Что такое коллективная вина и должны ли мы ее испытывать. Обьясняет социальный психолог
Инструкция по выживанию
Ксения Морозова
12 апреля 2022 15:45
Последние недели наши соотечественники регулярно спорят о том, должны ли они чувствовать коллективную вину и ответственность за происходящее в Украине. «Афиша Daily» попросила социального психолога Лусине Григорян объяснить, что это за эмоции, насколько они естественны и как помогают странам становиться лучше.
— Какой у вас опыт работы с темой коллективной вины и ответственности?
— Я социальный психолог, уже 10 лет занимаюсь межгрупповыми отношениями, социальной идентичностью, предубеждениями, национализмом и патриотизмом — в общем, всем, что касается идентификации с группой и взаимодействием с другими группами.
Темой стыда и вины я заинтересовалась в 2014 году после крымских событий. Я заметила, что в России не принято испытывать эти эмоции, у людей есть сопротивление. Я не нашла никаких отечественных исследований на эту тему и решила провести свое.
Так как вопрос Крыма был очень нагруженным политически, я взяла другую тему — депортацию народов Кавказа во время Второй мировой. Реакция на мою работу была крайне негативной, я так много плохого услышала про себя и в целом про идею изучать групповую вину, что после не занималась этой темой. Хотя сейчас понимаю, что это стоило продолжить. Люди отрицали сам факт депортации, заявляли, что я обвиняю русских и оскорбляю их патриотические чувства. Похожие доводы можно увидеть в социальных сетях и сейчас.
— Что вообще такое коллективная вина и как давно ее начали изучать?
— Как и многое в социальных науках, это обсуждение запустилось после Второй мировой. Правильнее тут использовать термин «групповые эмоции» — они связаны с групповой идентичностью, но могут испытываться отдельным человеком. Когда группа, к которой мы принадлежим, делает что‑то неприемлемое, у нас могут возникать вина и стыд, не связанные с нашим индивидуальным поведением. Эти чувства абсолютно естественны.
В психологических феноменах вообще нет ничего случайного, у них есть функции.
Эмоции вины и стыда появились для регуляции социального поведения — чтобы люди могли кооперироваться.
Мы плохо выживаем в одиночестве, поэтому нам важно, чтобы группы хорошо функционировали. Для этого появляются правила и нормы. А чтобы люди им следовали, есть негативные реакции. Я проехала бесплатно в транспорте и чувствую себя после этого нехорошо. Эта эмоция заставляет меня в следующий раз купить билет. С групповыми эмоциями то же самое — они мотивируют нас быть лучше.
— Есть ли какие‑то исследования групповой вины?
— Да, было проведено много исследований о нацизме в Германии, о колонизации, о рабстве в Америке. В их центре — последствия негативных ощущений из‑за этих событий. Людей спрашивали, как они относятся к произошедшему, а также делают ли они что‑то, чтобы исправить ситуацию, или что должно сделать для этого их государство.
Вину и стыд тут важно разделять.
Вину мы испытываем за конкретные поступки, а стыд — за всего себя.
То есть в первом случае будет «я или моя группа сделали что‑то плохое», а во втором — «я или моя группа — плохие». Старые исследования говорили о том, что лучше испытывать вину, так как она непосредственно ведет к желанию восстановить справедливость: поменять поведение, выплатить компенсации, помочь пострадавшим. А стыд побуждает желание убежать и дистанцироваться от событий.
Более поздние работы показывают, что моральный стыд также мотивирует людей извиняться и компенсировать. Похоже, что он даже шире в своем воздействии: вина приводит к желанию помочь только пострадавшей группе, а моральный стыд мотивирует восстанавливать ценности и образ своей группы в целом.
— Есть ли разница в результатах в зависимости от страны?
— И да, и нет. Если смотреть на связи, то результаты более-менее одинаковые везде: если люди чувствуют ответственность за поступки группы, они испытывают вину и стыд, что ведет к желанию исправить ситуацию.
Но если говорить о распространенности таких эмоций, то тут, конечно, есть различия. Больше ответственности, вины и стыда чувствуют в демократических странах, где со временем появился общественный консенсус по поводу травматичного прошлого. Меньше — в странах, где такого консенсуса нет, например, в Польше, России, Сербии.
В России мы получили огромное количество негатива, обвинение исследователей и нежелание признавать даже сам факт травматичных событий. Есть два фактора, которые приводят к таким реакциям. Первый — ощущение себя жертвой исторической несправедливости. Людям сложно перевернуть свое представление о том, что это вообще-то они тут самые несчастные, и осознать, что их группа также совершала ужасные поступки. Второй момент — чувство величия собственной страны и гордости за нее, оно обычно не дружит со стыдом и виной.
Людям очень важно сохранять позитивный образ своей группы, поэтому чувства вины и стыда воспринимаются как угроза. Этого в России очень много.
— Как формируется ощущение величия собственной страны?
— Недавно я рецензировала исследование о том, где люди считают свою страну лучше других. Учитывались ответы граждан, а также реальные достижения страны, ее экономическое и социальное благополучие. График получился U-образным: жители объективно успешных стран говорят: «Да, мы лучше всех». Но также это говорят жители худшим по всем параметрам стран. Критически относятся к своей стране только те, кто находится в серединке. Ощущение величия компенсирует страх и неуверенность в том, насколько все действительно хорошо, так жить легче. Россия как раз находится в части «Все плохо, но зато мы великие».
— Это ощущение навязывается людям или они сами склонны так думать?
— Национализм — феномен довольно естественный. Люди склонны формировать сообщества и думать, что именно их группа лучше остальных, это базовый психологический механизм. Есть исследования, в которых людей делят на группы по совершенно бессмысленному критерию.
Например, в классической работе социального психолога Анри Тэшфела испытуемые выбирали, кто им нравится больше — [Василий] Кандинский или [Пауль] Клее. Потом их распределили на группы — они думали, что по принципу любимого художника, но на самом деле рандомно. И даже в этом случае участники при распределении денегЗадача заключалась в том, чтобы решить, как распределить денежно вознаграждаемые баллы между двумя другими испытуемыми. Групповая принадлежность участников была известна. предпочитали членов своей группы, хотя никакой выгоды по дизайну исследования им от этого не было. Такой фаворитизм легко появляется, а чтобы он не принял опасные формы, нужны надстройки — образование, нормы, государственное регулирование. У нас государство, наоборот, форсирует эту тему, и это очень опасно.
От свойственного всем желания помогать своей группе больше, чем другим, можно очень быстро дойти до откровенного национализма и фашизма. Для людей это крайне соблазнительная идея, которая рано или поздно приводит к войнам и геноциду.
— Как происходит процесс признания групповой вины?
— Как я говорила, признание групповой ответственности и вины — угроза идентичности, поэтому люди противятся этому до конца. Германия, например, смогла проработать свое прошлое, и сейчас каждый немецкий школьник хотя бы раз был на экскурсии в концлагере. Но это не потому, что немцы такие необыкновенные, а потому, что был Нюрнбергский процесс и последующие десятилетия обсуждений этих вопросов в обществе. В Америке говорили о рабстве многократно, и даже там республиканцы периодически заявляют, что никакого расизма не было и нет.
Это бесконечный процесс, нам все время надо быть начеку и не забывать о преступлениях. Иначе базовые нехорошие тенденции человеческой природы будут побеждать.
— Как говорить о коллективной вине? Сейчас регулярно некоторые люди из России выступают с заявлением «Мы тоже виноваты». В ответ им говорят, что об этом нужно говорить как‑то иначе, или не нужно говорить вовсе, или этим должны заниматься другие люди и в другое время.
— По моему опыту, как бы мы об этом ни говорили и кто бы это ни делал, мы получим такую реакцию. Люди будут сопротивляться до последнего, они не хотят ощущать эти эмоции, это неприятно и тяжело. А еще это значит, что тебе надо что‑то с этим делать, ведь функция эмоций — направлять поведение.
Поможет тут в первую очередь правда. Чтобы каждый человек видел страшные фотографии, видео, читал истории. Информация о преступлениях государства, в том числе Советского Союза, должна быть общедоступной, о ней должны сниматься документальные и художественные фильмы. Это должно доходить до каждого человека в стране, чтобы никто не мог сказать: «А я не знаю, была депортация кавказцев или нет». Чтобы этот общественный диалог произошел, нужна свобода слова.
— У вас есть личный опыт признания своей вины?
— Я решила уехать из России в 2014 году и в 2015-м эмигрировала. Сняла с себя ответственность за происходящее в стране и думала, что все это больше не моя проблема.
Но на этом все не заканчивается, ситуация продолжает развиваться, цикл насилия воспроизводится и направляется на одну страну, на другую, на собственное население. Мой отъезд — один из миллиона факторов, которые привели к тому, что сейчас происходит. Мне, конечно, тяжело это признавать.
Иногда говорят: заявления в духе «все виноваты» — это диффузия ответственности. Но, по-моему, диффузия ответственности — это когда мы перекидываем ее постоянно на кого‑то другого. Когда мы говорим: «А это не я, это власти». В таком случае мы все придумываем виноватого, и ответственным не оказывается никто.
Каждому из нас нужно сказать «Это и моя ответственность тоже, я играю роль в происходящем, мое действие или бездействие влияет на ситуацию».
Это не значит, что ты кому‑то что‑то должен. Ты отвечаешь исключительно перед собой. Но пока хотя бы половина страны не будет готова на себя эту ответственность взять, ничего не изменится. С этим жить тяжелее, но иначе насилие не остановится.
— Людей, которые долгие годы были в оппозиции, часто оскорбляют обсуждения их вины за происходящее. Они говорят: «Я сделал все что мог, чего вы от меня еще хотите».
— Немецкий политик Вилли Брандт был в антифашистском сопротивлении. Незадолго до начала Второй мировой войны нацистское правительство лишило его гражданства, и он бежал в Норвегию. Когда война закончилась, он вернулся, стал мэром Берлина, а потом канцлером ФРГ. В 1970 году он приехал к памятнику героям и жертвам Варшавского гетто и упал перед ним на колени. И это человек, который годами боролся с фашистским режимом. Судя по всему, это был спонтанный поступок — просто человека пришибло чувством вины. И это, мне кажется, важный момент. Мы должны признать, что, если мы сделали все что могли, и это закончилось вот так, — значит, мы сделали не то, не так или недостаточно. Это повод подумать, что мы могли сделать по-другому и как нам вести себя дальше, чтобы не допустить худшего.
— Как тут не свалиться в самобичевание и обвинение, а найти силы для действия?
— Если вина приводит к самобичеванию и параличу, значит, слишком много жалости к себе.
Если ты занят только собственной болью, можно залезть под одеялко и не вылезти из‑под него никогда. На эту тему были исследования, в которых исследовались вина, направленная на себя, и сочувствие, направленное на другого. Они показали, что симпатия к другой группе больше мотивирует. В этом ключ. Первая стадия — осознать, что ответственность лежит на всех, потому что любая группа состоит из индивидуальностей. Потом нужно осмыслить все решения, которые тебя привели в нынешнюю точку.
Третий шаг — направить взор вовне и подумать, что ты можешь сделать, чтобы это исправить. Это тяжелая внутренняя работа, но она необходима, если мы хотим жить в свободной стране.
расскажите друзьям
люди
Вилли Брандт
Что такое коллективная вина и как перестать ее испытывать. Советы психолога
Переключиться
После 24 февраля повестка вины и стыда стала регулярной. Многим людям удалось справиться с острыми переживаниями и вернуться к «обычной» жизни — однако чувства и события, которые раньше были основой повседневности, теперь вызывают сомнения и неловкость.
Нужно ли отказаться от празднования дня рождения или свадьбы? Как не чувствовать себя виноватым в том, на что не можешь повлиять (или все же надо чувствовать)? Стоит ли делиться в соцсетях радостными моментами, когда людям рядом очень плохо? Отвечает психолог сервиса «Ясно», гештальт-терапевт Анастасия Галашина.
Откуда берется вина
Многих из нас сейчас преследует чувство вины за действия, которые мы не совершали. Чтобы разобраться с этим, стоит выяснить, для чего вина дана человеку и из каких составляющих складывается.
Вина — это одно из базовых переживаний, которое помогает ребенку адаптироваться в обществе.
Оно мотивирует соблюдать социальные нормы и исправлять ошибки, если все же переступил черту. Однако очень важно отделять объективную вину от невротической. Если вы намеренно наносите вред другому и сталкиваетесь со встречной ненавистью, чувство вины объективно и оправданно. Другое дело — когда вы чувствуете себя виновным за то, на что не можете повлиять. Эта вина невротическая, нереальная. Посмотрим, как она устроена.
Этот внутренний конфликт между любовью и ненавистью к родителю и ложится в основу невротической вины.Или другая ситуация. Например, мать злилась, тревожилась и не объясняла, что происходит, — и ребенок делал вывод, что маме плохо из-за него. Или родители игнорировали ребенка, он злился на них, но выражать эти чувства было запрещено. Тогда злость на родителей переплавлялась в злость на себя. Обе ситуации — предпосылки к чувству непонятной, смутной вины «ни за что».
Что делать с чувством вины
Возможно, именно эта вина и «выстреливает» сейчас, когда вы видите чужую боль или даже слышите обвинения в свой адрес. Скорее всего, ее подлинный источник — события прошлого и прежние чувства оживают на фоне актуальных событий. Чтобы от них освободиться, важно проработать изначальный конфликт, разделить переживания по поводу прошлого и настоящего; это поможет гораздо лучше справляться с текущими событиями.
Попробуйте взглянуть на вину отстраненно, как исследователь, и вы увидите, что за ней скрывается целый спектр чувств: сострадание, сочувствие, страх за близких и свою собственную жизнь.
Можно задать себе вопрос: для чего мне сейчас чувство вины, может ли оно помочь мне или окружающим? Скорее всего, ответ будет отрицательным.
Вина зачастую становится токсичной. Она полезна только тогда, когда побуждает к конструктивным действиям, которые меняют реальность к лучшему.
К примеру, именно это чувство движет многими волонтерами и добровольцами. Вина трансформируется в созидательную энергию, которая позволяет помогать тем, кто попал в беду.
Как жить нормальную жизнь и можно ли радоваться, когда вокруг кризис
В первые недели нам казалось, что жизнь остановилась. Это нормальная реакция на потрясение, когда нас охватывает страх неопределенности и непредсказуемости.
Стоит признать свое право на собственный, относительно стабильный и комфортный кусочек реальности. Его можно контролировать (в отличие от ситуации в мире) и нести ответственность за свое благополучие в нем. Это означает, что мы вправе наполнять свою жизнь радостными событиями и светлыми чувствами и даже испытывать счастье.
Важно понимать, что личное счастье не делает вас безразличным и жестоким к чужому несчастью, — напротив, дает ресурс для сострадания и поддержки.
Нужно отметить, что личное несчастье не менее важно, чем счастье.
Если вам грустно, вы чувствуете стресс и усталость и переживаете по каким-то личным причинам (они могут быть и не связаны с ситуацией в мире), не стоит думать, что вы не имеете права на печаль (и сочувствие со стороны окружающих) только потому, что кто-то сейчас переживает гораздо более сильное потрясение.
Сравнивать, кому хуже, с целью определить, кто достоин утешения и помощи, а кто нет, — не очень благодарное занятие. От того, что мы даем оценку чужому состоянию, наше собственное не становится лучше. Приведем пример: вы натерли ногу до крови. Значит ли это, что вам не нужно ее лечить, если прямо сейчас где-то есть люди, у которых серьезный перелом? Нет, не значит. Человеку с переломом мешает его перелом, а вам — ваша травма. И то и другое больно, и то и другое мешает жить. Да, оно болит и мешает по-разному, но и то и другое — проблема, на которую важно обратить внимание, заняться ей.
Мы часто слышим рассуждения о том, что предыдущим поколениям приходилось намного сложнее, чем нам — в 90-е например, — но люди лучше справлялись и меньше жаловались.
Такое убеждение как будто лишает нас права испытывать эмоции в значимых для нас ситуациях, которые по своему масштабу проигрывают событиям исторического прошлого. Стоит это право себе вернуть, разрешить себе так чувствовать и говорить об этом.
Как вести себя в социальных сетях
Нормально задуматься о том, стоит ли делиться радостными моментами в соцсетях. Оба ответа на этот вопрос — стоит и не стоит — равнозначны и имеют место быть.
В любом случае хорошо работает искренность: если хотите делиться радостью, то делитесь и моментами сомнений, напряжения, печали.
Социальная сеть — это не только ваш личный дневник, но и пространство для коммуникации.
Коллективные эмоции: Введение | Коллективные эмоции
Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicCollective EmotionsПсихология развитияСоциальная психологияКнигиЖурналы Термин поиска мобильного микросайта
Закрыть
Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicCollective EmotionsПсихология развитияСоциальная психологияКнигиЖурналы Термин поиска на микросайте
Расширенный поискИконка Цитировать Цитировать
Разрешения
- Делиться
- Твиттер
- Подробнее
CITE
‘Коллективные эмоции: введение’
,
в Кристиане фон Шеве и Микко Салмела (ред.
)
,
Коллективные эмоции
(
Oxford,
2014;
(
,
2014;
,
; ,
Oxford Academic
, 16 апреля 2014 г.
), https://doi.org/10.1093/acprof:oso/9780199659180.002.0007,
по состоянию на 30 января 2023 г.
Выберите формат Выберите format.ris (Mendeley, Papers, Zotero).enw (EndNote).bibtex (BibTex).txt (Medlars, RefWorks)
Закрыть
Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicCollective EmotionsПсихология развитияСоциальная психологияКнигиЖурналы Термин поиска мобильного микросайта
Закрыть
Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicCollective EmotionsПсихология развитияСоциальная психологияКнигиЖурналы Термин поиска на микросайте
Расширенный поиск
Извлечение
Тема
Психология развитияСоциальная психология
В настоящее время у вас нет доступа к этой главе.
Войти
Получить помощь с доступом
Получить помощь с доступом
Доступ для учреждений
Доступ к контенту в Oxford Academic часто предоставляется посредством институциональных подписок и покупок. Если вы являетесь членом учреждения с активной учетной записью, вы можете получить доступ к контенту одним из следующих способов:
Доступ на основе IP
Как правило, доступ предоставляется через институциональную сеть к диапазону IP-адресов. Эта аутентификация происходит автоматически, и невозможно выйти из учетной записи с IP-аутентификацией.
Войдите через свое учреждение
Выберите этот вариант, чтобы получить удаленный доступ за пределами вашего учреждения. Технология Shibboleth/Open Athens используется для обеспечения единого входа между веб-сайтом вашего учебного заведения и Oxford Academic.
- Щелкните Войти через свое учреждение.
- Выберите свое учреждение из предоставленного списка, после чего вы перейдете на веб-сайт вашего учреждения для входа.
- При посещении сайта учреждения используйте учетные данные, предоставленные вашим учреждением. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
- После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.
Если вашего учреждения нет в списке или вы не можете войти на веб-сайт своего учреждения, обратитесь к своему библиотекарю или администратору.
Войти с помощью читательского билета
Введите номер своего читательского билета, чтобы войти в систему. Если вы не можете войти в систему, обратитесь к своему библиотекарю.
Члены общества
Доступ члена общества к журналу достигается одним из следующих способов:
Войти через сайт сообщества
Многие общества предлагают единый вход между веб-сайтом общества и Oxford Academic.
Если вы видите «Войти через сайт сообщества» на панели входа в журнале:
- Щелкните Войти через сайт сообщества.
- При посещении сайта общества используйте учетные данные, предоставленные этим обществом. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
- После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.
Если у вас нет учетной записи сообщества или вы забыли свое имя пользователя или пароль, обратитесь в свое общество.
Войти через личный кабинет
Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам. Смотри ниже.
Личный кабинет
Личную учетную запись можно использовать для получения оповещений по электронной почте, сохранения результатов поиска, покупки контента и активации подписок.
Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам.
Просмотр учетных записей, вошедших в систему
Щелкните значок учетной записи в правом верхнем углу, чтобы:
- Просмотр вашей личной учетной записи и доступ к функциям управления учетной записью.
- Просмотр институциональных учетных записей, предоставляющих доступ.
Выполнен вход, но нет доступа к содержимому
Oxford Academic предлагает широкий ассортимент продукции. Подписка учреждения может не распространяться на контент, к которому вы пытаетесь получить доступ. Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому контенту, обратитесь к своему библиотекарю.
Ведение счетов организаций
Для библиотекарей и администраторов ваша личная учетная запись также предоставляет доступ к управлению институциональной учетной записью. Здесь вы найдете параметры для просмотра и активации подписок, управления институциональными настройками и параметрами доступа, доступа к статистике использования и т.
д.
Покупка
Наши книги можно приобрести по подписке или приобрести в библиотеках и учреждениях.
Информация о покупке
Коллективные чувства – Семинар азиатско-американских писателей
Непантла достигает примечательной цели, изображая множество жизней, которые были здесь и которые будут продолжать задаваться вопросом, почему квир-жизнь имеет значение прямо сейчас.
Однажды пасмурной ночью в августе прошлого года группа квир-писателей последовала за поэтом и исполнителем Рикой Аоки через улицу в парк в Лос-Анджелесе. Мы искали луну, которой нигде не было. Мы не были обескуражены, мы были взволнованы. За пределами Луны у нас было много забот. Широкое небо, мокрая трава, глухая тишина обычного вечера вторника. Рыка сказал то, что я никогда не забуду: Наша работа как поэтов — искать луну, даже когда все говорят, что ее нет. Вытянув шею вверх, я заметил среди деревьев ярко-оранжевый дорожный конус: моя луна, мое стихотворение.
Из того, что я пережил прошлым летом во время ретрита Lambda Literary для начинающих писателей-ЛГБТК, эта ночь произвела большое впечатление. Вера в поэзию всегда казалась разумной, но поскольку жизнь в присутствии поэзии совершенно ординарна, я часто недооцениваю свою мышечную память на нее. В тот первый день, когда я нашел стол цветных писателей отдельно от остального кафетерия, я сел с ними. Мы знали, что собрались вместе не просто так. Кто-то сказал: «Нас здесь больше, чем в прошлом году». Кто-то другой сказал: «Посмотрите на нас. Посмотрите на некоторых из нас».
Непантла: антология, посвященная квир-поэтам цвета под редакцией Кристофера Сото, опубликованная в сотрудничестве между Nightboat Books и Lambda Literary, смотрит на некоторых из нас. Непантла, слово на науатле, обозначающее пограничные пространства между мирами, резюмирует эту ненадежность, демонстрируя более 100 поэтов, охватывающих 100 лет американской поэзии.
Сото прямо говорит о необходимых ограничениях как в объеме, так и в включении, связанных с антологизацией.
В недавнем эссе для The Millions он пишет: «В последние годы я начал подвергать сомнению [«(не)естественные мосты, (не)безопасные места»] Анзалдуа, оба наших употребления слова «Непантла, ”, а также ее идеи о метисах. Этот вопрос о ее работе делается с большим уважением, понимая, что даже при жизни она формулировала, а затем переформулировала свои собственные идеи. Я рассматриваю работу Анзалдуа не как безупречную или полную абсолютных истин, а скорее как процесс непрерывного интеллектуального исследования, сверкающего поля в постоянно меняющемся ландшафте».
Это чтение избегает того, что сомнения в работе Анзалдуа исходят от афро-латиноамериканских писателей и активистов, которые бросают вызов стиранию метисами африканской и черной идентичности. «Сказать, что страна или место являются расово однородными, потому что все представляют собой «смесь» одних и тех же народов, — говорит Венди Тревино, — значит признать существующие расовые различия, не признавая расовых иерархий, из которых они происходят».
В эссе «Подсчет жетонов» Яньи связывает эту практику проявления политической солидарности с программой разнообразия либеральных институтов, которая символизирует маргинализированные голоса, одновременно игнорируя материальные потребности людей. Решение прошлого года отменено Поэзия , выпуск для трансгендерных, гендерно-неконформных и нецис-поэтов, он спрашивает: «Почему подсчет VIDA, а не одно из многих сообщений об убийствах трансгендеров, произошедших в том году, послужило толчком к разговору? между двумя редакторами?» Когда единственным показателем программы разнообразия либерального института является либо срочность, либо актуальность, повседневная борьба цветных квир-людей уменьшается. Это происходит каждый раз, когда учреждения используют термин «цветные квир-люди», чтобы привлечь новых потребителей и рынки, прежде чем сначала удовлетворить потребности, которые ищут существующие в этих пространствах цветные квир-люди.
В стихах Непантлы названы эти потребности.
Поочередно обнадеживающее и откровенно смертное, квир-выживание моделирует ряд способов создать близость в порочном мире. Например, в «Американской свадьбе» Эссекса Хемфилла желание и насилие смешиваются, чтобы достичь сардонически обнадеживающего будущего. Начальные строки «В Америке / я надеваю свое кольцо / на твой член / там, где оно принадлежит» зацепляют вас патриотическими ожиданиями сексуального мужского беспредела, затем отказываются от «всадников» и «солдат рока», чтобы настаивать на том, что «мы нуждаемся друг в друге». другой / критически». Будучи созданным из-за американского насилия и вопреки ему, Хемфилл поддерживает возможность, которая приходит с нежностью квир-утопии: «Они не знают / мы становимся могущественными. / Каждый раз, когда мы целуемся, / мы подтверждаем приход нового мира».
Чего мы хотим от нового мира? Имя этому миру могло бы быть радостью: пространство, которое одновременно включает в себя крики и рычание, интриги и поцелуи, чувство боли и жажду ясности.
Когда Томми Пико пишет в отрывке из книги «Еда»: «Каждое питание обречено на смерть. Поэзия — это корм / для лошадей / во мне», я сталкиваюсь с идеей, что выживание одновременно и радостно, и ограничено. Я не потребляю поэзию для пропитания или убежища, хотя иногда я это делаю; Я полагаюсь на поэзию, чтобы размышлять об условиях моей возможной смерти. В поэме Ричарда Бланко «Убивая Марка» говорящий принимает паранойю смерти любовника, смешивая ее со своей собственной. Строки « Где, черт возьми, ты был? Не мог позвонить? / Перевод: Я умираю каждый раз, когда убиваю тебя », — дразнит преувеличением, а также культивирует знание того, что любовь друг к другу как к геям означает, что у нас есть только системы поддержки, которые мы создали сами.
Действительно, многие стихи основаны на реалиях, от которых мы, возможно, не сможем убежать: семейная травма, борьба за психическое здоровье, жестокость полиции, бездомность, телесная/гендерная дисморфия. В «Черном сонете» Кэндис Уильямс каждая строка перемежается словами «а я все еще черный».
Рефрен подчеркивает границы, отделяющие зрелище черной социальности от черной смерти. Смешение наполняет повседневность насилием; жизнь и смерть — две стороны одной медали. Но стихотворение предлагает свое собственное отступление. Его заключительные строки: «Мы немного пинаем его, и я все еще черный. / Я выключаю все огни, и я все еще черный» понимает небрежность насилия так же близко, как смотреть в глаза любовника. Как будто кто-то считает ложки. Как будто кто-то проверяет свой недельный бюджет. В своем стихотворении «Предсмертная записка № 1» Лютер Хьюз использует более резкий, более смиренный тон: «Мой отец наблюдает / за мной сквозь / приглушенные глаза бармена, говорит Берегите себя . я не могу. Я вернулся.» Уильямс и Хьюз — коллеги, товарищи. Их голоса говорят не об индивидуальном цинизме, а о том, как превосходство белых наказывает и криминализует чернокожих за их существование. Многие стихотворения в антологии понимают, что явно жить цветным квир-человеком опасно. Мы знаем, что в опасности.
Мы знаем, когда предпочесть счастье безопасности. Мы знаем, как превратить эти реалии в искусство.
Этот Непантла озабочен умиранием из-за того, что будет дальше. Для многих поэтов больше, чем конец, смерть выступает как многогранное пространство. Что значит противостоять смерти как пути вперед или, по крайней мере, как каналу для представления альтернативных возможностей жизни? Во многих моих группах друзей шутки о смерти так же распространены, как и шутки про пап. В то же время я знаю, что для многих близких смерть не за горами. Мы были готовы умереть. Готовясь к этому, мы шутили, но, тем не менее, собираем средства на наш коллективный доступ к еде, медицинскому обслуживанию и жилью.
Каждый вечер ретрита «Лямбда» ребята читали лекции. Размышляя над тем, чем я хотел поделиться, как я хотел, чтобы мои работы воспринимались, я говорил с другими поэтами о том, как изображать травму в почти белой комнате. Я отказываюсь идти на компромисс с реальностью своего опыта, чтобы успокоить белые чувства.
Я не буду ни покладистым, ни покладистым.
В отрывке из «Песни о месте, где еще предстоит пасть», Рика Аоки пишет:
Но я не свободен от жестокости. Я не предлагаю вариант без глютена.
Я не буду говорить как пират. Не буду накачивать громкость, нажраться,
заняться с тобой сексом на Burning Man. Я не буду копаться в твоем хип-хопе
, спаси планету на этом крутом митинге, говори по-китайски,
, поддержи свой Гринпис, перестань есть суши, откажись от животных,
белки, смотри, как Glee катается на фиксированном
, пожертвуй IndiegogogoleggoyourEggo.
Совместный смех — интимная практика. Беззастенчиво честный, чувство юмора Аоки работает в ускоренном темпе, заставляя вас не отставать, даже если оно активно настаивает Не буду . Его абсурдность вызывает столкновение языков, в результате чего промежутки между словами исчезают в пользу безумия. Отказ — это способ игры, предлагающий новые пути бытия и самовыражения.
Как у Марка Агухара.
Я познакомился с работами Марка в 2011 году на Tumblr. Марк создал работу, которая была сосредоточена на толстых коричневых девушках-трансгендерах и для них; ей было плевать на белый мужской взгляд. Она заботилась о людях, которые имели значение. Она пишет:
БЛАЖЕННЫ ВЛЮБЛЕННЫЕ, КОТОРЫХ Я НЕ ОПИСАЛ, I
НЕ МОГУ ОПИСАТЬ, НАУЧУСЬ ОПИСАТЬ
И
УВАЖЕНИЕ И ЛЮБОВЬ
Отдавая дань уважения наследию Марка, я думаю о том, как Непантла позволяет нам поглощать миры поэзии внутри и вне близости. Это кажется ошибочным и реальным. Линии Марка предлагают голос, который нужно удержать и распознать, удерживая при этом их истинное намерение. Может быть, это то, что мне больше всего нравится в поэзии: способность передумать в любой момент по любой причине. Само по себе квир- и транс-письмо не является ни мазью, ни успокаивающим бальзамом. Антология не может быть противоядием. Едва взламывая поверхность, Nepantla достигает примечательной цели, изображая множество жизней, которые были здесь и которые будут продолжать задаваться вопросом, почему квир-жизнь имеет значение прямо сейчас.
