Виктимология — Психологос
01 октября 2022 г., 21:52
Статья в разработке
Виктимология (лат. victima — жертва, лат. logos — учение) — раздел криминологии, учение о жертве преступления, наука о потерпевших, обладающих индивидуальной или групповой способностью стать жертвами преступного деяния.
На кого чаще бросаются собаки и насильники? Этот вопрос многих, наверное, удивит. Разве можно сравнивать рефлекторное поведение животных, не ведающих добра и зла, и психологию преступника, который намеренно причиняет страдания другим людям? Конечно, различие очень велико. Хотя не следует переоценивать интеллектуальный потенциал преступника. Благородные, тонко чувствующие бандиты нередко встречаются в книгах и кинофильмах, в жизни — почти никогда. Подавляющее большинство насильников и убийц — люди довольно неразвитые, в чем-то обделенные, страдающие множеством комплексов, крайне неуравновешенные, злобные и безнравственные. А потому сравнение их с псами, сорвавшимися с цепи, — не слишком большое преувеличение.
Впрочем, речь не о них, а об их жертвах.
Неправильное поведение при опасности
Замечено, что часто, даже слишком часто, как от злых собак, так и от недобрых людей страдают дети. Почему? Во многом — потому, что сами неправильно себя ведут. Привыкнув к родительской любви и довольно ровным отношениям со сверстниками (конфликты между малышами протекают «мягко» и в буквальном смысле почти безболезненно), маленький ребенок не способен правильно реагировать на потенциальную опасность. Обращаться с собаками многие дети не умеют: они допускают жесты, которые зверь считает провокационными, сами порой причиняют собаке боль и неудобство, а то и просто дразнят. Когда разозлившаяся собака бросается на ребенка, тот чаще всего пытается убежать, тем самым подстегивая у зверя древний инстинкт преследования. В общении с незнакомым «добрым дядей» ребенок тоже по наивности не усматривает никакой опасности и поэтому рискует попасться на какую-то приманку и стать жертвой извращенца. Воспитание, в частности, и состоит в привитии ребенку разумной осторожности, страхующей от бед.
Отчего же эта страховка порой не срабатывает даже у взрослых и опытных людей? Ведь несчастья случаются не только с детьми. Многие из нас знают, что, обобщенно говоря, опасно дразнить собак, но тем не менее невольно продолжают это делать, тем самым обрекая себя на роль жертвы. Поэтому так важно разобраться в особенностях своего поведения и сорвать ярмо обреченности, если оно почему-то омрачает вашу жизнь.
Характер жертвы
Криминалисты и психологи давно обратили внимание на то, что многих людей, пострадавших от насилия, объединяют некоторые общие особенности характера и поведения. Изучение этих особенностей привело к созданию виктимологии — науки о психологии потенциальной жертвы. Было установлено, что существует категория людей, особенно уязвимых для насильственных посягательств. Вероятность пострадать от рук преступников для таких людей намного выше, чем для всех прочих. Рассуждения про злой рок здесь совершенно неуместны. Как правило, тяжкий приговор человек подписывает себе сам, и только он сам волен этот приговор обжаловать и отменить.
Внутри общей и довольно неоднородной категории потенциальных жертв можно выделить два основных типа.
Первый тип жертвы
К первому относятся люди душевно слабые, робкие, склонные к преувеличенным опасениям и тревоге. Недаром говорят: когда ждешь беду — она обязательно приходит. Столкнувшись с опасностью, эти люди воспринимают ее как роковую неизбежность. Их охватывает ужас от того, что сбываются их худшие предчувствия. Это своего рода психологическая готовность к насилию, которая, однако, порождает не отпор или попытки как-то выпутаться из ситуации, а панику или шок, что делает жертву абсолютно беззащитной. Основы такого мироощущения закладываются еще в детские годы, и главную роль тут играет семейная атмосфера. Потенциальные жертвы — это, как правило, дети властных и строгих родителей исповедующих принципы авторитарного воспитания. С малых лет человек привыкает к тому, что его судьба всецело зависит от кого-то более сильного, кто волен приласкать или, наоборот, причинить страдание.
Свыкнувшись с мыслью о том, что от него самого ничего не зависит, человек всю жизнь продолжает ждать, как другие распорядятся егс судьбой. С радостным волнением он ждет благодеяний и ласки, с ужасом — унижений и боли.
Поэтому так важно с юных лет воспитывать у человека уверенность в себе, чувство собственного достоинства. Одно из главных педагогических правил: по мере взросления ребенка необходимо доверять ему самостоятельно нести такой груз, какой он способен поднять. Человек должен знать, что решение большинства его жизненных проблем в первую очередь зависит от него самого, а не от чьего-то произвола.
Второй тип жертвы
Провокационное поведение жертвы чаще всего является следствием незнания элементарных психологических закономерностей. Человек наивно полагает, что в его действия другие вкладывают тот же смысл, что и он сам. Например, известно, что женщины более, чем мужчины, склонны к контакту глаз. При этом их взгляд означает, как правило, лишь весьма умеренный интерес, однако извращенный ум насильника может оценить такой взгляд как сексуальный призыв.
Вообще, очень важно не встречаться взглядом с подозрительным, выказывающим агрессивные намерения субъектом. Эту нехитрую рекомендацию дал большой знаток психологии животных Конрад Лоренц. В своей книге «Кольцо царя Соломона» он писал, что при встрече с незнакомой собакой ни в коем случае нельзя пристально смотреть ей в глаза. Животное воспринимает такой взгляд как вызов и часто спешит отреагировать агрессивно. Преступник, обуреваемый примитивными инстинктами, в чем-то подобен животному. Так что ни четвероногого, ни двуногого зверя лучше таким способом не дразнить.
Наконец, самым провоцирующим шагом выступает появление жертвы в месте, подходящем для совершения преступления. Всякий преступник — по натуре трус и не станет творить насилие прилюдно. Он выбирает возможность напасть на свою жертву там и тогда, где никто не сможет ее защитить или даже засвидетельствовать преступление. Еще Зигмунд Фрейд обратил внимание на странную привычку одной своей пациентки гулять по пустырям.
Выяснилось, что дама одновременно страшилась интимной близости и стремилась к ней. Поэтому ее бессознательно влекло туда, где эта близость могла принять форму совершенно не зависящего от нее события — изнасилования. Остается только пожелать всем милым дамам не уподобляться вздорной пациентке доктора Фрейда.
- Наука
- Криминальная психология
Комментарии (6):
Гость, 20 июня 2014 г., 19:40
Неплохо, хотелось бы поподробней изучить.
Гость, 04 марта 2018 г., 22:59
Здравствуйте! Если и в этом случае Бог-Создатель тоже с чувством юмора и дал человечеству свободу выбора — не желаю быть жертвой кого — либо и чего-либо и никогда не желала этого.
Гость, 31 июля 2018 г., 12:10
Благородные, тонко чувствующие бандиты нередко встречаются в книгах и кинофильмах, в жизни — почти никогда…. выхватила эту фразу и решила дальше не читать… потому как вспомнила случай, когда я явилась потенциальной жертвой карманника… это было в Центре города в многолюдном переходе.
.. вдоль стен, которого обустроены всякие магазинчики со всякой миленькой мелочевкой, так сказать сувенирной продукцией… и вот я со всем своим неудержимым женским любопытством и умилением нырнула в одну из витрин такого магазинчика… и тут слышу аккуратное со спины… девушка, сумочку свою закройте… поворачиваюсь в сторону своей сумочки… она у меня настежь раскрыта — кошелек, ключи.. все сверху красуется… мои глаза в шоке взлетают вверх и я вижу доброжелательную улыбку одного из известных карманников нашего города… мы с ним примерно одногодки… жили в свое время в одном доме, в одном подъезде, росли в одном дворе… только я выросла в работника милиции, следователя, а он в карманника… 🙂
Гость, 07 октября 2018 г., 20:19
«Работник милиции, следователь» должен понимать, какое место занимает карманник в преступной иерархии, что он не является бандитом в прямом понимании слова, а также то, что речь идёт о жертвах психологического и физического насилия, к которым карманники и иные лица, совершающие хищение тайно от потерпевшего, изначально не прибегают.
Гость, 09 июля 2020 г., 12:34
Вот только поэтому он и не рискнул взять кошелёк))) а не из благородства))
Гость, 31 июля 2020 г., 12:03
В милиции/полиции про психологию жертв/преступников ничего не рассказывают (только на курсах поверхностно). И серьёзного значения этому не придают (иначе, Вас бы здесь не было)). Для сотрудника полиции не имеет значения преступник — карманник он, либо убийца. Цель сотрудника — поймать его. Не чтобы вокруг стало лучше, а для «палочки». Иначе сотрудников бы интересовало ПОЧЕМУ тот или иной человек стал жертвой/преступником. А если бы они этим интересовались — тогда бы пришли к причине и лечили бы её, а не боролись с последствиями. А искоренять причину смысла нет. «Палочек» не будет. Думаю, мои термины всем понятны, так как здесь психологов мало. Это читают либо сотрудники, которые хотят капнуть «глубже» (сотрудники-энтузиасты), либо преступники (которые хотят быть на шаг впереди сотрудников (однозначно не малолетки, которые коньяки по маркетам тырят)), либо преподаватели (которые вынуждены это читать по служебной необходимости).
Всем спасибо, кто дочитал))
Материалы по теме:
01 окт. 2022 г.
Стокгольмский синдром
Стокгольмский синдром — психологическое состояние, возникающее при захвате заложников, когда заложники начинают симпатизировать и даже сочувствовать своим захватчикам или отождествлять себя с ними. Если террористов удаётся схватить, то бывшие заложники, подверженные стокгольмскому синдрому, могут активно интересоваться их дальнейшей судьбой, просить о смягчении приговора, посещать в местах заключения и т. д.
38Подробнее01 окт. 2022 г.
Виктимность
Виктимность (от лат. victima — жертва) — достаточно устойчивое личностное качество, характеризующее объектную характеристику индивида становиться жертвой внешних обстоятельств и активности социального окружения, своего рода личностная предрасположенность оказываться жертвой в тех условиях взаимодействия с другими и воздействия этих других, которые в этом плане оказываются нейтральными, «не опасными» для других личностей.
Психология жертвы: | MAXIM
Истории
Зачем ревнивец женится на девушке легкого поведения? Ты удивишься, но ровно по той же причине, что толкает экстремала прыгать с небоскреба без шлема. «Живи быстро, умри несчастным» — тайный слоган жертв самопожертвования.
7
Виктимность — это термин из криминалистики, подразумевающий комплекс поведения жертвы, которое тем или иным способом может сделать ее привлекательной для преступника. Скажем, бродить по темным улицам Могадишо, таща за собой на веревочке тысячу долларов, — это виктимное поведение. Или вот если бы наш главный редактор, встретив боксера Валуева, закатил бы ему фофан, то это поведение тоже могло бы стать фатально виктимным, невзирая на то что знаменитый боксер славится своим миролюбием и незлобивостью.
Термин этот ненавидят феминистки, по требованию которых он уже почти исчез из криминалистики западной, так как феминистки считают, что виктимология оправдывает насилие, перенося часть вины на жертву, которая-де из-за неосторожного поведения «сама виновата».
На самом деле все это, конечно, чушь собачья, потому что виктимология — это довольно важная вещь в расследовании, ее хорошее знание помогает найти и изобличить преступника. Например, сексуальных маньяков очень удобно ловить, зная, какие фетиши их возбуждают и какое поведение приманки они расценят как провокационное.
Но в любом случае термин «виктимность» давно перекочевал в жаргон психологов, которые стали использовать его в описаниях событий, в том числе не имеющих уголовной подоплеки.
В отличие от мазохиста, человек с виктимным поведением обычно вовсе не хочет испытывать страдания. Наоборот, он лелеет скучную мечту прожить свою тихую жизнь в счастье и довольстве и умереть в глубокой старости в уютной постели. А то, что его поведение то и дело становится причиной вагона всевозможных скорбей, — это не его тайные подсознательные желания, а поведенческие ошибки. Давай посмотрим, может, и ты иногда позволяешь себе немножко виктимности, сам того не понимая.
Читай также
Риски невежливости
Распространенное мнение, что люди, пишущие в Интернете гадости всюду, куда только проникнет их хищная мышка, в реальной жизни трусы и слабаки, не лишено определенных оснований.
Дело в том, что люди сильные и агрессивные обычно чрезмерно вежливы с незнакомцами. Это обычный эволюционный механизм, описанный еще профессором-этологом В. Дольником в книге «Непослушное дитя биосферы», где он анализировал, почему наиболее жестокие драки происходят во время брачного периода у слабых животных, в то время как животные, способные легко убить противника своего вида, обычно ограничивают ритуальные бои вежливыми бесконтактными танцами.
Голуби заклевывают конкурентов до крови, а змеи лишь стоят друг перед другом на хвостах, покачиваясь, но вовсе не стремясь вонзить в соперника свои ядовитые зубы. А все потому, что, веди себя змеи иначе, скоро бы на планете вообще не осталось змей, кроме ужиков. У нас — то же самое.
Сильные и легко впадающие в ярость люди очень скоро выясняют, что в социуме умение вести себя приятно куда важнее умения отрывать противникам головы (а те, кто не выясняют, очень скоро оказываются либо в тюрьме, либо на кладбище). Неумение контролировать свою агрессию будет виктимным поведением для такого человека.
Поэтому большинство из них очень серьезно относится к ритуалам вежливости, часто чрезмерной.
Эта утрированная вежливость и кажущаяся флегматичность прежде всего призваны удерживать окружающих от поведения, которое может стать опасным для обоих участников конфликта («Я полагаю, благородный сэр, вы случайно плюнули на кончик моей шпаги, не намереваясь причинить мне оскорбление действием?»). И крайне виктимным поведением будет неумение распознавать эту опасную вежливость и путать ее с уступчивостью и трусостью. Древняя мудрость «Страшен тот враг, который и в гневе смеется» была не зря придумана.
Самоубийственная ревность
Ревность — один из эволюционных механизмов у животных, которым свойственно половое размножение (про ревность у однополых животных биологи, по крайней мере, ничего не пишут). Тут есть забавная закономерность: чем больше сил и ресурсов требуется родителям, чтобы выкормить и вырастить потомство, тем жестче самец будет контролировать верность самки, а самка — следить за тем, чтобы партнер не расходовал силы, время и ресурсы на стороне.
Поэтому люди — животные, которые выкармливают свое потомство до крепкого тридцатника, — неизбежно имеют много ревности в генетическом анамнезе. Но не все: некоторые везунчики почти не умеют ревновать, другим же приходится отдуваться в двойном размере.
Казалось бы, логика должна подсказывать: ревнивый самец должен искать себе наиболее верную самку, дабы не тратить потом жизнь на бесконечные сцены ярости и отчаяния. Но сплошь и рядом ревнивцы выбирают виктимное поведение и начинают ухаживать за девушками, которые меньше всего склонны гарантировать партнеру покой и безмятежность в этом отношении.
Дэвид Басс, профессор факультета психологии Университета Техаса, создатель теории половых стратегий человека, полагает: такая виктимность связана с тем, что склонность к любой сильной эмоции неизбежно стремится проявлять себя. Грубо говоря, если ты укомплектован агрегатом «ревность бронебойная», то она постоянно будет рваться из чулана, чтобы попробовать свои силы на подходящем объекте.
В совсем критических случаях ревнивцы начинают превращать в ад бесконечных подозрений жизнь даже самых скромных и верных подруг, но изначально они все-таки тяготеют к тому, чтобы влюбляться в максимально свободомыслящих девушек — в подсознательном стремлении стреножить их, посадить в мешок и никому никогда на свете не показывать. Дэвид Басс полагает, что по-настоящему виктимным поведением в таких случаях является отказ от услуг психотерапевтов, которым нередко удается загнать бесов ревности в небытие методами, включающими в том числе и медикаментозную терапию.
Читай также
Я на вас убиваюсь
Стремление проявлять заботу о близких — прекраснейшее свойство человека — тоже может быть изгажено виктимностью. Это горячая готовность приносить жертвы ради других, в то время как этим другим твои жертвы нужны как собаке шестая нога (при том что собака только что еле-еле придумала, куда ей с помощью пары остроумных инженерных решений приспособить пятую).
Зачем твоя мама героически варит и приносит тебе рассольник, который ты, ежась от угрызений совести, бережно выливаешь в канализацию, когда она уходит? Зачем папа на своем горбу привез вам через весь город мешок выращенной собственными руками картошки, при том что теперь тебе придется покупать ему три мешка средств от радикулита? Зачем ты сам в шестнадцать лет висел вниз головой на ветке тополя под балконом любимой девушки, хотя девушку это прекрасное зрелище ни разу не вдохновило настолько, чтобы она прекратила кричать тебе с балкона всякие обидные гадости?
Сложный механизм такого поведения объясняется тем, что, желая повысить свою значимость в глазах интересующего нас человека, мы в реальности не имеем никаких способов это сделать.
Папа и мама не могут подарить любимому тебе пару фабрик и пароходов. Ты не можешь героически спасти девушку от бандитов, потому что бандиты в этом городе, похоже, совсем обленились. И мы делаем то, что можем, увеличивая ценность нашего поступка (хотя бы в наших собственных глазах) теми страданиями, которые он нам приносит.
Самое худшее, что объяснить себе виктимность и нерациональность такого поведения человек может, лишь признавшись в своей полной несостоятельности, а такое признание может закончиться совсем плохо для душевного комфорта. Так что продолжай выливать рассольник и выкидывать картошку, но только чтобы родители никогда об этом не догадались!
Гипервиктимность
Люди, которые прыгают со скейтборда на сноуборд, занимаются каньонингом, бабблингом, дайвингом, бейсджампингом, считают, что машина не умеет ездить меньше ста тридцати километров в час, а охота на носорогов с рогаткой ужас как весело, — с точки зрения профессионалов криминалистики, проявляют гипервиктимность.
И сколько бы такие люди ни хвастались, что просто не умеют испытывать страх, мы-то знаем, что человек, не умеющий испытывать страх, никогда не стал бы прыгать на резинке в Ниагарский водопад — хотя бы потому, что не испытал бы при этом никаких сильных ощущений, а стало быть, и удовольствия.
Читайте также
Комплекс детской виктимности
По официальному определению, люди с комплексом детской виктимности — это люди, «склонные к воспроизводству депрессивных состояний посредством провоцирования межличностных конфликтов своим поведением при полном нежелании ничего исправлять, а и далее играть роль жертвы в межличностных отношениях».
Например, виктимный муж вместо того, чтобы решать любые проблемы, возникающие у них с женой, при помощи здравого смысла и взаимных уступок, начинает вести себя как человек, мечтающий о призе «Худший супруг года». Он игнорирует ее просьбы, немножечко хамит, пропивает семейный бюджет и возвращается домой без штанов в рассеянных чувствах.
Получив в один прекрасный момент скалкой по загривку, он уже начинает чувствовать себя полноценной жертвой и продолжает крокодилить по полной, раз уж жена все равно досталась такая гадкая, злая и несправедливо его обижающая. Этот принцип — провоцирование партнера на жесткие действия, чтобы вынудить его потом испытывать вину перед тобой, — люди с комплексом детской виктимности часто проявляют не только в семейных, но и в дружеских и деловых отношениях. И всюду он работает плохо.
Комплекс слабака и неудачника
«Я не сумею, не смогу, мне точно не повезет, я маленький и жалкий» — это гордая виктимная песня человека с комплексом неудачника. Людям без этого комплекса трудно понять, насколько она помогает снять с себя тяжкий груз любой ответственности, всегда быть готовым к любым неудачам и неприятностям. Что-то похожее мы все вытворяем, когда берем в руки клюшку или шашку, объясняя окружающим, что мы тысячу лет этого не делали, а даже когда и делали, то лучше бы не делали.
И сразу как-то становится не так страшно и не так стыдно проиграть: ведь ты же всех предупреждал заранее, как плохо играешь! Но такая защита, если мы пользуемся ею в постоянном режиме, сослужит нам безупречно дурную службу в любых делах, где от тебя требуются таланты, инициатива и сообразительность. Например, во время интервью при приеме на работу ее лучше сдать в камеру хранения. И начинать признание в любви со слов «Тебе, конечно, сейчас будет смешно» тоже не стоит*.
С другой стороны, у японцев вон полкультуры на комплексе неудачника построено, и ничего, живут. «Простите, что я, жалкий, принимаю вас в моем тесном и грязном домишке» — вполне реально услышать от главы тамошней корпорации, встречающего посетителей на банкете в своей резиденции.
Комплекс падающих штанов
Умение встречать неловкие ситуации, не дрогнув ни одной лицевой мышцей, — великолепное качество. Вот обычный человек, у которого упали штаны посреди торжественного приема, ушел бы в гардеробную и удавился, а ты лишь хмыкнул, надел штаны и продолжаешь вести светскую жизнь.
Но в таком умении справляться со своим смущением есть и элемент виктимности. Три сильнейшие эмоции, призванные обеспечить твою безопасность, — это страх, брезгливость и стыд. Убери страх — и ты через пару недель лишишься головы, попав в опасную ситуацию и не испугавшись ее. Убери брезгливость — и ты станешь обладателем половины статей из «Справочника врача-инфекциониста».
Убери стыд — и ты лишишься своих способностей к социализации. Ребенок, который демонстрирует виктимное поведение такого плана, часто становится изгоем в детских коллективах, потому что не умеет задумываться о том, как на его действия отреагируют другие. Он показывает зад, чтобы рассмешить приятелей, ест червяков, чтобы поразить их, — и вдруг выясняет, что остальные школьники относятся к нему как к тому червяку. Взрослый человек, который совсем не руководствуется в своих действиях чувством стыда, находится в столь же опасном положении.
Стыд удерживает нас от поступков, которые могут вызвать гнев или отвращение окружающих.
И если чувство стыда мешает тебе почему-то рассказать прекрасный матерный анекдот в незнакомой компании, то, не исключено, к нему правильнее будет прислушаться.
Самостигматизация
Виктимолог В. Туляков в своей статье «Виды и проявления виктимности» пишет: важным фактором при изучении поведения жертвы является понимание того, что часто виктимность проявляется в готовности пострадавшего принимать на себя вину за действия человека, причинившего ей ущерб. Происходить это может по-разному. Жертва ограбления может винить себя в том, что ей хватило глупости снимать деньги из банкомата в темном малолюдном месте.
Мужчина, брошенный и обобранный жадной женщиной, может при этом оправдывать ее и винить себя в том, что что-то сделал неправильно, не уделял ей должного внимания и не дарил нужного количества душевного тепла. Женщина, избиваемая садистом, может винить себя за то, что не умеет нравиться своему любимому настолько, чтобы он ее не бил. В худших случаях жертвы виктимности вообще априори принимают на себя вину за любые беды, которые с ними случаются.
Туляков назвал этот процесс «самостигматизацией» — убежденностью, что ты неудачник, растяпа, гадкий, никому не нужный человечек, который сам виноват в своих бедах. Как ни странно, такое поведение — один из элементов оптимистического восприятия мира.
Часто именно оно помогает человеку не свихнуться от горя в тяжелый момент. Человеку важно верить в то, что этот мир справедлив и правильно устроен. Что в нем существуют правила, которые достаточно соблюдать, и все будет хорошо. И если с тобой произошло что-то плохое, то виноват в этом ты сам. Признавая свою вину, жертвы таким образом пытаются уверить себя, что они все же как-то контролируют окружающую действительность, просто делают ошибки. Туляков же, как и многие виктимологи, полагает, что самостигматизация все-таки приносит больше вреда, чем признание того, что нами правит случай, а этот мир — сплошной бардак, когда смешной, а когда и страшный. Потому что самостигматизация поощряет жертву к виктимному поведению и в будущем.
Иллюстрации: Александр Котляров
Автор текста:Данила Маслов
Психология обвинения жертвы
Наука
Когда люди хотят верить, что мир справедлив и что с ними не случится ничего плохого, эмпатия может пострадать.
Кейли Робертс Dandy PickPockets Diving: Scene Near St. James Palace (Isaac Robert Cruikshank / Lewis Walpole Library / Wikimedia)
Сохраненные истории
Внутри Эми Писатель Шумера Курт Мецгер возродил общенациональную дискуссию об обвинении жертвы, когда опубликовал в социальных сетях серию разглагольствований, критикующих то, как женщины сообщают о том, что они стали жертвами преступления, и влияние этих сообщений на обвиняемых. После того, как театр Upright Citizens Brigade в Нью-Йорке запретил исполнителю из-за того, что несколько женщин обвинили его в сексуальных домогательствах и насилии, Мецгер обратился к Facebook.
«Я знаю, потому что это сказали женщины, и это все, что мне нужно! Неважно, кто они. Они женщины! ВСЕ женщины надежны, как моя библия! Книга, которая, как и женщина, не способна лгать!» Мецгер написал в уже удаленном посте на Facebook. Он продолжал, по-видимому, критиковать женщин за то, что они не обращались в полицию, добавив: «Если мы попросим их хотя бы просто опубликовать расплывчатый отчет о том, что произошло, прежде чем просить нас поверить, это будет похоже на повторное изнасилование!»
Бывшая начальница Мецгер и откровенная феминистка Эми Шумер неизбежно оказалась втянутой в бурю комментариев и последовавших дискуссий.
Шумер публично осудил комментарии Мецгера, написав в Твиттере: «Я так опечален и разочарован Куртом Мецгером. Он мой друг и великий писатель, и я не могу быть более против его недавних действий».
Обвинение жертвы проявляется во многих формах и часто более тонко и бессознательно, чем тирада Мецгера. Это может относиться к случаям изнасилования и сексуальных посягательств, а также к более приземленным преступлениям, например, к человеку, которого ограбили, а затем упрекнули за его решение носить бумажник в заднем кармане. Каждый раз, когда кто-то не задается вопросом, что жертва могла бы сделать по-другому, чтобы предотвратить преступление, он или она в какой-то степени участвует в культуре обвинения жертвы.
Хотя обвинение жертвы не является абсолютно универсальным (опыт, происхождение и культура некоторых людей значительно снижают вероятность того, что они обвинят жертву), в некотором смысле это естественная психологическая реакция на преступление. Не каждый, кто обвиняет жертву, явно обвиняет кого-то в неспособности предотвратить то, что с ними произошло.
На самом деле, в более скромных формах люди могут не всегда осознавать, что они это делают. Такая простая вещь, как услышать о преступлении и подумать, что вы были бы осторожнее на месте жертвы, — это легкая форма обвинения жертвы.
«Я думаю, что самым большим фактором, способствующим обвинению жертвы, является так называемая гипотеза справедливого мира», — говорит Шерри Хэмби, профессор психологии Южного университета и главный редактор журнала APA Psychology of Violence . «Это идея о том, что люди заслуживают того, что с ними происходит. Просто очень важно верить, что мы все заслуживаем своих результатов и последствий».
Хэмби объясняет, что это желание видеть мир справедливым и честным может быть даже сильнее среди американцев, которые выросли в культуре, которая продвигает американскую мечту и идею о том, что мы все сами вершим свою судьбу.
«В других культурах, где иногда из-за войны или бедности, а иногда даже просто из-за сильной нити фатализма в культуре, гораздо лучше признается, что иногда с хорошими людьми случаются плохие вещи», — говорит она.
«Но, как правило, американцам тяжело смириться с мыслью, что с хорошими людьми случаются плохие вещи».
Возложение на жертв ответственности за их несчастье отчасти является способом избежать признания того, что что-то столь же немыслимое может случиться с вам — даже если вы все делаете «правильно».
«По моему опыту, люди обвиняют жертв, чтобы они могли продолжать чувствовать себя в безопасности». Хотя обвинение жертвы часто напоминает о таких преступлениях, как сексуальное насилие и насилие в семье, оно встречается повсюду, объясняет Барбара Гилин, профессор социальной работы в Университете Уайденера. Убийства, кражи со взломом, похищения — каким бы ни было преступление, многие люди склонны по умолчанию использовать мысли и поведение, обвиняющие жертву, в качестве защитного механизма перед лицом плохих новостей. Гилин отмечает, что, хотя люди склонны воспринимать стихийные бедствия как неизбежные, многие считают, что у них немного больше контроля над тем, станут ли они жертвами преступлений, что они могут принять меры предосторожности, которые защитят их.
Поэтому некоторым людям труднее признать, что жертвы этих преступлений не способствовали (и не несли какой-то ответственности) их собственной виктимизации.
«По моему опыту, работая со многими жертвами и окружающими их людьми, люди обвиняют жертв, чтобы они могли продолжать чувствовать себя в безопасности», — объясняет Гилин. «Я думаю, это помогает им чувствовать, что с ними никогда не случится ничего плохого. Они могут продолжать чувствовать себя в безопасности. Конечно, была какая-то причина, по которой соседский ребенок подвергся нападению, и этого никогда не произойдет с их ребенком, потому что другой родитель, должно быть, сделал что-то не так».
Хэмби добавляет, что даже самые благонамеренные люди иногда способствуют обвинению жертвы, например, терапевты, работающие в профилактических программах, где женщинам дают рекомендации о том, как быть осторожными и не стать жертвой преступления.
«Самое безопасное — никогда не выходить из дома, потому что тогда меньше шансов стать жертвой», — говорит она.
«Я не думаю, что люди проделали очень хорошую работу, продумав это и попытавшись сказать, каковы пределы ответственности людей за предотвращение преступлений».
Лаура Ниеми, научный сотрудник Гарвардского университета с докторской степенью, и Лиана Янг, профессор психологии Бостонского колледжа, проводят исследование, которое, как они надеются, поможет разобраться с феноменом прямого обвинения жертвы. Этим летом они опубликовали свои выводы в Бюллетень личности и социальной психологии .
Их исследование, в котором приняли участие 994 участника и четыре отдельных исследования, привело к нескольким важным выводам. Во-первых, они отметили, что моральные ценности играют большую роль в определении вероятности того, что кто-то будет вести себя с обвинением жертвы, например, оценивая жертву как «загрязненную», а не как «пострадавшую», и, таким образом, стигматизируя этого человека в большей степени за то, что он был жертвой. жертва преступления. Ниеми и Янг определили два основных набора моральных ценностей: обязательные ценности и индивидуализирующие ценности.
В то время как у каждого есть сочетание этих двух факторов, люди, которые демонстрируют более сильные обязательные ценности, как правило, предпочитают защищать группу или интересы команды в целом, тогда как люди, которые демонстрируют более сильные индивидуализирующие ценности, больше сосредоточены на справедливости и предотвращении вреда человеку.
Ниеми объясняет, что более высокая поддержка обязательных ценностей надежно предсказывала стигматизирующее отношение к жертвам — в контексте как сексуальных, так и несексуальных преступлений. Люди, которые выступали за обязательные ценности, с большей вероятностью считали жертв достойными порицания, в то время как люди, предпочитавшие индивидуализирующие ценности, с большей вероятностью сочувствовали жертвам.
В другом исследовании Ниеми и Янг представили участникам виньетки, описывающие гипотетические преступления, например: «Дэн подошел к Лизе на вечеринке. Дэн дал Лизе напиток с добавлением рогипнола. Позже той же ночью Дэн напал на Лизу».
Затем участников спросили, что можно было изменить в событиях, чтобы добиться другого результата.
Неудивительно, что участники, которые демонстрировали более сильные обязательные ценности, с большей вероятностью возлагали ответственность за преступление на жертву или предлагали действия, которые жертва могла бы предпринять, чтобы изменить результат. Люди, которые демонстрировали более сильные индивидуализирующие ценности, как правило, поступали наоборот. Но когда исследователи манипулировали языком виньеток, они обнаружили кое-что интересное.
Ниеми и Янг манипулировали структурой предложений в виньетках, меняя, кто был субъектом большинства предложений, жертва или преступник. Некоторым группам давали виньетки с жертвой в позиции субъекта (например, «Дэн подошел к Лизе»), а другим — виньетки с преступником в позиции субъекта (например, «Дэн подошел к Лизе»).
Если освещение сосредоточено на опыте и истории жертвы — даже в сочувственной форме — исследование Ниеми и Янга предполагает, что это может увеличить вероятность обвинения жертвы.
Когда приговор был вынесен преступнику, у участников «оценки вины и ответственности жертвы значительно снизились», — говорит Ниеми. «И когда мы прямо спросили их, как этот результат мог быть другим, а затем просто дали им пустое текстовое поле, и они могли заполнить все, что хотели, их фактические ссылки на действия жертвы — такие вещи, как: «О, она могла позвонить извозчик» — их стало меньше. Таким образом, им на самом деле было труднее придумывать, что могли бы сделать жертвы, и они меньше сосредотачивались на поведении жертвы в целом. Это говорит о том, что то, как мы представляем эти случаи в тексте, может изменить то, как люди думают о жертвах».
Хотя Гилин отмечает, что люди с большей вероятностью будут сочувствовать жертвам, которых они хорошо знают, чтение сообщений о преступлениях в СМИ может иногда усилить склонность обвинять жертву. Жертвы, о которых люди читают в СМИ, обычно им незнакомы, и эти истории могут вызвать когнитивный диссонанс между укоренившейся верой в справедливый мир и очевидным доказательством того, что жизнь не всегда справедлива.
Более того, если освещение сосредоточено на опыте и истории жертвы — даже в сочувственной форме — исследование Ниеми и Янга предполагает, что это может увеличить вероятность обвинения жертвы. Однако истории, посвященные виновнику преступления, с меньшей вероятностью вызовут такую реакцию.
«Это интересное открытие, потому что оно предполагает, что мы хотим проявлять сочувствие и сосредотачиваться на жертвах и выражать свое сочувствие, но, возможно, это на самом деле может привести к тому, что мы так сильно сосредоточимся на жертвах и на том, что они могли сделать, что мы на самом деле пренебрегаем сосредоточиться на деятельности преступников [и на том, что они] потенциально могли бы сделать по-другому», — говорит Ниеми.
По своей сути обвинение жертвы может происходить из комбинации неспособности сопереживать жертве и реакции страха, вызванной человеческим стремлением к самосохранению. Некоторым людям, в частности, может быть трудно контролировать эту реакцию страха. Переобучить этот инстинкт можно, но это непросто.
Хэмби и Гилин подчеркивают важность обучения эмпатии и открытости для того, чтобы видеть (или, по крайней мере, пытаться видеть) мир с точки зрения, отличной от своей собственной, что помогает людям не попасть в ловушку размышлений о том, что жертва могла бы сделать по-другому. избежать преступления.
«Только потому, что, задним числом, вы можете вернуться назад и сказать: «Ну, вы знаете, этот человек был явно тем человеком, которого вам следовало избегать», это не то же самое, что иметь возможность сказать, что любой разумный человек должен был в состоянии предвидеть это в то время», — говорит Хэмби.
Ниеми предполагает, что для того, чтобы разобраться в корне проблемы, может потребоваться переосмысление того, как мы думаем о преступниках и жертвах, особенно в случаях изнасилования.
«Одна вещь, которая может быть проблематичной, — это мифологизация изнасилования и то, как это делается, чтобы ни один нормальный человек не воспринимался как насильник», — объясняет она.
«Когда это происходит, это так ужасно, что люди не могут представить себе, что их собственный брат или человек, которого они знают, может быть насильником».
Ниеми объясняет, что может быть трудно, особенно для близких преступников, смириться с тем фактом, что кто-то, кого они так хорошо знают и считают таким хорошим человеком, может совершить преступление, которое они считают чудовищным. В некоторых случаях это может привести к чрезмерному сопереживанию преступникам и сосредоточению внимания на других их достижениях или качествах, как, например, в случае с освещением дела об изнасиловании в Стэнфорде, в котором Брока Тернера иногда называли звездным пловцом, а не обвиняемым в насильнике. Это еще один вид защитного механизма, который побуждает близких преступников либо отрицать, либо преуменьшать свое преступление, чтобы избежать сложного когнитивного процесса признания того, что они способны на такое.
Независимо от того, во что мы хотим верить, мир не является справедливым местом.
И требуется непростая когнитивная работа, чтобы признать, что плохие вещи иногда случаются с хорошими людьми, и что, казалось бы, нормальные люди иногда делают плохие вещи.
Разгадка мышления жертвы
Быстро: Оцените, насколько вы согласны с каждым из этих пунктов по шкале от 1 («совсем не я») до 5 («это я»):
- Это так для меня важно, чтобы люди, причинившие мне боль, признали несправедливость по отношению ко мне.
- Я думаю, что я гораздо более добросовестный и нравственный в своих отношениях с другими людьми по сравнению с их отношением ко мне.
- Когда мои действия обижают близких мне людей, мне очень важно разъяснить, что справедливость на моей стороне.
- Мне очень трудно перестать думать о несправедливости, которую другие сделали по отношению ко мне.
Если вы набрали высокие баллы (4 или 5) по всем этим пунктам, у вас может быть то, что психологи определили как «склонность к межличностной жертве».
СОЦИАЛЬНАЯ НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ
Социальная жизнь полна неоднозначностей.
В то время как большинство людей склонны относительно легко преодолевать социально неоднозначные ситуации, регулируя свои эмоции и признавая, что социальная неопределенность является неизбежной частью социальной жизни, некоторые люди склонны считать себя вечными жертвами. Рахав Габай и ее коллеги определяют эту склонность к межличностной жертве как «постоянное ощущение себя жертвой, которое распространяется на многие виды отношений. В результате виктимизация становится центральной частью личности человека».
Основываясь на клинических наблюдениях и исследованиях, исследователи обнаружили, что склонность к межличностной виктимности состоит из четырех основных аспектов: (а) постоянный поиск признания своей виктимности, (б) моральный элитаризм, (в) отсутствие сочувствия к боли и страдания других и (г) частые размышления о прошлой виктимизации.
Важно отметить, что исследователи не отождествляют переживание травмы и виктимизации с мышлением жертвы. Они отмечают, что мышление жертвы может развиться без серьезной травмы или виктимизации. И наоборот, переживание тяжелой травмы или виктимизации не обязательно означает, что у кого-то разовьется мышление жертвы. Тем не менее, мышление жертвы и виктимизация действительно имеют определенные психологические процессы и последствия.
Кроме того, хотя выявленные ими четыре характеристики мышления жертвы были исследованы на индивидуальном уровне (на выборке израильтян-евреев) и не обязательно применимы к уровню групп, обзор литературы показывает, что существуют некоторые поразительные параллели. на коллективный уровень (который я укажу ниже).
Отбросив эти предостережения, давайте углубимся в основные характеристики мышления вечной жертвы.
МЫШЛЕНИЕ ЖЕРТВЫ
Постоянный поиск признания своей жертвы. Те, у кого высокие баллы в этом измерении, постоянно нуждаются в признании своих страданий. В целом это нормальная психологическая реакция на травму. Переживание травмы, как правило, «разрушает наши представления» о мире как о справедливом и нравственном месте. Признание себя жертвой является нормальной реакцией на травму и может помочь восстановить уверенность человека в своем восприятии мира как справедливого и справедливого места для жизни.
Кроме того, жертвы обычно хотят, чтобы преступники взяли на себя ответственность за их проступки и выражали чувство вины.
Исследования, проведенные на свидетельствах пациентов и терапевтов, показали, что подтверждение травмы важно для терапевтического восстановления после травмы и виктимизации (см. здесь и здесь).
Чувство моральной элитарности. Те, кто набирает высокие баллы по этому параметру, считают себя обладателями безупречной морали и считают всех остальных аморальными. Моральный элитизм можно использовать для контроля над другими, обвиняя других в аморальности, несправедливости или эгоизме, при этом считая себя в высшей степени нравственным и этичным человеком.
Моральный элитизм часто развивается как защитный механизм от глубоко болезненных эмоций и как способ поддержания положительного образа самого себя. В результате люди, находящиеся в бедственном положении, склонны отрицать свою агрессивность и деструктивные импульсы и проецировать их на других. «Другой» воспринимается как угроза, тогда как «я» воспринимается как преследуемое, уязвимое и морально превосходящее.
Хотя разделение мира на тех, кто является «святыми», и тех, кто является «чистым злом», может защитить человека от боли и ущерба их самооценке, в конечном итоге это задерживает рост и развитие и игнорирует способность видеть себя и мир во всей его сложности.
Отсутствие сочувствия к боли и страданиям других. Люди, набравшие высокие баллы по этому параметру, настолько озабочены собственной жертвой, что не обращают внимания на боль и страдания других. Исследования показывают, что люди, которые только что были обижены или которым напомнили о том времени, когда они были обижены, чувствуют себя вправе вести себя агрессивно и эгоистично, игнорируя страдания других и беря больше для себя, оставляя меньше другим. Эмили Зитек и ее коллеги предполагают, что такие люди могут чувствовать себя так, как будто они достаточно настрадались, чтобы больше не чувствовать себя обязанными заботиться о боли и страданиях других. В результате они упускают возможность помочь тем, кто, по их мнению, находится в их чужой группе.
На групповом уровне исследования показывают, что повышенное внимание к виктимизации своей группы снижает сочувствие к противнику, а также к противникам, не связанным с ними. Было показано, что даже просто подготовка к роли жертвы увеличивает текущие конфликты, при этом подготовка приводит к снижению уровня сочувствия к противнику и к тому, что люди более склонны принимать на себя меньшую коллективную вину за текущий вред.
Группа, полностью поглощенная своими страданиями, может развить то, что психологи называют «эгоизмом жертвы», когда члены не могут смотреть на вещи с точки зрения соперничающей группы, не могут или не хотят сопереживать страдания соперничающей группы и не желают брать на себя никакой ответственности за вред, причиненный их собственной группой (см. здесь и здесь).
Часто размышляет о прошлой виктимизации. Те, у кого высокие баллы по этому параметру, постоянно размышляют и говорят о своих межличностных обидах, их причинах и последствиях, вместо того, чтобы думать или обсуждать возможные решения. Это может состоять из ожидаемых будущих преступлений прошлых преступлений.
На групповом уровне анализа виктимизированные группы склонны часто размышлять о своих травмирующих событиях. Например, с годами увеличилось широкое распространение материалов о Холокосте в еврейских израильских школьных программах, культурных продуктах и политических дискуссиях. Хотя современные израильтяне-евреи, как правило, не являются непосредственными жертвами Холокоста, израильтяне все больше озабочены Холокостом, зацикливаются на нем и опасаются, что это может повториться.
ПОСЛЕДСТВИЯ МЫШЛЕНИЯ
В межличностном конфликте все стороны заинтересованы в поддержании положительного морального образа себя. В результате разные стороны, скорее всего, создадут две совершенно разные субъективные реальности. Правонарушители склонны преуменьшать тяжесть проступка, в то время как потерпевшие склонны воспринимать мотивы правонарушителей как произвольные, бессмысленные, аморальные и более серьезные.
Таким образом, образ мышления, который развивается у человека — как у жертвы или как у преступника, — оказывает фундаментальное влияние на то, как ситуация воспринимается и запоминается. Габай и ее коллеги определили три основных когнитивных искажения, которые характеризуют склонность к межличностной жертве: искажения интерпретации, атрибуции и памяти. Все эти три предубеждения способствуют отсутствию желания прощать других за их предполагаемые проступки.
Давайте углубимся в эти предубеждения.
Предвзятость интерпретации
Первая предвзятость интерпретации связана с предполагаемой оскорбительностью социальной ситуации. Исследователи обнаружили, что люди с более высокой тенденцией к межличностной жертве воспринимали как несерьезные правонарушения (например, отсутствие помощи), так и более серьезные правонарушения (например, оскорбительные высказывания в отношении их честности и личности) как более серьезные.
Второе искажение интерпретации связано с ожиданием боли в двусмысленных ситуациях.
Исследователи обнаружили, что люди с большей тенденцией межличностной жертвы с большей вероятностью предполагали, что новый менеджер в их отделе проявит меньше внимания и готовности помочь им еще до того, как они на самом деле встретились.
Атрибуция вредоносного поведения
Лица со склонностью к межличностной жертве также чаще приписывали негативные намерения со стороны правонарушителя, а также чаще ощущали большую интенсивность и продолжительность негативных эмоций после обидного события. .
Эти результаты согласуются с работой, показывающей, что степень, в которой люди находят взаимодействие вредным, связана с их восприятием того, что причиняющее боль поведение было преднамеренным. Люди со склонностью к межличностной жертве могут более интенсивно переживать правонарушения, потому что они приписывают правонарушителю более злой умысел, чем те, у кого склонность к межличностной жертве ниже.
Было обнаружено, что эта предвзятость существует и на коллективном уровне.
Социальный психолог Ноа Шори-Эйал и ее коллеги обнаружили, что у тех, кто набрал более высокие баллы по шкале «Постоянная ориентация на жертву внутри группы», измеряющей убежденность в том, что члены своей группы постоянно подвергаются преследованиям и преследованиям со стороны разных врагов и в разные периоды времени, большая тенденция классифицировать чужие группы как враждебные своей группе и быстрее реагировать на такую категоризацию (предполагая, что это было более автоматическим). Лица с высокими показателями по этой шкале также чаще приписывали злонамеренные намерения членам чужой группы в 9 случаях.0015 неоднозначных ситуаций; а когда им напоминали об исторической групповой травме, они с большей вероятностью приписывали чужой группе злонамеренные намерения.
Также следует отметить, что в их исследовании, несмотря на то, что большинство его участников были израильтянами-евреями, по-прежнему существовала небольшая вариабельность в степени, в которой люди одобряли постоянную ориентацию жертвы внутри группы.
Это еще одно свидетельство того, что тот факт, что кто-то стал жертвой, не означает, что он должен считать себя жертвой. Мышление жертвы — это не то же самое, что реальное переживание коллективной и/или межличностной травмы, и существует ряд людей, которые пережили ту же травму, но отказались воспринимать себя как постоянных жертв внутри группы.
Предвзятость памяти
Те, у кого больше склонность к межличностной жертве, также имели большую предвзятость негативной памяти, вспоминая больше слов, представляющих оскорбительное поведение и чувство обиды (например, «предательство», «гнев», «разочарование» ), и легче вспоминать отрицательные эмоции. Склонность к межличностной жертвенности не была связана с позитивными интерпретациями, атрибуциями или воспоминаниями позитивных эмоциональных слов, предполагая, что именно негативные стимулы активировали мышление жертвы. Эти результаты согласуются с предыдущими исследованиями, в которых было установлено, что размышления способствуют усилению негативных воспоминаний о событиях и узнаванию в различных психологических ситуациях.
На групповом уровне группы, как правило, одобряют и помнят события, которые оказали на них наиболее эмоциональное воздействие, включая события, в которых одна группа стала жертвой другой группы.
Прощение
Исследователи также обнаружили, что люди с высокой склонностью к межличностной виктимности были менее склонны прощать других после обиды, выражали повышенное желание мести, а не простое избегание, и на самом деле были более склонны вести себя в мстительный образ. Исследователи утверждают, что одним из возможных объяснений низкой склонности к избеганию может быть более высокая потребность в признании среди тех, у кого высокие баллы по склонности к межличностной жертве. Важно отметить, что этот эффект был опосредован принятием точки зрения, что отрицательно коррелировало с тенденцией к межличностной жертве.
Аналогичные результаты были обнаружены на групповом уровне. Сильное чувство коллективной жертвы связано с низкой готовностью прощать и повышенным стремлением к мести.
Этот вывод повторялся в различных контекстах, включая размышления о Холокосте, конфликте в Северной Ирландии и израильско-палестинском конфликте.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ МЫШЛЕНИЯ
Откуда берется мышление жертвы? На индивидуальном уровне, безусловно, играют роль многие различные факторы, в том числе реальная виктимизация в прошлом. Однако исследователи обнаружили, что тревожный стиль привязанности был особенно сильным предшественником склонности к межличностной жертве.
Тревожно привязанные люди склонны зависеть от одобрения и постоянного подтверждения со стороны других. Они постоянно ищут уверенности, проистекающей из сомнений в собственной социальной значимости. Это приводит к тому, что тревожно привязанные люди видят других весьма амбивалентно.
С одной стороны, тревожно привязанные личности ожидают отказа от других. С другой стороны, они чувствуют себя зависимыми от других, чтобы подтвердить свою самооценку и ценность. Что касается прямой связи между тревожной привязанностью и тенденцией к межличностной виктимности, исследователи отмечают, что «с мотивационной точки зрения тенденция к межличностной виктимности, по-видимому, предлагает тревожно привязанным индивидуумам эффективную основу для построения своих ненадежных отношений с другими, что включает в себя привлечение их внимания, сочувствия и оценки и в то же время переживание сложных негативных чувств и их выражение в отношениях».
На групповом уровне Габай и ее коллеги указывают на потенциальную роль процессов социализации в развитии коллективной жертвы. Они отмечают, что убеждениям жертвы, как и любым другим человеческим убеждениям, можно научиться (см. здесь и здесь). Через множество различных каналов, таких как образование, телевизионные программы и онлайн-социальные сети, члены группы могут узнать, что жертвенность может быть использована как силовая игра, и что агрессивность может быть законной и справедливой, если пострадала одна сторона. Люди могут узнать, что усвоение менталитета жертвы может дать им власть над другими и защитить их от любых последствий онлайн-моббинга и стыда, которые они могут навязать членам предполагаемой чужой группы.
ОТ ЖЕРТВЫ К РОСТУ
По правде говоря, в настоящее время мы живем в культуре, где многие политические и культурные группы и отдельные лица подчеркивают свою идентичность жертвы и соревнуются в «Олимпийских играх жертвенности».
Чарльз Сайкс, автор книги «Нация жертв: упадок американского характера» , , отметил, что это частично связано с правом групп и отдельных лиц на счастье и удовлетворение. Опираясь на работу Сайкса, Габай и ее коллеги отмечают: «Когда это чувство обладания правами сочетается с высокой тенденцией к межличностной жертве на индивидуальном уровне, борьба за социальные изменения, скорее всего, примет агрессивную, пренебрежительную и снисходительную форму».
Но вот в чем дело: если процессы социализации могут привить людям мышление жертвы, то, несомненно, те же самые процессы могут привить людям мышление личностного роста. Что, если бы мы все узнали в молодом возрасте, что наши травмы не должны определять нас? Что возможно пережить травму и быть жертвой, чтобы не формировать ядро нашей идентичности? Что возможно даже вырасти из травмы, стать лучше, использовать опыт, который мы получили в нашей жизни, для работы, чтобы вселить надежду и возможности в других, которые были в похожей ситуации? Что, если бы мы все узнали, что можно иметь здоровую гордость за свою группу без ненависти к чужой группе? Что, если вы ожидаете доброты от других, стоит быть добрым самому? Что никто ни на что не имеет права, но все мы достоин того, чтобы с ним обращались как с человеком?
Это было бы настоящим сдвигом парадигмы, но оно соответствовало бы последним достижениям социальных наук, которые ясно показывают, что постоянное мышление жертвы заставляет нас смотреть на мир через розовые очки.
