колей Иртеньевым. Только вот Ганс слабый, неспособный бороться и отстаивать себя, что, между прочим, под силу его другу из обнищавшего, утратившего положения графского рода. Ганс умирает. Ганс, последний из богатого аристократического рода, не может жить – ему в будущем места нет. А Николай Иртеньев будет расти, у него есть будущее. Благодаря своей увлечённости жизненными вопросами, подталкиваемый поиском идеалов, вылетает из университета, теряя, таким образом, положение в обществе. Кто из такого вырастет?

Текст: Мирослав Т.

Читай ще

Брат и зеленая палочка | Статьи

18 сентября 1852 года вышла из печати книжка журнала «Современник», где повестью «История моего детства» дебютировал в большой литературе Лев Николаевич Толстой, скрывавшийся на тот момент под инициалами Л.Н. Это едва ли не первый широко известный случай, когда автор 24 лет от роду выступил в жанре мемуаров.

Впрочем, «История моего детства» не была мемуарами в полном смысле слова — так же, как не была «Историей МОЕГО детства». Название, даже не предупредив автора (кто же считается с дебютантами?), поменял редактор «Современника», Николай Алексеевич Некрасов. Чем вызвал у Толстого приступ ярости. Не беллетристикой на темы частной жизни хотел заниматься уносный фейерверкер 20-й артиллерийской бригады, сражавшийся в Чечне. Подобно всякому начинающему писателю, его тянуло к концепциям и обобщениям. Разница между этим начинающим и большинством прочих только одна — потребность в системе и концепции он сохранил до седой бороды.

«Детство» должно было стать первой частью тетралогии «Четыре эпохи жизни». Стало в итоге началом трилогии — запланированная «Молодость» не написалась. В русской литературе о ребенке и для ребенка нет, наверное, книги прекраснее толстовского «Детства». При том я сильно сомневаюсь, что вещь эта пользуется спросом — даже в адаптированном варианте. А попробуйте предложить ее целиком, без купюр. «Молодой парень, в одной белой рубахе с красными кумачовыми ластовицами, в черной поярковой шляпе черепеником… положил свой армяк на козлы»… На слух нормального школьника такая же абракадабра, как унтер-офицерское звание фейерверкера. В блогах мне попалась жалоба взрослой уже девушки: «Лев Толстой, «Детство» — ну просто со скрипом, под дулом пистолета читала. Может, стоит перечитать попозже. Но в 12 лет меня тошнило при виде этой книги, а что поделаешь — школьная программа!».

Существует, правда, и альтернативное мнение: «Когда я был маленьким, я считал себя очень умным. По крайней мере, мне было сложно представить человека умнее меня, кроме разве что нескольких взрослых. Это ощущение прошло, когда я прочитал книгу Толстого «Детство. Отрочество. Юность». Меня поразило, что то же самое и теми же словами вспоминает о себе писатель. Примерно в то же время я узнал о бесконечности Вселенной. Тогда я понял, как много существует маленьких внутренних миров и какой необъяснимый большой мир они образуют…». Сергей Бодров-младший, «8 событий, которые оказали на меня влияние». Толстой и Вселенная в этом списке значатся под общим номером один.

В жизни ничего не бывает просто так. Даже даты сходятся неслучайным образом. 18 сентября — юбилей «Детства». 20-го — черный день календаря, пять лет с того момента, как ледник в Кармадонском ущелье оборвал жизнь Бодрова и съемочной группы фильма «Связной»…

Когда Сергей Бодров рассказывал, «как я стал хорошим человеком», — это только на первый взгляд звучало наивно. Кому хочется быть хорошим, тот и в самом деле уже довольно хорош. Здесь — с разницей в полтора столетия — сходятся молодой Толстой и молодой Бодров. «Детство» естественным образом вырастало из дневниковых записей, а дневники начинались как попытка найти в себе доброе зерно, помочь ему проклюнуться, выполоть сорняки кругом и, стремясь к «хорошему и полезному», достичь «добра, состоящего в довольстве совести». Тут не история детства — «моего» или чужого, а процесс становления личности. В Николеньке Иртеньеве (Николаем звали любимого старшего брата — того, кто рассказал Льву и прочей «мелюзге» про волшебную зеленую палочку), так вот в Николеньке уже угадываются и Пьер Безухов, и князь Андрей, и Константин Левин. И целое семейство Ростовых — горячий Петя, простодушный Николай, даже Наташа — ее естественностью любовался Толстой, наверное, не без доли тщеславия полагая это качество основой и собственной натуры.

Естествен тот, кто следует велениям сердца, а проследовав в сердечном направлении, сам себе дает оценку — где очутился. И пытается воспитывать сердце, чтобы в следующий раз не было стыдно за его порывы. Маленькому Иртеньеву, то бишь маленькому Толстому, предстоит до конца биться с самим собой. Быть возносимым и проклинаемым за то, что кому-то казалось истиной, а кому-то -опасными заблуждениями, и до сих пор мы не осмеливаемся судить, что же это было…

Бодров-младший, если бы остался жив — если бы только он остался жив! — я уверена, тоже сумел бы сохранить естественность. Двигаясь по собственному вектору, опровергая «Братьев» «Сестрами», не доверяя чужим шаблонам «хорошо — плохо». Есть люди, которые зло порой числят добром. Подобные ошибки простительны, потому что происходят от обостренного интереса к добру и злу. Интереса, встречающегося сегодня крайне редко.

В детстве, как в капле воды, отражается будущая жизнь — дай только труд вглядеться. В «Детстве» Толстого, как в той же капле, заключены и великие романы, и «Исповедь», и «Не могу молчать», и определение Святейшего синода (которое многие до сих пор считают отлучением), и станция Астапово. 82-летний старик — простите, старец — осенней ночью верхом (!) тайно бежит из дома, садится в вагон третьего класса, простужается и умирает в чужой постели в окружении тараканов и тогдашних папарацци. Для этого надобно иметь столько же душевной чистоты и непосредственности, сколько было у Николеньки Иртеньева, когда он собрался танцевать мазурку в грязных перчатках с отрезанными пальцами…

Детство Толстого отличается от детства Бодрова, от нашего детства тем, что в нем не было «Детства» Толстого. И еще много чего не было. Как-то забывается, что судьба крайне несчастливая. Ему не исполнилось и двух лет, когда умерла мать. В неполные девять он при подозрительных (говорили, что криминальных) обстоятельствах теряет отца. Всю жизнь не может избавиться от ощущения «нелюбимого и лишнего», везде чужого, для всех постороннего. Сам не сделал по-настоящему счастливым, пожалуй, ни одного из своих многочисленных отпрысков.

Но Толстой весь — родом из детства. Нет, не так: Толстой весь — родом из «Детства». С искренним трепетом перед придуманной матерью — потому что помнить ее не мог. С обаянием старого барского дома, которого рано лишился. С тоской по миру, где были учитель-немец Карл Иванович, крепостная Наталья Савишна, юродивый Гриша, братья, сестры, умница борзая Милка, и все они — каждый по-своему — учили ребенка любви. Даже если на твою долю выпало мало радостей — такое не забывается. Толстой искал зерно своей жизни и сразу попадал в детство. Это не значит: дайте ребенку дом, книги, потребность в вере, рощу за окном и из него вырастет Толстой. Это значит: вырастет человек, которому при самых трудных обстоятельствах будет на что опереться. Как опирался Сережа Бодров на «Детство» Толстого.

Вся твоя будущая жизнь зависит от того, знал ли ты в детстве о существовании зеленой палочки. А равно любой другой (благо они взаимозаменяемы) магической вещицы. Хотелось ли тебе сделать так, «чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были просто счастливы», или ты предпочел бы палочку для других, более прагматических надобностей.

«Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве?» — перенесла в свой дневник цитату из первой повести Льва Николаевича 18-летняя Соня Берс, будущая Софья Андреевна Толстая. Ее старшая сестра, не состоявшаяся графская невеста, чертит на полях: «Дура». Спорная оценка. И уж, во всяком случае, «Детство» Толстого тут ни при чем…

Глава 4 ОТРОЧЕСТВО И ЮНОСТЬ. Жизнь Мухаммеда

Глава 4

ОТРОЧЕСТВО И ЮНОСТЬ

— Абу Талиб — дядя и новый опекун Мухаммеда

— Как бог учил Мухаммеда благопристойности

— Путешествие в Сирию

— Предания пустыни

— Встреча с монахом Багирой

— Война Фиджар и участие в ней Мухаммеда

— Конфедерация добродетельных

— Мухаммед начинает самостоятельную жизнь

— Какая разница между святыми и пророками

Абу Талиб, новый глава многочисленных «сынов Хашима», хотя и унаследовал почетную и не лишенную выгоды должность распределителя налога в пользу неимущих паломников (заведование священным колодцем Замзам перешло к его брату Аббасу), никакой религиозностью, достойной быть отмеченной в преданиях, не отличался. Он вел энергичную деловую жизнь, типичную для довольно крупного торговца того времени, которому много времени приходится проводить в деловых поездках и нередко самому возглавлять караваны. Клан представлял собой и нечто похожее на акционерное общество, и «сыны Хашима» принимали иногда посильное долевое участие в торговых операциях Абу Талиба, во всяком случае наиболее зажиточные.

Абу Талибу приходилось много времени уделять и общественным обязанностям, связанным с его положением главы клана. Эта «должность» не просто перешла к нему по наследству — старший сын Абд аль-Мутталиба должен был зарабатывать уважение большинства хашимитов, а для этого требовались определенные личные достоинства, в первую очередь рассудительность, уравновешенность, доброжелательное отношение к членам своего клана, готовность защищать их интересы и беспристрастно участвовать в разрешении споров и тяжб, возникающих внутри клана. Наконец, нужно было пользоваться достаточным авторитетом в глазах влиятельных мекканцев. Пост главы клана требовал от него и достойного поведения в личной, семейной жизни, и уважения к освященным временем обычаям курайшитов. Абу Талиб в глазах своих соплеменников и был человеком не только состоятельным, но и почтенным и добропорядочным.

Свои обязанности опекуна восьмилетнего Мухаммеда, приходившегося ему племянником, Абу Талиб выполнял вполне добросовестно. Конечно, и речи не было о том, чтобы учить Мухаммеда читать и писать — большинство курайшитов было неграмотными, обучение стоило дорого, и грамоте учили тех, кому она могла существенно пригодиться в дальнейшем. Мухаммед, сирота и фактически неимущий, несомненно, не относился к числу тех мальчиков, которых стоило обучать грамоте; это было очевидно не только для его опекуна, но и для самого Мухаммеда — в будущем ни ему, ни его соратникам и в голову не приходило упрекнуть Абу Талиба за то, что вверенный его опеке племянник не получил никакого образования.

Обучение Мухаммеда, как и большинства его сверстников, сводилось к играм и посильному участию в занятиях взрослых. Мальчики играли преимущественно в войну, и к таким играм взрослые относились с полным уважением, снабжая детей игрушечными луками, копьями и мечами, так как это были не только игры, но и необходимая для каждого мужчины военная подготовка, обучение трудному и сложному ратному делу.

Утверждают, что во время одной из детских игр Бог проявил свою заботу о том, чтобы будущий пророк уже в детстве вел себя пристойно. Мухаммед и другие мальчишки строили из камней крепость или дворец. Камни они переносили в своих джуббах — халатах из тонкой ткани с узкими рукавами, — которые они поснимали. Так же поступил и Мухаммед, и интересная игра шла своим чередом, как вдруг кто-то невидимый отвесил ему весьма чувствительный шлепок и приказал: «Надень джуббу!» Мухаммед тотчас послушался и, приведя в порядок одежду, стал таскать камни на спине, в то время как его сверстники, нимало не смущаясь, продолжали щеголять нагишом.

Участие в занятиях взрослых позволяло Мухаммеду постепенно научиться всем тонкостям торговли: умению обращаться с товарами, взвешивать их и измерять, упаковывать и хранить, различать их качество и ценность по признакам, которые кажутся незаметными или несущественными человеку несведущему. Торговые занятия требовали также искусного обращения с животными, в основном верблюдами, от заботливого и умелого ухода за которыми часто зависел не только успех торговых экспедиций, но и сама жизнь купца.

Мекка не была захолустьем. Прибытие и отправление караванов, кочевники, стекавшиеся в священные месяцы огромными толпами, шумные ярмарки, на которых публично состязались поэты, — все это делало жизнь в городе яркой и оживленной. Дети и подростки не были изолированы от взрослых. Соблюдая требуемые обычаем скромность и уважение к старшим, Мухаммед мог присутствовать и при обсуждении важнейших общественных дел, и при спорах на религиозные и моральные темы, и при рассказах о торговых путешествиях, о приключениях в далеких странах, о преданиях старины и обычаях разных племен и народов.

В отличие от нашего времени и нашей цивилизации, взрослые меньше стыдились некоторых сторон своей жизни, в том числе и интимной, и перечень вопросов, «не предназначенных для детских ушей», был в ту эпоху значительно короче. В результате переход от детства к юности, а затем к жизни взрослого человека не сопровождался таким количеством разочарований, конфликтов и душевных потрясений, как в наше время, совершался более гладко и естественней. Поэтому можно смело утверждать, что, живя общей жизнью со взрослыми, ребенок действительно получал полное «образование», становился всесторонне подготовленным к дальнейшей самостоятельности.

Отсутствие по-настоящему близких и любящих его людей должно было рано приучить Мухаммеда к сдержанности в проявлении своих чувств, способствовать ранней изоляции его внутреннего мира, вырабатывать привычку оставаться наедине со своими мечтами, мыслями и наблюдениями.

Впрочем, и буквально наедине с самим собой Мухаммеду приходилось бывать часто — лет с девяти-десяти он считался уже достаточно взрослым, чтобы пасти скот не только в ближайших окрестностях Мекки, но и на удаленных от города пастбищах. Там он нередко проводил несколько дней в полном одиночестве, присматривая за верблюдами, овцами и козами, и, по-видимому, одиночество не очень тяготило его. Насколько это было благотворным для его духовного развития, сказать трудно, но сам Мухаммед, который впоследствии говорил, что «все пророки в детстве пасли стада», очевидно, усматривал какую-то связь между пастушескими обязанностями и даром пророчества.

Если Мухаммед и был довольно замкнутым подростком, его никак нельзя было назвать угрюмым. Очень быстро он завоевал симпатию Абу Талиба, который, как некогда Абд аль-Мутталиб, полюбил его, стал относиться к своему племяннику с большим вниманием и теплотой, чем это требовалось от него просто как от опекуна и главы всех хашимитов. Очевидно, уже в детские годы Мухаммед был наделен способностью привлекать к себе симпатии людей, с которыми его близко сталкивала судьба, вызывать в окружающих довольно благожелательное и уважительное к себе отношение. Сперва это была его кормилица Халима, затем дед Абд аль-Мутталиб и, наконец, его дядя Абу Талиб.

Несмотря на эти счастливые свойства характера, отрочество и юность Мухаммеда не были столь уж радостными и светлыми. Неизбежная невнимательность и равнодушие окружающих, раннее осознание своего положения бедного родственника, которому и в будущем не на кого надеяться, не только требовали от него сложного искусства не уронить в таких условиях своего достоинства, но и больно ранили самолюбие, оставляли в душе много горечи. Сам Мухаммед о своем детстве и юности говорил впоследствии просто и предельно лаконично:

«Я был сиротой».

В возрасте двенадцати лет Мухаммед, если верить преданиям, совершил свое первое длительное путешествие. Абу Талиб снарядил очередной караван для отправки в Сирию. Мухаммед страстно мечтал о подобной поездке, но не решался просить об этом. В самый последний момент, однако, когда Абу Талиб собирался уже сесть в седло, мальчик не выдержал и стал так горячо упрашивать своего опекуна взять его с собой, что Абу Талиб наконец сжалился и, несмотря на то что Мухаммед был еще мал для длительной и опасной поездки, разрешил ему сопровождать караван. Конечно, Мухаммед ехал не пассажиром, а помощником, обязанным выполнять посильную для своих лет работу.

Путь каравана шел на северо-запад, мимо Ясриба и Табука в Южную Сирию. Мухаммеду и его спутникам предстояло перевалить через горные цепи Хиджаза, пересечь степи и каменистые полупустыни плоскогорья Недж и, дойдя до границ Палестины, свернуть на север, к Дамаску. Здесь они на несколько дней попадали в пределы песчаной Сирийской пустыни.

Караваны верблюдов движутся медленно, примерно со скоростью пешехода, покрывая за час четыре-пять километров. Днем, в период невыносимого полуденного зноя, приходилось делать на несколько часов привал, Много времени отнимало поение животных: вокруг сравнительно редких колодцев и источников обычно нельзя было найти ни клочка травы, и на ночь останавливались вдали от колодцев, там, где верблюды могут не только отдохнуть, но и попастись.

По-видимому, дорога в один конец — протяженностью почти в полторы тысячи километров — занимала около двух месяцев, а все путешествие, с учетом остановки и Сирии, продолжалось почти полгода.

За время этого долгого путешествия от колодца к колодцу, от оазиса к оазису, по долинам пересыхающих в летнее время горных потоков и речек, через территории многих кочевых племен перед Мухаммедом медленно проплывали разнообразные ландшафты его родины — Аравии, Какими бы ни казались чужеземцу эти выжженные палящим солнцем каменистые степи и полупустыни с редкой и скудной растительностью, эти мрачные горы, лишь местами покрытые кустарником, — для арабов родные края были прекрасными. Даже в наши дни богатые аравийские шейхи, живущие в городском комфорте, возвращаются иногда под конец своей жизни в родные горы и степи, прекраснее которых для них, очевидно, нет ничего на земле…

Степи и горы, лежавшие на пути каравана, были свидетелями и участниками подлинных и легендарных событий глубокой древности. Красные жилы гранита, выступающие на склонах диких гор, не просто причудливое чередование кристаллических пород — это кровь Авеля, убитого своим братом, проступила сквозь землю, чтобы, окаменев, вечно напоминать о первом на земле неслыханном злодеянии.

Мрачные, безжизненные долины были населены не только племенами джиннов и гулей — в некоторых из них некогда происходили ужасные события, и даже днем, при ярком свете солнца, такие места внушали суеверный страх, как нехорошие, опасные для человека, проклятые навечно. Об одной из таких долин, лежащих на пути каравана, Мухаммед впоследствии упомянул в Коране. В ней некогда жило племя «потерянных» арабов — гигантского роста самудиты, впавшие в грубое и отвратительное идолопоклонство. К ним был послан пророк Салих, чтобы обратить их на путь истинный. Самудиты потребовали от него чуда в качестве подтверждения пророческой миссии и всемогущества того Бога, от имени которого он пророчествует, причем чуда по своему заказу: пусть-де из горы выйдет беременная верблюдица и тут же разрешится от бремени. По горячей молитве Салиха Бог сотворил это чудо, и на глазах у самудитов гора разверзлась, и из нее вышла требуемая верблюдица, родившая вскоре верблюжонка. Но и чудо не убедило нечестивых самудитов, и только некоторые из них уверовали в единого Бога, проповедуемого Салихом. С этими уверовавшими пророк удалился, оставив самудитам верблюдицу и предупредив их, что, если они причинят животному вред, их постигнет небесная кара. А верблюдица была не простая — если она наклонялась, чтобы напиться, то уже не отрывалась от воды, пока не исчерпывала источник до дна; но с этим недостатком самудиты еще могли мириться, так как она молока давала столько, что его хватало на все племя. Хуже было то, что ее боялись другие верблюды и убегали с пастбища при ее приближении, из-за чего скоро у самудитов начались недоразумения с соседними племенами. Тогда самудиты решили убить ее, уповая на то, что от божьего гнева их спасут пещеры, в которых они обитали. Убив верблюдицу, когда та вернулась с пастбища, они тотчас забрались В свои пещеры, где, чувствуя себя в полной безопасности, беспечно позажигали огни. Но Бог судил иначе — небо и земля содрогнулись от страшного грохота, и к утру все самудиты были найдены мертвыми, племя было уничтожено полностью, а место, где они жили и совершили святотатство, навеки проклято. Только входы в пещеры самудитов до сих пор чернеют на склонах гор — правда, по свидетельству очевидцев, пещеры эти небольшие и гиганты в них поместиться не могли, но это уже детали…

Много интересного и полезного можно услышать во время долгих привалов, при свете костра, который приятно согревает — ночи в пустынях холодные.

Хорошо ехать на верблюде тому, кто привык к такому способу передвижения. Нужно только научиться немного покачиваться в такт равномерному шагу верблюда и привыкнуть к этой непрерывной качке. Со спины верблюда видно далеко, в сухом, прозрачном воздухе все предметы имеют четкие очертания, находящиеся на горизонте горы кажутся совсем рядом. Покачивание верблюда не вгоняет в сон, сидя на верблюде, хорошо думать, читать стихи, петь.

В Южной Сирии, куда прибыл караван Абу Талиба, как-то незаметно кончалась Аравия и начиналась Византия, которая для арабов того времени продолжала оставаться страной ромеев, Римом — крушение Западной Римской империи под натиском варваров было для них несущественным, а различия между греками и собственно римлянами — второстепенными. В соседних с ними странах все оставалось по-прежнему — в этих районах со времен Александра Македонского преобладала греческая культура, и перенесение столицы из Рима в Константинополь (в котором, заметим, арабы бывали) ничего не меняло.

В Византии к концу VI века уже прочно и окончательно победило христианство греческого (православного) толка, и государство не терпело в своих пределах ни язычников, ни еретиков. Исключение составляли только пограничные районы, где военные соображения часто заставляли мириться и с теми и с другими. Южная Сирия и была таким пограничным районом, где спокойно проживали не только арабы-монофизиты и арабы-язычники вассального Гассанидского княжества, но и великое множество всевозможных сектантов. Обстоятельство немаловажное, так как, согласно преданиям, именно в эту поездку произошел первый контакт Мухаммеда с христианством. И когда-то вопросу, с кем же встречался Мухаммед — истинными последователями Христа или с людьми, сугубо заблуждавшимися, чудовищно извратившими святую веру, придавалось очень большое значение. Ах, если бы Мухаммед вовремя познакомился с учением святой равноапостольской церкви, вздыхали иные христианские писатели, как знать, может, было бы на земле одной религией меньше и одним христианским святым больше! Сейчас этот вопрос не является столь актуальным; очевидно, что если Мухаммед и был знаком с православием, то только как с одним из вариантов учения христиан, с учением, принятым одной из распространенных сект. Кроме того, с основами христианского учения можно было познакомиться, не покидая Мекку, а богословских тонкостей, едва ли очень интересных и существенных для «неспециалистов», не знало и большинство христиан.

То, чего не увидишь в Мекке, — это культ, обрядовая сторона христианства, величественные храмы и торжественные богослужения, лики святых, глядящие огромными очами с икон греческого письма, стройные церковные хоры, причудливые и роскошные облачения высших сановников церкви и аскетизм монахов, замкнувшихся в праведной жизни за стенами монастырей. Согласно легенде, с одним из таких монахов встретились Абу Талиб и его спутники неподалеку от города Басры.

Здесь Абу Талиб обычно останавливался для послеполуденного отдыха у стен монастыря, в одной из келий которого жил монах Багира. Багира, неоднократно видевший Абу Талиба, никогда с ним прежде не заговаривал. Поэтому Абу Талиб был очень удивлен, когда на этот раз, как только караван сделал привал, Багира вежливо пригласил всех в свою келью — отдохнуть и разделить с ним трапезу.

«Я приготовил еду для вас, о люди племени Курайш, и хочу, чтобы вы пришли ко мне все, знатные и незнатные, свободные и зависимые», — сказал Багира.

Абу Талиб и его спутники, оставив Мухаммеда под деревом присматривать за поклажей (они посчитали его слишком юным для такой чести), отправились в гости к монаху. Но Багиру, собственно, интересовал только Мухаммед — из таинственных и мудрых книг, которыми обладали христиане, он знал о скором появлении нового великого посланника Бога и, что самое важное, знал точные его приметы. Еще когда караван приближался к монастырю, Багира из окна своей кельи увидел, что над ним движется небольшое облако, которое бросает тень на одного Мухаммеда. Когда караван остановился под деревом, произошло чудо облако тоже остановилось над Мухаммедом, а ветви дерева сплелись над ним, чтобы тень была гуще. По этим знамениям Багира понял, что перед ним будущий посланник Бога.

Ни на ком из пришедших к нему курайшитов он не увидел знаков божественной избранности и добился, чтобы позвали Мухаммеда.

Когда трапеза закончилась, он осторожно стал расспрашивать Мухаммеда о его жизни, в том числе о содержании его снов, и еще больше укрепился во мнении, что перед ним будущий пророк.

Далее Багира самым подробнейшим образом осмотрел Мухаммеда и обнаружил, что описание, данное в таинственных книгах, полностью совпадает с внешним видом стоящего перед ним подростка. Особенно убедительно выглядела «печать пророчества», поставленная на Мухаммеде с самого рождения, — это было крупное, величиной с грецкий орех родимое пятно на спине, между лопатками. Когда же. Багира узнал, что Мухаммед сирота, что тоже было предсказано, у него не осталось ни малейших сомнений в его божественной избранности. Он наказал Абу Талибу скорее увезти племянника, которому предопределено великое будущее, обратно в Мекку и тщательно оберегать его.

Абу Талиб послушался Багиру и быстро отвез Мухаммеда в Мекку, естественно закончив сперва все свои торговые дела в Сирии.

Между прочим, впервые упомянутая в этой легенде «печать пророчества» действительно существовала, и Мухаммед не только охотно ее показывал любопытным, но и сам искренне верил, что это не просто большое родимое пятно, а таинственный знак, своего рода тавро, которым Бог, верховный пастырь, пометил его, подобно тому как арабы метят свой скот.

В остальном эта легенда интересна главным образом тем, что в ее основе мог лежать реальный факт контакта Абу Талиба и его спутников с каким-либо христианским проповедником, «ловцом душ человеческих», для которого подросток-язычник являлся самым перспективным объектом проповеди, не рассчитанной на немедленный успех. Эта легенда, несомненно, предназначена для арабов, так как ссылка на таинственные, полные глубочайшей мудрости книги христиан, в которых содержится подробное предсказание будущего, для самих христиан звучала неубедительно — христиане чаще были склонны наделять подобными книгами восточных мудрецов, обладателей неведомых христианскому миру тайных познаний. Не случайно к колыбели Христа первыми поклониться приходят с далекого Востока волхвы, которым тоже были известны чудесные знамения и которые после этого навсегда исчезли в глубинах своей неведомой родины.

Продолжительное и увлекательное путешествие, безусловно, должно было обогатить любого двенадцатилетнего подростка огромным количеством ярких и навсегда запоминающихся впечатлений. В данном же случае путешествие совершил отнюдь не «любой» подросток, а Мухаммед, вся последующая жизнь которого показала, что он с детства был исключительно и своеобразно одаренным человеком, способным тщательно и причудливо перерабатывать и использовать в своем творчестве все знания и впечатления, которые ему, человеку неграмотному, удавалось получить каким-либо путем. Обыденная и ничем не примечательная поездка приобрела важное значение только потому, что в ней участвовал не кто-нибудь, а Мухаммед. Не надо забывать, что это Мухаммед на спине мерно идущего верблюда пересек горы Хиджаза, плоскогорье Неджда и пески Сирийской пустыни, Мухаммед слушал легенды, которые рассказывали на привалах, Мухаммед видел разнообразную пеструю жизнь встречавшихся на пути оазисов, Мухаммед побывал на окраинах самой высокоцивилизованной страны того времени — Византии. И только поэтому утомительная и скучная, в общем, торговая поездка Абу Талиба превратилась в чудесное и исторически значительное событие. Впрочем, эта поездка имела и важное, но сугубо прозаическое значение для Мухаммеда — он получил ценный урок вождения караванов, что ему очень пригодится в дальнейшем.

Мухаммеду было лет пятнадцать, когда закончилась война Фиджар, которую арабские историки назвали нечестивой войной, так как она качалась в священные месяцы. Зачинщиком выступило племя кинана, верный союзник курайшитов. Кинаниты напали на караван, который из Йемена, находившегося под контролем Персии, направлялся в обход Мекки к берегам Евфрата; охраняли караван люди из племени Кайс Айлан. Как только кинаниты разгромили караван по дороге в Таиф, курайшиты тотчас же выступили к ним на помощь. Решающая битва с кайситами и их союзниками произошла близ Таифа.

Мухаммед ничем не прославился в бою, он был простым оруженосцем своих дядек, собирал и подавал им стрелы. Но это было, безусловно, важное событие в его жизни — он видел настоящую крупную битву, участвовал в ней, наблюдал, как разные люди ведут себя в минуту опасности и перед лицом смерти, усваивал на практике этику и мораль войны, когда убийство «чужих» становится героическим и похвальным поступком, а захват их имущества — благородным подвигом.

Арабы не умели и не любили сражаться в строю, для этого им не хватало прежде всего дисциплины. Поэтому сражение превращалось, по существу, в совокупность отдельных единоборств; к концу битвы обычно хорошо было известно, кто кого убил, кто кого ранил, кто проявил смелость и сообразительность, а кто нерешительность и трусость. Такая манера вести бой позволяла безошибочно судить о личной воинской доблести каждого араба.

Участие в войне, как и участие в отдельном сражении, было делом добровольным, но не пожелавший идти на войну араб рисковал покрыть свое имя несмываемым позором, если у него не было на то уважительных (в глазах соплеменников) причин. Только достаточно богатые сражались верхом — у большинства не было средств содержать лошадей; всадники получали в два-три раза большую долю добычи, чем пешие воины. Предводителю полагалась четверть всего захваченного. Отличившиеся воины также имели право на большую часть добычи, чем те, кто сражался плохо. Вообще, дележ редко обходился без споров, и часто еще в разгаре сражения отдельные воины прекращали бой и устремлялись за трофеями, если им казалось, что победа уже обеспечена; иногда это кончалось сокрушительным разгромом увлекшихся мародерством победителей.

Бой, в котором участвовал Мухаммед, близко затрагивал интересы всех мекканцев, которые дружно отправились на войну вместе со своими союзниками и сражались упорно. Кайситы были достойными воинами, и к середине дня казалось, что победа склоняется на их сторону. Однако к вечеру мекканцы все-таки одолели своих врагов и нанесли им решительное поражение. Трофеи поделили, пленных отпустили за выкуп, а с побежденными вскоре подписали соглашение, по которому йеменцам путь через земли племени Кайс Айлан был закрыт, а кайситы становились союзниками Мекки, монополизировавшей в результате войны Фиджар торговлю с Ираком.

Победа в войне Фиджар не помешала дальнейшему обострению отношений внутри самой Мекки, где примерно в это же время наиболее зажиточные кланы сумели запретить приход в город йеменских караванов. Тем курайшитам, кто не имел достаточно средств, чтобы вести самостоятельную торговлю с Йеменом, эта мера была крайне невыгодна, так как лишала их возможности покупать йеменские товары в самой Мекке и перепродавать их дальше. В числе пострадавших оказался и клан Хашим, к которому принадлежал Мухаммед. Перед лицом подобной эгоистической политики богатых семей, все меньше считавшихся с племенной солидарностью, более бедные кланы решили объединиться и заключили договор о конфедерации, которая получила название Конфедерация Фудул — Конфедерация Добродетельных. В нее вступали кланы Хашим, аль-Мутталиб (потомки двоюродного деда Мухаммеда), Зухра, Тайм, аль-Харис и Асад, которые поклялись совместно давать отпор любому, будь он мекканец или иногородний, кто совершит враждебные действия против членов союза. По словам Мухаммеда, он был свидетелем того, как в доме Абдаллаха, сына Джудана, был подписан этот исторический для Мекки договор, который соблюдался в течение многих десятилетий и сыграл немаловажную роль в жизни самого пророка. Мухаммед считал договор о создании Конфедерации Добродетельных прекрасным примером справедливости и солидарности и говорил, что он не променял бы его на любое число прекрасных верблюдов и, даже будучи пророком, охотно подписал бы его.

Примерно к двадцати годам Мухаммед начал совершенно самостоятельную жизнь, без формальной опеки со стороны Абу Талиба. К этому времени обстоятельства, не зависящие от самого Мухаммеда, полностью определили его род занятии — он был человеком, сведущим в торговле, умел водить караваны, но не имел достаточно средств, чтобы вести самостоятельные торговые операции. Поэтому он вынужден был наниматься к более зажиточным торговцам в качестве приказчика, проводника караванов или торгового агента. По словам арабских историков, Мухаммед отличался прекрасным характером, честностью и добросовестностью, был добрым соседом и вообще всяческим образцом совершенства. Впрочем, его профессия действительно требовала от человека и ума, и сообразительности, и честности, и верности своему слову, и безукоризненной заботы о вверяемых под его ответственность товарах, а раз дела Мухаммеда шли хорошо, значит, люди ему доверяли, и у нас нет основания не верить тому, что он был в глазах мекканцев человеком безукоризненной репутации, вполне справедливо заслужившим прозвище Правдивый, которым якобы наградили его курайшиты.

О духовной жизни Мухаммеда в этот период мы не знаем фактически ничего. По его собственным словам, он вел жизнь добропорядочную и целомудренную и Бог сохранял его от всех грехов и пороков идолопоклонства. Впрочем, божественное вмешательство потребовалось всего дважды за весь период юности Мухаммеда. О первом эпизоде Мухаммед якобы рассказывал так.

Однажды он пас скот на холмах, окружавших Мекку, вместе с одним юношей-курайшитом, когда у него возникло желание провести ночь в городе, подобно тому «как поступали другие молодые люди». Юноша согласился присмотреть за его скотом, и Мухаммед отправился в Мекку, руководимый подобным греховным желанием. «Когда я дошел до первого дома, — рассказывал Мухаммед, — я услышал звуки тамбуринов, и мне сказали, что здесь только что сыграли свадьбу. Я сел, чтобы понаблюдать (за дальнейшим течением праздника, во время которого подвыпившие женщины не всегда вели себя целомудренно), но Бог оглушил меня, и я сразу уснул, и спал, пока меня не разбудило солнце. Я вернулся к своему товарищу и в ответ на его вопросы рассказал, что со мной произошло».

Тем же способом Бог пресек и вторую попытку юноши пуститься в легкомысленные приключения, после чего, по свидетельству Мухаммеда, у него никогда больше не возникали греховные побуждения.

Почему легенды не приписывают Мухаммеду тех дьявольских искушений, героическая борьба с которыми украшает жизнь многих христианских святых? Наиболее естественное объяснение сводится, по-видимому, к тому, что особых искушений просто не было, а Мухаммед, как человек правдивый и искренний, не собирался заниматься приписыванием себе несуществующих подвигов. Его авторитет мог быть достаточным, чтобы и у других пропало желание фантазировать на эти темы. Следует также иметь в виду, что существует глубокое различие между святыми и пророками. Святые становятся святыми, совершая разнообразные подвиги веры, и чем глубже первоначальная пропасть греха, в которой они находились, тем больше их заслуги, тем более достойны они уважения и почитания. Пророки же, по широко распространенному у семитических народов представлению, чаще всего просто избираются за какие-то присущие им от рождения достоинства Богом, который и проявляет активную заботу о чистоте своих избранников Святым может стать в принципе любой человек, а пророческий дар — это свойство, от человеческой воли не зависящее.

Мухаммед должен был вступать в жизнь с твердым убеждением, что, хотя он не менее благороден по своему происхождению, чем самые знатные курайшиты, и обладает большими, чем они, нравственными достоинствами, «путь наверх» ему фактически закрыт навсегда — в Мекке уже давно восторжествовали нравы торгового города, где влияние и уважение определялись прежде всего богатством, а не честью и благородством. Для бедных закрывалась дорога к выгодным предприятиям, и Мухаммед, унаследовавший ничтожное имущество, мог «выбиться в люди» только благодаря счастливой случайности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Младенчество, детство, отрочество, юность в русской деревне » Перуница

Сейчас, в эпоху всеобщей компьютеризации и развития электроники, а также производимого в огромных размерах игрушечного китайского хлама, многие родители задумываются — какие бы купить ребёнку «развивающие» игрушки, какую бы установить обучающую программу на компьютер, чтобы их ребёнок был счастлив, быстрее и лучше развивался. Но может ли современная цивилизация, выплавленная из пластмассы, удовлетворить в полной мере детскую сущность, заложенную природой совсем по другим законам? Восторг от изучения окружающих предметов, событий и природных явлений, который остаётся с человеком на всю жизнь зачастую является тем духовным стержнем, дающим опору в будущем. А в чём действительно заключается радость для малыша, познающего новый для него мир? Из чего будет сложено основание формирующейся личности, какие цвета, запахи и звуки будут вызывать душевный трепет в воспоминаниях детства, и найдётся ли в них место для любви к Родине, природе, своей земле и своему народу? Всё это важно и опыт прошлых поколений нам отчасти может помочь.

Отрывок из книги Василия Белова «Лад»

Женщина не то чтобы стеснялась беременности. Но она становилась сдержанней, многое, очень многое уходило для нее в эту пору куда-то в сторону. Не стоило без нужды лезть людям на глаза. Считалось, что чем меньше о ней люди знали, тем меньше и пересудов, а чем меньше пересудов, тем лучше для матери и ребенка. Ведь слово или взгляд недоброго человека могут ранить душу, отсюда и выражение «сглазить», и вера в порчу. Тем не менее женщины чуть ли не до последнего дня ходили в поле, обряжали скотину (еще неизвестно, что полезнее при беременности: сидеть два месяца дома или работать в поле). Близкие оберегали женщину от тяжелых работ. И все же дети нередко рождались прямо в поле, под суслоном, на ниве, в сенокосном сарае.

Чаще всего роженица, чувствуя приближение родов, пряталась поукромней, скрывалась в другую избу, за печь или на печь, в баню, а иногда и в хлев и посылала за повитухой. Мужчины и дети не должны были присутствовать при родах* (* С точки зрения северной крестьянки, мужчина-акушер — нелепость, противоречие здравому смыслу, как женщина-коновал, например).

Ребенка принимала бабушка: свекровь или мать роженицы. Она беспардонно шлепала младенца по крохотной красной попке, вызывая крик.

Кричит, значит, живой.

Пуп завязывали прочной холщовой ниткой.

Молитвы, приговорки, различные приметы сопровождали рождение младенца. Частенько, если баня к этому моменту почему-либо не истоплена, бабушка залезала в большую печь. Водою, согретой в самоваре, она мыла ребенка в жаркой печи, подостлав под себя ржаную солому. Затем ребенка плотно пеленали и лишь после всего этого подносили к материнской груди и укладывали в зыбку.

Скрип зыбки и очепа сопровождал колыбельные песни матери, бабушки, а иногда и деда. Уже через несколько недель иной ребенок начинал подпевать своей няньке. Засыпая после еды или рева, он в такт качанью и бабкиной песенке гудел себе в нос:

— Ао-ао-ао.

Молоко наливали в бараний рожок с надетым на него специально обработанным соском от коровьего вымени, пеленали длинной холщовой лентой. Пеленание успокаивало дитя, не давало ему возиться и «лягаться», не позволяло ребенку мешать самому себе.

Легкая зыбка, сплетенная из сосновых дранок, подвешивалась на черемуховых дужках к очепу. Очеп — это гибкая жердь, прикрепленная к потолочной матице. На хорошем очепе зыбка колебалась довольно сильно, она плавно выметывалась на сажень от пола. Может быть, такое качание от самого дня рождения с последующим качанием на качелях вырабатывало особую закалку: моряки, выходцы из крестьян, весьма редко подвержены были морской болезни. Зыбка служила человеку самой первой, самой маленькой ограничительной сферой, вскоре сфера эта расширялась до величины избы, и вдруг однажды мир открывался младенцу во всей своей широте и величии. Деревенская улица уходила далеко в зеленое летнее или белое зимнее поле. Небо, дома, деревья, люди, животные, снега и травы, вода и солнце и сами по себе никогда не были одинаковыми, а их разнообразные сочетания сменялись ежечасно, иногда и ежеминутно.

А сколько захватывающей, великой и разнообразной радости в одном, самом необходимом существе — в родной матери! Как богатеет окружающий мир с ее краткими появлениями, как бесконечно прекрасно, спокойно и счастливо чувствует себя крохотное существо в такие минуты!

Отец редко берет ребенка на руки, он почти всегда суров с виду и вызывает страх. Но тем памятнее его мимолетная ласковая улыбка. А что же такое бабушка, зыбку качающая, песни поющая, куделю прядущая, всюду сущая? Почти все чувства: страх, радость, неприязнь, стыд, нежность — возникают уже в младенчестве и обычно в общении с бабушкой, которая «водится», качает люльку, ухаживает за младенцем. Она же первая приучает к порядку, дает житейские навыки, знакомит с восторгом игры и с тем, что мир состоит не из одних только радостей.

Первая простейшая игра, например, ладушки либо игра с пальчиками. «Поплевав» младенцу в ладошку, старуха начинала мешать «кашу» жестким своим пальцем:

Сорока кашу варила,
Детей скликала.
Подте, детки, кашу ись.
Этому на ложке, —
старуха трясла мизинчик, —
Этому на поварешке, —
начинала «кормить» безымянный пальчик, —
Этому вершок.
Этому весь горшок!

Персональное обращение к каждому из пальчиков вызывало нарастание интереса и у дитя, и у самой рассказчицы. Когда речь доходила до последнего (большого) пальчика, старуха теребила его, приговаривала:

А ты, пальчик-мальчик,
В гумешко не ходишь,
Горошку не молотишь.
Тебе нет ничего!

Все это быстро, с нарастанием темпа, заканчивалось легкими тычками в детскую

Тут ключ (запястье),
Тут ключ (локоток),
Тут ключ … (предплечье) и т.д.
А тут све-е-е-жая ключевая водичка!

Бабушка щекотала у ребенка под мышкой, и внук или внучка заходились в счастливом, восторженном смехе. Другая игра-припевка тоже обладала своеобразным сюжетом, причем не лишенным взрослого лукавства.

Ладушки, ладушки,
Где были? — У бабушки.
Что пили-или? –
Кашку варили.
Кашка сладенька,
Бабушка добренька,
Дедушка недобр.
Поваренкой в лоб.

Конец прибаутки с легким шуточным щелчком в лоб вызывал почему-то (особенно после частого повторения) детское волнение, смех и восторг.

Таких игр-прибауток существовало десятки, и они инстинктивно усложнялись взрослыми. По мере того как ребенок развивался и рос, игры для мальчиков и для девочек все больше и больше разъединялись, разграничивались.

Припевки, убаюкивания, колыбельные и другие песенки, прибаутки, скороговорки старались оживить именем младенца, связать с достоинствами и недостатками формирующегося детского характера, а также с определенными условиями в доме, в семье и в природе.

Дети качались в зыбке, пока не вставали на свои ноги. Если же до этой поры появлялся новый ребенок, их клали «валетом». В таких случаях все усложнялось, особенно для няньки и матери … Бывало и так, что дядя рождался после племянника, претендуя на место в колыбели. Тогда до отделения молодой семьи в избе скрипели две одинаковые зыбки.

Кое-где на русском Северо-Западе в честь рождения ребенка, особенно первенца, отец или дед сажал дерево: липу, рябину, чаще березу. Если в палисаде у дома места уже не было, сажали у бани или где-нибудь в огороде. Эта береза росла вместе с тем, в честь кого была принесена из лесу и посажена на родимом подворье. Ее так и называли: Сашина (или Танина) береза. Отныне человек и дерево как бы опекали друг друга, храня тайну взаимности.

Писатели и философы называют детство самой счастливой порой в человеческой жизни. Увлекаясь таким утверждением, нельзя не подумать, что в жизни неминуема пора несчастливая, например старость.

Народное мировоззрение не позволяет говорить об этом с подобной определенностью. Было бы грубой ошибкой судить о народных взглядах на жизнь с точки зрения такого сознания, по которому и впрямь человек счастлив лишь в пору детства, то есть до тех пор, пока не знает о смерти. У русского крестьянина не существовало противопоставления одного жизненного периода другому. Жизнь для него была единое целое* (*Она и теперь поддается членению лишь теоретически, условно; любое суждение о ней будет всегда ограниченным по отношению к ней). Такое единство основано, как видно, не на статичности, а на постоянном неотвратимом обновлении.

Граница между детством и младенчеством неясна, неопределенна, как неясна она при смене, например, ночи и утра, весны и лета, ручья и речки. И все же, несмотря на эту неопределенность, они существуют отдельно: и ночь, и утро, и ручей, и речка.

По-видимому, лучше всего считать началом детства то время, когда человек начинает помнить самого себя. Но опять же когда это начинается? Запахи, звуки, игра света запоминаются с младенчества. (Есть люди, всерьез утверждающие, что они помнят, как родились.)

По крестьянским понятиям, ты уже не младенец, если отсажен от материнской груди. Но иные «младенцы» просили «тити» до пятилетнего возраста. Кормление прерывалось с перспективой появления другого ребенка. Может быть, отсаживание от материнской груди — это первое серьезное жизненное испытание. Разве не трагедия для маленького человечка, если он, полный ожидания и доверия к матери, прильнул однажды к соску, намазанному горчицей?

Завершением младенчества считалось и то время, когда ребенок выучивался ходить и когда у него появлялась первая верхняя одежда и обувь.

Способность игнорировать неприятное и ужасное (например, смерть), вероятно, главный признак детской поры. Но это не значит, что обиды детства забывались быстрее. И злое и доброе детская душа впитывает одинаково жадно, дурные и хорошие впечатления запоминались одинаково ярко на всю жизнь. Но зло и добро не менялись местами в крестьянском мировосприятии, подобно желтку и белку в яйце, они никогда не смешивались друг с другом. Атмосфера добра вокруг дитяти считалась обязательной** (* *А. С. Пушкин в письме другу своему П. В. Нащокину размышлял: «Говорят, что несчастие хорошая школа: может быть. Но счастие есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному…»). Она вовсе не означала изнеженности и потакания. Ровное, доброе отношение взрослого к ребенку не противоречило требовательности и строгости, которые возрастали постепенно. Как уже говорилось, степень ответственности перед окружающим миром, физические нагрузки в труде и в играх зависели от возраста, они возрастали медленно, незаметно, но неуклонно не только с каждым годом, но и с каждым, может быть, днем.

Прямолинейное и волевое насаждение хороших привычек вызывало в детском сердце горечь, отпор и сопротивление. Если мальчишку за руку волокут в поле, он подчинится. Но что толку от такого подчинения? В хорошей семье ничего не заставляют делать, ребенку самому хочется делать. Взрослые лишь мудро оберегают его от непосильного. Обычная детская жажда подражания действует в воспитании трудовых навыков неизмеримо благотворнее, чем принуждение. Личный пример жизненного поведения взрослого (деда, отца, брата) неотступно стоял перед детским внутренним оком, не поэтому ли в хороших семьях редко, чрезвычайно редко вырастали дурные люди? Семья еще в детстве прививала невосприимчивость ко всякого рода нравственным вывертам.

Мир детства расширялся стремительно и ежедневно. Человек покидал обжитую, знакомую до последнего сучка зыбку, и вся изба становилась его знакомым объемным миром. На печи, за печью, под печью, в кути, за шкафом, под столом и под лавками — все изучено и все узнано. Не пускают лишь в сундуки, в шкаф и к божнице. Летом предстоят новые открытия. Весь дом становится сферой знакомого, родного, привычного. Изба (летняя и зимняя), сенники, светлица, вышка (чердак), поветь, хлевы, подвал и всевозможные закутки. Затем и вся улица, и вся деревня. Поле и лес, река и мельница, куда ездил с дедом молоть муку … Первая ночь за пределами дома, наконец, первый поход в гости, в другую деревню — все, все это впервые.

В детстве, как и в прочие периоды жизни, ни одна весна или осень не были похожи на предыдущие. Ведь для каждого года детской жизни предназначено что-то новое. Если в прошлом году разрешалось булькаться только на мелком местечке, то нынче можно уже купаться и учиться плавать где поглубже. Тысячи подобных изменений, новшеств, усложняющихся навыков, игр, обычаев испытывал на себе в пору детства каждый, запоминал их и, конечно же, знакомил с ними потом своих детей.

Детские воспоминания всегда определенны и образны, но каждому из людей запоминалось что-то больше, что-то меньше. Если взять весну, то, наверно, почти всем запоминались ощущения, связанные с такими занятиями.

Выставление внутренних рам — в избе сразу становилось светлее и свежее, улица как бы заглядывала прямо в дом.
Установка скворешни вместе с отцом, дедом или старшим братом.
Пропускание воды (устройство запруды, канавы, игрушечной мельницы).
Спускание лодки на воду.
Смазка сапог дегтем и просушка их на солнышке.
Собирание муравьев и гонка муравьиного спирта.
Подрубка берез (сбор и питье березового сока).
Поиск первых грибов-подснежников.
Ходьба за щавелем.
Первые игры на улице.
Первое ужение и т.д. и т.п.

Летом на детей обрушивалось так много всего, что иные терялись, от восторга не знали, куда ринуться, и не успевали испытать все, что положено испытать летом. Игры чередовались с посильным трудом или сливались с ним, полезное с приятным срасталось незаметно и прочно.

Элемент игры в трудовом акте, впервые испытанный в детстве, во многих видах обязательного труда сохранялся если не на всю жизнь, то очень надолго. Все эти шалаши на покосе, лесные избушки, ловля рыбы, костры с печением картошки, рыжиков, маслят, окуней, езда на конях — все это переходило в последующие возрасты с изрядной долей игры, детского развлечения.

Некая неуловимая грань при переходе одного состояния в иное, порой противоположное, больше всего и волнует в детстве. Дети — самые тонкие ценители таких неуловимо-реальных состояний. Но и взрослым известно, что самая вкусная картошка чуть-чуть похрустывающая, на грани сырого и испеченного. Холодная похлебка на квасу вдруг приобретает особую прелесть, когда в нее накрошат чего-то горячего. Ребенок испытывает странное удовольствие, опуская снег в кипящую воду. Полотенце, принесенное с мороза в теплую избу, пахнет как-то особенно, банная чернота и ослепительная заря в окошке создают необычное настроение. Доли секунды перед прыжком через препятствие, момент, когда качели еще двигаются вверх, но вот-вот начнется обратное движение, миг перед охотничьим выстрелом, перед падением в воду или в солому — все это рождает непонятный восторг счастья и жизненной полноты. А треск и прогибание молодого осеннего льда под коньками, когда все проезжают раз за разом и никто не проваливается в холодную глубину омута! А предчувствие того, что недвижимый поплавок сейчас, вот как раз сейчас исчезнет с водной поверхности! Это мгновение, пожалуй, самое чудесное в уженье рыбы. А разве не самая чудесная, не самая волнующая любовь на грани детства и юности, в эту краткую и тоже неуловимую пору?

Осенью во время уборки особенно приятно играть в прятки между суслонами и среди стогов, подкатываться на лошадях, делать норы в больших соломенных скирдах, топить овинную теплинку, лазить на черемуху, грызть репу, жевать горох … А первый лед на реке, как и первый снег, открывает сотни новых впечатлений и детских возможностей.

Зима воспитывает человека ничуть не хуже лета. Резкая красочная разница между снегом и летней травой, между домом и улицей, контрастное многообразие впечатлений особенно ощутимы в детстве. Как приятно, намерзшись на речке или навалявшись в снегу, забраться на печь к дедушке и, не дослушав его сказку, уснуть! И зареветь, если прослушал что-то интересное. И радостно успокоиться после отцовской или материнской ласки.

Температурный контраст, посильный для детского тела, повторяющийся и возрастающий, всегда был основой физической закалки, ничего не стоило для пятилетнего малыша на минуту выскочить из жаркой бани на снег. Но от контрастов психологических детей в хороших семьях старались оберегать. Нежная заботливость необязательно проявлялась открыто, но она проявлялась везде. Вот некоторые примеры.

Когда бьют печь, кто-нибудь да слепит для ребенка птичку из глины, если режут барана или бычка, то непременно разомнут и надуют пузырь, опуская в него несколько горошин (засохший пузырь превращался в детский бубен). Если отец плотничает, то обязательно наколет детских чурбачков. Когда варят студень, то мальчишкам отдают козонки (бабки), а девочкам лодыжки, охотник каждый раз отдает ребенку пушистый белый заячий хвост, который подвязывают на ниточку. Когда варят пиво, то дети гурьбой ходят глодать камушки. В конце лета для детей отводят специальную гороховую полосу. Возвращаясь из леса, каждый старается принести ребятишкам гостинец от лисы, зайца или медведя. Подкатить ребенка на санях либо на телеге считалось необязательным, но желательным. Для детей специально плели маленькие корзинки, лукошки, делали маленькие грабельки, коски и т.д.

В еде, помимо общих кушаний, существовали детские лакомства, распределяемые по возрасту и по заслугам. К числу таких домашних, а не покупных лакомств можно отнести яблоки, кости (во время варки студня), ягодницу (давленая черника или земляника в молоке), пенку с топленого (жареного, как говорили) молока. Когда варят у огня овсяный кисель, то поджаристую вкусную пену наворачивают на мутовку и эту мутовку поочередно дают детям. Печеная картошка, лук, репа, морковь, ягоды, березовый сок, горох-все это было доступно детям, как говорилось, по закону. Но по закону не всегда было интересно. Поэтому среди классических детских шалостей воровство овощей и яблок стояло на первом месте. Другим, но более тяжким грехом было разорение птичьих гнезд -этим занимались редкие и отпетые. Запретным считалось глядеть, как едят или чаевничают в чужом доме (таких детей называли вислятью, вислятками). Впрочем, дать гостинца со своего стола чужому ребенку считалось вполне нормальным.
Большое место занимали в детской душе домашние животные: конь, корова, теленок, собака, кошка, петух. Все, кроме петуха, имели разные клички, свой характер, свои хорошие, с точки зрения человека, или дурные свойства, в которых дети великолепно разбирались. Иногда взрослые закрепляли за ребенком отдельных животных, поручали их, так сказать, персональной опеке.
Чем же отличается детство от отрочества? Очень многим, хотя опять же между ними, как и между другими возрастами, нет четкого разделения: все изменения происходят плавно, особенности той и другой поры переплетаются и врастают друг в друга. Условно границей детства и отрочества можно назвать время, когда человек начинает проявлять осмысленный интерес к противоположному полу.

Однажды, истопив очередную баню, мать, бабушка или сестра собирают мальчишку мыться, а он вдруг начинает капризничать, упираться и выкидывать «фокусы».

— Ну ты теперь с отцом мыться пойдешь! — спокойно говорит бабка. И … все сразу становится на свои места. Сестре, а иногда и матери невдомек, в чем тут дело, почему брат или сын начал бурчать что-то под нос и толкаться локтями.

Общая нравственная атмосфера вовсе не требовала какого-то специального полового воспитания. Она щадила неокрепшее самолюбие подростка, поощряла стыдливость и целомудрие. Наблюдая жизнь домашних животных, человек уже в детстве понемногу познавал основы физиологии. Деревенским детям не надо было объяснять, как и почему появляется ребенок, что делают ночью жених и невеста и т.д. Об этом не говорилось вообще, потому что все это само собой разумелось, и говорить об этом не нужно, неприлично, не принято. Такая стыдливость из отрочества переходила в юность, нередко сохранялась и на всю жизнь. Она придавала романтическую устойчивость чувствам, а с помощью этого упорядочивала не только половые, но и общественные отношения.

В отрочестве приходит к человеку первое и чаще всего не последнее увлечение, первое чувство со всем его психологическим многоцветьем. До этого мальчик или девочка как бы «репетируют» свою первую настоящую влюбленность предыдущим увлечением взрослым «объектом» противоположного пола. И если над таким несерьезным увлечением подсмеиваются, вышучивают обоих, то первую подлинную любовь родственники как бы щадят и стараются не замечать, к тому же иной подросток не хуже взрослого умел хранить свою жгучую тайну. Тайна эта нередко раскрывалась лишь в юности, когда чувство узаконивалось общественным мнением.

Обстоятельства, связанные с первой любовью, объясняют все особенности поведения в этом возрасте. Если раньше, в детскую пору, человек был открытым, то теперь он стал замкнутым, откровенность с родными и близкими сменилась молчанием, а иногда и грубостью.

Улица так же незаметно преображается. В детские годы мальчики и девочки играли в общие игры, все вместе, в отрочестве они частенько играют отдельно и задирают друг друга.

Становление мальчишеского характера во многом зависело от подростковых игр. Отношения в этих играх были до предела определенны, взрослым они казались иногда просто жестокими. Если в семье еще и для подростка допускалось снисхождение, нежность, то в отношениях между сверстниками-мальчишками (особенно в играх) царил спартанский дух. Никаких скидок на возраст, на физические особенности не существовало. Нередко, испытывая свою физическую выносливость или будучи спровоцирован, подросток вступал в игру неподготовленным. Его «гоняли» без всякой жалости весь вечер и, если он не отыгрывался, переносили игру на следующий день. Трудно даже представить состояние неотыгравшегося мальчишки, но еще больше страдал бы он, если бы сверстники пожалели его, простили, оставили неотыгравшимся. (Речь идет только о спортивных, физических, а не об умственных играх.) Взрослые скрепя сердце старались не вмешиваться. Дело было совершенно принципиальное: необходимо выкрутиться, победить, и победить именно самому, без посторонней помощи.

Одна такая победа еще в отрочестве превращала мальчика в мужчину.

Игры девочек не имели подобной направленности, они отличались спокойными, лирическими взаимоотношениями играющих.

Жизнь подростка еще допускала свободные занятия играми. Но они уже вытеснялись более серьезными занятиями, не исключающими, впрочем, и элементов игры. Во-первых, подросток все больше и больше втягивался в трудовые процессы* (* «-Довольно, Ванюша! гулял ты не мало, пора за работу, родной! -но даже и труд обернется сначала к Ванюше нарядной своей стороной …» Н. А. Некрасов здесь во всем прав, кроме одного: резкого перехода от «гуляния» к труду не существовало, он был постепенным. Можно добавить еще, что труд считался благом, а не обузой), во-вторых, игры все больше заменялись развлечениями, свойственными уже юности.

Подростки обоего пола могли уже косить травы, боронить, теребить, возить и околачивать лен, рубить хвою, драть корье и т.д. Конечно же, все это под незримым руководством и тщательным наблюдением взрослых.

Соревнование, иначе трудовое, игровое и прочее соперничество, особенно характерно для отроческой поры. Подростка приходилось осаживать, ведь ему хочется научиться пахать раньше ровесника, чтобы все девки, большие и маленькие, увидели это. Хочется нарубить дров больше, чем у соседа, чтобы никто не назвал его маленьким или ленивым, хочется наловить рыбы для материнских пирогов, насобирать ягод, чтобы угостить младших, и т.д. Удивительное сочетание детских привилегий и взрослых обязанностей замечается в этот период жизни! Но как бы ни хороши были привилегии детства, их уже стыдились, а если и пользовались, то с оглядкой. Так, дома, в семье, среди своих младших братьев еще можно похныкать и поклянчить у матери кусочек полакомей. Но если в избе оказался сверстник из другого дома, вообще кто-то чужой, быть «маленьким» становилось стыдно. Следовательно, для отрочества уже существовал неписаный кодекс поведения.

Мальчик в этом возрасте должен был уметь (стремился, во всяком случае) сделать топорище, вязать верши, запрягать лошадь, рубить хвою, драть корье, пасти скот, удить рыбу. Он уже стеснялся плакать, прекрасно знал, что лежачего не бьют и двое на одного не нападают, что если побился об заклад, то слово надо держать, и т.д. Девочки годам к двенадцати много и хорошо пряли, учились плести, ткать, шить, помогали на покосе, умели замесить хлебы и пироги, хотя им этого и не доверяли, как мальчишкам не доверяли, например, точить топор, резать петуха или барана, ездить без взрослых на мельницу.

Подростки имели право приглашать в гости своих родственных или дружеских ровесников, сами, бывая в гостях, сидели за столом наравне со взрослыми, но пить им разрешалось только сусло.

На молодежных гуляньях они во всем подражали более старшим, «гуляющим» уже взаправду.

Для выхода лишней энергии и как бы для удовлетворения потребности в баловстве и удали существовала нарочитая пора года — святки. В эту пору общественное мнение не то чтобы поощряло, но было снисходительным к подростковым шалостям.

Набаловавшись за святочную неделю, изволь целый год жить степенно, по-человечески. А год — великое дело. Поэтому привыкать к святочным шалостям просто не успевали, приближалась иная пора жизни* (* Превосходный знаток русского быта, писатель Дм. Балашов говорит в письме, что «на Севере в непорушенных деревнях какие-то вещи, например воспитание детей, принципиально коллективны. Ребята бегают по деревне, и все взрослые останавливают их от шалостей, и все замечания однотипны. То, что положено в сорок лет, не положено молодежи. Подростки находятся под коллективным надзором — и постоянно»).

Непорядочная девица со всяким смеется и разговаривает, бегает по причинным местам и улицам, разиня пазухи, садится к другим молодцам и мужчинам, толкает локтями, а смирно не сидит, но поет блудные песни, веселится и напивается пьяна. Скачет по столам и скамьям, дает себя по всем углам таскать и волочить, яко стерва. Ибо где нет стыда, там и смирение не является. О сем вопрошая, говорит избранная Люкреция по правде: ежели которая девица потеряет стыд и честь, то что у ней остатца может?

Юности честное зерцало

«Старших-то слушались, — рассказывает Анфиса Ивановна, «Зерцало» никогда не читавшая, — бывало, не спросясь, в чужую деревню гулять не уйдешь. Скажешь: «Ведь охота сходить». Мать, а то бабушка и ответят: «Охотку-то с хлебом съешь!» Либо: «Всяк бы девушку знал, да не всяк видал!» А пойдешь куда на люди, так наказывают: «Рот-то на опашке поменьше держи». Не хохочи, значит».

Стыд — одна из главных нравственных категорий, если говорить о народном понимании нравственности. Понятие это стоит в одном ряду с честью и совестью, о которых у Александра Яшина сказано так:

В несметном нашем богатстве
Слова драгоценные есть:
Отечество,
Верность,
Братство.
А есть еще:
Совесть,
Честь …

Существовала как природная стыдливость (не будем путать ее с застенчивостью), так и благоприобретенная. В любом возрасте, начиная с самого раннего, стыдливость украшала человеческую личность, помогала выстоять под напором соблазнов* (*В крестьянском обиходе не было, разумеется, таких терминов, как «сексуальная революция», «сексуальная свобода», синонимом которых служит короткое и точное слово: бесстыдство). Особенно нужна она была в пору физического созревания. Похоть спокойно обуздывалась обычным стыдом, оставляя в нравственной чистоте даже духовно неокрепшего юношу. И для этого народу не нужны были особые, напечатанные в типографии правила, подобные «Зерцалу».

Солидные внушения перемежаются в этой книге такими советами: «И сия есть немалая гнусность, когда кто часто сморкает, яко бы в трубу трубит …» «Непристойно на свадьбе в сапогах и острогах** (**При шпорах) быть и тако танцовать, для того, что тем одежду дерут у женского полу и великий звон причиняют острогами, к тому ж муж не так поспешен в сапогах, нежели без сапогов».

Ясно, что книга не крестьянского происхождения, поскольку крестьяне «острогов» не носили и на свадьбах плясали, а не танцевали. Еще больше изобличает происхождение «Зерцала» такой совет: «Младые отроки должны всегда между собою говорить иностранными языки, дабы тем навыкнуть могли, а особливо, когда им что тайное говорить случается, чтобы слуги и служанки дознаться не могли и чтобы можно их от других незнающих болванов распознать …»

Вот, оказывается, для чего нужны были иностранные языки высокородным пижонам, плодившимся под покровом петровских реформ*** (* ** Впрочем, пижонов Петр тоже не очень-то жаловал. «Дошло до нас, — писал он в одном из указов, — что сыны людей именитых в гишпанских штанах и камзолах по Невскому щеголяют предерзко. Господину губернатору Санкт-Питербурха указую: впредь оных щеголей вылавливать и бить кнутом по ж .., пока от гишпанских штанов зело препохабный вид не останется»). Владение «политесом» и иностранными языками окончательно отделило высшие классы от народа. (Это не значит, конечно, что судить о дворянской культуре надо лишь по фонвизинским Митрофанушкам.)

Отрочество перерастало в юность в течение нескольких лет. За это время крестьянский юноша окончательно развивался физически, постигал все виды традиционного полевого, лесного и домашнего труда. Лишь профессиональное мастерство (плотничанье, кузнечное дело, а у женщин «льняное» искусство) требовало последующего освоения. Иные осваивали это мастерство всю жизнь, да так и не могли до конца научиться. Но вредило ли им и всем окружающим такое стремление? Если парень не научится строить шатровые храмы, то избу-то рубить обязательно выучится. Если девица не научится ткать «в девятерник», то простой-то холст будет ткать обязательно и т.д.

Юность полна свежих сил и созидательной жажды, и, если в доме, в деревне, в стране все идет своим чередом, она прекрасна сама по себе, все в ней счастливо и гармонично. В таких условиях девушка или парень успевает и ходить на беседы, и трудиться. Но даже и в худших условиях хозяйственные обязанности и возрастные потребности редко противоречили друг другу. Наоборот, они взаимно дополнялись. К примеру, совместная работа парней и девиц никогда не была для молодежи в тягость. Даже невзгоды лесозаготовок, начавшихся с конца 20-х годов и продолжавшихся около тридцати лет, переживались сравнительно легко благодаря этому обстоятельству. Сенокос, хождение к осеку, весенний сев, извоз, многочисленные помочи давали молодежи прекрасную возможность знакомства и общения, что, в свою очередь, заметно влияло на качество и количество сделанного.

Кому хочется прослыть ленивым, или неряхой, или неучем? Ведь каждый в молодости мечтает о том, что его кто-то полюбит, думает о женитьбе, замужестве, стремится не опозориться перед родными и всеми другими людьми.

Труд и гуляние словно бы взаимно укрощались, одно не позволяло другому переходить в уродливые формы. Нельзя гулять всю ночь до утра, если надо встать еще до восхода и идти в поскотину за лошадью, но нельзя и пахать дотемна, поскольку вечером снова гуляние у церкви. Правда, бывало и так, что невыспавшиеся холостяки шли в лес и, нарочно не найдя лошадей, заваливались спать в пастуший шалаш. Но у таких паренина в этот день оставалась непаханой, а это грозило и более серьезными последствиями, чем та, о которой говорилось в девичьей частушке:

Задушевная, невесело
Гулять осмеянной.
У любого ягодиночки
Загон несеяной.

Небалованным невестам тоже приходилось рано вставать, особенно летом. «Утром меня маменька будит, а я сплю-ю тороплюсь»* (* Из книги превосходного знатока северного быта Б. В. Шергина «Запечатленная слава. Поморские были и сказания» (М., «Советский писатель», 1967)). Родители редко дудели в одну дуду. Если отец был строг, то мать обязательно оберегала дочь от слишком тяжелой работы. И наоборот. Если же оба родителя оказывались не в меру трудолюбивыми, то защита находилась в лице деда, к тому же и старшие братья всегда как-то незаметно оберегали сестер. Строгость в семье уравновешивалась добротой и юмором.

Большинство знакомств происходило еще в детстве и отрочестве, главным образом в гостях, ведь в гости ходили и к самым дальним родственникам. Как говорится, седьмая вода на девятом киселе, а все равно знают друг друга и ходят верст за пятнадцать-двадцать. Практически большая или маленькая родня имелась если не в каждой деревне, то в каждой волости. Если же в дальней деревне не было родни, многие заводили подруг или побратимов. Коллективные хождения гулять на праздники еще более расширяли возможности знакомств. Сходить на гуляние за 10-15 километров летом ничего не стоило, если позволяла погода. Возвращались в ту же ночь, гости же — через день-два, смотря по хозяйственным обстоятельствам.

В отношениях парней и девушек вовсе не существовало какого-то патриархального педантизма, мол, если гуляешь с кем-то, так и гуляй до женитьбы. Совсем нет. С самого отрочества знакомства и увлечения менялись, молодые люди как бы «притирались» друг к другу, искали себе пару по душе и по характеру. Это не исключало, конечно, и случаев первой и последней любви. Свидетельством духовной свободы, душевной раскованности в отношениях молодежи являются тысячи (если не миллионы) любовных песен и частушек, в которых женская сторона отнюдь не выглядит пассивной и зависимой. Измены, любови, отбои и перебои так и сыплются в этих часто импровизированных и всегда искренних частушках. Родители и старшие не были строги к поведению молодых людей, но лишь до свадьбы.

Молодожены лишались этой свободы, этой легкости новых знакомств навсегда и бесповоротно. Начиналась совершенно другая жизнь. Поэтому свадьбу можно назвать резкой и вполне определенной границей между юностью и возмужанием.

Но и до свадьбы свобода и легкость новых знакомств, увлечений, «любовей» отнюдь не означали сексуальной свободы и легкомысленности поведения. Можно ходить гулять, знакомиться, но Девичья честь прежде всего. Существовали вполне четкие границы дозволенного, и переступались они весьма редко. Обе стороны, и мужская и женская, старались соблюдать целомудрие.

Как легко впасть в грубейшую ошибку, если судить об общенародной нравственности и эстетике по отдельным примерам! Приведем всего лишь два: пьяный, вошедший в раж гуляка, отпустив тормоза, начинает петь в пляске скабрезные частушки, и зрители одобрительно и, что всего удивительнее, искренне ахают.

Зато потом никто не будет относиться к нему всерьез…

Новейшие чудеса вроде цирка и ярмарочных аттракционов с женщинами-невидимками каждый в отдельности воспринимают с наивным, почти детским одобряющим восторгом.

Но общее, так сказать, глобальное народное отношение к этому все-таки оказывалось почему-то определенно насмешливым.

А к некоторым вопросам нравственности общественное мнение было жестоким, неуступчивым, беспощадным. Худая девичья слава катилась очень далеко, ее не держали ни леса, ни болота. Грех, свершенный до свадьбы, был ничем не смываем. Зато после рождения внебрачного ребенка девице как бы прощали ее ошибку, человечность брала верх над моральным принципом. Мать или бабушка согрешившей на любые нападки отвечали примерно такой пословицей: «Чей бы бычок ни скакал, а телятко наше».

Ошибочно мнение, что необходимость целомудрия распространялась лишь на женскую половину. Парень, до свадьбы имевший физическую близость с женщиной, тоже считался испорченным, ему вредила подмоченная репутация, и его называли уже не парнем, а мужиком* (* В начале века понемногу распространяется иное, противоположное представление о мужском достоинстве).

Конечно, каждый из двоих, посягнувших на целомудрие, рассчитывал на сохранение тайны, особенно девушка. Тайны, однако ж, не получалось. Инициатива в грехе исходила обычно от парня, и сама по себе она зависела от его нравственного уровня, который, в свою очередь, зависел от нравственного уровня в его семье (деревне, волости, обществе). Но в безнравственной семье не учат жалеть других и держать данное кому-то слово. В душе такого ухаря обычно вскипала жажда похвастать, и тайны как не бывало. Дурная девичья слава действовала и на самого виновника, его обвиняли не меньше. Ко всему прочему чувства его к девице, если они и были, быстро исчезали, он перекидывался на другой «объект» и в конце концов женился кое-как, не по-хорошему. Девушка, будучи опозоренной, тоже с трудом находила себе жениха. Уж тут не до любви, попался бы какой-нибудь. Даже парень из хорошей семьи, но с клеймом греха, терял звание славутника** (**Славутник, славутница — люди, пользовавшиеся в молодости славой, доброй известностью по красоте и душевным свойствам), и гордые девицы брезговали такими. Подлинный драматизм любовных отношений испытывало большинство физически и нравственно здоровых людей, ведь и счастливая любовь не исключает этого драматизма.

Красота отношений между молодыми людьми питалась иной раз, казалось бы, такими взаимно исключающимися свойствами, уживающимися в одном человеке, как бойкость и целомудрие, озорство и стыдливость. Любить означало то же самое, что жалеть, любовь бывала «горячая» и «холодная». О брачных отношениях, их высокой поэтизации ярко свидетельствует такая народная песня:

Ты воспой, воспой,
Жавороночек.
Ты воспой весной
На проталинке.
Ты подай голос
Через темный лес,
Через темный лес,
Через бор сырой
В Москву каменку,
В крепость крепкую!
Тут сидел, сидел
Добрый молодец,
Он не год сидел
И не два года.
Он сидел, сидел
Ровно девять лет,
На десятый год
Стал письмо писать,
Стал письмо писать
К отцу с матерью.
Отец с матерью
Отказалися:
«Что у нас в роду
Воров не было».
Он еще писал
Молодой жене,
Молода жена
Порасплакалась…

Но женитьба и замужество — это не только духовно-нравственная, но и хозяйственно-экономическая необходимость. Юные годы проходили под знаком ожидания и подготовки к этому главному событию жизни. Оно стояло в одном ряду с рождением и смертью.

Слишком поздняя или слишком ранняя свадьба представлялась людям несчастьем. Большая разница в годах жениха и невесты также исключала полнокровность и красоту отношений. Неравные и повторные браки в крестьянской среде считались не только несчастливыми, но и невыгодными с хозяйственно-экономической точки зрения. Такие браки безжалостно высмеивались народной молвой. Красота и противоестественность исключали друг друга. Встречалось часто не возрастное, а имущественное неравенство. Но и оно не могло всерьез повлиять на нравственно-бытовой комплекс, который складывался веками.

Жалость (а по-нынешнему любовь) пересиливала все остальное.

Детство и юность | Encyclopedia.com

ДЕТСТВО, ЮНОСТЬ И ИДЕОЛОГИЯ
ВОЗРАСТНАЯ РАЗДЕЛЕНИЕ
ХРОНОЛОГИЯ
ГРАНИЧНАЯ ЭРОЗИЯ
БИБЛИОГРАФИЯ

Двадцатый век можно назвать веком ребенка и подростка. Шведский реформатор Эллен Ки выбрала Новый год 1900 года, чтобы опубликовать свой век ребенка, , а четыре года спустя за ним последовала книга Дж. Стэнли Холла « отрочество». Идея ребенка имеет долгую историю, но концепция подростка возникла в конце девятнадцатого века.Оба были питается европейским и американским городским средним классом, который считал себя создателем новой цивилизации, в которой детство и юность будут иметь уникальный статус, превосходящий не только статус, присвоенный им крестьянскими и рабочими классами, но и всеми предыдущими обществами, в том числе западными. как незападный. Эти концепции будут реализованы лишь частично до послевоенной эпохи, когда в развитых странах лечение детей и подростков стало относительно стандартизированным в соответствии с представлениями городского среднего класса о возрасте и поле.В течение относительно короткого периода с 1950 по 1980 год в западноевропейских обществах можно было говорить гендерно о детей и подростков в западноевропейских обществах, но к началу двадцать первого века универсальность обеих категорий снова стала обсуждаемый.

Важно отметить, что детство и отрочество — это нормативные понятия, основанные не столько на том, кем на самом деле являются дети и подростки, сколько на идеологии того, кем они должны быть. Оба они основаны на представлении о жизни как о линейном, необратимом прохождении через ряд строго гендерных стадий, на эволюционной концепции девятнадцатого века, которая предполагала, что и люди, и народы развиваются во времени.Согласно этому взгляду на мир, незападные народы были ребячливыми, новые нации — молодыми, а старые европейские нации — зрелыми. Эти современные концепции человеческого развития были подкреплены столь же новыми представлениями о гендере. В более ранние периоды различия между мальчиками и девочками было меньше. Еще в 1900 году мальчики были одеты в юбки, и им позволяли отрастать длинные волосы до тех пор, пока они не были должным образом «зашиты» (заправлены в брюки) и церемониально пострижены. Даже в двадцатом веке детство было женским, от чего мальчикам нужно было дистанцироваться, если они собирались вырасти и стать «настоящими» мужчинами.Большее количество обрядов посвящения, связанных с юношескими мужчинами, чем с женскими, отражало ожидание того, что мальчики будут убирать детские, девичьи вещи. Действительно, большую часть двадцатого века, когда люди говорили о молодежи, они обычно имели в виду мужчин. В работах Дж. Стэнли Холла и его преемников женскому подростковому возрасту уделялось мало внимания, как если бы женщины переходили из детства во взрослую жизнь в непрерывной последовательности, кульминацией которой стал брак, что резко контрастировало с прерывистой, часто беспокойной жизнью молодых мужчин.Мужской подростковый возраст стал ассоциироваться с гипермаскулинностью, правонарушением, политическим радикализмом и насилием. Опасения женской девиантности были связаны в основном с сексуальностью. Эти мощные стереотипы господствовали в Европе на протяжении большей части двадцатого века, и только на рубеже двадцать первого века им бросают вызов.

Привлекательность этих стереотипов следует понимать в контексте значительных демографических, экономических, социальных и политических тенденций в западноевропейских обществах в двадцатом веке.Следуя схеме, инициированной средними классами, европейцы снизили рождаемость, в то же время увеличив продолжительность жизни. В результате каждая последующая когорта детей и подростков была меньше. Пропорция младших и старших возрастных групп значительно снизилась, в то время как как детский, так и подростковый возраст все больше разделялся на более мелкие подгруппы — младенцы и младенцы, подростки и подростки, — каждой из которых предоставлялся свой особый статус и отношение. Несмотря на то, что их было меньше, дети и подростки становились все более заметными в европейском сознании.К 1960-м и 1970-м годам казалось, что пророчества Ки и Холла сбылись.

Эта тенденция была усилена изменениями в экономике, в результате которых сначала дети, а затем подростки были удалены с рынка труда и из мира взрослых. Тенденции, начавшиеся до 1914 года, усилились во время депрессии и достигли кульминации после 1945 года, когда основной функцией молодых людей стало потребление, а не производство. Дети стали мишенью рекламы, направленной на то, чтобы взрослые тратили деньги от их имени, и возник новый подростковый рынок одежды, музыки и спорта.Среди бедных слоев населения и иммигрантов дети оставались источником экономической поддержки для семей, но обязательное школьное обучение лишало практически всех детей и растущую долю подростков полную занятость. К 1960-м годам и дети, и подростки в значительной степени зависели от своих семей, что было беспрецедентным состоянием, которое еще больше снизило уровень рождаемости в Европе. Семьи, теперь меньше, чем когда-либо прежде, держали своих отпрысков дома дольше, чем раньше. поколений, усиливая идентификацию детей (особенно девочек) с частной сферой дома и семьи, разрывая их давнюю связь с работой, улицами и общественной сферой.

Вне семей и родственных групп мир детей и подростков был резко отделен от мира взрослых. Они уже были разделены школьным обучением, но теперь они обслуживались множеством социальных служб, ориентированных на их предполагаемые особые потребности. Медицинская специальность педиатрия породила новые области детской и подростковой психологии. Развитие государства всеобщего благосостояния привело к появлению новых агентств, занимающихся исключительно заботой о молодежи. Начиная с 20-х годов прошлого века для рассмотрения дел о преступности несовершеннолетних были созданы специальные суды.Аналогичным образом издательская, музыкальная и киноиндустрия разделились на сегменты по возрастному признаку. Радио, а затем и телевидение предлагали специальные программы для детей и подростков. Цензура средств массовой информации оправдалась во имя защиты невинных детей и уязвимых подростков. Точно так же минимальные возрастные ограничения, применяемые к употреблению алкоголя, курению и вождению, отражают все более жесткую возрастную сегрегацию во всех сферах общественной деятельности.

Никогда прежде европейское общество не было настолько сегрегированным по возрасту, в результате чего взрослые начали беспокоиться о потере связи с молодым поколением.Осведомленность о влиянии группы сверстников, отраженная в озабоченности по поводу преступности среди несовершеннолетних, росла с конца девятнадцатого века, но достигла пика после 1945 года, когда, несмотря на все свидетельства растущего подчинения, нахлынула серия моральной паники по поводу преступности и девиантности несовершеннолетних. через Европу. К этому времени и дети, и молодежь приобрели огромную символическую силу. Они стали своего рода лакмусовой бумажкой социального благополучия и национальной жизнеспособности. На Олимпийских играх до и после Второй мировой войны телам юных спортсменов придавалось огромное национальное и расовое значение.Пытаясь возродиться после поражения в 1940 году, Франция вложила огромные средства в свою молодость. Во время холодной войны молодежь была повсюду на передовой, что символизировало предполагаемую силу или слабость противоборствующих сил.

Дети и подростки приобрели беспрецедентную культовую силу в течение двадцатого века. Дети стали отстаивать невиновность, которая, как предполагалось, утрачивалась в процессе взросления. Когда-то рай считался местом; теперь это был этап жизни.Ностальгия взрослых по потерянному детству отразилась в увеличении количества праздников, ориентированных на детей, таких как Рождество, и в популярной фотографии, которая была сосредоточена почти исключительно на детях. Только дом и дом под присмотром компетентной матери считались достаточными для сохранения этого рая. Таким образом, хотя законы о защите детей множились, они перестали регулировать семейную жизнь, несмотря на свидетельства того, что жестокое обращение с детьми было более распространенным явлением в частной, чем в общественной жизни.

Символический статус подростков был другим.Подростковые годы все чаще описывались как бурные и мятежные. Несмотря на свидетельства того, что современные подростки не более агрессивны или радикальны, чем предыдущие поколения, они были завербованы как символически, так и физически различными левыми и правыми «молодежными» движениями, которые сами себя называли в течение 1920-х и 1930-х годов. Молодежь продолжала выполнять ту же функцию и в 1960-е годы, но даже в более спокойные времена подростковый возраст все еще использовался для обозначения того, что было неприемлемым, если не незаконным. Угрожающий образ несовершеннолетнего правонарушителя стал символом всего, что европейцы считали неприемлемым для взрослого мужчины.Точно так же сексуальный страх сосредоточился на незамужней матери-подростке, несмотря на свидетельства снижения уровня незаконнорожденности во всем западном мире. Функции, которые демоны и ведьмы когда-то выполняли в более ранних обществах, были переданы подростку. Даже если дети стали символом утраченной невинности, подростки олицетворяли вновь обретенное зло.

Нормативные представления о ребенке и подростке достигли апогея с 1950 по 1980 год и нашли свое яркое выражение в работах таких психологов, как Джон Боулби и Эрик Эриксон, а также в послевоенной социологии, стремящейся раскрыть универсальные законы человеческого бытия. разработка.До тех пор, пока в начале 1960-х годов Флипп Арьес не опубликовал свою книгу « веков детства », и детство, и юность считались вневременными. Однако в ретроспективе эти статичные, эссенциализированные понятия можно рассматривать как способ отрицания или сдерживания тех самых изменений, которые происходили в западных капиталистических обществах и вскоре повлияли на коммунистическую Европу. Послевоенная Европа переживала революцию в образовании, которая уже изменила ее возрастные и гендерные системы. К 1960-м годам практически все подростки женского и мужского пола получали среднее образование; к 1990-м годам значительная часть молодых людей продолжит получать университетское или техническое образование.К тому времени было обычным делом отличать старшую молодежь от подростков и даже говорить о стадии молодой взрослой жизни до брака.

Новая ориентированная на услуги, информационная экономика была тесно связана с государством всеобщего благосостояния, которое возникло в эпоху холодной войны. Помимо увеличения продолжительности школьного обучения, государство всеобщего благосостояния институционализировало службы социальной защиты детей и молодежи, установило минимальные возрастные ограничения и установило границы между молодыми и старыми. Европейские общества получили беспрецедентную степень социальной защиты, но ценой более строгого регулирования жизни своих граждан.Кроме того, сохранение военной службы после 1945 года обеспечило особый контроль над жизнями молодых людей, но и на молодых женщин не в меньшей степени влияли строгие моральные и сексуальные нормы того периода.

Достигнута беспрецедентная степень соответствия возрасту, что нашло отражение в растущем единообразии, с которым люди всех классов и этнических групп переходят в школу, на работу, а затем в брак. То, что Мартин Кохли назвал «хронологизацией» европейской жизни, достигло апогея к 1980-м годам.Даже когда другие стандарты поведения стали менее жесткими, возрастные нормы стали оказывать все большее влияние. Что касается одежды, музыкального вкуса и других показателей статуса, линии теперь проводились между поколениями, а не внутри. поколения по классовой или этнической основе. Не будет преувеличением сказать, что в Европе классовая дискриминация была вытеснена дискриминацией по возрасту.

Но вскоре все изменилось. К 1980-м годам коэффициент рождаемости в некоторых частях Европы упал почти до уровня воспроизводства или ниже него.Многие люди уже откладывали рождение детей, но теперь некоторые вообще отказывались заводить детей. Во многих местах коэффициент рождаемости среди иммигрантов был намного выше, чем среди местных жителей; а поскольку люди жили намного дольше, доля детей и молодежи становилась все меньше. Дети по-прежнему считались драгоценностью, но с крахом коммунизма во всей Восточной Европе государственная поддержка резко сократилась, а детская бедность резко возросла.Но западноевропейские экономики также ощущали последствия реструктуризации капитализма, которые с 1970-х годов стали ассоциироваться с термином «глобализация ». По мере того как производство переместилось в страны третьего мира, заработная плата мужчин в Европе не изменилась, а безработица увеличилась. Замужние женщины выходили на рынок труда в больших количествах, чтобы получить компенсацию. Западноевропейские государства всеобщего благосостояния смягчили последствия потери работы и дохода, но повсюду молодые люди снова начали браться за оплачиваемую работу, чтобы зарабатывать деньги на расходы и поддерживать свой статус потребителей.В настоящее время нередко совмещать работу и учебу в средней и высшей школе.

Границы между возрастными группами заметно размываются. Средства массовой информации и реклама нацелены на все более молодые возрастные группы, открывая для них язык и изображения, когда-то предназначенные для старших. Половая зрелость наступала в более раннем возрасте, и доступ к табаку, алкоголю и наркотикам стал легче. Новые категории — подростки и подростки — появились, чтобы описать эту скороспелость. Даже когда границы между детьми и подростками стирались, юность, казалось, сливалась со взрослой жизнью.Подростки переезжали в места, где когда-то жили их старшие, а молодые люди, откладывающие вступление в брак до тридцати лет, казались менее зрелыми, чем предыдущие поколения. Возрастные нормы, которые когда-то казались фиксированными от природы, внезапно оказались неопределенными, открытыми для переговоров.

Несмотря на то, что возрастные нормы менялись, они становились все более разнообразными, поскольку сама Европа стала более неоднородной в последние десятилетия двадцатого века. Модели возрастных групп были разными в Восточной и Западной Европе, и различия оставались в расширенном Европейском Союзе.Новые группы иммигрантов, особенно из мусульманских стран, еще больше разнообразили возрастные культуры принимающих стран. Во Франции и Германии разногласия все чаще становились поводом для напряженности и прямого конфликта. Повсюду было ощущение, что детство и юность меняются. Некоторые наблюдатели даже думали, что они исчезают. Оба стали менее строго гендерными по мере переоценки воспринимаемых различий между мужчинами и женщинами. Частично это было связано с переходом женщин в ранее мужские сферы деятельности, в том числе в вооруженные силы.Свидетельства женской склонности к насилию и поведению банд, а также растущее осознание женской стороны многих мужчин размыли как возрастные, так и гендерные границы. В конце века дискуссии о подростковой гомосексуальности и бисексуальности еще больше ослабили хватку старых эссенциализированных стереотипов возраста и пола.

Все эти изменения подчеркнули изменчивую природу детства и юности. Они не только побудили к появлению множества психологических и социологических исследований, но и послужили поводом для множества ценных исторических исследований, которые проливают свет на меняющийся характер возрастных отношений.Каким бы ни было будущее детства и юности, эти категории больше не могут рассматриваться как универсальные или статичные, свободные от случайностей времени и пространства. Отныне придется говорить о множественном детстве и юности Европы.

См. Также Уход за детьми; Потребление; Демография; Образование; Пол; Старость; Сексуальность.

Ариес, Филипп. Столетия детства: социальная история семейной жизни. Перевод Роберта Болдика.New York, 1962.

Fass, Paula S., ed. Энциклопедия детей и детства: в истории и обществе. 3 т. Нью-Йорк, 2004.

Гиллис, Джон Р. Молодежь и история: преемственность и изменения в европейских возрастных отношениях, 1770-настоящее время. Ред. Нью-Йорк, 1981.

Холл, Г. Стэнли. Подростковый возраст: его психология и его связь с физиологией, антропологией, социологией, полом, преступностью, религией и образованием. 2 тт. Нью-Йорк, 1904.

Джобс, Ричард. На новой волне: молодость и обновление Франции после Второй мировой войны. к.э.н. дисс., Университет Рутгерса, 2002.

Ки, Эллен Каролина София. Век ребенка. Нью-Йорк, 1909.

Коли, Мартин. «Die Internationalisierung des Lebenslauf». Vierteljahresheft fuer Soziologie und Sozialpsychologie 1 (1985): 1–29.

Леви, Джованни и Жан-Клод Шмитт, ред. История молодежи Запада. Т.2. Перевод Камиллы Нейш. Кембридж, Массачусетс, 1997.

Mitterauer, Michael. История молодежи. Оксфорд, Великобритания, 1993.

Джон Р. Гиллис

Энциклопедия современной Европы: Европа с 1914 года: Энциклопедия эпохи войны и реконструкции

Половое созревание и юность | UF Health, University of Florida Health

Определение

Половое созревание — это время созревания половых и физических характеристик ребенка. Это происходит из-за гормональной перестройки.

Подростковый возраст — это период между половым созреванием и зрелостью.

Альтернативные названия

Созревание — половой; Подростковый возраст; Репродуктивное развитие; Половое созревание; Менархе; Adrenarche

Информация

Точный возраст наступления половой зрелости зависит от ряда факторов, таких как гены, питание и пол. В период полового созревания железы внутренней секреции вырабатывают гормоны, вызывающие изменения в организме и развитие вторичных половых признаков.

• У девочек яичники начинают увеличивать выработку эстрогена и других женских гормонов.
• У мальчиков яички увеличивают выработку тестостерона.

Надпочечники вырабатывают гормоны, которые вызывают повышенное потоотделение подмышек, запах тела, появление прыщей, а также волос в подмышках и на лобке. Этот процесс называется адренархе. В это время ребенку часто понадобится дезодорант или антиперспирант для подмышек.

РАЗВИТИЕ ДЕВОЧКИ

Развитие груди — главный признак того, что девочка вступает в половую зрелость. Первый менструальный цикл (менархе) обычно наступает примерно через 2 года.

До первой менструации у девочки обычно:

• Увеличение роста
• Увеличение размера бедер
• Прозрачные или беловатые выделения из влагалища
• Рост волос на лобке, подмышках и ногах

Менструальные циклы происходят в течение примерно 1 месяца (от 28 до 32 дней). Поначалу менструальный цикл может быть нерегулярным. У девочки может быть 2 месяца между менструациями или может быть 2 менструации за 1 месяц. Со временем месячные становятся более регулярными. Отслеживание того, когда наступает менструальный цикл и какова его продолжительность, может помочь предсказать, когда наступит следующий менструальный цикл.

После начала менструации яичники начинают производить и выделять яйцеклетки, которые откладываются в яичниках с момента рождения. Примерно каждый месяц после начала менструации из яичника выделяется яйцеклетка, называемая яйцеклеткой. Яйцо проходит по фаллопиевой трубе, которая соединяет яичник с маткой.

Когда яйцеклетка достигает матки, слизистая оболочка матки становится густой от крови и жидкости. Это происходит так, что если яйцеклетка оплодотворена, она может расти и развиваться в подкладке, чтобы произвести на свет ребенка.(Важно помнить, что фертильность предшествует эмоциональной зрелости, и беременность может наступить до того, как подросток будет подготовлен к отцовству.)

Если яйцеклетка не встречается со спермой мужчины и не оплодотворяется, она растворяется. Утолщенная слизистая оболочка отпадает и образует менструальный кровоток, который выходит из тела через влагалище. Между менструациями могут быть прозрачные или беловатые выделения из влагалища. Это нормально.

Во время или непосредственно перед каждой менструацией девочка может чувствовать себя капризной или эмоциональной, а ее тело может ощущаться опухшим или опухшим (раздутым).Предменструальный синдром (ПМС) может начать развиваться, особенно по мере взросления девочки.

У девочек половое созревание обычно заканчивается к 17 годам. Любое увеличение роста после этого возраста является редкостью. Хотя к этому моменту девочка достигла полной физической зрелости, ее образовательная и эмоциональная зрелость продолжает расти.

ПУБЕРТНОСТЬ У МАЛЬЧИКОВ

Первый признак полового созревания у мальчиков — увеличение обоих яичек. После этого мальчики обычно испытывают:

• Более быстрый рост, особенно рост
• Рост волос под мышками, на лице и в лобковой области
• Увеличение ширины плеч
• Рост полового члена, мошонки (с покраснением и складками) кожи) и семенников
• Ночная эякуляция (ночные выделения или «поллюции»)
• Изменения голоса

Яички постоянно производят сперму.Некоторое количество сперматозоидов может храниться в структуре, называемой придатком яичка. Иногда сохраненная сперма выделяется как часть нормального процесса, чтобы освободить место для новой спермы. Это может происходить автоматически во время сна (ночные поллюции), после мастурбации или полового акта. Ночные поллюции — нормальное явление в период полового созревания.

ЮНОСТЬ

Подростковый возраст — это время между началом полового созревания (полового созревания) и зрелостью. Это время психологического созревания, когда человек становится «взрослым» в поведении.

Подростковый возраст считается периодом между 13 и 19 годами. Подросток переживает не только физический рост и изменения, но также эмоциональные, психологические, социальные и умственные изменения и рост.

См. Также:

Ссылки

Marcell AV. Подростковый возраст. В: Kliegman RM, Behrman RE, Jenson HB, Stanton BF, ред. Учебник педиатрии Нельсона. 18 изд. Филадельфия, Пенсильвания: Сондерс Эльзевьер; 2007: глава 12.

Поведение, решение проблем и принятие решений

Подростковый мозг: поведение, решение проблем и принятие решений

№95; Сентябрь 2016

Многие родители не понимают, почему их подростки иногда ведут себя импульсивно, иррационально или опасно. Иногда кажется, что подростки не обдумывают все до конца и не учитывают последствия своих действий. Подростки отличаются от взрослых тем, как они ведут себя, решают проблемы и принимают решения. У этой разницы есть биологическое объяснение. Исследования показали, что мозг продолжает созревать и развиваться в детстве и подростковом возрасте и даже в раннем взрослом возрасте.

Ученые определили особую область мозга, называемую миндалевидным телом , , которая отвечает за немедленные реакции, включая страх и агрессивное поведение. Этот регион развивается рано. Однако лобная кора , область мозга, которая контролирует рассуждения и помогает нам думать, прежде чем действовать, развивается позже. Эта часть мозга все еще меняется и взрослеет.

Другие изменения в мозге в подростковом возрасте включают быстрое увеличение связей между клетками мозга и повышение эффективности мозговых путей.Нервные клетки вырабатывают миелин, изолирующий слой, который помогает клеткам общаться. Все эти изменения необходимы для развития скоординированных мыслей, действий и поведения.

Изменение мозга означает, что подростки действуют иначе, чем взрослые

Изображения мозга в действии показывают, что мозг подростков работает иначе, чем мозг взрослых, когда они принимают решения или решают проблемы. Их действия больше управляются эмоциональной и реактивной миндалевидным телом, а не вдумчивой и логичной лобной корой.Исследования также показали, что употребление наркотиков и алкоголя в подростковом возрасте может изменить или замедлить это развитие.

В зависимости от стадии развития мозга подростки чаще:

• импульсный
• неверно истолковывают или неверно истолковывают социальные сигналы и эмоции
• попадать в аварии всех видов
• ввязывайтесь в драки
• вести себя опасно или рискованно

Подростки с меньшей вероятностью:

• подумайте, прежде чем действовать
• пауза, чтобы обдумать последствия своих действий
• изменить свое опасное или неподобающее поведение

Эти различия в мозге не означают, что молодые люди не могут принимать правильные решения или отличать правильное от неправильного.Это также не означает, что они не должны нести ответственности за свои действия. Однако осознание этих различий может помочь родителям, учителям, правозащитникам и политикам понять, предвидеть и управлять поведением подростков.

(PDF) Личностные различия в детстве и подростковом возрасте: измерение, развитие и последствия

Маккартни, К., и Розенталь, Р. (2000). Размер эффекта,

практическое значение и социальная политика для детей.

Развитие ребенка, 71, 173–180.

McCrae, R.R. (2001). Психология черт и культура:

Изучение межкультурных сравнений. Журнал Per-

sonality, 69, 819–846.

McCrae, R.R., & Costa, P.T., Jr. (1999). Пятифакторный

теория личности. В L.A. Pervin & O.P. John

(Eds.), Справочник по теории личности и исследованиям

(стр. 139–153). Нью-Йорк: Гилфорд.

McCrae, R.R., Costa, P.T., Ostendorf, F., Angleitner, A.,

Hrebickova, M., Avia, M.D., Sanz, J., & Sanchez-

Bernardos, M.L. (2000). Природа важнее воспитания: Tem-

Развитие личности, характера и продолжительности жизни.

Журнал личности и социальной психологии, 78,

173–186.

Measelle, J.R., Ablow, J.C., Cowan, P.A., & Cowan, C.P.

(1998). Оценка взглядов маленьких детей на свою

академическую, социальную и эмоциональную жизнь: оценка

Шкалы самовосприятия куклы Беркли

Интервью.Развитие ребенка, 69, 1556–1576.

Meehl, P.E. (1992). Факторы и таксоны, признаки и типы,

различий по степени и различий по натуре. Журнал

Личности, 60, 117–172.

Mervielde, I. & De Fruyt, F. (1999). Построение иерархической инвентаризации личности для детей

(Hi-

PIC). В I. Mervielde, I. Deary, F. De Fruyt, & F.

Ostendorf (Eds.). Психология личности в Европе:

Труды восьмой Европейской конференции по

личности (стр.107–127). Издательство Тилбургского университета.

Mervielde, I., & De Fruyt, F. (2000). Большая пятерка

личностных факторов как модель для структуры

детских номинаций сверстников. Европейский журнал

Личность, 14, 91–106.

Mervielde, I., & De Fruyt, F. (2002). Оценка детских черт

детей с помощью Иерархической системы личностей

детей. В Б. Де Раад и М. Перуджини (ред.),

Оценка большой пятерки (стр.129–142). Ашленд, Огайо:

Hogrefe & Huber.

Mervielde, I., De Fruyt, F., & Jarmuz, S. (1998). Связывая

открытость и интеллект в детстве и зрелом возрасте.

У Г.А. Конштамм, К.Ф. Halverson, I. Mervielde, &

V.L. Havill (Eds.), Родительские описания ребенка

личности: антецеденты развития Большой

Пятерка? (стр. 105–126). Махуэй, Нью-Джерси: Эрлбаум.

Мейер, Г.Дж., Финн, С.Е., Эйд, Л.Д., Кей, Г.G., Mor-

eland, K.L., Dies, R.R., Eisman, E.J., Kubiszyn, T.W.,

& Reed, G.M. (2001). Психологическое тестирование и психологическая оценка

: обзор доказательств и вопросы

. Американский психолог, 56, 128–165.

Miech, R., Essex, M.J., & Goldsmith, H.H. (2001). Самостоятельное регулирование

как посредник процесса достижения статуса

: данные из раннего детства. Социология образования,

, 74, 102–120.

Миллер Т.К., Смит, Т.В., Тернер, К.В., Гихарро, М.Л.,

и Халлет, А.Дж. (1996). Метааналитический обзор исследований

о враждебности и физическом здоровье. Психолого-

gical Bulletin, 119, 322–348.

Минека, С., Уотсон, Д. Б., и Кларк, Л. А. (1998). Психо-

патология: Коморбидность тревожности и униполярного настроения

расстройств. Ежегодный обзор психологии, 49, 377–412.

Mischel, W., Shoda, Y., & Peake, P.K. (1988). Характер компетенций подростков

, предсказанный задержкой вознаграждения в школе до

.Журнал личности

и социальной психологии, 54, 687–696.

Моффитт Т.Э. и Каспи А. (1998). Последствия насилия

между интимными партнерами для детских психологов и

психиатров. Журнал детской психологии и психологии —

chiatry, 39, 137–144.

Моффитт Т.Э., Робинс Р.В. и Каспи А. (2001). Пары

анализ жестокого обращения с партнером с последствиями для предотвращения насилия

. Криминология и государственная политика, 1, 5–36.

Маунт М., Баррик М.Р. и Стюарт Г.Л. (1998). Пять-

факторная модель личности и производительности на работе

, предполагающая межличностное взаимодействие. Human Perfor-

mance, 11, 145–165.

Newcorn, JH, Halperin, JM, Jensen, PS, Abikoff,

HB, Arnld, LE, Cantwell, DP, Conners, CK,

Elliott, GR, Epstein, JN, Greenhill, LL, Hecht-

мужчина, Л., Хиншоу, ИП, Хоза, Б., Кремер, ХК,

Пелхэм, В.Е., Суров, Дж. Б., Суонсон, Дж. М., Уэллс,

,

К.С., Вигал, Т., и Витиелло, Б. (2001). Профили симптомов

у детей с СДВГ: эффекты сопутствующей патологии и пол

. Журнал Американской академии детской и подростковой психиатрии

, 40, 137–146.

Нигг, Дж. Т. (2000). О торможении / растормаживании в развитии:

оптическая психопатология: взгляды из когнитивной психологии и психологии личности

и таксономия рабочего подавления

Психологический бюллетень, 126, 220–246.

O’Brien, B.S., & Frick, P.J. (1996). Преобладание награды:

Ассоциации с тревогой, проблемами поведения и

психопатия у детей. Журнал аномального ребенка

Психология, 24, 223–240.

О’Коннор, Т.Г., Дитер-Декард, К., Фулкер, Д., Раттер,

М., и Пломин, Р. (1998). Корреляция генотип – среда —

отношения в позднем детстве и раннем подростковом возрасте:

Антисоциальные поведенческие проблемы и принуждение родителей —

инг.Психология развития, 34, 970–981.

Озер Д. (1993). Метод Q-сортировки. В D.C. Funder, C.

Tomlinson-Keasy, R.D. Parke, & Widaman, K. (Eds.),

Изучение жизней во времени: подходы к личному развитию и развитию (стр. 343–376). Вашингтон, округ Колумбия:

Американская психологическая ассоциация.

Панксепп Дж. (1998). Аффективная нейробиология: основы —

эмоций человека и животных. Нью-Йорк:

Oxford University Press.

Пасупати, М. (2001). Социальная конструкция личного прошлого

и его значение для развития взрослых —

. Психологический бюллетень, 127, 651–672.

Паттерсон К., Куперсмидт Дж. И Грислер П. (1990).

Восприятие детьми себя и отношений

с другими как функция социометрического статуса. Ребенок

Развитие, 61, 1335–1349.

Pine, D.S., Cohen, E., Cohen, P., & Brook, J.S. (2000).

Социофобия и проблема устойчивости поведения

лемс. Журнал детской психологии и психиатрии, 41,

657–665.

Pfeifer, M., Goldsmith, H.H., Davidson, R.J., & Rick-

man, M. (в печати). Преемственность и перемены в подавленных и раскованных детях. Развитие ребенка.

Пломин Р. (1994). Генетика и опыт: inter-

игра между природой и воспитанием. Таузенд-Оукс,

Калифорния: Сейдж.

Пломин Р. и Каспи А. (1999). Поведенческая генетика и личность

. В L.A. Pervin & O.P. John (Eds.), Hand-

, книга личности: теория и исследования (2-е изд.,

, стр. 251–276). Нью-Йорк: Гилфорд.

Пломин, Р., ДеФрис, Дж. К., МакКлерн, Дж., И Макгуфин, стр.

(2001). Генетика поведения (3-е изд.). Нью-Йорк: бесплатно —

человек.

Развитие личности 27

Кто именно считается подростком?

Иллюстрация Эрика Найквиста

В те дни, когда Роя Лейвера вызывали на замеры, он знал, что ожидать двух вещей.«Тебе будет холодно», — говорит он. «И вы собирались быть более суровыми — в обнаженном виде — с множеством взрослых людей, которые смотрят на вас».

Каждые несколько месяцев с 1949 по 1971 год десятки молодых людей, включая Лейвера, отправлялись в специально оборудованное (но плохо отапливаемое) крыло отделения Харпендена Национального детского дома недалеко от Лондона, Великобритания. Этот дом был благотворительным учреждением, которое принимало безнадзорную молодежь. Лейвер, которому сейчас 80 лет, смирился с периодическими тестами там, в рамках новаторского исследования по определению подросткового возраста.

Каждая батарея тестов длилась около 3 часов. Там были штангенциркуль для оценки жировых отложений, фотографии и рентгеновские снимки для регистрации роста, а также физический и стоматологический осмотр. По словам Лейвера, мальчики и девочки были рады пропустить школьный день после обеда, но стали бояться того, что суппорт ударит по их тощему телу. «Если у тебя не так много жира, это чертовски больно», — говорит он. «На поиски потребовалось шесть или семь попыток».

Данные этого исследования до сих пор используются для отслеживания прогресса ребенка через всплески роста и полового созревания к половому созреванию — путь, который ведущий исследователь исследования, педиатр Джеймс Таннер использовал для определения твердого, физического начала и конца жизни. юность.

Но сегодня мало кто из исследователей чувствует такую ​​уверенность. Подростковый возраст расположен между двумя переходами — концом детства и началом взрослой жизни — с гибкими границами. Эпидемиологические данные указывают на тенденцию к более раннему половому созреванию в некоторых странах, включая США и Китай; на другом конце спектра социальные изменения и растущее осознание графика развития мозга подталкивают принятый порог взрослости к двадцатым годам.

Ученые, клиницисты и политики теперь борются с этими сдвигающимися границами и снова задаются вопросом: когда заканчивается детство, когда начинается взрослая жизнь и что именно происходит в середине?

Без четкого определения того, что такое подростковый возраст, трудно определить, какие средства защиты и какие обязанности должны иметь подростки.Дебаты приобретают все более актуальный характер, поскольку исследователи осознали, что подростковый возраст помогает установить траекторию взрослой жизни, а судьи и врачи пытаются установить границы того, когда человек компетентен принимать взрослые решения. «Ясность в нашем понимании подросткового возраста — это не просто семантическая придирка», — говорит Джей Гедд, нейробиолог из Калифорнийского университета в Сан-Диего. «Это имеет серьезные последствия для клинической, образовательной и судебной систем».

Отсутствие четкого определения может также препятствовать финансированию исследований по подростковому возрасту, которые, как правило, уступают место исследованиям в раннем детстве.«Одна из причин, по которой подростковый возраст страдает с точки зрения финансовой поддержки и, как правило, оказывается в конце очереди, заключается в том, что определение довольно сложное, — говорит Энн-Лиз Годдингс, нейробиолог по вопросам развития из Университетского колледжа Лондона. «Трудно дать деньги на что-то, если не можешь сказать, что это такое».

Поворотные моменты

Поколения исследователей рисовали юность как период непрекращающихся опасностей на пути к взрослой жизни. В 1904 году американский психолог Г.Стэнли Холл написал влиятельный двухтомный опус о подростковом возрасте, который, по его мнению, был возрастом от 14 до 24 лет. Холл, который сосредоточил свой анализ в основном на белых мальчиках, продвигал идею о том, что подростковый возраст — это время потрясений. Он обвинил средства массовой информации — в форме дешевых вымышленных брошюр, называемых «ужасными грошами», — а также «аморальные» действия, такие как выпивка и танцы, для того, чтобы сбить молодежь с пути.

Этот рассказ о страхе все еще преобладает, — говорит Нэнси Леско, социолог в области образования Колумбийского университета в Нью-Йорке.Леско обеспокоен тем, что широко распространенное восприятие подростков как неразумных людей, склонных к риску, может повлиять на всех, от политиков до исследователей. «Я предполагаю, что в подростковом возрасте происходит множество изменений, которые мы упускаем, потому что взрослые, в том числе исследователи, все еще цепляются за эти доминирующие нарративы», — говорит она.

Спустя полвека после Холла Таннер приступил к изучению роста Харпендена. Он начался как попытка проследить влияние улучшенного послевоенного питания на развитие детей, но стал наиболее влиятельной количественной картиной подросткового возраста.Команда Таннера тщательно детализировала изменения роста, веса, жира, размера груди и яичек, толщины лобковых волос и множества других физиологических характеристик.

Таннер разбил свои данные на последовательность, которая была упрощена до «стадий Таннера». Стадия I описывает тело до наступления половой зрелости. В исследовании Таннера это происходило в среднем примерно в 11 лет у девочек, а у мальчиков — на шесть месяцев позже. Во время стадий II, III и IV грудь и яички увеличиваются.Менархе, первая менструация у женщины, является относительно поздним событием и обычно начинается на стадии IV. Стадия V знаменует собой завершение полового созревания: для подростков в детском доме это произошло примерно в 15 лет. Ценность исследования заключалась в определении развития событий, связанных с подростковым возрастом; Сам Таннер отмечал, что возраст, в котором они возникли, слишком сильно различается, чтобы иметь широкое применение.

Есть вопросы о том, насколько данные Таннера актуальны для сегодняшних детей, — говорит Селия Робертс, социолог из Ланкастерского университета, Великобритания.Некоторые из участников приехали в детский дом после долгих лет пренебрежения. В то время как Лейвер находился дома, питательной еды не хватало: большинство блюд основывалось на картофеле, тогда как мясо в форме спама подавалось примерно два раза в неделю. Лейвер стал чистить кастрюли, чтобы добыть несколько лишних укусов, за что получил прозвище «толстяк» — хотя он говорит, что по сегодняшним меркам он считался бы стройным.

Несмотря на свои недостатки, каталог полового созревания Таннера прочно укоренился.Исследователи предложили другие шкалы, некоторые из которых основаны на разных определениях зрелости, другие — на уровне гормонов или изменениях голоса. Ни у кого не было стойкости Таннера, говорит Фрэнк Биро, педиатр, специализирующийся на подростковой медицине в детской больнице Цинциннати в Огайо. По его словам, даже если кривые роста немного отклоняются, стадии являются полезной точкой отсчета. Биро хранит подписанную копию одной из книг Таннера на полке и до сих пор использует шкалу в своих исследованиях.

У современных подростков стадии Таннера могут меняться, потому что начало полового созревания — стадия II — начинается раньше во многих популяциях.Признаки этого Таннер уже видел в своих исследованиях. Несмотря на то, что в детском доме не хватало еды, его обитатели кормились лучше, чем многие дети, жившие сто лет назад. Он думал, что это улучшенное питание могло объяснить снижение среднего возраста наступления менархе с середины девятнадцатого века ¹ .

Эта тенденция к более раннему половому созреванию сохраняется и наиболее заметна у девочек. Исследование ² датских детей показало, что возраст начала развития груди упал на целый год в период с 1991 по 2006 год до чуть менее 10 лет.В Китае с 1985 по 2010 год возраст, в котором у девочки начинаются первые месячные, также снизился на ³ лет. Исследования Биро показали различия между этническими группами: с конца 1990-х годов возраст, в котором начинается развитие груди, снизился в большей степени среди белых девочек в Соединенных Штатах, чем среди афроамериканских девочек, у которых грудь уже развивалась в более молодом возрасте.

Данные убедительно свидетельствуют о том, что во многих частях мира это изменение, по крайней мере, частично связано с ростом числа детей с избыточным весом и ожирением, говорит Биро.Несколько механизмов могут связывать ожирение с наступлением половой зрелости. Во-первых, избыток жира в организме увеличивает выработку эстрогена, что, в свою очередь, стимулирует всплеск роста и развитие груди, связанный с половым созреванием. (Для мальчиков тенденции более сложны: одно исследование ⁴ мальчиков в США показало, что белые и афроамериканские мальчики с избыточным весом вступают в половую зрелость раньше, чем мальчики с недостаточным весом, но мальчики с ожирением, как правило, вступают в половую зрелость немного позже.) пытаются понять, какое влияние этот ранний период полового созревания оказывает на нормальное развитие подросткового возраста.«У вас есть некоторые из этих девочек, которые в возрасте семи и восьми лет явно достигают половой зрелости», — говорит Биро. «Но они еще подростки?»

В некотором смысле они могут быть такими. Исследования показали, что девочки раннего созревания демонстрируют рискованное поведение, которое обычно ассоциируется с подростковым возрастом ⁵ . И в обзоре более 700 сканирований магнитно-резонансной томографии от 275 человек Годдингс и ее коллеги обнаружили некоторые изменения в мозге, которые коррелировали со стадией Таннера у их испытуемых.Например, на рост миндалевидного тела, области мозга, участвующей в обработке эмоций, влиял хронологический возраст и наступление половой зрелости ⁶ .

Годдингс призывает к осторожности при интерпретации результатов: она еще не знает, вызывают ли модели роста поведенческие изменения, общие для подросткового возраста, или они являются реакцией на такие изменения. Например, 9-летняя девочка, у которой начала развиваться грудь, может по-другому относиться к окружающим ее людям.Этот сдвиг может побудить ее вести себя не так, как препубертатная девочка того же возраста, с соответствующими изменениями в активации мозга. «Если 9-летний ребенок переживает период полового созревания, это, вероятно, действительно что-то меняет в мозге», — говорит Годдингс. «И все же во многих отношениях им все еще 9 лет».

На пороге

Определение конца подросткового возраста — вступления во взрослую жизнь — еще более расплывчато. Хотя Таннер приравнивал это к окончанию полового созревания, многие сегодня используют другое определение подросткового возраста, выходящее далеко за рамки этой точки.Это может иметь последствия для всего: от определения того, когда преступник может быть привлечен к суду во взрослом возрасте, до того момента, когда юноша станет достаточно ответственным, чтобы принимать собственные медицинские решения.

По словам исследователей, не существует физических измерений, которые могли бы зафиксировать начало взрослой жизни. Часто они устанавливают конец подросткового возраста на основе социальных ролей. «У нас нет эквивалентного физического определения конца подросткового возраста, — говорит Джон Коулман, психолог из Оксфордского университета, Великобритания.«Ему не хватает четкого определения, потому что он сочетает в себе социальные и физические факторы развития».

Эти социальные роли сильно различаются в зависимости от культуры и эпохи, что открывает возможности для различных интерпретаций. Таннер связывает конец полового созревания с наступлением взрослой жизни, что совпало с социальными силами в послевоенной Британии: например, Лейвер ушел из детского дома в 16 лет, чтобы устроиться клерком в полицейском участке, живя с родственниками.

Но сегодня во многих обществах условные маркеры взрослой жизни сдвигаются к более позднему этапу жизни.Молодые люди проводят больше лет в школе, дольше живут со своими родителями и откладывают вступление в брак и отцовство. Брак, в частности, исторически был ключевым показателем зрелости во многих культурах, говорит антрополог Алиса Шлегель из Университета Аризоны в Тусоне. По данным ООН, за последние два десятилетия средний возраст женщин, вступающих в первый брак, во всем мире вырос на два года. В некоторых странах этот рост более значительный: в Бразилии средний возраст увеличился на 6 лет до 27, а в некоторых европейских странах этот возраст приближается к 30 (см. «Возраст вступления в брак»).

Источник: Организация Объединенных Наций, Департамент по экономическим и социальным вопросам, Отдел народонаселения World Marriage Data 2012 (2013)

И хотя Таннер мог только предполагать об изменениях в мозге своих молодых людей, исследования современных нейробиологов подтвердили идею о том, что подростковый возраст не заканчивается в подростковом возрасте. Префронтальная кора, считающаяся центром исполнительного функционирования и отвечающая за способность планировать наперед и противостоять импульсам, обычно не включается полностью до начала двадцатых годов — или позже ⁷ .«Мозг не становится взрослым в 18 лет, — говорит Сара-Джейн Блейкмор, нейробиолог из Университетского колледжа Лондона.

А если нет, то когда? Множество определений в исследовательских статьях, социальной политике и законах по всему миру раскрывает широкий спектр мнений о конце подросткового возраста (см. «Скользящие весы»). Всемирная организация здравоохранения установила свои границы в возрасте от 10 до 19 лет, но Сьюзан Сойер, заведующая кафедрой здоровья подростков в Мельбурнском университете в Австралии, и ее коллеги утверждали, ⁸ , что эту верхнюю границу следует поднять до 24 лет.В 2017 году Новая Зеландия пересмотрела свои правила в отношении детей, находящихся под защитной опекой: вместо того, чтобы отправлять их самостоятельно в возрасте 18 лет, правительство продолжает оказывать поддержку тем, кому исполнилось 20 лет. Изменение произошло в ответ на сообщения о том, что подростки плохо справлялись с независимостью в более раннем возрасте.

Как бы ни было полезно иметь фиксированную биологическую конечную точку подросткового возраста, нейробиологи вряд ли смогут ее вывести, говорит Блейкмор. В конечном итоге, по ее словам, конечной точкой подросткового возраста является социальный конструкт с большими различиями между культурами.И функция и структура мозга варьируются от человека к человеку, что может оказаться невозможным определить подходящую биологическую конечную точку. «Среднестатистического подростка не существует», — говорит Блейкмор.

Это может запутать исследование, затрудняя сравнение и интерпретацию результатов различных исследований. И это усложняет социальную политику, создавая лоскутное одеяло из непоследовательных руководящих принципов. Но Беатрис Луна, изучающая нейрокогнитивное развитие в Университете Питтсбурга в Пенсильвании, рассматривает разные определения как напоминание о сложных и постепенных изменениях, которые происходят в мозге, поскольку он специализируется на образах действий взрослых — процесс, который продолжается и во взрослой жизни.«Я не верю, что в мозгу произошли резкие изменения, которые определят конец подросткового возраста», — говорит она.

В Национальном детском доме в 1950-е годы, однако, не обсуждалось, когда начинается взросление, — говорит Лейвер. В 16 лет Лейвер просто ушел, чтобы устроиться на работу, позже поступил в технический колледж, прежде чем начать карьеру в Королевских ВВС. Во время исследования Таннера, по словам Лейвера, ему сказали, что никто не увидит фотографии, которые были сняты с ним в Национальном детском доме.Но дважды некоторые старшие ученики натыкались на них в журнале для медсестер. Черные полосы закрывали большую часть лиц на фотографиях, но Лейвер легко узнал некоторых из своих одноклассников.

Многие врачи не знают всей истории шкалы Таннера, — говорит Робертс, писавший об исследовании роста. «Когда врачи слышат мою речь, они очень шокированы», — говорит она. «Мы просто больше не будем так поступать с детьми».

Но Лейвер вспоминает свои дни в Харпендене с любовью и с уважением к усилиям благотворительной организации.По его словам, тогда стандарты ухода за детьми были другими. Причем участие в исследовании было добровольным — своего рода. «Нам сказали поднять руку, если вы хотите отдохнуть в школе на полдня, — говорит Лейвер. «И поднялась рука молодого Роя».

Различия в развитии в использовании подростками и молодыми взрослыми матерей, отцов, лучших друзей и романтических партнеров для удовлетворения потребностей в привязанности

Эйнсворт, М. Д. С., Блехар, М. К., Уотерс, Э. и Уолл, С.(1978). Модели привязанности: психологическое исследование странной ситуации . Хиллсдейл, Эрлбаум, Нью-Джерси.

Эйнсворт, М. Д. С. и Боулби, Дж. (1991). Этологический подход к развитию личности. г. Psychol. 46: 333.

Артикул Google Scholar

Аллен, Дж. П. и Лэнд, Д. (1999). Привязанность в подростковом возрасте. В Кэссиди, Дж. И Шейвер, П. (ред.), Справочник по приложению: теория, исследования и клиническое применение .Гилфорд Пресс, Нью-Йорк.

Бартоломью К. и Горовиц Л. М. (1991). Стили привязанности среди молодых людей: тест модели с четырьмя категориями. J. Pers. Soc. Psychol. 61: 226.

PubMed Статья Google Scholar

Блишен Б. Р., Кэрролл В. К. и Мур К. (1987). Социально-экономический индекс профессий в Канаде за 1981 год. Банка. Rev. Sociol. Антрополь. 24: 465.

Артикул Google Scholar

Bowlby, J.(1979). Создание и разрыв привязанностей . Публикации Тавистока, Лондон.

Google Scholar

Bowlby, J. (1980). Вложения и утрата: Vol. 2. Разлука: тревога и гнев . Основные книги, Нью-Йорк.

Google Scholar

Bowlby, J. (1988). Надежная база: привязанность родителей к детям и здоровое человеческое развитие .Основные книги, Нью-Йорк.

Google Scholar

Брендген, М., Маркевич, Д., Дойл, С. Б., и Буковски, В. М. (2001). Связь между качеством дружбы, ранжированными предпочтениями в дружбе и поведением подростков со своими друзьями. Меррилл-Палмер Кварт . 47: 395.

Артикул Google Scholar

Буковски, В. М., Хоза, Б., и Бойвин, М.(1994). Измерение качества дружбы в до- и раннем подростковом возрасте: развитие и психометрические свойства шкалы качеств дружбы. J. Soc. Чел. Relat. 11: 471.

Артикул Google Scholar

Кроуэлл, Дж. А. и Требу, Д. (1995). Обзор мер привязанности взрослых: значение для теории и исследований. Soc. Dev. 4: 194.

Артикул Google Scholar

Дойл, А.Б., Брендген, М., Маркевич, Д., и Камкер, К. (2003). Семейные отношения как модераторы связи между романтическими отношениями и приспособлением в раннем подростковом возрасте. J. Early Adolesc. 23: 316.

Артикул Google Scholar

Эриксон, Э. Х. (1968). Идентичность: молодежь и кризис . Нортон, Нью-Йорк.

Google Scholar

Фини, Б.Ф. и Коллинз Н. Л. (2001). Предикторы заботы во взрослых интимных отношениях: теоретическая перспектива привязанности. J. Pers. Soc. Psychol. 80: 972.

PubMed Статья Google Scholar

Fraley, R.C., и Davis, K.E. (1997). Формирование и передача привязанности в близких дружеских и романтических отношениях молодых людей. чел. Relat. 4: 131.

Артикул Google Scholar

Фриман, Х.и Браун Б. Б. (2001). Первичная привязанность к родителям и сверстникам в подростковом возрасте: различия по стилю привязанности. J.Youth Adolesc. 30: 653.

Артикул Google Scholar

Furman, W., and Buhrmester, D. (1992). Возрастные и половые различия в восприятии сетей личных отношений. Child Dev. 63: 103

PubMed Статья Google Scholar

Фурман В., Саймон В. А., Шаффер Л. и Буши Х. А. (2002). Рабочие модели и стили поведения подростков в отношениях с родителями, друзьями и романтическими партнерами. Child Dev. 73: 241.

PubMed Статья Google Scholar

Фурман В. и Венер Э. А. (1994). Романтические взгляды: К теории подростковых романтических отношений. В Монтемайор Р., Адамс Г. Р. и Гуллота Г. П. (ред.), Достижения в развитии подростков: отношения в подростковом возрасте . Том. 6 , Sage, Thousand Oaks, CA, стр. 168–175.

Гриффин Д. У. и Бартоломью К. (1994). Модели себя и других: фундаментальные измерения, лежащие в основе показателей привязанности взрослых. J. Pers. Soc. Psychol. 67: 433.

Google Scholar

Hazan, C., Hutt, M. J., Sturgeon, J., and Bricker, T. (1991). Процесс отказа от родителей как фигурок привязанности .Документ, представленный на проводимых раз в два года собраниях Общества исследований в области развития детей, Сиэтл, Вашингтон.

Hazan, C., and Zeifman, D. (1994). Секс и психологическая привязка. В Bartholomew, K., and Perlman, D. (eds.), Advances in Personal Relationships: Vol. 5. Процессы привязанности в зрелом возрасте . Джессика Кингсли, Лондон, стр. 151–177.

Холлингсхед, А. Б. (1975). Четырехфакторный индекс социального статуса . Нью-Хейвен, Коннектикут.(Частное издание).

Горовиц, Л. М., Розенберг, С. Э., и Бартоломью, К. (1993). Межличностные проблемы, стили привязанности и результаты вкратце динамическая психотерапия. J. Consul. Clin. Psychol. 61 (4): 549.

Google Scholar

Хайк, М. Х. (1982). От общительности к близости: брак и дружба в зрелом возрасте. In Field, T. M., Huston, A., Quay, H. C., Troll, L., и Finley, G.E. (ред.), Обзор человеческого развития . Wiley, New York, стр. 471–484.

Google Scholar

Либерман М., Дойл А. и Маркевич Д. (1999). Модели развития в безопасности привязанности к матери и отцу в позднем детстве и раннем подростковом возрасте: ассоциации со сверстниками. Child Dev. 70: 202.

Google Scholar

Главная, М., Каплан Н. и Кэссиди Дж. (1985) Безопасность в младенчестве, детстве и зрелости: переход к уровню репрезентации. В Бретертоне, И., и Уотерсе, Э. (ред.), Точки роста теории и исследований привязанности . Монографии Общества исследований в области развития детей , Vol. 50 , с. 66–104.

Патерсон, Дж. Э., Филд, Дж. И Прайор, Дж. (1994). Восприятие подростками своих отношений привязанности со своими матерями, отцами и друзьями. J.Youth Adolesc . 23: 579.

Шарфе Э. и Бартоломью К. (1994). Надежность и стабильность моделей привязанности взрослых. чел. Relat. 1: 23.

Артикул Google Scholar

Шелдон А. и Уэст М. (1989). Функциональная дискриминация привязанности и принадлежности. руб. J. Psychiatr. 155: 18.

Google Scholar

Салливан, Х.С. (1953). Межличностная теория психиатрии . Нортон, штат Нью-Йорк.

Табачник Б. Г. и Фиделл Л. С. (1996). Использование многомерной статистики . Издательство колледжа Харпер Коллинз, Нью-Йорк.

Тринке, С. Дж., И Бартоломью, К. (1997). Иерархии отношений привязанности в юном возрасте. J. Soc. Чел. Relat . 14: 603.

Google Scholar

Waters, E., и Каммингс, Э. М. (2000). Надежная база для изучения близких отношений. Child Dev. 71: 164

PubMed Статья Google Scholar

Weiss, R. (1998). Таксономия отношений. J. Soc. Чел. Relat. 15: 671.

Google Scholar

Weiss, R. (1986). Преемственности и трансформации социальных отношений от детства до взрослой жизни.В Hartup, W. H. и Rubin, Z. (ред.), Relationship and Development . Лоуренс Эрлбаум Ассошиэйтс, Издательство Хиллсдейл, Нью-Джерси, стр. 95–110.

Google Scholar

Развитие и участие подростков | ЮНИСЕФ

Инвестирование в подростков укрепляет их способность продвигать права человека и строить светлое будущее для себя, своих семей и целых стран.

ЮНИСЕФ применяет подход к развитию и участию подростков на протяжении всей жизни, выявляя критические риски и возможности, которые имеют последствия для реализации прав детей с первого по второе десятилетие.

Мы устраняем пробелы в данных, чтобы собрать доказательства, побуждающие к действиям там, где это больше всего необходимо. Совместно с правительствами и другими партнерами ЮНИСЕФ работает над укреплением систем здравоохранения, образования и защиты, чтобы обеспечить доставку важнейших предметов снабжения и услуг на «последнюю милю» даже в чрезвычайных ситуациях.

Мы защищаем права подростков на национальном уровне, а на местном уровне привлекаем семьи и сообщества — часто через программы, которые меняют поведение и социальные нормы.

Наш акцент на равенстве ставит в центр внимания наиболее маргинализированных подростков, включая девочек, тех, кто принадлежит к этническим или расовым меньшинствам, и лиц с ограниченными возможностями.

ЮНИСЕФ работает с поставщиками медицинских услуг для поддержки услуг, учитывающих гендерные аспекты, с учетом потребностей подростков, включая профилактику и лечение ВИЧ. Мы поддерживаем питание для развития тела и мозга, работаем над тем, чтобы у девочек было все необходимое для поддержания менструального здоровья и гигиены, и собираем данные о психическом здоровье подростков.

ЮНИСЕФ работает с правительствами и другими партнерами над расширением и защитой доступа к качественному, гендерно-справедливому образованию, а также над улучшением участия и обучения студентов.Мы работаем вместе с подростками, чтобы совместно создавать решения, которые поддерживают их переход во взрослую жизнь и работу, например традиционные и неформальные пути к образованию и развитию навыков.

Чтобы обеспечить безопасность и поддержку подростков, ЮНИСЕФ работает над предотвращением и реагированием на насилие в семьях, среди сверстников, в школах и в Интернете. Мы также устраняем растущие риски, с которыми подростки сталкиваются в гуманитарных условиях, продвигаем дружественные к подросткам системы правосудия и боремся с вредными практиками, такими как детские браки и калечащие операции на женских половых органах.

Чтобы расширить возможности подростков для значимого участия в жизни своих сообществ и в политических процессах, которые на них влияют, ЮНИСЕФ дает им возможность активно участвовать и выражать свои взгляды и мнения. Мы также работаем с партнерами, включая молодежные организации, чтобы изменить социальные нормы, которые стоят на пути, и разрабатываем платформы для подростков, чтобы они могли делиться своим опытом и предлагать решения.