Читать онлайн «Агрессия, или Так называемое зло», Конрад Лоренц – ЛитРес
Konrad Lorenz
DAS SOGENANNTE BÖSE
© 1983, dtv Verlagsgesellschaft GbH & Co. KG, Munich, Germany
© Перевод. А. Федоров, наследники, 2017
© Издание на русском языке AST Publishers, 2017
* * *
Жене моей посвящается
Предисловие
Один мой друг, взявший на себя поистине дружеский труд прочесть и подвергнуть критическому разбору рукопись этой книги, написал мне, добравшись до середины: «Вот уже вторую главу я читаю с захватывающим интересом, но и с возрастающим чувством неуверенности. Почему? Потому что не вижу связи с целым. Ты должен мне в этом помочь». Это было совершенно справедливое замечание, и я решил написать предисловие, чтобы читатель мог сразу понять, к чему устремлено целое и как связаны с целью всей книги отдельные главы.
Книга посвящена агрессии – то есть инстинкту борьбы против собратьев по виду – у животных и человека.
Написать ее я задумал в Соединенных Штатах, куда приехал с двумя целями: прочесть курс лекций по сравнительной этологии и физиологии поведения для психологов, психоаналитиков и психиатров и проверить в естественных условиях на коралловых рифах у побережья Флориды гипотезу о боевом поведении некоторых рыб и о функции их окраски для сохранения вида, выработанную на основе аквариумных наблюдений. В американских клиниках я впервые встретил психоаналитиков, для которых теории Зигмунда Фрейда были не непреложными догмами, а рабочими гипотезами, как и должно быть во всякой науке. При таком подходе мне стало понятно в теориях Фрейда многое из того, что прежде вызывало у меня возражения, так как казалось чересчур смелым. В дискуссиях по поводу его учения об инстинктах неожиданно обнаружились важные совпадения между выводами психоанализа и физиологии поведения – важные именно ввиду различия в постановке вопросов, в методах исследования и, главное, в базисе индукции.
Я ожидал непреодолимых разногласий по поводу понятия инстинкта смерти – разрушительного начала, которое по одной из теорий Фрейда противостоит всем инстинктам, служащим сохранению жизни.
Эта гипотеза, чуждая биологии, с точки зрения этолога не только не нужна, но и неверна. Агрессия, проявления которой часто отождествляются с проявлениями инстинкта смерти, – такой же инстинкт, как все остальные, и в естественных условиях она, как и другие инстинкты, служит сохранению жизни и сохранению вида. У человека, который творческим трудом слишком быстро изменил условия своей жизни, агрессия часто приводит к губительным последствиям; однако это случается и с другими инстинктами, хотя и не выглядит столь драматично. Но когда я стал отстаивать перед друзьями-психоаналитиками такой взгляд на инстинкт смерти, оказалось, что я ломлюсь в открытую дверь. Они показали мне много мест в работах Фрейда, из которых видно, как мало он сам полагался на эту дуалистическую гипотезу, которая ему, как настоящему монисту и механистически мыслящему естествоиспытателю, должна была быть принципиально чуждой.
Вскоре после этого я начал изучать коралловых рыб, живущих на воле в теплом море; у этих рыб значение агрессии для сохранения вида совершенно очевидно.
Тогда мне и захотелось написать эту книгу. Этологи знают уже вполне достаточно о естественной истории агрессии, чтобы говорить о причинах некоторых нарушений функции этого инстинкта у человека. Понять причину болезни еще не значит найти эффективный способ лечения, но это одна из предпосылок его отыскания.
Я чувствую, что взял на себя задачу, трудность которой превосходит мои литературные способности. Если каждый элемент системы находится в сложных причинных взаимосвязях со всеми остальными, почти невозможно описать словами, как она работает. Даже объясняя устройство двигателя внутреннего сгорания, не знаешь, с чего начать, потому что невозможно понять, как работает, например, коленчатый вал, не поняв одновременно, как работают шатуны, поршни, клапаны, кулачковый вал и т. д. Отдельные элементы целостной системы можно понять лишь в их взаимодействии, иначе вообще ничего понять нельзя. И чем сложнее система, тем труднее как исследовать ее, так и объяснить ее устройство. Между тем структура взаимодействий инстинктивных и выработанных культурой форм поведения, составляющих общественную жизнь человека, несомненно является самой сложной системой из всех, какие мы знаем на нашей планете.
И чтобы стали понятны те немногие причинные связи, которые я могу, как мне кажется, проследить в этом запутанном клубке взаимодействий, волей-неволей придется начать издалека.
К счастью, все наблюдаемые факты интересны сами по себе. Можно надеяться, что схватки коралловых рыб из-за охотничьих участков, инстинкты, напоминающие человеческую мораль, способы торможения инстинктов у общественных животных, не знающая любви супружеская и общественная жизнь квакв, кровавые массовые побоища серых крыс и другие поразительные образцы поведения животных удержат внимание читателя до тех пор, пока он подойдет к пониманию глубинных взаимосвязей.
Подвести его к этому я стараюсь по возможности тем же путем, каким шел сам, и поступаю так по принципиальным соображениям. Индуктивное естествознание всегда начинает с непредвзятого наблюдения отдельных фактов и от них переходит к абстрагированию общих закономерностей, которым все эти факты подчиняются. В большинстве учебников ради краткости и доступности идут обратным путем и ставят «общую часть» впереди «специальной».
При этом изложение выигрывает в обозримости, но проигрывает в убедительности. Сначала развить теорию, а затем «подвести под нее фундамент» с помощью примеров легко и просто, ибо природа настолько многообразна, что если хорошенько поискать, можно найти убедительные с виду примеры, подкрепляющие даже самую бессмысленную гипотезу. Если бы читатель на основе изложенных в книге фактов сам пришел к тем же выводам, что и я – тогда книга была бы по-настоящему убедительна. Но я не могу требовать, чтобы он безоглядно двинулся по столь тернистому пути, и потому предлагаю ему краткое резюме глав книги – своего рода путеводитель.
Я начинаю в первых двух главах с описания простых наблюдений над типичными формами агрессивного поведения, в третьей главе перехожу к его значению для сохранения вида, а в четвертой рассказываю о физиологии инстинктивных движений вообще и агрессивных в частности – рассказываю достаточно подробно, чтобы стала понятна спонтанность их ритмически повторяющихся неудержимых вспышек.
В пятой главе рассматривается процесс ритуализации и обособления новых инстинктивных побуждений, возникших из инстинкта агрессии, с той степенью подробности, какая необходима для понимания роли этих новых инстинктов в сдерживании агрессии. Той же цели служит шестая глава, где дан общий обзор системы взаимодействий различных инстинктивных побуждений. В седьмой главе на конкретных примерах показано, какие механизмы «изобрела» эволюция, чтобы направить агрессию в безопасное русло, какую роль при выполнении этой задачи играет ритуал и насколько похожи возникшие при этом формы поведения на те, которые у человека направляются ответственной моралью. Эти главы создают предпосылки, позволяющие понять, как функционируют четыре весьма различных типа общественной организации. Первый из них – анонимная стая, свободная от какой-либо агрессивности, но при этом не знающая ни личного знакомства, ни общения отдельных особей. Второй – семейная и общественная жизнь, основанная лишь на территориальной структуре защищаемых участков, как у квакв и других птиц, гнездящихся колониями.
Третий тип – удивительная большая семья крыс, члены которой не различают друг друга лично, но узнают своих по клановому запаху и проявляют друг к другу образцовое дружелюбие, а с любой крысой из другого клана сражаются с ожесточенной партийной ненавистью. Наконец, четвертый вид общественной организации – такой, в котором узы личной любви и дружбы не позволяют членам сообщества бороться между собой и вредить друг другу. Эта форма сообщества, во многом аналогичного человеческому, подробно описана на примере серых гусей.
Надеюсь, что после всего рассказанного в первых одиннадцати главах мне удастся объяснить причины некоторых нарушений функции агрессии у человека. Двенадцатая глава – «Проповедь смирения» – призвана создать для этого еще одну предпосылку, устранив внутреннее сопротивление, препятствующее многим людям увидеть, что они сами – часть вселенной, и признать, что их поведение тоже подчинено законам природы. Корни этого сопротивления – в негативной оценке причинности, которая кажется противоречащей свободе воли, и в духовном высокомерии.
Тринадцатая глава имеет целью объективно обрисовать современное состояние человечества с точки зрения, например, марсианского биолога. Наконец, в четырнадцатой главе я пытаюсь предложить возможные меры против тех нарушений функции агрессии, причины которых, как я полагаю, мне известны.
1. Пролог в море
В широком море ты свой путь начни!
Все твари там из малого родятся,
Растут, преуспевают и плодятся,
Глотая жадно меньших, чем они,
И к высшему свершению стремятся.
Гете
Извечная мечта о полете стала явью: я невесомо парю в невидимой среде и легко скольжу над залитой солнцем равниной. При этом я передвигаюсь не так, как принято у порядочных обывателей, заботящихся о своем достоинстве – животом вперед и головой кверху, – а в положении, освященном древним обычаем всех позвоночных: спиною к небу и головой вперед. Если я хочу посмотреть вперед, приходится выгибать шею, и это неудобство напоминает, что я, в сущности, обитатель другого мира.
Но сейчас я этого не хочу или хочу очень редко; как и подобает земному исследователю, я смотрю по большей части вниз, на то, что происходит подо мной.
«Но там все темно, все ужасно внизу, и пусть человек не дерзает увидеть ту бездну, что воля богов от нас милосердно скрывает»[1]. Впрочем, когда боги ее не скрывают, а, напротив, позволяют благодатным лучам южного солнца одарять животных и растения всеми красками спектра, человек непременно должен дерзнуть туда проникнуть, и я советую каждому сделать это хоть раз в жизни, пока он не слишком стар. Для этого ему понадобятся только маска и дыхательная трубка, а если он расщедрится, еще и резиновые ласты, а также деньги на дорогу к Средиземному морю или к Адриатике, если только попутный ветер не занесет его еще дальше на юг.
С аристократической медлительностью пошевеливая плавниками, я скольжу над сказочным ландшафтом. Это не настоящие коралловые рифы с причудливо изрезанным рельефом живых гор и долин, а менее живописное, но ничуть не менее заселенное морское дно возле одного из тех многочисленных островков, сложенных коралловым известняком, – так называемых Киз (Keys), – которые длинной цепью примыкают к южной оконечности полуострова Флорида.
Без всяких усилий я постепенно выплываю на мелководье; кораллов становится меньше, зато растений больше.
Подо мной расстилаются обширные леса очаровательных водорослей, имеющих точно такую же форму и такие же пропорции, как африканская зонтичная акация; это сходство вызывает иллюзию, будто я парю не над атлантическим коралловым рифом на высоте человеческого роста, а в сотни раз выше – над эфиопской саванной. Подо мной уплывают вдаль широкие поля взморника и меньшие поля карликового взморника, и, когда до дна остается чуть больше метра, при взгляде вперед я вижу длинную, темную, неровную стену, которая простирается влево и вправо, насколько хватает глаз, и без остатка заполняет промежуток между освещенным дном и зеркалом водной поверхности. Это самая важная граница – граница между морем и сушей, берег Lignum Vitae Key, Острова Древа Жизни.
У берега рыб становится во много раз больше. Они десятками разлетаются подо мной, и это снова напоминает аэрофотоснимки из Африки, на которых стада диких животных разбегаются во все стороны от тени самолета. В других местах, над густыми лугами взморника, забавные толстые рыбы-шары разительно напоминают куропаток, вспархивающих над полем из-под колосьев, чтобы, немного пролетев, нырнуть в них обратно.
Другие рыбы поступают наоборот – прячутся в водоросли прямо под собою, едва я приближаюсь. Многие из них самых невероятных расцветок, но при всей их пестроте цвета сочетаются безукоризненно. Толстая еж-рыба с изумительными дьявольскими рожками над ультрамариновыми глазами лежит совсем спокойно, осклабившись, – я ей ничего плохого не сделал. А мне один представитель ее вида кое-что сделал: когда я несколько дней назад неосторожно взял в руки такую рыбу (американцы называют ее «Spiny Boxfish», «колючая рыба-коробка»), она своим попугайским клювом из двух острых как бритвы зубов легко отщипнула у меня с указательного пальца правой руки порядочный кусок кожи. Я ныряю к только что замеченному экземпляру – надежным, сберегающим силы способом пасущейся на мелководье утки, подняв над водой заднюю часть тела, – осторожно хватаю этого малого и поднимаюсь с ним наверх. Сначала он безуспешно пробует кусаться, но вскоре осознает серьезность положения и начинает себя накачивать. Я отчетливо ощущаю рукой, как работает «поршень» маленького насоса – глотательных мышц рыбы.
Затем я поворачиваюсь к стене, отделяющей море от суши. С первого взгляда можно подумать, что она из туфа – так причудливо изъедена ее поверхность, столько пустот смотрит на меня, черных и бездонных, словно глазницы черепов. И в самом деле эта скала – коралловый скелет, останки доледникового рифа, во время сангаммонского оледенения поднявшегося над уровнем моря и погибшего. Вся скала состоит, как можно заметить, из скелетов кораллов тех же видов, что живут и сегодня; среди этих скелетов вкраплены раковины моллюсков, чьи живые собратья по виду и сейчас населяют эти воды. Здесь мы находимся сразу на двух коралловых рифах: на старом, уже десятки тысяч лет мертвом, и новом, растущем на трупе старого. Кораллы, подобно культурам, вырастают обычно на скелетах своих предков.
Я плыву к изрезанной береговой линии и вдоль нее, пока не нахожу удобный, не слишком острый выступ и хватаюсь за него правой рукой, чтобы встать на якорь. В небесной невесомости, в идеальной прохладе, но и не в холоде, отбросив все земные заботы, словно гость в сказочном мире, я отдаюсь колыханию нежной волны, забываю о себе и весь обращаюсь в зрение – одушевленный и счастливый привязной аэростат!
Вокруг меня со всех сторон рыбы – на небольшой глубине почти сплошь мелкие. Они с любопытством подплывают ко мне издали или из укрытий, куда спрятались при моем приближении, и шарахаются назад, когда я «откашливаюсь» трубкой, резко выдувая воду, просочившуюся туда снаружи или накопившуюся от дыхания. Но как только я снова начинаю дышать спокойно и тихо, они сразу же опять подплывают ближе. Мягкие волны колышут их в том же ритме, и от полноты своего классического образования я вспоминаю: «Вы вновь со мной, туманные виденья, мне в юности мелькнувшие давно… Вас удержу ль во власти вдохновенья? Былым ли снам явиться вновь дано?» [2] Именно наблюдая рыб, я впервые увидел – тогда еще в самом деле очень неясным взором – некоторые общие закономерности поведения животных, поначалу ничего в них не понимая; а сердце по-прежнему влечет меня к мечте все-таки понять их, пока я жив! Стремление охватить все многообразие форм[3] никогда не оставляет зоолога – точно так же, как художника.
Многообразие форм[4], окружающих меня тесным кольцом – иногда настолько тесным, что при моем изменившемся с возрастом зрении я не могу их четко разглядеть, – поначалу подавляет. Но через некоторое время физиономии становятся более знакомыми, и восприятие образов – этот чудеснейший инструмент человеческого познания – начинает различать в этом множестве явлений общий порядок. И тогда вдруг оказывается, что хотя вокруг и немало разных видов, но совсем не так много, как казалось вначале. Рыбы сразу разделяются на две категории в зависимости от того, как они появляются: одни подплывают стаями по большей части со стороны моря или вдоль скалистого берега, другие же, когда проходит паника, вызванная моим появлением, медленно и осторожно выплывают из норы или другого укрытия, и всегда
Рыб, бродящих стаями, можно встретить то здесь, то там. К ним относятся миллионные полчища маленьких серебристых атеринок, разные мелкие сельдеобразные, живущие около самого берега, и их опасные враги – быстрые как стрела сарганы; под сходнями, причалами и береговыми обрывами тысячами собираются серо-зеленые рифовые окуни и – среди многих других – ронки с прелестными желтыми и голубыми полосами, которых американцы называют «grunts» («ворчуны») из-за звука, издаваемого этой рыбой, когда ее вынимают из воды. Особенно часто встречаются и особенно красивы синеполосчатые, белые и желтополосчатые ронки; эти названия неудачны, поскольку окраска всех трех видов состоит из синего и желтого, только в разных сочетаниях. По моим наблюдениям, они часто и плавают в смешанных стаях. Немецкое название рыбы Purpurmaul (буквально «пурпурная пасть») происходит от броской, ярко-красной окраски слизистой оболочки рта, которая видна только тогда, когда рыба угрожает своему сородичу широко раскрытой пастью, на что тот отвечает подобным же образом.
Замечательно бесстрашное любопытство, с которым следуют за подводным пловцом пестренькие ронки, а также многие рифовые окуни, часто плавающие вместе с ними. Вероятно, точно так же они сопровождают мирных крупных рыб и почти уже вымерших – увы! – ламантинов, легендарных морских коров, в надежде поймать рыбешку или другую мелкую живность, которую спугнет крупное животное. Когда я впервые выплыл из своего «порта приписки» – мола у мотеля «Ки Хейвен» в Тавернье на острове Ки-Ларго, – я был потрясен неимоверным числом ворчунов и рифовых окуней, окруживших меня так плотно, что вокруг ничего не было видно. Куда бы я ни плыл, их, казалось, повсюду было так же много. Лишь постепенно до меня дошло, что это всегда одни и те же рыбы, плывущие за мной следом; даже при осторожной оценке их было несколько тысяч! Если я плыл параллельно берегу к следующему молу, отстоящему от первого примерно на 700 метров, то стая плыла за мной приблизительно до половины пути, а затем внезапно разворачивалась и стремительно уносилась домой.
Когда мое приближение замечали рыбы, обитавшие под следующим причалом, из темноты под мостками навстречу мне вылетало чудовище шириной в несколько метров, почти такой же высоты и длиной во много раз больше, отбрасывавшее на освещенное солнцем дно плотную черную тень, и лишь вблизи становилось видно, что это – в бесчисленном множестве – дружелюбные ронки. Когда это случилось в первый раз, я перепугался до смерти! Потом эти рыбы стали вызывать во мне совершенно противоположное чувство: пока они рядом, можно быть уверенным, что поблизости нет крупной барракуды!
Совсем иначе ведут себя ловкие маленькие разбойники – сарганы, которые охотятся у самой поверхности воды небольшими группами, по пять-шесть рыбок в каждой. Тонкие и гибкие, как прутики, они почти невидимы с моей стороны, потому что их серебристые бока отражают свет точно так же, как нижняя граница воздуха, более знакомая нам в другой своей ипостаси как поверхность воды. Впрочем, при взгляде сверху они отливают серо-зеленым, точь-в-точь как вода, так что заметить их, пожалуй, еще труднее, чем снизу.
Развернувшись в широкую цепь, они прочесывают самые верхние слои воды и охотятся на крошечных атеринок, silversides[5], которые миллионами и миллионами кружатся в воде, как снежинки в пургу, сверкая, словно серебряная канитель. Меня эти крошки совсем не боятся – для рыбы моего размера они не добыча, – я могу плыть прямо сквозь их рой, и они почти не расступаются, так что порой я непроизвольно задерживаю дыхание, чтобы они не попали в горло, как часто случается, когда попадаешь в такую же тучу комаров. Я дышу через трубку, в другой среде, но рефлекс остается. Однако стоит приблизиться самому маленькому саргану, как серебристые рыбки мгновенно разлетаются во все стороны – вниз, вверх, даже выскакивают из воды, так что в одну секунду образуется большое пространство, свободное от серебряной канители, которое постепенно заполняется лишь тогда, когда охотники исчезают вдали.
Как бы ни отличались головастые ворчуны и рифовые окуни от тонких, длинных, стремительных сарганов, у них есть общий признак: они не слишком нарушают привычное представление, связанное со словом «рыба».
С оседлыми обитателями нор дело обстоит иначе. Великолепного синего «ангела» с желтыми поперечными полосами, украшающими его юношеский наряд, пожалуй, еще можно счесть «нормальной рыбой». Но вот то, что показалось в щели между двумя коралловыми глыбами, нерешительно продвигаясь и раскачиваясь взад и вперед наподобие челнока, – бархатно-черный диск с ярко-желтыми полукруглыми поперечными лентами и сияющей ультрамариновой каймой по нижнему краю: рыба ли это вообще? Или вот эти два создания, бешено промчавшиеся мимо, величиной со шмеля и такие же округлые, у которых на кричащем оранжево-красном фоне хорошо виден круглый черный глаз с голубой каемкой, и притом на задней трети тела? Или маленький самоцвет, сверкающий вот из той норки, с идущей наискось – сверху вниз и спереди назад – границей двух ярких окрасок, фиолетово-синей и лимонно-желтой? Или вот этот невероятный лоскуток темно-синего звездного неба, усеянный голубыми огоньками, появившийся из-за коралловой глыбы прямо подо мной, парадоксально переворачивая все пространственные представления? Конечно, при более близком знакомстве оказывается, что все эти сказочные существа – вполне приличные рыбы, причем они состоят не в таком уж дальнем родстве с моими давними друзьями и сотрудниками – цихлидами.
«Звездное небо», «Jewel Fish» («рыба-самоцвет») и рыбка с синей спинкой и головой и с желтым брюшком и хвостом («Beau Gregory» – «красавец Грегори») – даже совсем близкие родственники. Оранжево-красный шмель – это детеныш рыбы, которую местные жители с полным основанием называют «Rock Beauty» («скальная красавица»), а черно-желтый диск – молодой черный «ангел». Но какие краски и какие невероятные их сочетания! Можно подумать, что они подобраны нарочно, чтобы бросаться в глаза на возможно большем расстоянии, – как флаги или, лучше сказать, как плакаты!
Надо мной колышется громадное зеркало, подо мной звездное небо, хоть и маленькое, я невесомо парю в прозрачной среде, окруженный роем ангелов, поглощенный созерцанием, благоговейно восхищенный творением и его красотой. Но все же, хвала Творцу, я вполне способен замечать существенные детали. И вот что бросается мне в глаза: если рыбы какого-нибудь вида окрашены тускло или, как ронки, пастельно, я почти всегда вижу многих или хотя бы нескольких его представителей одновременно; часто они даже плавают громадными плотными стаями.
Но из ярко окрашенных видов в моем поле зрения всегда лишь один синий и один черный «ангел», один «красавец Грегори» и один «самоцвет»; а из двух малюток – скальных красавиц», – которые только что промчались мимо, одна с величайшей яростью гналась за другой.
Хотя вода и теплая, от неподвижной аэростатной жизни я начинаю мерзнуть, но наблюдаю дальше. И тут замечаю вдали – а это даже в очень прозрачной воде всего 10–12 метров – еще одного «красавца Грегори», который медленно приближается, очевидно, в поисках корма. Местный «красавец» замечает незваного гостя гораздо позже, чем я со своего наблюдательного поста, когда до него остается около четырех метров. В тот же миг местный с беспримерной яростью бросается на чужого, и, хотя тот крупнее, он тут же разворачивается и дикими зигзагами удирает изо всех сил, к чему здешний вынуждает его весьма серьезными таранными ударами, каждый из которых нанес бы тяжелую рану, если бы попал в цель. По меньшей мере один все-таки попал: я вижу, как опускается на дно блестящая чешуйка, кружась, словно опавший лист.
Когда чужак скрывается вдали в сине-зеленых сумерках, победитель тотчас возвращается к своей норе. У самого входа в его жилище кормятся молодые ронки, и он спокойно прокладывает себе дорогу в их плотной стае; полнейшее безразличие, с каким он обходит этих рыб, создает впечатление, что он движется среди камешков или других несущественных и неодушевленных помех. Даже маленький синий «ангел», довольно похожий на него формой и окраской, не вызывает у него ни малейшей враждебности.
Вскоре после этого я наблюдаю точно такую же, во всех деталях, стычку двух черных «ангелов» размером едва с палец. Эта стычка, быть может, даже несколько драматичнее: еще сильнее кажется ожесточение нападающего, еще очевиднее панический страх удирающего пришельца, – хотя причиной может быть и то, что мой медленный человеческий глаз лучше уловил движения «ангелов», чем еще более быстрых «красавцев», которые разыграли свой спектакль слишком стремительно.
Постепенно до моего сознания доходит, что мне уже по-настоящему холодно.
И пока я выбираюсь на коралловую стену, в теплый воздух и под золотое солнце Флориды, я формулирую увиденное в нескольких коротких фразах. Кричаще-яркие, «плакатно» окрашенные рыбы – все оседлые. Только они на моих глазах защищали участок. Их яростная враждебность направлена только против им подобных; я ни разу не видел, чтобы рыбы разных видов нападали друг на друга, как бы ни были обе они агрессивны.
«Агрессия, или Так называемое зло» отзывы и рецензии читателей на книгу📖автора Конрада Лоренца, рейтинг книги — MyBook.
Что выбрать
Библиотека
Подписка
📖Книги
🎧Аудиокниги
👌Бесплатные книги
🔥Новинки
❤️Топ книг
🎙Топ аудиокниг
🎙Загрузи свой подкаст
📖Книги
🎧Аудиокниги
👌Бесплатные книги
🔥Новинки
❤️Топ книг
🎙Топ аудиокниг
🎙Загрузи свой подкаст
- Библиотека
- ⭐️Конрад Лоренц
- 📚Агрессия, или Так называемое зло
- Отзывы на книгу «Агрессия, или Так называемое зло»
org/ListItem»>Главнаяотзывов и рецензий на книгу
hooook
Оценил книгу
Редко попадаются книги, из которых действительно узнаешь что-то новое (для себя) — не просто факты, а нечто, что изменит твои представления или мировоззрение. Прочитав книгу Лоренца, я изменила свое мнение о человечестве, о его будущем, а также о научной фантастике.
Может, кому-то покажется, что я открыла Америку, но все же.
В научной фантастике, которую я читала в детстве, человечество строило коммунизм и менялось к лучшему если не за сто, то хотя бы за тысячу лет.
Или не строило, но все равно менялось. И недавно я встретила в отзыве на книгу фразу вроде «И за пять тысяч лет человечество не изменилось…»
И не изменится. Не то чтобы агрессия, которую мы наблюдаем если не в жизни, то в новостях, войны, домашнее насилие, подростковая жестокость и т.д. заложены в нас природой. Согласно Лоренцу в нас НЕ заложены механизмы торможения этой агрессии, ведь мы от природы ничем опасным не вооружены. Ну и неутешительный вывод: мы делаем зло просто потому что можем.
В отличие от меня, Лоренц надеется на торжество разума, который может стать таким механизмом торможения, о чем и упоминает в конце книги.
Книга просто отличная, несмотря на мои пессимистичные выводы. Именно такая, каким должен быть настоящий научпоп — больше научности и меньше популярности. Автор не стремится упростить материал, а рассказывает об экспериментах и их интерпретации настолько подробно, насколько это возможно в подобном жанре. Никогда не думала, что буду с таким увлечением читать о ритуалах изгибания шеи у гусей и уток.
29 января 2018
LiveLib
Поделиться
Teya805
Оценил книгу
По-немецки обстоятельная книга про зверей, птиц, рыб и немного про человека. На мой взгляд, рассуждения автора насчет агрессии нашего вида довольно сильно устарели (впрочем и книге-то уже за 50!), однако весьма любопытно наблюдать за собой: «о, в этой ситуации я, похоже, утка. А в этой — рыба».
При этом книга явно не успевает за темпом современного читателя и местами кажется невыносимо занудной. Так что некоторые пассажи, как мне видится, совершенно не возбраняется пролистывать.
25 июня 2021
LiveLib
Поделиться
AzbukaMorze
Оценил книгу
Очень понравилось, даже не думала, что научно-популярная литература может настолько заинтересовать! Автор заходит издалека, и это мне понравилось — для чайников так понятнее. И интересных фактов из жизни животных множество (особенно впечатляют, конечно, гуси).
Зачитывала тем, кто под руку подвернулся, и факты, и выводы, и поспорить успела. Вопросы тоже остались, может, кто знает что-нибудь еще на эту тему (только чтобы несложно)? Может, какую-нибудь критику Лоренца?..
С точки зрения «читабельности» — очень просто (ну ладно, местами не очень — где про Канта), живо, постепенно захватывает всё больше. Совсем как художественное произведение с сюжетом, кульминацией, развязкой — что там еще положено? Последние главы прямо воодушевляют. Иду искать другие книги автора.
3 января 2016
LiveLib
Поделиться
Nekipelova
Оценил книгу
Я совершенно не помню, каким образом эта книга попала в мой вишлист, но я очень рада, что она там оказалась и ещё более рада тому, что наконец-то прочитала. Это полнейший восторг. Так много встало на свои места. Не только в отношении поведения животных, но и человека. Если вы прочитали биографию и сведения о том, что автора лишили звания за пропаганду нацизма, то будьте спокойны — это произошло не в этой книге.
Она совершенно свободна от всякой политики.
Итак, книга об исследовании агрессии, ее функциях, роли в выживании вида, формировании привычек и внешнего вида самого животного. И перенос заключений с мира животных на человека.
Особенно понравились мне рыбки и крысы. Вообще все примеры понравились. Узнала, что нападение хищника на добычу — это не агрессия, а нападение на конкурента — это агрессия. Посмотрела с другой точки зрения на правила поведения и мораль. Не все так плохо, как кажется. Все ещё хуже)) Очень много чего узнала. Книга начинается не спеша и плавно, потом текст усложняется, это уже не совсем понятный язык. Как уже писали — это больше похоже на лекцию. Некоторые моменты прослушивала по два-три раза, теперь пойду ещё раз пройдусь по бумажному варианту.
Слушала книгу в исполнении bigbag. Если честно, то книга настолько была сложной, что я чтеца даже и не заметила, только составляла смысл из слов. Значит, чтец справился со своей задачей — преподнес материал, как полагается.
Это ведь не художественная литература, тут не нужны игры голосом. Так что это было спокойное чтение без эмоций, без излишней спешки, без музыкальных вставок. Никаких шумов, перепадов громкости. Заметила только одну ошибку: досЫта. В остальном — прекрасная работа.
10 января 2020
LiveLib
Поделиться
silkglow
Оценил книгу
«Человек — разумное существо, но это не относится к человечеству» Раймон Арон.
Господа, мы -крысы! Да-да, именно такое сравнение приводит знаменитый этолог в своей книге. А именно, проводит аналогию между человеческим и крысиным сообществом. Почему-то этот эпизод здорово врезался в память после прочтения. Видимо, благодаря тому, что сравнение это очень удачное. Крысы живут большими семьями по несколько сотен и тысяч особей. Они находятся в состоянии постоянной смертельной вражды с другими такими же сообществами и дерутся не на жизнь, а на смерть — уничтожают сородичей только потому, что они чужие, что не принадлежат к их сообществу (партии, национальности,расе и т.
д. — в переводе на человеческое общество). Не такова ли причина многих войн прошлых и настоящих? В людях просто «кричит» их животная природа в худшем своем проявлении.
В книге много примеров из жизни животных, доказывающих наше с ними родство. Подробно рассматривается природа агрессии как движущего фактора внутривидового отбора, то есть указывается не только отрицательная, но и положительная роль агрессии в эволюции животного мира.
А истории из жизни серых гусей трогают за душу!Как же мы похожи!Одинаково способны влюбляться, дружить, печалится, страдать…
Я ранее прочитала ещё две книги этого автора : «Человек находит друга» и «Кольцо царя Соломона» . Они тоже очень интересные и легко читаются, а «Агрессия» написана более научным языком и воспринимается тяжелее.
12 июня 2012
LiveLib
Поделиться
Ольга Архипова
Оценил книгу
Думаю , что автору больше интересно поведение животных, но не людей .
Ожидала совершенно другого.
3 мая 2019
Поделиться
Премиум
(125 оценок)
Читать книгу: «Агрессия, или Так называемое зло»
Конрад Лоренц
О проекте
Что такое MyBook
Правовая информация
Правообладателям
Документация
Помощь
О подписке
Купить подписку
Бесплатные книги
Подарить подписку
Как оплатить
Ввести подарочный код
Библиотека для компаний
Настройки
Другие проекты
Издать свою книгу
MyBook: Истории
Об агрессии, Конрад Лоренц
О гусях и людях
Об агрессии.
Конрад Лоренц.
Перевод Марджори Керр Уилсон. Харкорт, Брейс и Мир. 306 стр. 5,75 долл. США.
Конрад Лоренц изучает мир живой природы, его бесконечное разнообразие и поразительные закономерности, его величие и его суровость. Он называет себя сравнительным этологом и просто ученым, но тем самым несправедлив к себе; лучше называть его более старым, более почтенным термином и называть его, как он назван на суперобложке этой книги, «одним из выдающихся натуралистов наших дней».
Старомодное слово «естествоиспытатель» передает некоторый привкус его научного предприятия, напоминающего об ушедшей эпохе. Лоренц, безусловно, проводит сложные и остроумные эксперименты в стиле современных ученых; он действительно гордится статистическими данными как методолог; и он чрезмерно любит гипотезы, которые он строит, проверяет, проверяет или отбрасывает с должным рвением. Но в значительной степени, и когда он в своих лучших проявлениях, он довольствуется наблюдением, смотрит на мир вокруг себя с терпением и точностью, которые устыдят наши более неопытные глаза. В этом он отличается от типичного современного ученого, который склонен концентрироваться на управлении природой или даже «пытать» ее, чтобы раскрыть ее секреты. Напротив, Лоренц понимает свою деятельность как «своего рода диалог» с природой.
Более того, Лоренц хорошо пишет, и это тоже делает его нетипичным ученым. Почти невозможно встретить читателя Кольца царя Соломона или Человек встречает собаку , его двух более ранних популярных произведений, который не отреагировал бы на них с энтузиазмом.
Каждая из тех редких книг, которые с удовольствием рекомендуют и обсуждают, все время пытаясь определить качество ее способности вызывать восхищение. Отчасти эта сила проистекает из появления портрета автора как одного из величайших эксцентриков мира: человек, который убеждает уток в том, что он их мать, дрессирует перелетных птиц, чтобы те посещали его на пути на юг, держит домашнюю галку, которая глубоко любовь с ним, и идет охотиться на землероек. Отчасти это связано с его сверхъестественной способностью убеждать наши пресыщенные чувства в том, что мир действительно существует «там», и что это чудесный мир, буквально полный чудес.
Не хочется критиковать Об агрессии , так как она разделяет многие достоинства предыдущих книг Лоренца. Его способность точно описывать то, что он наблюдает, как никогда велика: посмотрите его отчет о подводной жизни у Флорида-Кис, его анализ сексуального поведения цихлид (небольших пресноводных рыб), его обсуждение мимики собак. По-прежнему встречается множество любопытных фактов: коралловый песок — экскременты рыб; птицы и рептилии не могут зевать; и т.
д. и т. д. И, как и прежде, мы многое узнаем о себе, узнавая, чем мы похожи — и отличаемся от — животных, о которых Лоренц пишет с такой любовью.
Об агрессии , однако, гораздо более амбициозная книга, чем Кольцо царя Соломона или Человек встречает собаку . Лоренц больше не довольствуется тем, что пишет исключительно о низших животных, а посвящает последнюю треть книги человеку; и он больше не довольствуется написанием ряда слабо связанных виньеток о мире природы, а пытается написать большой теоретический трактат об агрессии, определяемой как «боевой инстинкт у зверя и человека, направленный против ».0008 представителей одного и того же вида». В обоих случаях его предают спасительные амбиции.
Как трактат об агрессии, безусловно, книга содержит много интересного и полезного. Действительно, когда Лоренц придерживается описания феномена агрессии, он часто превосходен, например, когда он рассказывает нам, как тропические рыбы будут защищать свою территорию от незваных гостей, или анализирует яростную враждебность одной крысиной стаи по отношению к другой.
Более того, он довольно хорошо формулирует как негативные, так и позитивные аспекты агрессии. Таким образом, он весьма убедительно показывает, каким образом агрессия может функционировать для сохранения определенного вида, вызывая равномерное распределение его представителей по обитаемой территории или приводя к «конкурентным дракам», в результате которых самые желанные самки передаются самым сильным. самцов, или продвигая к лидерству тех представителей вида, которые будут наиболее эффективно защищать его от внешних опасностей. Таким образом, проблема заключается не в том, чтобы устранить агрессию — что в любом случае невозможно, поскольку это спонтанный или врожденный инстинкт у животных, — а в том, чтобы не дать ей выйти из-под контроля. Это можно сделать, потому что, согласно Лоренцу, агрессия является лишь одним из ряда влечений в том, что он называет «великим парламентом инстинктов», и поэтому может быть подавлена другими влечениями. Кроме того, его потенциально разрушительные эффекты могут быть подавлены процессом ритуализации, в результате чего он правильно направляется и сублимируется.
_____________
Но, говоря о пользе и вреде агрессии для жизни, необходимо также говорить о качестве и смысле жизни, и именно в этот момент Лоренц перестает быть просветляющим. Его тема в некотором роде — экономия природы, но ему никогда не удается точно передать то, что он имеет в виду под природой. Все ли существующее естественно, или природа — это термин различия? Природа целеустремленна или механична? Насколько культура «естественна», а насколько «неестественна»? Нам не говорят. Поскольку Лоренц имеет всестороннее представление о смысле жизни, это взгляд Дарвина, теории которого он принимает почти безоговорочно. Это заставляет его задать ряд вопросов, возникающих в связи с обсуждаемым им материалом; действительно, любой вопрос, который спрашивает: «Зачем?» о признаке или органе животного для него не имеет смысла, если на него нельзя ответить с точки зрения функции «он выполняет в интересах выживания вида». Лишь однажды Лоренц признает трудности, присущие такому грубому функционализму.
Он признает, что выяснить назначение «чудесных форм и расцветок раковин моллюсков», которые не видны ни другим моллюскам, ни, если уж на то пошло, никому, кроме ученого, так и не удалось, так как они скрыты «во мраке». глубокого морского дна». Но его не смущает эта загадка, он тут же отмахивается от нее как от одной из тех проблем, которые «научные исследования имеют еще нет удалось решить. . ». (курсив мой).
На протяжении всей книги Лоренц демонстрирует довольно трогательную веру в силу науки, наряду с эволюционным процессом, одним из лучших плодов которого, по его мнению, является решение чего угодно, включая даже самые серьезные человеческие проблемы. Таким образом, заключительная глава, одна из трех, посвященных бедственному положению человека сегодня, носит название «Признание оптимизма». Читатель, однако, вряд ли разделит этот оптимизм, поскольку то, что Лоренц говорит о человеке, менее чем удовлетворительно и, следовательно, менее чем обнадеживает. Некоторые из них, по общему признанию, стоит сказать; таким образом, несомненно верно, что человечество находится в разгаре великого кризиса, что агрессия не исчезнет только потому, что мы наложим на нее моральное вето, и что мы должны рассматривать агрессию внутри каждого из нас скорее как двусмысленное, чем как совершенно негативное явление.
Но все это уже было сказано раньше — и даже лучше. Например, в последней главе книги Лоренца мало что не получило более глубокого рассмотрения в эссе Уильяма Джеймса «Моральный эквивалент войны».
Главная проблема в том, что Лоренц рассматривает человеческую агрессию во многом так же, как и агрессию животных: он рассматривает ее как инстинктивно детерминированное, иррациональное побуждение. То, что он это делает, удивительно ввиду того, что он признает — он даже утверждает — уникальность человека и его превосходство над низшими животными. Это знание служит ему в высшей степени хорошо, когда он пишет о животных, спасая его от той ужасной сентиментальности, которая наделяет зверей человеческими чертами, но, кажется, оставляет его, когда он говорит о человеческой агрессии. Действительно, он может написать о:
. . . тревожная прогрессия агрессивных действий, начиная от петушиных драк на скотном дворе и заканчивая кусающими друг друга собаками, мальчишками, бьющими друг друга, молодыми людьми, бросающими друг другу в головы пивные кружки, и так далее, до драки в барах о политике и, наконец, до войн и атомных бомб.
.
.У этих вещей действительно так много общего? Это правда, что все собаки, большинство мальчиков и слишком много мужчин — бедняки, так сказать, рабы своих страстей. Но это было известно до того, как Лоренц или даже Фрейд пришли и сказали нам об этом. И также верно, что наши страсти человеческих страстей, и что к самому интересному в человеческих разновидностях агрессии нужно подходить на уровне специфически человеческого. Нам не очень интересно спрашивать, почему собаки должны кусать друг друга, но в случае с мальчиками, которые бьют друг друга, мы хотим знать, из-за чего «ссорятся», и для нас хороший мальчик бьет хулигана или хулиган бьет хорошего мальчика.
Однако нет необходимости заниматься таким текстуальным анализом, чтобы выявить ограничения Лоренцовской трактовки человеческой агрессии; стоит только взглянуть на список рекомендаций по обузданию вырастающей из него агрессии. По понятным причинам встревоженный опасной возможностью того, что род человеческий может покончить с собой посредством ядерной войны, он предписывает ряд действий, не менее банальных оттого, что сам Лоренц признает, что может навлечь на себя за них «упрек в банальности».
. Что еще хуже, некоторые из них глупы. Таким образом, Лоренц предлагает уделять больше внимания спорту как деятельности, безвредно выкачивающей агрессию, как будто именно самые агрессивные тоталитарные державы (нацистская Германия и сталинская Россия) больше всего вкладывали в спорт. Он также выступает за «поощрение личных знакомств и, по возможности, дружбы между отдельными представителями разных идеологий или наций». Все хорошо, но разве подобные вещи когда-либо хоть немного способствовали предотвращению войны? В 1870, в 1914, и снова в 1939 году, вряд ли найдется француз, у которого не было бы немца для личного знакомства, или наоборот. Что хорошего это сделало?
_____________
Грустно, когда автор, который может столько же нас научить, как и Лоренц, выходит за рамки своей глубины. Но об агрессии содержит обещание, что грядут лучшие вещи. В ходе совершенно увлекательного обсуждения брачных привычек гусей Лоренц пишет о своей «самой старой серой лапе Аде», чей «послужной список .
. . браков превосходит киноактрису и отличается от нее совсем нетипичным концом: на девятом году жизни она нашла grande passion в лице до сих пор не имевшего пары гусака почти ее возраста и осталась ему верной до конца жизни. Она выращивала выводок каждый год и умерла в 1963 году от привязывания яиц. История ее жизни будет рассказана в другой книге». Кто, как не Конрад Лоренц, пообещает нам такую книгу и кто, как не он, сможет ее написать? Если он ограничится гусями и их повадками, он, вероятно, научит нас гораздо большему о нашей человеческой природе, чем Об агрессии.
_____________
Лоренц: Об агрессии | PowersOfTen
Резюме Copyright © 1998 Себастьян Молнар
Конрад Лоренц (1963) использовал поведение животных в попытке продемонстрировать, как можно понять поведение человека. Люди — это животные, поэтому вполне вероятно, что люди развивают модели поведения с помощью тех же механизмов, что и другие животные.
Лоренц перечислил четыре основных побуждения (голод, размножение, страх и агрессия), которые помогают создавать и формировать определенные модели поведения. Ни один из них не работает в одиночку, но он фокусируется на влечении к агрессии. Лоренц утверждает, что агрессия может проявляться только внутри вида: внутривидовая агрессия, в отличие от межвидовой борьбы, поскольку «мотивы», стоящие за каждым из них, разные.
Лоренц определил три функции агрессии: 1) уравновешивание распределения видов, 2) отбор сильнейших и 3) защита молодняка. Эти характеристики оказывают важное влияние на поведенческое развитие вида. Например, агрессия может допускать территориальность (например, у видов, где самцы агрессивны — чем агрессивнее самец, тем больше вероятность того, что самец сможет защищать и удерживать территорию). На территориях могут быть определенные ресурсы (например, еда, жилье). Самке, желающей размножаться, могут потребоваться определенные ресурсы — место для гнезда или место для выращивания детенышей, поэтому самки будут выбирать (агрессивных) самцов с территорией.
У видов, у которых для развития детенышей требуется относительно много времени, для защиты могут потребоваться агрессивные родители.
Лоренц перечислил четыре типа социальной организации: 1) анонимные толпы, 2) семья или общественная жизнь, 3) крысиные стаи или племена и 4) узы любви и дружбы. Анонимные толпы и семейные группы формируются в первую очередь из общей или взаимной цели (например, миграция, поскольку численность обеспечивает безопасность; или строительство гнезд и выращивание потомства). В этих случаях агрессия незначительна или отсутствует. В крысиных стаях агрессия может присутствовать, но она направлена на «внеплеменных» членов — особи не узнаются, но характерный для племени запах есть. Четвертый тип социальной организации, «связь» (личные «связи» и сильная групповая сплоченность) — как утверждает Лоренц, может возникнуть только при наличии агрессии, но, кроме того, существуют и определенные «механизмы торможения агрессии». «Ритуализация» — это процесс, в котором определенное поведение превращается во что-то символическое (первоначальная цель может больше не быть причиной выполнения поведения — оно становится ритуалом).
Агрессия может быть перенаправлена на какой-то «объект», отличный от того, который вызывает агрессию — так могут развиваться некоторые ритуалы. Ритуализация происходит как в драках соперников, так и в определенных формах брачного поведения. Именно посредством «симуляции» (в ритуалах) могут возникать господство и подчинение и создавать определенные социальные порядки (например, у волков). Также благодаря симуляции сохраняется определенное брачное поведение (например, «брачный танец» самцов некоторых птиц). Симуляция должна быть выполнена определенным образом, прежде чем самка примет самца, но сама симуляция может представлять что-то еще (например, выносливость), и самка фактически выбирает самцов на выносливость на основе ритуалов.
Возможно, у аргумента Лоренца есть одна главная проблема. Лоренц верил в точку зрения «хорошо для вида» или «выживания группы». Это было широко распространенное мнение — до недавнего времени. Говоря на молекулярном уровне, происходит «генное выживание» (Dawkins, 1976), а не групповое выживание.
Группы могут выжить только в том случае, если выживут отдельные члены группы. Люди выживают за счет отбора фенотипических эффектов их генов, взаимодействующих с окружающей средой. Группа может рассматриваться как часть среды. Кроме того, то, что хорошо для группы, может не обязательно быть хорошо для отдельного человека (примером является перенаселенность — ресурсы для каждого человека ограничены). Однако аргумент против «выживания вида» не полностью разрушает аргумент Лоренца. Лоренц указывает направление к пониманию биологического компонента человеческого поведения через понимание поведения животных.
Лоренц предполагает, что у людей отсутствуют сдерживающие факторы агрессии, поскольку люди меняются (в социальном плане) гораздо быстрее, чем это может компенсировать эволюция. Люди несколько иные: у нас есть «моральные и рациональные обязанности». Появились новые выходы для агрессии (например, смех, спорт), которые могли возникнуть в результате ритуализации (например, спорт из «соперничающих боев»).
Человеческий разум решает проблемы и позволяет нам адаптироваться к изменяющимся условиям. Это может быть необходимо, поскольку у людей нет явного естественного «оружия» (как у других видов, например, у кошек с когтями). Однако у людей есть агрессия и они формируют личные связи. Таким образом, для сохранения этих связей в неприкосновенности необходимы ингибиторы агрессии. Если бы не было таких ингибиторов, человечество могло бы легко добиться собственного вымирания (т.е. посредством войны и ядерного оружия). Лоренц, похоже, не может адекватно ответить на вопрос.
Вопрос: Группы могут образовываться без агрессии (например, анонимные стаи), а семьи могут возникать просто на основе общих целей. Крысы — довольно успешные животные — у них агрессивный характер, но тесных связей не образуется. Поскольку другие животные, по-видимому, достаточно хорошо обходятся без связей, какие биологические/социальные преимущества дает образование тесных социальных связей?
Ссылки: About the Author Related Posts |
