15 мудрых мыслей Жан-Жака Руссо
Общество
«Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен…» / Фото: wikipedia.org
Философские, политические и общесоциальные воззрения Руссо хорошо известны читателям по таким его трудам, как «Новая Элоиза», «Эмиль» и «Общественный договор». Впервые в политической философии он попытался объяснить причины социального неравенства и его виды, иначе осмыслить договорный способ происхождения государства. Философ полагал, что государство возникает в результате общественного договора, согласно которому верховная власть принадлежит всему народу. Руссо также решил проблему эффективности средств контроля за деятельностью правительства, обосновал разумность принятия законов самим народом, рассмотрел проблему социального неравенства и признал возможность её законодательного решения.
Не без влияния идей мыслителя возникли такие новые демократические институты, как референдум, народная законодательная инициатива и такие политические требования, как возможное сокращение срока депутатских полномочий, обязательный мандат, отзыв депутатов избирателями.
«Вечёрка» предлагает вашему вниманию подборку знаменитых цитат Жан-Жака Руссо.
«Законодательная власть — сердце, власть исполнительная — его мозг».
«Никогда незнание не делает зла; пагубно только заблуждение. Заблуждаются же люди не потому, что не знают, а потому, что воображают себя знающими».
«Видеть несправедливость и молчать — это значит самому участвовать в ней».
«Из всех способов обогащения торговля наиболее совместима со свободой».
«Оскорбление — доводы неправых».
«Жить — это не значит дышать, это значит действовать. Не тот человек больше всего жил, который может насчитать больше лет, а тот, кто больше всего чувствовал жизнь…»
«Поистине, нас привлекает к женщинам не столько разврат, сколько удовольствие жить подле них».
«Человек рождён свободным, а повсюду он в оковах».
«Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен…»
«Человек учится говорить 2 года, затем учится всю жизнь молчать».
«Человечность, точно поток чистой и благородной воды, оплодотворяет низины; он держится на известном уровне, оставляя сухими бесплодные скалы, вредящие полям своей тенью или грозными обвалами».
«Великое нравственное правило — единственное, быть может, которое применил на деле: избегать таких положений, которые ставят наши обязанности в противоречие с нашими интересами и заставляют видеть наше счастье в чужом несчастье».
«Нет такой низкой души и такого варварского сердца, которые были бы совершенно не способны к какой-либо привязанности».
«Настоящая низость в юности ещё преступнее, чем в зрелом возрасте, зато слабость, наоборот, гораздо более извинительна».
«Скрытая неверность, не существующая для того, кого она может оскорбить, не существует и для собственной совести».
Политика цитаты
Жан Жак Руссо и его идеи, или Кого называли «апостолом скорби»? | Культура
Жан Жак Руссо родился 28 июня 1712 года в Женеве во французской семье.
Его мать умерла через девять дней после его появления на свет. «Мое рождение, — писал Руссо, — было первым из моих несчастий». Байрон назвал его «апостолом скорби». А у другого английского писателя встречается такое выражение: «Руссо, сэр, очень плохой человек. Я охотнее послал бы его на каторгу, чем любого из преступников».
Если исходить из личных качеств Руссо, его трудно признать хорошим человеком при его мелких грешках: вранье, кражи и постоянные, хотя и не слишком успешные любовные похождения. Он всегда был непокладистым и тщеславным, а к концу жизни его охватила мания преследования. Умерев, он вряд ли оставил в мире хотя бы одного друга. Но подлинное преступление современники усматривали не в его личных качествах, оно заключалось более всего в том, что Руссо принадлежал к числу великих и редких чудаков, дерзких и невоспитанных настолько, чтобы изменить ход истории.
Идеи Руссо оказали влияние на деятелей Великой французской революции, они записаны в американской Конституции, его педагогические теории все еще дают о себе знать косвенным образом почти в каждой школе во всем мире, и его влияние на литературу сохранилось до наших дней.
К середине XVIII века Европа созрела для перемен. Франция напоминала пороховую бочку, ждущую искры. Этой искрой и стал Жан Жак Руссо.
«Однажды, — писал Руссо, — я взял «Меркюр де Франс» и, пробегая его на ходу, наткнулся на такую тему, предложенную Дижонской академией на соискание премии следующего года: «Способствовало ли развитие наук и искусств порче нравов, или же оно содействовало улучшению их?»
Руссо, отстаивающий парадоксальную для того времени точку зрения, будто приверженность искусствам и науке всегда порождает падение нравов, был удостоен премии.
В последующие годы Руссо развил свои политические идеи в ряде трудов, вершиной которых является вышедший в 1762 году трактат «Об общественном договоре».
«Человек рожден быть свободным, а между тем он везде в оковах». Эти слова, которыми начинается первая глава трактата, обошли весь мир. В основе трактата «Об общественном договоре», как и всех произведений Руссо, лежит убеждение, что человек по своей природе хорош, а общество — это учреждение искусственное, неизбежно развращающее человека. Цивилизованному обществу, считает он, положил начало какой-то акт политической ассоциации, хотя и нежелательной людям, но необходимой для их существования; это и привело к нынешней неудовлетворенности. Какова же наилучшая форма общественного договора? Руссо считает, что от личного суверенитета надо добровольно отказаться в пользу государства — политического целого, действующего с помощью законов.
Эти законы должны выражать коллективную суверенную волю народа посредством системы представительства, свободной от каких-либо влияний и коррупции. Целью всего законодательства должны быть свобода и равенство.
Высказанная в его сочинении «Об общественном договоре» завуалированная критика положения вещей во Франции была сокрушительной и явилась одним из наиболее мощных факторов, которые, действуя на умы революционеров, в конце концов привели к свержению старого порядка. Тезис, на котором Руссо настаивает в своем трактате «Об общественном договоре» и который имеет наиболее важное значение для претворения в жизнь всех его принципов, таков: правительство, проводящее в жизнь законы, состоит всего лишь из должностных лиц, которым платят за то, что они выполняют общую волю, но все правительства будут стремиться узурпировать власть, если внимательно не следить за ними и не держать их в узде.
Не стоит говорить, что слава к Руссо при жизни не пришла. Всю жизнь он подвергался преследованиям, его изгоняли из Франции и Швейцарии. В эпоху, все еще преклонявшуюся перед божественным прахом королей, Руссо был республиканцем и верил в божественное право народа. В то время, когда рассудок считался высшим свойством человека, Руссо отказался от холодной рассудочности в пользу внезапных и непосредственных движений сердца. И в то же время, когда церковь ограждала себя догмами от надвигающихся бурь, Руссо выступал в защиту «естественной религии», не требующей никаких посредников между человеком и богом.
И в литературу Руссо внес большой вклад как человек чувств.
Все, что он делал, было в какой-то мере оригинально. Его «Исповедь», опубликованная только после его смерти, явилась первым примером совершенно откровенного, без всякого умалчивания, раскрытия всех наиболее сокровенных мыслей, переживаний и желаний автора. В «Исповеди» и «Прогулках одинокого мечтателя» проявилось новое отношение к природе.
2 июля 1778 года после долгих скитаний, ссор и болезни Руссо умер от тяжелого заболевания почек. Его главным источником существования на протяжении многих лет была простая переписка нот: он не захотел стать профессиональным писателем.
Некоторые считали его жизнь достойной сожаления, но человек, чье имя связано со свободой и равенством, который положил начало благоразумию и сочувствию в воспитании и дал нам новые образцы поэтических красот, — такой человек заслуживает снисхождения и памяти.
Теги: философы, биографии, знаменитости, мораль, политика, нравственность, воспитание, философия, Жан Жак Руссо
друзей Руссо | Национальный фонд гуманитарных наук
Удивительно, но сын часовщика из Женевы, не имеющий никакого формального образования, пришел к глубоким открытиям, которые продолжают бросать вызов и вдохновлять. и не только в одной области или области, а во всем диапазоне, который обычно может показаться несвязанным. Кратко опишу его наследие в трех из них: в политической мысли, в психологии и в философии образования.
Первое великое произведение Руссо было Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства среди мужчин , написанное в 1749 году в качестве заявки на призовой конкурс (он не выиграл — судьи сочли его работу слишком длинной).
в те дни ожидаемым ответом было бы то, что Бог создал нас неравными, или же так сделала природа. Любой ответ подтвердит правоту социальной иерархии и привилегий. Руссо, гораздо более пессимистичный, чем позднее Маркс, принял истину о том, что неравенство неотделимо от человеческой культуры, но хотел знать, почему.
Ответом была идея, которая лежала в основе всего, что когда-либо писал Руссо: человек по своей природе добр, но общество сделало его злым. Другими словами, мы не испорчены первородным грехом, как учили церкви, и не побуждаемы инстинктом доминировать друг над другом, как учил Томас Гоббс. Если мы действительно эгоистичны, склонны к соперничеству и собственничеству, то это потому, что мы к этому приучены.
Руссо представлял себе доцивилизованное состояние природы, в котором наши предки, больше похожие на обезьян, чем на нас, не имели ни необходимости, ни возможности эксплуатировать и порабощать друг друга. Как охотники-собиратели они могли быть по существу самодостаточными.
Необратимое изменение произошло с изобретением металлургии и сельского хозяйства, двух основ развитой цивилизации. (Интересно, что Джаред Даймонд говорит примерно то же самое в Ружья, микробы и сталь .) Каждое из этих достижений способствовало нашему материальному благополучию, но они возможны только в организованном обществе, в котором многие контролируются немногими. Соответственно, тогда развиваются бюрократия, правовые системы и организованные религии, которые учат людей принимать свою судьбу в этой юдоли слез.
Руссо красноречиво описывает это изменение в «Рассуждении »: «Равенство исчезло, была введена собственность, стал необходим труд, и бескрайние леса превратились в улыбающиеся поля, которые нужно было поливать потом человеческим, где рабство и нищета вскоре были видно, что они прорастают и растут вместе с посевами». Это мощное озарение: неравенство этически неправильно, и все же оно неизбежно. Лучшее, что мы можем сделать, это попытаться свести его к минимуму.
Неудивительно, как сказал швейцарский ученый Жан Старобински: «Огромное эхо этих слов распространилось во времени и пространстве далеко за пределы того, что мог предвидеть Руссо».
Если иерархия и неравенство всегда будут с нами, что можно сделать, чтобы облегчить их бремя? Размышление над этим вопросом привело Руссо десять лет спустя к написанию « Общественного договора» , одной из вех в истории политической мысли. Предыдущие теоретики думали о договоре как об обязательстве, в котором народ присягал на верность королю, или же, как в случае с Джоном Локком, в котором народ соглашался на определенные полномочия, которые его правительство должно осуществлять от его имени. В любом случае это было событием в прошлом, которым должны быть связаны последующие поколения. Но Руссо, опираясь на свои рассуждения о неравенстве, бросил громкий вызов: «Человек рождается свободным, и везде он в цепях». Если должны быть цепи, как мы можем сделать их менее связывающими и болезненными?
Решение Руссо заключалось в том, что для того, чтобы быть по-настоящему жизнеспособной, культура нуждается в искренней приверженности общему идеалу.
В этом смысле общественный договор — это не историческое событие, а живая вера в сообщество, в то, что каждый индивид является полноправной частью целого. Руссо называл такую общность moi commun , общим я (буквально «общим я»). Отсюда следует, что личность должна рассматриваться не как подчиненный «подданный», а как равноправный член «государя». Этот термин обычно относился к монарху, но то, что Руссо имел в виду под сувереном, было всей совокупностью граждан, которые могут делегировать исполнительную власть королю, президенту или любому другому агенту, которого они предпочитают.
Всегда говорят, что американские основатели находились под влиянием Локка и Монтескье, и так оно и было. Но на некоторых повлиял и Руссо, хотя его радикальная репутация делала неразумным говорить об этом открыто. Бессмертная строка Джефферсона: «Мы считаем эти истины самоочевидными, что все люди созданы равными, что их создатель наделил их определенными неотъемлемыми правами», исходит непосредственно из «Общественный договор », опубликованного двести пятьдесят лет назад в этом году.
Когда Алексис де Токвиль посетил Америку в 1831–1832 годах, нашей стране исполнилось полвека, и это был первый успешный пример стабильной и эффективной современной демократии. Выходец из Франции, где каждые десять лет или около того происходила новая революция, Токвиль хотел понять, что обеспечило успех Соединенным Штатам. это, конечно, стало темой великой Демократии в Америке , которую он продолжил писать. Токвиль брал интервью у многих американцев, от бывшего президента Джона Куинси Адамса до юристов и владельцев магазинов из маленьких городков, и придумал фразу, ставшую знаменитой:0005 les habusudes du coeur , «привычки сердца». Токвиль, большой поклонник Руссо, позаимствовал эту идею из «Общественного договора» . По Руссо, «самый важный закон из всех высечен не на мраморе или меди, а в сердцах граждан. . . . Она сохраняет народ в духе его основания и незаметно заменяет силу привычки силой власти. Я говорю о нравах и обычаях и, прежде всего, о мнениях, предмете, который неизвестен нашим политическим теоретикам, но от которого зависит успех всех других законов».
Таково наследие Руссо как политического мыслителя: напомнить нам о разрыве между тем, что должно быть, и тем, на что мы должны довольствоваться, и вселить в нас веру в себя как в единое целое. Но это была далеко не единственная область, в которой он исследовал свою основополагающую идею о том, как социализация искажает нашу природу. Размышляя о своей странной истории жизни, он в середине жизни написал свои « исповедей» , первую великую современную автобиографию и богатый источник идей о том, как мы понимаем друг друга и самих себя.
Руссо заимствовал свой титул у святого Августина, но цели у него были совсем другие. Августин хотел показать, как каждый из нас приходит в мир узником греха — даже младенцы завидуют и ненавидят друг друга, говорит он, — и как он лично стал новым человеком после религиозного обращения. Руссо хотел показать, как дети приходят в мир доверчивыми и любящими, и как он лично был социализирован, чтобы предать свою истинную природу. Когда он писал, слово «автобиография» еще не было изобретено; обычным термином были «воспоминания», рассказывающие о значительных публичных событиях жизни человека.
Авторы мемуаров редко посвящали своим первым двадцати годам более одной-двух страниц, торопясь рассказать о событиях, о которых, как они ожидали, читатели хотели узнать. Руссо отдал двести страниц своим первым двадцати годам.
Великое и оригинальное понимание Признаний заключается в том, что определенные важные переживания, часто кажущиеся тривиальными с чьей-либо точки зрения, играют глубокую роль в формировании индивидуальной личности. Руссо также считал, что наиболее значительными событиями являются те, которые не дают покоя человеку в памяти, но в которых трудно разобраться. Именно по этой причине они могут скрывать самые важные откровения.
Следуя этому ходу мыслей, который в конечном итоге привел к Фрейду, Руссо описывает случай в детстве, когда женщина-опекун отшлепала его, и он обнаружил, что это доставляет ему сексуальное удовольствие. (она тоже это заметила, и шлепки прекратились.) Когда «Исповедь » были опубликованы посмертно, рецензенты высмеивали подобные материалы, считая их постыдными и не относящимися к делу.
Конечно, были распутники, которым нравилось, когда их шлепали или хлестали, и публичные дома, где они могли заплатить за это; это считалось простым вопросом сексуальных пристрастий. То, что пытался понять Руссо, было чем-то другим, чем-то центральным для его собственной личности. Он столкнулся со своим собственным мазохизмом (этого слова тоже еще не было), и его самоанализ пронзительно проницателен. Чего он хотел от женщин, понял он, так это острых ощущений от порицания без реального физического контакта, эротического заряда, тем более сильного, что табуировали и скрывали. «Быть на коленях у властной госпожи, — говорит он, — подчиняться ее приказам, просить у нее прощения, было для меня самым сладким наслаждением».
Эта эмоциональная ориентация вместе с тенденцией идеализировать элегантных дам, а затем чувствовать себя недостойными их, мешала большинству его отношений. Он часто влюблялся или, по крайней мере, страстно влюблялся, и в этом тоже достиг впечатляющих самопознаний.
Он понял, что склонен проецировать на женщин те качества, которые он хотел, чтобы они имели, в результате чего его страсть была больше сосредоточена на фантазии, чем на реальности. Эта закономерность достигла своего апогея, когда в зрелом возрасте он писал свой роман 9.0005 Жюли, или Новая Элоиза , и был неожиданно поражен любовницей друга. «Я был опьянен любовью без объекта; это опьянение очаровало мои глаза, и предмет остановился на ней. Я видел свою Жюли в Mme. д’Удето, и вскоре я видел только мадам. д’Удето, но облаченный в те совершенства, которыми я украшал кумира моего сердца». Как однажды заметил Поль Валери, мы любим нереальное, потому что оно нереально.
Еще одна серия из Признаний 9Следует упомянуть 0006, поскольку он поразительно связан с рассуждениями о неравенстве. Руссо утверждал там, что социальная жизнь порождает эмоции, которых «естественный человек» не знал бы, в частности, зависть к другим за то, что они превосходят нас во многих отношениях, и стыд из-за того, что они смотрят на него свысока.
будучи шестнадцатилетним слугой, он украл декоративную ленту, намереваясь подарить ее Мэрион, кухарке, которая его привлекала. ленту пропустили, обыскали помещение для прислуги и нашли в его комнате. Приведенный ко всему дому для допроса, он запаниковал и заявил, что это Марион дала ему это. Она не смогла доказать обратное, и их обоих выписали. Сорок лет, пока он, наконец, не рассказал эту историю в Confessions , Руссо мучился от чувства вины, подозревая, что Марион уже никогда не сможет получить хорошую работу. Но стыд, по его словам, помешал ему сказать правду. публичный позор того, что его считают вором, был более невыносим, чем скрытая вина за предательство невиновного человека.
В области образования идеи Руссо продолжают находить отклик. большинство философов — Вольтер, Дидро, Юм — были блестящими учениками в школе, и какими бы оппозиционными они себя ни считали, они сформировались в общей интеллектуальной среде. Руссо (как и Уильям Блейк, еще один контркультурный критик) ни разу не посещал школу, а после того, как в детстве его научили читать и писать, впоследствии стал самоучкой.
Он никогда не отрицал, что это был самый трудоемкий путь к обучению: «Если есть преимущества в учебе в одиночку, то есть и большие недостатки, и, прежде всего, невероятная трудность. Я знаю это лучше, чем кто-либо». Но это означало, что он подходил к каждому новому автору непредвзято, борясь с книгами со своей точки зрения, а не стараясь угодить учителю или преуспеть на экзамене. К тому времени, когда он написал Общественный договор , он хорошо разбирался в политической теории, но привнес в свое чтение всю жизнь личных размышлений о том, как устроено общество.
Что касается обычных способов обучения, Руссо считал, что они поощряют детей повторять материал, который они еще не готовы понять. И он также думал, что повестка дня, похоже, заключалась в том, чтобы превратить людей в обычных, послушных членов общества. Веря в уникальность каждой личности, он призывал педагогов вместо этого выявлять особые таланты личности, помогая детям думать самостоятельно, а не воспроизводить заученную информацию.
Его новаторская работа называлась Émile , полуроман, в котором мудрый наставник ведет мальчика Эмиля через серию событий, которые закладывают основу для обучения и роста на протяжении всей жизни.
У книги есть свои проблемы, на которые вскоре указали. Длительные отношения один на один ребенка и воспитателя больше похожи на мысленный эксперимент, чем на процедуру, которую можно применить на практике в реальном мире. А Руссо сохранил ретроградный взгляд на женские роли, что мешало ему представить себе, что девочка может получить такое же воспитание, как и мальчик. Но Émile полна идей о том, как мы думаем и учимся, и вдохновила многих читателей. ряд выдающихся деятелей действительно были образованы а-ля Жан-Жак , например, физик Ампер, давший свое имя амперу, и освободитель Боливар, давший свое имя Боливии.
На более глубоком уровне дух Руссо живет всякий раз, когда предпринимаются прогрессивные образовательные реформы. В «Подпольной истории американского образования» , например, Джон Тейлор Гатто представляет неприятную и вводящую в заблуждение оценку Руссо, но он хвалит заявление Токвиля Демократия в Америке : «Над [народом] возвышается огромная опекунская власть, которая одна берет на себя обеспечение их удовольствий и наблюдение за их судьбой… она не тиранизирует, но препятствует, подавляет, ослабляет, сдерживает и притупляет, пока он не сведет каждую нацию к простому стаду робких и трудолюбивых животных с правительством в качестве их пастыря».
Такому анализу Токвиль научился у Руссо, а Гатто, сам того не зная, друг Руссо.
Наследие Руссо для потомков было глубоким, но в значительной степени скрытым, поглощенным огромным движением культуры. Однако была одна область, в которой его идеи принесли немедленные плоды. Через одиннадцать лет после его смерти лидеры Французской революции стремились установить полное равенство, призывая его как светского покровителя. Революционный лозунг Liberté, égalité, fraternité в своей основе руссоистский, и его останки были с большой помпой доставлены в Париж для повторного захоронения в Пантеоне.
Слишком быстро Революция предала свои идеалы и закончилась террором. Руссо был бы потрясен; он всегда предостерегал от возможных последствий революции. после Террора Наполеон стал императором, мечтавшим о европейском господстве. Он тоже всю жизнь читал Руссо, и сохранился замечательный анекдот о его посещении загородного поместья, где Руссо умер в 1778 году. Глядя на простой мемориал, Наполеон заметил: «Было бы лучше для мира во Франции».
если бы этого человека никогда не существовало. Это он подготовил почву для Французской революции». Хозяин ответил с удивлением: «Я думал, гражданин консул, что не вам оплакивать революцию». «Ах хорошо!» Наполеон ответил: «Будущее покажет, не было бы лучше для мира во всем мире, если бы ни Руссо, ни я никогда не существовали».
Во всех этих отношениях наследие Руссо продолжает жить, и, кроме того, есть еще более тонкий способ, которым мы его переживаем. Выросший в трудолюбивой кальвинистской Женеве, он вскоре понял, что способен неустанно работать над самостоятельными задачами, но сильно сопротивляется задачам, поставленным другими. Точно так же, как «естественный человек», думал он, чувствовал себя как дома в себе и в своем мире, мы должны защищать нашу сущностную сущность от трудоголических требований современной жизни. Руссо скромно зарабатывал на жизнь копированием музыки — простой задачей, с которой сегодня могла справиться машина, и ему нравилась эта работа, потому что ее нужно было выполнять с осторожностью, но в своем собственном темпе.
Говоря о себе в третьем лице, он пояснил: «Он выполняет свою задачу, когда и как ему нравится; ему не нужно ни перед кем отчитываться за свой день, свое время, свою работу или свой досуг. Ему не нужно ничего устраивать, ничего планировать, ни о чем беспокоиться, ему не нужно тратить свой ум, он сам и живет для себя весь день, каждый день».
В « Признаниях» и еще раз в незаконченной последней книге под названием «Грезы одинокого странника» Руссо вспоминал дзен-подобный опыт подчинения сиюминутным ощущениям на берегу маленького острова в швейцарском озере. . «Шум волн и волнение воды овладели моими чувствами и изгнали из моей души всякое другое волнение, погружая ее в сладостную задумчивость, в которой ночь часто заставала меня врасплох. Приливы и отливы воды с ее непрерывным, но меняющимся звуком беспрестанно ударяли в мои глаза и уши». Руссо помог нам оценить и такой опыт. Торо Уолден — друг Руссо.
Теоретики: Жан-Жак Руссо
ВведениеРодившийся в Женеве философ и писатель Жан-Жак Руссо (1712–1778) оказал значительное влияние на представления о детстве и образовании с конца восемнадцатого века до наших дней.
Работа Руссо « Эмиль: или О воспитании » (1762 г.) посвящена, как и все его основные работы, как и работы многих его современников эпохи Просвещения, исследованию понятия «прогресс» и «совершенствованию» человечества. В Эмиль , Руссо утверждает, что распространение «цивилизации» не сделало человеческое общество более совершенным, а наоборот, испортило его. Эмиль представляет собой трактат, излагающий схему новой формы «естественного» образования, предназначенного как для защиты детей от этой порчи, так и для подготовки их к неизбежному вхождению в социальную сферу, где она преобладает. Однако вместо того, чтобы разрешить это противоречие, предоставив аккуратную педагогическую формулу, Происхождение
Одержимый происхождением, Эмиль во многом следует из работы Руссо 1755 года Рассуждения о происхождении и основаниях неравенства среди людей , в которой воображается «естественное состояние», в котором первоначально жили люди, чтобы затем определить, как неравенства богатство и власть были установлены в результате процесса «цивилизации».
Точно так же Эмиль стремится точно определить момент, когда дети впервые знакомятся с социальными нормами, которые будут регулировать их жизнь. В начале Эмиль , рассказчик Жан-Жак (не отождествляемый, как мы увидим, с Руссо-писателем) заявляет: «Все хорошо, поскольку выходит из рук «Бога», «Творца вещей; все вырождается в руках человека», который «ничего не хочет таким, каким его создала природа, даже человека; для него человека надо тренировать, как школьную лошадь» (37).
Здесь, как и везде, Эмиль перекликается с « Эссе о человеческом понимании» Джона Локка (1690), в котором утверждается, что разум не обладает врожденными идеями, а напоминает чистый лист бумаги, на котором запечатлеваются впечатления и вытекающие из них идеи. вписан (121). Однако Жан-Жак не описывает процесс, посредством которого чистый лист или tabula rasa , пишется как удачная: как только ребенок начинает искусственный (а не «естественный») процесс «воспитания» в «руках человека», ребенок «вырождается» из состояния оригинальное добро.
Естественный человек и гражданское общество
Таким образом, задача воспитателя состоит в том, чтобы «окультурить» ребенка, одновременно стремясь сохранить как можно больше его природных качеств. Чтобы продемонстрировать, как может быть осуществлено это педагогическое предприятие, Жан-Жак изобретает для себя воображаемого ученика Эмиля, которого обучают в соответствии с этими принципами с самых ранних лет до достижения им зрелости, что Жан-Жак приравнивает к становлению Эмиля.
сексуальный субъект и его брак с « Софи или Женщина» (357). Помимо Жан-Жака, Эмиля и Софи, в тексте представлен ряд второстепенных персонажей, которые принимают участие в образовании Эмиля. Например, он получает урок о правах собственности из встречи с садовником Жан-Жака, Робером, чей участок с дынями Эмиль узурпирует для эксперимента по посадке фасоли (9).8-99).
Невозможная цель
План Жан-Жака социализировать Эмиля, одновременно сохраняя его природную доброту, по своей сути парадоксален. Вместо того чтобы преуменьшать значение этой проблемы, Жан-Жак с готовностью признает, что его план не увенчается успехом. Это произведет безнадежно конфликтного индивидуума: «Тот, кто в гражданском порядке хочет сохранить примат чувств природы, не знает, чего он хочет. Всегда в противоречии с самим собой, всегда колеблясь между своими склонностями и своими обязанностями, он никогда не будет ни [естественным] человеком, ни гражданином» того гражданского состояния, в котором он живет: «Он будет ничем» (40).
Таким образом, Руссо с самого начала признает, что преследует недостижимую цель. Это признание предупреждает его аудиторию о том, что он намерен Эмиль следует читать не как практическое руководство по воспитанию детей, а как философское исследование неразрешимой проблемы.
Тем не менее, Emile часто (неверно) истолковывали как руководство по уходу за детьми или прагматичный трактат по вопросам образования. Руссо предлагает читателям совершить эту ошибку, приправляя свое повествование здравыми наблюдениями о детях и их воспитании, например, когда он заявляет: «Дети должны спать долго, потому что их физические упражнения экстремальны» или «[П]усть они едят, бегают, и играйте, сколько им вздумается, и будьте уверены, что они никогда не будут есть слишком много и у них не будет несварения желудка» (129)., 155). Многие из этих принципов были заимствованы непосредственно из книги Локка «Некоторые мысли об образовании » (1693), которая была задумана как практическое руководство для родителей.
Тем не менее Руссо решительно возражал, когда его читатели пытались рассматривать его книгу как библию по воспитанию детей. Например, когда ему написал человек, выражающий намерение воспитать сына, как Эмиль, Руссо язвительно ответил: «Тем хуже, сэр, для вас и вашего сына» (Даутвейт, 135). Он был прав, не доверяя своему режиму; когда такие люди, как детский писатель Томас Дэй, пытались воспитывать своих детей в соответствии с заповедями Emile , результаты были катастрофическими (см. Doutwaite 134-145).
Искусство Руссо
Если подзаголовок ( Об образовании ) также, кажется, вызывает это неправильное прочтение, то заголовок ( Эмиль ) дает подсказку, что следует подходить к тексту как имеющему больше общего со многими романами восемнадцатого века, в которых имя персонажа упоминается как их название, в том числе «» Даниэля Дефо «Удачи и несчастья знаменитого Молла Фландрии » (1722 г.), «» Генри Филдинга0005 История Тома Джонса (1749) и Лоуренса Стерна Жизнь и мнения Тристрама Шенди (1759-1767).
Такие вымыслы стремятся представить историю жизни человека с самого рождения, в то же время иронизируя над реалистическими репрезентативными условностями, связанными с этим ложно-биографическим (или ложно-автобиографическим) предприятием. «Эмиль » — это в общем-то разрозненный текст: отчасти учебное пособие, отчасти философское размышление о состоянии гражданского общества и отчасти роман. Как роман, он с особой ясностью использует условности художественного жанра 9.0005 bildungsroman (по-немецки «роман образования» или «роман образования»), который следует за развитием главного героя от детства до взрослой жизни.
Литературные качества Эмиля , возможно, наиболее очевидны в одном из его самых забавных отрывков, где Жан-Жак складывает колоду в пользу своего успеха в качестве учителя, создавая для себя идеального ученика: Эмиль будет иметь обычный интеллект, быть родиться в умеренном климате («во Франции, например»), быть богатым, знатного происхождения, быть здоровым и, что всего удобнее, быть сиротой, «повинующейся только мне» (52).
Этот отрывок описывает не выбор учителем ученика для самостоятельного изучения, а, скорее, заметки романиста о построении центрального персонажа в незавершенном литературном произведении.
Руссо уделяет много места в Эмиль исследованию двусмысленности, присущей языку, которую он связывает с коррупцией, сопутствующей участию в гражданском обществе. «Ограничьте, таким образом, словарный запас ребенка, — советует читателю Жан-Жак: — Для него очень большой недостаток, когда у него больше слов, чем идей» (74). Для Жан-Жака самой искусственной формой языка является литературный язык, и он часто ругает «орудия величайшего [детского] несчастья, то есть книги. Чтение — чума детства и почти единственное занятие, которое мы умеем ему давать» (116). Потому что «ребенок, который читает, не думает, он только читает; он не информирует себя, он учит слова», у Эмиля не будет «никакой книги, кроме мира, никаких указаний, кроме фактов», полученных посредством его собственных чувственных наблюдений (168).
Если Эмиль «читает в наших книгах хуже, чем любой другой ребенок», заявляет Жан-Жак, «он читает лучше в книге природы» (160).
Учитывая, что самым коротким предложением в Эмиль является «Я ненавижу книги», весьма иронично, что Руссо приводит аргумент в пользу естественного, а не литературного образования в длинной книге, которая в значительной степени структурирована как роман, использующий такие сложные литературные приемы как bildungsroman (184). Таким образом, читатель, внимательный к иронии, получает указание рассматривать Эмиля не как утверждение теории образования, которое можно применить на практике, а скорее как размышление (как и многие произведения Руссо) о неудачах современного гражданского государства и ( в конкретном случае Эмиль ), как эти неудачи отражаются на том, как будущие члены государства готовятся к участию в нем. Что касается каких-либо практических педагогических применений Эмиля , Руссо заявляет в одном из своих наиболее откровенных отрывков: «Но говорил ли я вам, что естественное образование было легким делом? […] Я показываю цель, которую необходимо поставить; Я не говорю, что его можно достичь.
Но я говорю, что тот, кто приблизится к этому ближе всего, преуспеет больше» (94–95).
Наконец, словно сытый по горло читателями — как критикующими, так и восхищенными, — которые думали, что Эмиль был написан с расчетом на практическое применение, Руссо сочинил продолжение, Эмиль и Софи или пасьянсы (опубликовано в 1778 г.), которое эффективно подрывает своего предшественника. В этой незаконченной работе идеальная пара переезжает в Париж, Эмиль погружается в свет, а Софи становится прелюбодейкой; когда она забеременеет от одного из своих любовников, Эмиль бросает ее и ребенка. Как замечает Джулия В. Даувейт: «Совершенно «контрпросветительским» ходом Руссо показывает, что проект Просвещения по освобождению человека от традиционных моральных и социальных ограничений» — как это пытается сделать Жан-Жак, обучая Эмиля, — «был более вероятным». чтобы усугубить скрытые проблемы, а не для достижения какого-либо прочного освобождения» (115).
Руссо, ребенок-романтик и институт детской литературы
Эмиль оказал глубокое влияние на представления о детстве и образовании в девятнадцатом и двадцатом веках.
Непосредственно об английских романтиках: аргумент о том, что ребенок «хорош, поскольку выходит из рук Творца вещей», но «вырождается в руках человека», повторяется в «Оде Уильяма Вордсворта: Намеки на бессмертие из воспоминаний о раннем детстве». Детство» (1807). Точно так же утверждение Жан-Жака о том, что «ребенок при рождении уже является учеником [. . .] природы» (61) рифмуется с центральными темами «Строек, составленных в нескольких милях над Тинтернским аббатством» Вордсворта (179).8) и Прелюдия, или Рост поэтического ума (1850). Более устойчивая ирония (подобная той, что проходит через Эмиля ) управляет изображением хрупкой невинности «естественного» ребенка в « песнях невинности» Уильяма Блейка (1789) и его песнях опыта (1794), а также в воспитании детей. существо из романа Мэри Шелли « Франкенштейн, или Современный Прометей » (1818 г.) может быть истолковано как переработка амбивалентного анализа естественного человека и гражданского общества, лежащего в основе Эмиль .
Кроме того, в детских художественных произведениях широко используются тематические аспекты Эмиля. В книге Редьярда Киплинга « Книги джунглей » (1894–1895), например, волчье образование Маугли и его настороженность к человеческому обществу во многом обязаны работе Руссо, как и повествование Эдгара Райса Берроуза « Тарзан из обезьян » (1914) . Читатели романа Фрэнсис Ходжсон Бернетт «: Тайный сад » (1911) помнят, что омоложение Мэри Леннокс начинается, когда она получает естественное образование, которое учитель-рассказчик из «».0005 Эмиль , несомненно, одобрил бы, почти полностью состоящий из садоводства. Более того, можно утверждать, что Эмиль повлиял не только на то, как пишется детская литература, но и на то, как ею управляют те, включая издателей, обозревателей, педагогов и библиотекарей, которые берут на себя обеспечение развлекательного чтения для детей. люди, чтобы быть их профессиональной территорией.
Это влияние наиболее очевидно в случае Робинзона Крузо .
Хотя он и ненавидит книги, Жан-Жак не совсем лишает Эмиля возможности читать; в конце концов он уступает и позволяет своему ученику прочесть единственную книгу, которая «дает наиболее удачный трактат о естественном воспитании», книгу Даниэля Дефо 9.0005 Жизнь и странные удивительные приключения Робинзона Крузо (1719) (184). С начала девятнадцатого века и во многом благодаря своему выдающемуся месту в « Эмиль » роман Дефо был фактически одним из самых популярных среди юных читателей. Он вдохновил на создание ряда «Робинзонад», написанных специально для детей (в отличие от романа Дефо), таких как «» Иоганна Давида Висса «Швейцарская семья Робинзонов» (1812-1813) и « Коралловый остров » Р. М. Баллантайна (1857). Жан-Жак утверждает, что роман Дефо был бы более подходящим для Эмиля, если бы он был «освобожден от всей своей чепухи», под которой он подразумевает повествование о духовных испытаниях и обращении Робинзона (185). Другими словами, он утверждает, что следует полностью вырезать половину романа, оставив только историю кораблекрушения и выживания.
Это оказалось пророческим: именно в этой отредактированной форме Робинзон Крузо остается «детской классикой».
Забота Жан-Жака о том, чтобы чтение его ученика выбиралось с учетом его «уместности», является, пожалуй, самым тонким влиянием, которое Эмиль оказал на учреждение детской литературы. В какой-то момент в Эмиль Жан-Жак занимается забавным истолкованием басни «Ворона и лисица», смысл которой состоит в том, чтобы показать, что басня, благодаря использованию образного языка, либо выходит за рамки знание детей или смутит их нравы и таким образом ускорит развращение, которое Жан-Жак так старается держать в страхе. Он заявляет, что взрослый может читать басни Лафонтена «разборчиво» и не только с удовольствием, но и с учением, потому что взрослый не может быть «обманут в отношении своего объекта» (независимо от того, мыслит ли он об этом объекте в моральных или эстетических терминах). Напротив, ребенок либо «не поймет» подробностей басни, либо «в тех, которые он сможет понять, он [.
. .] быть введенным в заблуждение» (116).
В своей одержимости определением подходящего чтения для детей Жан-Жак предвосхищает то, что стало считаться ключевыми обязанностями тех, кто занимается издательским делом, дошкольным образованием и библиотечным делом: стремление определить, что читают дети, и, что более важно, , то, что они не делают — а также то, что они выносят из этого прочтения (никаких «ригамарол», ничего, что могло бы их «сбить с пути»). Руссо также предвидит стремление регулировать детское чтение с точки зрения возраста; хотя немногие библиотекари согласились бы с его изречением: «В двенадцать лет Эмиль едва ли будет знать, что такое книга», импульс отложить определенные тексты в сторону как литературу для «молодых взрослых» определенно знаком (116).
Эмиль не инициировал этот процесс, посредством которого общества стремились дисциплинировать читателей, особенно молодых (это так же старо, как Платон). Более того, придание этому дисциплинарному процессу престижа, конечно, далеко не входило в намерения Руссо.
Учитывая, что предложенную им педагогическую систему он рассматривал с иронией и скептицизмом, читатели должны последовать его примеру, подвергая сомнению привычку пытаться контролировать каждый аспект детского текстуального потребления так же тщательно, как работа Руссо подвергает сомнению свои собственные усилия по отслеживанию каждого элемента заглавного героя. образование.
Рекомендуемое чтение
Блох, Жан. Руссоизм и образование во Франции восемнадцатого века . Оксфорд: Фонд Вольтера, 1995. В исследованиях Вольтера и восемнадцатого века 325 (1995).
Крэнстон, Морис. Благородный дикарь: Жан-Жак Руссо, 1754-1762 . Чикаго: Университет Чикаго, 1991.
.
—. Одинокое Я: Жан-Жак Руссо в изгнании и невзгодах . Чикаго: Чикагский университет П., 19 лет.97.
Даувейт, Джулия В. Дикая девушка, натуральный мужчина и чудовище: опасные эксперименты в эпоху Просвещения . Чикаго: Университет Чикаго, 2002.
Фергюсон, Фрэнсис. «Чтение морали: Локк и Руссо об образовании и неравенстве». Представления 6 (1984): 66-84.
Харари, Жозуэ. Сценарии воображаемого: теоретизирование французского Просвещения . Итака: Cornell UP, 1987.
Кавана, Томас М. Написание правды: авторитет и желание у Руссо . Беркли: U of California P, 1987.
Локк, Джон. Эссе о человеческом понимании . 1690. 2 тт. Нью-Йорк: Довер, 1959.
Макфарланд, Томас. Романтизм и наследие Руссо . Оксфорд: Clarendon, 1995.
Ричардсон, Алан. Литература, образование и романтизм: чтение как социальная практика, 1780-1832 . Кембридж: Cambridge UP, 1994.
Роуз, Жаклин. Дело Питера Пэна или Невозможность детской фантастики . 1984. Изд. ред. Филадельфия: Пенсильванский университет, 1993.
Руссо, Жан-Жак. Рассуждение о происхождении неравенства . 1755. Пер. Франклин Филип. Эд. Патрик Коулман. Оксфорд: Oxford UP, 1994.
