Отношение к жизни и к смерти: Отношение общества к смерти. Из книги «Посреди жизни» — Про Паллиатив

Отношение общества к смерти. Из книги «Посреди жизни» — Про Паллиатив

Книга лондонской медсестры Дженнифер Уорф «Посреди жизни» — уже знакома нашим читателям. Мы публиковали из нее фрагмент о докторе Элизабет Кюблер-Росс, авторе концепции пяти стадий переживания горя. А недавно коллеги из издательства «Лайвбук» переслали нам письмо переводчика русского издания Ирини Тихоновой-Борсатò. Оно не вошло в книгу, но нам показалось важным, чтобы его прочитало больше людей. Это письмо о том, как книга воспоминаний о событиях почти 70-летней давности вдруг стала созвучна тому, что происходит сейчас в связи с пандемией коронавируса. 

Вместе с письмом мы публикуем еще один фрагмент из книги. Он — об отношении общества к смерти и о том, какую роль играет смерть близких в жизни детей. 

«Раковый больной обязан стать эгоистом»Говорить или нет о своем диагнозе в соцсетях и публичном пространстве

Современное общество буквально заставляет нас воспринимать болезни, неприятности, любое страдание и горе, как невозможность счастья. Что-то сломалось — почини, заболело — вылечи, начало угасать — реанимируй, спаси любой ценой. Эта продуктивность и ориентированность на благоденствие можно сказать, отменяет смерть, отрицает страдание и умирание, не оставляя им места в счастливой, гармоничной жизни. Однако вся жизнь — не что иное, как набирающая обороты потеря: молодости, здоровья, близких, самой жизни.

Принятие жизни такой, какая она есть, механизма, согласно которому мы неизбежно стареем и умираем, могло бы позволить нам жить в моменте, здесь и сейчас, испытывать эмоции, не всегда позитивные, но тем не менее учиться выражать их, быть подлинными. В той реальности, которая на самом деле с нами происходит.

В книге, которую вы держите в руках, Дженнифер Уорф предлагает поговорить о смерти. Мы смертны, без исключений — и эта прямота и неподдельность, с которой писательница говорит: мы все умрём, заставляет остановиться и воскликнуть: хорошо, и что в этом такого? Давайте поговорим тогда уж о том, какой должна быть наша смерть, можно ли к ней подготовиться, можно ли быть спокойными перед ее лицом? Как я хочу умереть? И зачем я здесь, какова моя задача?

Завершать перевод этой книги мне довелось в самый разгар пандемии Covid19. Я клинический психолог, психотерапевт, по большей части работаю с тяжело и неизлечимо больными пациентами, с их близкими с одной стороны, и с медицинскими работниками — с другой. Во-многом, моя задача заключается в том, чтобы помочь принять диагноз, научиться с ним жить, научиться заново общаться с меняющимися во время болезни близкими, пережить утрату, подготовиться к смерти, а также помочь врачам и медсестрам выстроить коммуникацию с пациентами, которые проходят сложный, и часто завершающий этап своей жизни. Когда наступила эпидемия, мир изменился. Страх заболеть и умереть пронизывал все сущее. А те, кто сражался с тяжелыми болезнями, например, онкологические пациенты, были буквально отрезаны от жизни. Все общение свелось в онлайн. Но иногда и это было невозможно.

Прозвучит странно, но эта книга, работа над ее переводом, помогла мне лично не сойти в этот период с ума. Пока я наблюдала переполненные реанимации, спасенных пациентов, огромное число погибших, слушала отчаявшихся, обезумевших от горя, неопределенности и страха пациентов и их родных, я злилась на Дженнифер Уорф. Нужно бороться до конца, что за малодушие — смириться с тем, что смерть неизбежна. Я же вижу спасенных, я же знаю, что наука многое может. Нужно сражаться со смертью, нужно верить, нужно… И в то же время многое, очень многое из происходившего напоминало штурм неба. Реанимация тех, кому оставались считанные часы, вместо возможности побыть с родными. Но кто же решит, что это считанные часы? Если это возможность и ее упустить? Кому дано знать? Кто понесет потом ответ? Все эти вопросы были и в книге. Когда-то ими задавалась и эта талантливая медсестра, пианистка, писатель..

Таинство смерти, кротость и тишина, смирение, одиночество, страх умирания, потеря контроля, смысл жизни, надежда, вера, трепет, отчаяние, усталость, гнев, очень много любви, проявленной в самых немыслимых формах. Переводя книгу, я переживала все то, о чем пишет Дженнифер Уорф. Неизбежность смерти. Неизбежность жизни, берущей надо всем этим верх.

Да, бесспорно, в книге есть небольшие медицинские недочеты, все-таки медицина 50-х отличалась от современной, и квалификация Дженнифер Уорф не могла покрыть все области медицины, и при переводе все эти ошибки сохранены, для максимальной достоверности и близости к оригиналу. И это несовершенство делает книгу еще ценней. Потому что в очередной раз показывает, что человек не всесилен, что мы не знаем так много, но знаем больше, чем в прошлом веке. Однако и тогда и сейчас, казалось, что наука может почти все. Надежда ли это на то, что многие болезни удастся лечить? Предупреждение ли о нашей интеллектуальной гордыне, храбрящейся перед лицом вечности? Напоминание о нашей смертности? Смерть придет за каждым из нас вне зависимости от того, хотим мы того или нет. В этой книге, я уверена, каждый найдет над чем поразмышлять. Она, действительно, стоит того, чтобы ее прочесть.

Ирини Тихонова-Борсатò клинический психолог, психотерапевт научный журналист

Италия, 2020

Дженнифер Уорф

Сейчас большинство людей умирает в больницах, а не дома, как в прежние времена. Наш страх питается ожиданием этой смерти. Мы не подходим близко к умирающему, мы не смотрим на его тело, и даже если в момент смерти человека родственники находятся рядом с ним, в больничной палате, тело быстро уносят, чтобы его больше не видели. У многих нет контакта со смертью ни до, ни во время, ни после самого события. И все же смерть — изначальная, примитивная, нагая, хоть и скрытая занавесом — остается, и человеческое воображение не может этому сопротивляться. Нам нужно хоть одним глазком взглянуть на нее, и мы приподнимаем угол занавеса, чтобы ощутить этот трепет, смешанный со страхом. Средства массовой информации знают об этом желании и подпитывают его, показывая насильственную смерть во всех подробностях. Кинопродюсеры стремятся продемонстрировать нам самые страшные и кровавые картины.

И выходит, что это именно то, что большинство людей знает или хочет знать о смерти. Были попытки реалистично показать по телевидению, как умирают люди. Была даже пара случаев, когда снимали реальных умирающих. Не могу судить о том, полезно ли это. С одной стороны, такие съемки показывают, что смерть — время не физической боли или душевного смятения, а покоя и умиротворения. Кому-то это придаст уверенности. С другой стороны, это всего лишь «виртуальная реальность» — но, возможно, именно ее и хотят люди? Снять тихое умирание человека в своей постели, чтобы зрители могли получить представление о происходящем, — похвальная затея, но вряд ли она поможет кому-то понять, что действительно происходит. Только у того, кто был на деле рядом с умирающим и видел смерть во всей ее устрашающей тайне, может возникнуть проблеск понимания — и то всего лишь проблеск. Ведь в этой картине есть и духовное измерение.

Бог живет не в церквях, мечетях или синагогах. Его дом не в храмах и минаретах. Бог не собственность священников, раввинов или мулл. Бог стоит у смертного одра, нежно извлекая живую душу из умирающего тела. Бог живет в горе и страдании тех, кто остался на земле, кто уловил — пусть на краткие секунды — этот проблеск понимания того, что такое смерть и что такое жизнь.

«Трудные решения для любящих людей» Хэнк ДаннКнига о выборе методик лечения для тяжелобольных людей

Реальность не увидишь на телеэкране. Близость к реальной смерти неизбежно означает близость к нашей смертности как таковой, к вопросам о том, что такое Бог. Возможно, у нас не хватает сил это принять. Если мы не можем найти духовного начала в жизни, смерть становится неприятным напоминанием об отсутствующем измерении. Стоит совершить путешествие в совсем другое общество и пообщаться с людьми, более близкими к природе, чтобы увидеть другое отношение к смерти.

В 2007 году, когда я была в южном Марокко, одна молодая мусульманка пригласила меня к себе домой выпить чаю с ее семейством. Мы вошли через дыру в стене и прошли по длинному темному коридору к тускло освещенной маленькой кухне. В центре пола было место для очага, а дыра в потолке выпускала дым и впускала дневной свет. Затем мы прошли из кухни в большую комнату, примерно тридцать на двадцать футов. На земляном полу лежал красивый ковер, а вдоль стен были разбросаны подушки, чтоб на них сидеть. Свет проникал через высокие окна, а на низких столиках стояли масляные лампы. Высокие стены были завешены шелковыми драпировками. Комната выглядела красивой и нарядной. Второго этажа не было, так что эта комната вместе с кухней и являлась домом для всей семьи. Вошли другие женщины и дети, которым не терпелось увидеть незнакомку. Хозяйка дома на хорошем французском языке пригласила меня присесть, пока она готовит чай. Подушки были очень низкими, и я опасалась на них садиться: хороша же я буду при попытке с них встать! Увидев что-то похожее на более высокие подушки, я направилась туда. Женщина, должно быть, прочитала мои мысли, а если и нет, то в любом случае она заговорила вовремя.

— Это моя бабушка, ей почти сто лет. Она близится к концу своей жизни, и Аллах скоро придет за ней.

Одна женщина готовила, другая кормила ребенка, вокруг бегали дети, а старушка умирала. Вот оно — реалистичное принятие смерти. Дети отнесутся к этому спокойно, как это всегда бывает с детьми, и они вырастут, считая смерть естественной частью жизни.

Вероятно, в этой комнате им доводилось видеть и рождение, и, хотя никто не говорил им об этом, они впитали в себя осознание того, что рождение, жизнь и смерть — части единого целого. А вот мы этого не осознаем. Мы слишком заняты тем, чтобы получать и тратить. На смертном одре тишина, мгновенная остановка времени — но какое они имеют отношение к суете и бесконечной гонке нашей жизни? Смерть? Что нам до нее? Мы хотим жить, жить, жить — и не будем о грустном. Мы хотим секса, развлечений, острых ощущений — и не будем о скучном. Мы хотим денег, карьеры, обладания — и не будем о занудном. Друзья, отношения, путешествия — вот что нам нужно. Смерть в наши планы не вписывается. Вон! Мы все умрем, хотим мы того или нет. Но если сейчас мы не позволяем себе приблизиться к смерти, потом нам труднее будет ее принять.

Если бы мы могли видеть бесконечное разнообразие эмоций, прозрений, переживаний и простых радостей, которые даются людям по мере приближения к концу, если бы мы знали, как порой расцветают понимание и любовь на закате жизни, если бы мы были свидетелями того спокойствия и умиротворения, которые снисходят на человека в последние часы перед смертью, мы бы меньше боялись.

В той прогретой солнцем комнате в Марокко берберские дети видели покой, сопряженный со смертью.

Но нам почему-то кажется, что детей нужно от этого уберечь. «Он слишком маленький, не надо говорить ему о таком, он расстроится». О, сколько раз я слышала это! А однажды слышала даже и такое (забавно, что собеседник называл себя убежденным атеистом): «Мы не знали, что ей сказать, поэтому объяснили, что бабушка ушла жить с ангелами на небо». Такая гиперопека не нужна и вредна. Вырастет новое поколение, далекое от реальности, и оно, в свою очередь, не захочет контакта ни со смертью, ни с умирающими. Родители, которые думают, что защищают своих детей от неприятных сторон бытия, обрекают самих себя на смерть в одиночестве. И в то же время дети постоянно видят насильственную смерть в кино, по телевидению и в компьютерных играх. Их завораживают ужасы, ограничения по возрасту легко обойти, так что дети видят, как люди режут друг друга и причиняют другим немыслимые страдания. И это то самое поколение детей, чьи родители считают, что их малыши слишком чувствительны для любого контакта с естественной смертью. Какая ирония!

Много лет назад важную роль в моей жизни сыграл Антоний Сурожский (Блум), епископ Русской православной церкви в Англии. Как-то он сказал, что, приехав впервые в нашу страну, он пришел в ужас от здешнего отношения к смерти. Будучи русским, он принадлежал к народу и к церкви, которые считали смерть естественной частью жизни — чем-то, что нам всем предстоит, что мы знаем, видели и принимаем. А в Англии он обнаружил, что смерть здесь рассматривается чуть ли не как непристойность, как что-то вызывающее глубокое смущение — и конечно, это ни в коем случае не тема для разговоров. Как это ни удивительно, как ни жутко, осмысленный контакт со смертью был здесь редкостью. Однажды он посетил английскую семью, где умерла горячо любимая бабушка. Она умерла дома, вся семья горевала, кроме детей — их рядом не было. Он поинтересовался, где они. Выяснилось, что детей отослали, потому что они не должны видеть «такого рода вещи». Он удивленно спросил: «Но почему?» И отец семейства был шокирован: нет-нет, это совершенно немыслимо! Оказывается, дети уже знали, что такое смерть: они видели, как собаки загрызли и наполовину съели кролика в саду. Дети тогда ужасно расстроились, и родители решили отправить детей подальше: вдруг они забредут в комнату бабушки, когда она будет умирать? Или, что еще хуже, вдруг они увидят ее мертвой и совсем расстроятся? Нет, этого родители не могли допустить. Неужели родители действительно хотели, чтобы дети думали, что их бабушка теперь похожа на растерзанного мертвого кролика? У детей очень развито воображение. Они бы почувствовали, что здесь что-то не так: во взглядах взрослых, в их приглушенных голосах, незаконченных фразах — «об этом не при детях». Или даже хуже, им бы рассказывали какую-нибудь глупую ложь о состоянии бабушки, а они бы не верили и не понимали. А кроме того, отослать детей прочь в момент семейного кризиса — значит поселить в них тревогу и страх. Воспаленное воображение может породить любую зловещую историю про то, что происходит с бабушкой, — как будто это так ужасно, что на это даже нельзя смотреть.

Детей просто убрали из дома. И они были лишены возможности увидеть истинную тайну и благородство смерти, которые любой ребенок способен понять. Им не позволялось видеть медленное угасание их бабушки, ее тихую неподвижность, чувствовать атмосферу покоя и умиротворения, почти святости, которая окружает только что умерших. Им оставалось только придумывать страшные истории.

А когда они вернутся домой, бабушки уже не будет. Не будет последних дней, когда они могли бы сказать ей, как они ее любят. Не будет возможности попрощаться, привыкнуть, не будет похорон — просто не будет ничего.

Медицинским редактором этой книги любезно согласился быть кардиолог и врач-консультант Дэвид Хекетт. Его жена Пенни — медсестра, ее семья родом из Ирландии. Однажды прекрасным весенним утром я сидела на их большой кухне, чьи широкие окна выходили на холмистые поля и леса Хартфордшира, и рассказывала об этой книге. Была пора школьных каникул, так что дети находились дома. Дэвид произнес:

— Моя теща умерла в две тысячи пятом году. Это было в Ирландии. Мы положили ее тело в гостиной, таков обычай. Родственники и соседи пришли засвидетельствовать свое почтение и попрощаться. Мои дети тоже приходили посмотреть на свою бабушку и прикоснуться к ней. Не думаю, что это их сильно расстроило. Я повернулась к детям и спросила:

— Вам страшно было видеть ее мертвой?

Мальчик лет тринадцати посмотрел на меня с характерной подростковой гримасой — «вот еще один глупый взрослый задает глупые вопросы!» Девочка, которая была года на два постарше, сказала: «Ну нет… нет, не совсем так… просто…», пожала плечами, а потом, немного подумав, добавила:

— Это выглядело… обычно. Казалось, что она просто спит. Просто очень спокойная. Она посмотрела на брата, он кивнул: «Угу» и продолжал жевать свои гренки. Люблю немногословных мужчин! Очевидно, никто из них не был сильно расстроен и уж тем более травмирован, вопреки ожиданиям некоторых людей.

Не табу: как говорить с ребенком о смертиИрина Корнеевская, автор книги «Когда умирает близкий»: детям нужен честный и открытый разговор на сложную тему смерти

Я обедала со своим старым другом Марком. Мы говорили о моей будущей книге, и вдруг он сказал:

— Знаешь, а ведь моя мама умерла в тысяча девятьсот пятидесятом, но нам, детям, так никто об этом и не сказал. Много лет спустя они узнали, что у их матери Джулии возник флебит — видимо, после рождения четвертого ребенка. Тромб оторвался, попал в кровоток и в конце концов закупорил легочную артерию. Это и стало причиной смерти. Марку тогда было девять лет, его брату Роберту — шесть, а сестре Мэриэн — четыре с половиной. Была еще малышка по имени Фиона, которой было около года. Сейчас им всем уже за шестьдесят, и я недавно с ними беседовала. Оба мужчины рассказали мне, что помнят, как к дому подъехала машина скорой помощи и увезла маму. Некоторое время спустя (скоро ли, нет ли, они не помнят) друзья семьи взяли мальчишек с собой отдохнуть на взморье. Впоследствии братья решили, что именно тогда их мама умерла и ее похоронили. Потом за ними приехал отец и забрал их домой. В дом, где уже не было мамы.

— Было очень тихо и мрачно, и мы не понимали почему, — сказал Марк. Роберт добавил:

— Это было похоже на черную дыру, о которой нельзя было говорить. Никто, конечно, не запрещал, но дети многое понимают без слов. Мы просто знали, что взрослым это не понравится. И я поинтересовалась:

— Так что, вы не спрашивали?

Спрашивали. И получали туманные, невнятные ответы, в духе «мама ушла на небеса». Потом один из мальчиков спросил, где их сестра Мэриэн. Оказалось, что ее увезли к бабушке. Сама Мэриэн вспоминает то время как очень грустное.

— Мы с бабушкой не были близки. Я чувствовала себя одинокой, сбитой с толку, все время думала, почему я там, а не дома. Иногда меня навещал папа, а потом снова уезжал. Но он никогда не приводил маму, и я не знала почему. Я думала, что, может быть, я плохо себя вела и она не хочет меня видеть… Примерно через полгода отец забрал Мэриэн домой. Она вспоминает, как бегала, заглядывала во все комнаты и кричала: «Где мамочка? Где она сейчас?» Отец сказал: «Мама в раю». Девочка не унималась. «А где же рай? Как она туда попала? Ты ее туда отвез? Поезжай и забери ее обратно!»

Но в конце концов Мэриэн, как до того и ее братья, поняла, что об этом просто не принято спрашивать. Я слишком мало знаю о детском горевании, чтобы о нем рассуждать. Однако специалисты много говорят о там, какую катастрофу означает потеря матери для развития ребенка. Страхи и болезненные фантазии, депрессии, бесконечные поиски, низкая самооценка, плохая успеваемость в школе, одиночество и невозможность завести друзей — эти и многие другие психологические нарушения неоднократно обсуждались и описывались. И среди них не последнее место занимают чувство вины и самобичевание.

Марк рассказывал: — Я все время чувствовал, что это из-за меня, и не мог говорить об этом ни с Робертом, ни с Мэриэн. Понимаешь, я был старшим и непослушным. Всегда делал что-то, что расстраивало маму. И я думал, что я, наверное, сделал что-то настолько плохое, что она совсем расстроилась, ушла и больше не вернется, и я во всем виноват.

— Пока я была с бабушкой, мне казалось, что меня наказывают за что-то плохое, — вспомнила Мэриэн, которой в ту пору было четыре года.

— Смерть матери тяжела для любого ребенка, — добавил Роберт, — но из-за этого заговора молчания для нас все это было в десять раз тяжелее. Но я забыла рассказать о четвертом ребенке Джулии— ведь их было не трое, а четверо. Малышка Фиона воспитывалась отдельно от братьев и сестры: дядя и тетя растили ее как собственного ребенка. Фиона рассказала мне, что была слишком маленькой в момент смерти Джулии, ничего не помнила и выросла в убеждении, что Марк, Мэриэн и Роберт — ее кузены. Было решено, что так будет лучше: ведь девочка такая маленькая. Ей даже рассказывали о смерти Джулии, но Фиона не думала, что это имеет к ней какое-то отношение.

— Когда же вы узнали? — спросила я.

— Когда мне исполнился двадцать один год и для получения визы мне потребовалось свидетельство о рождении. Но даже после этого я много лет не могла свободно обсуждать прошлое. Могу только сейчас, когда моих родителей — ну, тети с дядей — уже нет в живых.

Во время того нашего обеда с Марком, который я так хорошо помню, он произнес:

— Знаешь, теперь я понимаю, что всю жизнь что-то искал, но так и не нашел.

Повисло тяжелое молчание, и я не нашлась, что ответить. Табу на все связанное со смертью глубоко укоренилось в нашем обществе, и это очень нездоровая ситуация. Как так вышло? Как это прокралось в нашу жизнь? Люди, жившие в Викторианскую и затем в Эдвардианскую эпоху, упивались сценами смерти и похорон. Почему маятник качнулся из одной крайности в другую — настолько, что теперь смерть нельзя видеть и о ней нельзя говорить? У меня есть теория (которая, конечно, требует дальнейшего обдумывания), что это началось после Первой мировой войны 1914–1918 годов. Восемь с половиной миллионов молодых людей по всему миру, погибших в сражениях, двадцать один миллион искалеченных, а потом свыше сорока миллионов умерших от гриппа во время эпидемии 1918 года. На этом дело не кончилось, были и другие мясорубки. Самый кровавый век в истории принес гибель чуть ли не полумиллиарду мужчин, женщин и детей. Все были так измучены смертью, потерями и горем, что, быть может, просто не могли дольше терпеть и отвернулись. Так была создана атмосфера отрицания, которой мы дышим по сей день.

Радость, скорбь — узора два

В тонких тканях божества.

Можно в скорби проследить

Счастья шелковую нить.

Так всегда велось оно,

Так и быть оно должно.

Радость с грустью пополам

Суждено изведать нам.

Уильям Блейк, «Прорицания невинности»

Купить книгу «Посреди жизни» можно по ссылке.

Использовано стоковое изображение от Depositphotos.

Отношение к смерти и бегство от жизни в XX веке: лекция Игоря Михайлова

Рубрики : Лекции, Публичные лекции, Философия

---

Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными, сделав любое пожертвование или купив что-то из нашего литературного мерча.

---

Публикуем лекцию кандидата философских наук Игоря Михайлова, в которой ученый рассказывает, как катастрофические события неспокойного XX века заставили философов по-новому взглянуть на природу человека, пересмотреть категорию смерти и показать, насколько отношение к смерти влияет на восприятие и течение жизни.

 «Нравственные страдания его состояли в том, что в эту ночь, глядя на сонное, добродушное скуластое лицо Герасима, ему вдруг пришло в голову: а что, как и в самом деле вся моя жизнь, сознательная жизнь, была «не то».

 

Ему пришло в голову, что то, что ему представлялось прежде совершенной невозможностью, то, что он прожил свою жизнь не так, как должно было, что это могло быть правда. Ему пришло в голову, что те его чуть заметные поползновения борьбы против того, что наивысше поставленными людьми считалось хорошим, поползновения чуть заметные, которые он тотчас же отгонял от себя, — что они-то и могли быть настоящие, а остальное все могло быть не то. И его служба, и его устройства жизни, и его семья, и эти интересы общества и службы — все это могло быть не то. Он попытался защитить пред собой все это. И вдруг почувствовал всю слабость того, что он защищает. И защищать нечего было.

 

«А если это так, — сказал он себе, — и я ухожу из жизни с сознанием того, что погубил все, что мне дано было, и поправить нельзя, тогда что ж?» Он лег навзничь и стал совсем по-новому перебирать всю свою жизнь. Когда он увидал утром лакея, потом жену, потом дочь, потом доктора, — каждое их движение, каждое их слово подтверждало для него ужасную истину, открывшуюся ему ночью. Он в них видел себя, все то, чем он жил, и ясно видел, что все это было не то, все это был ужасный огромный обман, закрывающий и жизнь и смерть. Это сознание увеличило, удесятерило его физические страдания. Он стонал и метался и обдергивал на себе одежду. Ему казалось, что она душила и давила его. И за это он ненавидел их».

Эти слова главного героя повести Льва Николаевича Толстого «Смерть Ивана Ильича» во многом предвосхитили ход мыслей философов XX века, которые придавали особое значение отношениям смерти и повседневности.

«Граница, которую рисует для нашего существования смерть, определяет наше понимание жизни», — заметил немецкий историк культуры и философ-идеалист Вильгельм Дильтей. В повседневности мы заняты чем угодно, только не самими собой, мы погружены в мир чего-то, что не есть мы — в мир чуждого, в пространство причин, объектов, «Не-Я». Мы словно живем в механизированном мире и находимся под влиянием чего-то безличного, мы живем, «как другие» — поступаем именно так, а не иначе, потому что другие люди так делают. Как показала мировая практика, именно такой тип поведения может обернуться тоталитаризмом, практиками повсеместного послушания.

И история XX века — убедительное тому доказательство.

Фашизм и сталинизм, войны с многомиллионными жертвами, крах старых ценностей и представлений об этике и морали человека — как все эти катастрофы заставили обитателей XX века переосмыслить смерть и отношения с ней? Что рассказали о нашей природе? К появлению каких новых философских концепций привели? Как складываются наши отношения со смертью в новой реальности массовой и стандартизованной культуры, создающей благоприятную среду для латентного тоталитаризма?

Кандидат философских наук Игорь Михайлов убеждён, что, как бы мы ни пытались отрицать смерть и вытеснять это понятие из своего словаря и бытия, она всегда находится рядом с нами, и отношение к ней, которое может сквозить даже в умалчивании о смерти, является яркой характеристикой как личности, так и общества. Публикуем его лекцию «На миру и смерть красна? Бегство от жизни и смерти в XXI веке», в которой философ рассказывает о попытках философов XIX-XX веков пересмотреть отношение к смерти, осмыслить её уникальность и незаменимость — разобрать смерть как феномен, вырывающийся из привычных способов мышления о ней.

О спикере

Игорь Михайлов — кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института философии РАН, переводчик. Сфера научных интересов: герменевтика, феноменология, онтология, философия истории, проблемы эстетики, природа философского знания.

---

Подборка по теме

— Страх конца: четыре истории бессмертия, которые мы рассказываем себе

— От мумификации до «небесного погребения»: зачем нам ритуалы смерти?

— Слова перед казнью: почему приговоренные к смерти говорят о любви?

---

Рекомендуемая литература

1. Р. Рорти «Случайность, ирония и солидарность».

2. М. Хайдеггер «Бытие и время».

3. М. Хоркхаймер, Т. Адорно «Диалектика Просвещения. Философские фрагменты»

Источник видео: Еврейский музей и центр толерантности / Youtube

Обложка: иллюстрация к книге «The Death of Ivan Ilych», © Pinguin Classics

---

«Моноклер» – это независимый проект. У нас нет инвесторов, рекламы, пейволов – только идеи и знания, которыми мы хотим делиться с вами. Но без вашей поддержки нам не справиться. Сделав пожертвование, вы поможете нам остаться свободными, бесплатными и открытыми для всех.

Donate

---

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

видеолекции



Отношение к жизни и смерти

Узнайте о брошюре, опубликованной Карлом Биндингом и Альфредом Хохе, которая вызвала общенациональные дебаты о расе и евгенике в Германии в 1920-х годах.

Последнее обновление: 12 мая 2020 г.

Чтение

Английский — США

• История

• Права человека и гражданские права
• Холокост

Огромные человеческие жертвы во время и сразу после Первой мировой войны заставили многих людей по-новому взглянуть на ценность человеческой жизни.

По словам историка Дорис Берген, война «многим европейцам показалась доказательством того, что человеческая жизнь дешева и расходуется». ¹ Такое отношение, возможно, побудило некоторых людей принять новое движение, растущее в Германии, Англии и Соединенных Штатах, чтобы «улучшить расу» с помощью евгеники. Евгеники считали, что могут «поднять нынешний жалкий низкий уровень человечества», «скрещивая лучших с лучшими» и устраняя так называемых «расово дефектных» людей. ²

В 1920 году Карл Биндинг и Альфред Хоше опубликовали брошюру, основанную на этих идеях евгеники, и вызвали общенациональные дебаты в Германии. Биндинг, юрист, сформулировал то, что двое мужчин считали проблемой: «Есть живые люди, для которых смерть будет освобождением, и чья смерть одновременно освободит общество и государство от бремени, которое не служит никакой мыслимой цели, за исключением того, что показать пример величайшего бескорыстия».

3

Вопрос заключался в том, разрешить ли государству уничтожить эти жизни. Хош, психиатр, утверждал:

В благополучные времена прошлого вопрос о том, можно ли оправдать принятие всех необходимых мер для столь тяжеловесного существования, не стоял остро. Но теперь все изменилось, и мы должны отнестись к этому серьезно. Наше положение напоминает положение участников трудной экспедиции: максимально возможная физическая подготовка каждого является непременным условием успеха предприятия, и здесь нет места для половинчатых, четверть- или восьмеричных участников. Долгое время задачей для нас, немцев, будет наиболее интенсивное объединение всех возможностей — высвобождение каждой доступной силы для производительных целей. Выполнению этой задачи противостоят современные усилия сохранить (насколько это возможно) всякого рода слабаков и посвятить заботу и защиту всем тем, кто (даже если они не умственно мертвы) являются конституционно менее ценными элементами. Эти усилия имеют особое значение в силу того факта, что на данный момент предотвращение этих неполноценных людей от

, воспроизводящий , даже не предпринимался всерьез. . . .

Следующий вопрос, который необходимо исследовать, состоит в том, может ли отбор этих жизней, окончательно ставших бесполезными для индивидуума и общества, быть осуществлен с такой уверенностью, что можно исключить ошибки и ошибки .

Это беспокойство может возникнуть только у мирян. Для медиков не вызывает ни малейшего сомнения, что этот отбор может производиться со стопроцентной уверенностью и даже с гораздо большей степенью достоверности, чем при решении вопроса о психическом здоровье или болезни осужденных преступников.

Для медиков существует множество бесспорных, научно установленных критериев, по которым можно признать невозможность выздоровления психически умерших людей. . .

Естественно, ни один врач не стал бы с уверенностью утверждать, что двух- или трехлетний ребенок страдает необратимой психической смертью. Но даже в детстве наступает момент, когда это предсказание можно сделать без сомнения. ⁴

В 1920 году большинство людей в Германии не соглашались с тем, что потребности общества должны диктовать, кому жить, а кому умереть. Но все большее число людей, в том числе Адольф Гитлер и члены его нацистской партии, были заинтригованы этой идеей.

1. Какие аргументы приводят Карл Биндинг и Альфред Хош в защиту своей позиции? Как огромные человеческие жертвы на полях сражений Первой мировой войны могли убедить их идеи?
2. Что означают эти идеи для вселенной обязательств нации?
3. Могут ли правительство и общество, высшим идеалом которых является ценность индивидуальной человеческой жизни, терпеть идеи Биндинга и Хоша?

• 1Дорис Л. Берген, Война и геноцид: краткая история Холокоста (Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2003), 28.
• 2Уильям Х. Такер, Наука и политика расовых исследований (Урбана: University of Illinois Press, 1996), 40–41.
• 3Карл Биндинг и Альфред Хош, Разрешение на уничтожение недостойной жизни: ее объем и форма (1920), пер. Уолтер Э. Райт и Патрик Г. Дерр, в Вопросы права и медицины VIII, 2 (1992).
• 4Карл Биндинг и Альфред Хош, Разрешение на уничтожение недостойной жизни: ее масштабы и форма (1920), пер. Уолтер Э. Райт и Патрик Г. Дерр, в Вопросы права и медицины VIII, 2 (1992).

Ресурсы, которые я получаю от своих коллег через Facening History, просто бесценны.

— Клаудия Баутиста, Санта-Моника, Калифорния,

Отношение к смерти | Развитие продолжительности жизни

Результаты обучения

• Объяснить распространенное восприятие и отношение к смерти

Утрата относится к внешнему выражению горя. Траур и похоронные обряды — это выражение утраты, отражающее личные и культурные представления о значении смерти и загробной жизни. На вопрос, какие похороны они хотели бы устроить, студенты ответили по-разному; каждый выражает как свои личные убеждения и ценности, так и ценности своей культуры.

Я бы хотел, чтобы служба проходила в баптистской церкви, предпочтительно в маленькой церкви моего дяди Айка. Служба должна быть праздником жизни. . .Хотелось бы, чтобы члены моей семьи пели гимны, в том числе и мой любимый «Хорошо на душе». . .В конце я хотел бы, чтобы послание о спасении было дано присутствующим, и призыв к изменению для всех, кто хотел бы отдать свою жизнь Христу. . .

Я хочу очень недорогие похороны — минимум, только одна ваза с цветами, никаких просмотров останков и никакого длительного периода траура от моей оставшейся семьи. . . расходы на похороны чрезвычайно завышены и выходят из-под контроля. . .

Когда я умру, я хочу, чтобы члены моей семьи, друзья и другие родственники одели мое тело, как это обычно делается в моей стране, Гане. Положите мое одетое тело на открытом месте в моем доме в ночь перед похоронной церемонией, чтобы мои близкие ходили вокруг моего тела и оплакивали меня. . .

Я хочу, чтобы меня похоронили сразу после смерти, потому что я не хочу, чтобы моя семья и друзья увидели мой труп и испугались.

В моей семье всегда была традиционная церемония — гроб, могила, надгробие и т. д. Но я рассматривал кремацию и до сих пор думаю, какой метод более благоприятен. В отличие от кремации, когда вас где-то «похоронят», и члены семьи должны специально приехать, чтобы навестить вас, кремация является немного более личной, потому что вы все еще можете быть дома со своими близкими. . .

Я хотел бы, чтобы сыграли некоторые из моих любимых песен. . .Я составлю список заранее. Я хочу мирной и радостной церемонии, и я хочу, чтобы моя семья и близкие друзья собрались, чтобы поддержать друг друга. В конце праздника хочу, чтобы все зашли в Thirsty Whale за пивом и в Spang’s за пиццей!

Когда я умру, я хочу, чтобы меня кремировали. . . Я хочу, чтобы это было так, как мы делаем это в нашей культуре. Я хочу, чтобы у меня были трехдневные похороны, а на четвертый день это будет день моих похорон/кремации. . .Я хочу, чтобы все носили белое вместо черного, а значит, меня уже отпустили. Я также хочу провести мессу в день моей кремации.

Когда я умру, я хотел бы провести подобающую церемонию погребения, как это делается в моих обычаях игбо. Я выбрал этот вид похоронной церемонии, потому что это то, чего хочет каждый обычный человек.

Я хочу, чтобы меня кремировали. . . Я хочу, чтобы все участники были одеты в свой любимый цвет, и я хотел бы, чтобы звучала песня «Riders on the Storm». . .Искренне надеюсь, что все присутствующие оценят бас. В конце этой простой и короткой службы участникам будут вручены разноцветные воздушные шары, наполненные гелием. . . освобожден, чтобы обозначить мое освобождение с этой земли. . .Они будут приглашены обратно в дом для рожков мороженого, попкорна с сыром и множества других угощений и много-много-много рок-музыки. . .

Я хочу, чтобы меня кремировали, когда я умру. Для меня это не только моя культура, но и более мирно предать миру мои останки или прах. Пусть на свободе и не застревает в шкатулке.

Эти высказывания отражают широкий спектр концепций и взглядов на смерть. Культура играет ключевую роль в развитии этих концепций и взглядов, а также обеспечивает рамки, в которых они выражаются. Тем не менее, важно отметить, что культура не устанавливает установленных правил того, как воспринимать и переживать смерть, и, как правило, существует множество различий как внутри культур, так и между ними.

Смотреть IT

Что происходит после смерти? Этот вопрос мучил людей с самого начала, и существует бесчисленное множество философий и религий, пытающихся объяснить следующую жизнь (если она вообще существует). Некоторые, такие как буддизм, джайнизм, индуизм и сикхизм, поддерживают идею реинкарнации или идею о том, что живое существо начинает новую жизнь в другом физическом теле или форме после каждой биологической смерти. Некоторые системы верований, например, в авраамической традиции (христиане, евреи и мусульмане), считают, что мертвые переходят в определенный план существования после смерти, как это определено Богом или другим божественным судом, основанным на их действиях или убеждениях. в течение жизни.

В следующем видео представлены философские взгляды на смерть известных исторических деятелей, включая Сократа и Эпикура.

Вы можете просмотреть стенограмму «Взгляд на смерть: ускоренный курс философии № 17» здесь (откроется в новом окне).

Вы можете посмотреть это видео «Общественное отношение к смерти», чтобы узнать больше о различных точках зрения на смерть.

Рисунок 1 . Церемонии, такие как эта погребальная служба, приняты почти во всех культурах, чтобы отпраздновать или почтить память тех, кто ушел.

Другое важное соображение, связанное с концепциями и отношением к смерти, связано с социальными установками. Смерть во многих случаях может быть «слоном в комнате», концепция, которая всегда присутствует, но по-прежнему остается табу для большинства людей. Открытые разговоры о смерти, как правило, воспринимаются негативно или даже как социально неприемлемые. Конкретные социальные нормы и стандарты в отношении смерти различаются между группами, но на более широком социальном уровне смерть обычно является темой, предназначенной только для тех случаев, когда становится абсолютно необходимо поднять ее.

Независимо от различий в представлениях и отношении к смерти, церемонии дают выжившим ощущение закрытия после утраты. Эти обряды и церемонии посылают сообщение о том, что смерть реальна, и позволяют друзьям и близким выразить свою любовь и долг по отношению к тем, кто умирает. В обстоятельствах, когда человек был потерян и предположительно мертв, или когда члены семьи не смогли присутствовать на похоронах, может по-прежнему сохраняться отсутствие закрытия, что затрудняет скорбь и обучение жизни с потерей. И хотя многие люди до сих пор пребывают в шоке, когда приходят на похороны, церемония все равно служит маркером начала нового периода жизни человека как выжившего.

Тело после смерти

В большинстве культур, после выполнения последних служб и до начала значительного упадка, родственники или друзья устраивают ритуальное избавление от тела либо путем уничтожения, либо путем сохранения, либо во вторичном использовать. В США это часто означает либо кремацию, либо захоронение в могиле.

Существуют различные методы уничтожения человеческих останков в зависимости от религиозных или духовных убеждений и практической необходимости. Кремация — очень старый и довольно распространенный обычай. Для некоторых людей акт кремации является примером веры в христианскую концепцию «праха к праху». С другой стороны, в Индии кремация и захоронение костей в священной реке Ганг является обычным явлением. Другим методом является захоронение в небе, при котором тело умершего помещают на возвышенность (гору) и оставляют от него на растерзание хищным птицам, как в Тибете. В некоторых религиозных воззрениях хищные птицы являются переносчиками души на небеса. Такая практика также могла возникнуть из-за прагматических экологических проблем, таких как условия, в которых местность (как в Тибете) слишком каменистая или трудная для копания, или в которых вокруг мало деревьев, которые можно сжечь. Поскольку местная религия буддизма, в случае с Тибетом, считает, что тело после смерти представляет собой лишь пустую оболочку, существуют более практичные способы избавиться от тела, чем захоронение, например оставить его на съедение животным. В некоторых рыбацких или морских сообществах скорбящие могут опустить тело в воду, что известно как захоронение в море. В нескольких горных деревнях есть традиция вешать гроб в лесу.

С древних времен в некоторых культурах предпринимались попытки замедлить или в значительной степени остановить процессы разложения тела перед захоронением, например, при мумификации или бальзамировании. Этот процесс может быть выполнен до, во время или после похоронной церемонии. Известно, что народ тораджа в Индонезии мумифицирует своих умерших близких и держит их в своих домах в течение недель, месяцев, а иногда даже лет, прежде чем провести панихиду. Подробнее об этом читайте в статье журнала Post Magazine «Жизнь с трупами: как индонезийцы Тораджа обращаются со своими мертвецами».

Посмотрите это выступление на TED «Трупы, которые изменили мою жизнь» Кейтлин Даути, гробовщика и активистки, которая стремится побудить американцев преодолеть фобию смерти и быть более открытыми и вовлеченными в общение со своими умершими близкими. .

Перспективы развития смерти

Другим ключевым фактором отношения людей к смерти и умиранию является то, где они находятся в своем собственном жизненном развитии. Прежде всего, установки людей связаны с их когнитивной способностью понимать смерть и умирание. Младенцы и малыши не могут понять смерть. Они действуют в настоящем и осознают потерю и разлуку, а также нарушения в своей рутине. Они также настроены на эмоции и поведение значимых взрослых в их жизни, поэтому смерть любимого человека может вызвать беспокойство и раздражительность маленького ребенка, плач или изменение его привычек сна и питания.

Дошкольник может приближаться к смерти, спрашивая, когда вернется умерший, и может искать его, думая, что смерть временна и обратима. Они могут испытывать короткие, но интенсивные реакции, такие как истерики, или другие виды поведения, такие как пугающие сны и нарушенный сон, ночное недержание мочи, цепляние и сосание пальца. Точно так же дети в раннем детстве (возраст 4–7 лет) также могут спросить, где находится умерший, и искать его, а также вернуться к более молодому поведению. Они также могут думать, что смерть человека произошла по их собственной вине, в соответствии с их верой в силу собственных мыслей и «магического мышления». Их горе может быть выражено через игру, а не устно. ^[1]

В среднем детстве (7-10 лет) смерть начинает восприниматься как окончательная, необратимая и всеобщая. Развивая конкретно-операциональное мышление Пиаже, они могут заниматься персонификацией, видя смерть как человеческую фигуру, унесшую любимого человека. Они могут на самом деле не верить, что смерть может случиться с ними или их семьей, может быть, только с очень старыми или больными — они также могут рассматривать смерть как наказание. Они могут разыгрывать в школе или пытаться сохранить связь с умершим, взяв на себя роль или поведение этого человека. ^[2]

Подростки (10-12 лет) пытаются понять как биологические, так и эмоциональные процессы смерти. Но они стараются скрывать свои чувства и не казаться непохожими на сверстников; они могут казаться безразличными, или у них могут быть вспышки гнева. ^[3]  Как отметил Амслер (2015), опыт детей и подростков в отношении смерти и то, что взрослые говорят им о смерти, также будут влиять на их понимание. Когда подростки развивают формальное операциональное мышление (возраст 12–18 лет), они могут применять логику к абстракциям; они проводят больше времени, размышляя о смысле жизни и смерти и о том, что происходит после смерти. Их понимание смерти становится более сложным по мере того, как они переходят, например, от бинарной логической концепции (живой или мертвый) к нечеткой логической концепции с потенциальной жизнью после смерти. Перед подростками также стоит задача интегрировать эти убеждения в развитие собственной личности. ^[4]

Как насчет отношения к смерти во взрослом возрасте? Мы узнали о том, что взрослые становятся более обеспокоены собственной смертностью в середине взрослой жизни, особенно когда они переживают смерть своих родителей. Недавно (Sinoff, 2017) исследование танатофобии или тревоги смерти выявило различия в тревоге смерти между пожилыми пациентами и их взрослыми детьми. Тревога смерти может включать в себя две разные части: тревогу по поводу смерти и тревогу по поводу процесса умирания. Пожилые люди беспокоились только о процессе умирания (т. е. страдании), но их взрослые дети очень беспокоились о самой смерти и ошибочно полагали, что их родители также беспокоятся о самой смерти. Это важное различие, которое может существенно повлиять на то, как медицинская информация и решения об уходе из жизни передаются в семьях. ^[5] В соответствии с этим, если пожилые люди разрешит последний психосоциальный кризис Эриксона, целостность эго против отчаяния, позитивным образом, они могут не бояться смерти, но обретут добродетель мудрости.