| ||
Психология мышления. Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер и В.В. Петухова. М: Изд-во МГУ, 1980. С. 130-140. «Первобытное мышление» является выражением, которым очень часто пользуются с некоторого времени. Быть может, небесполезно будет напомнить здесь в нескольких словах, что я разумею под «первобытным мышлением». Выражение «первобытное» является чисто условным термином, который не должен быть понимаем в буквальном смысле. Первобытными мы называем такие народности, как австралийцы, фиджийцы, туземцы Андаманских островов и т. д. Когда белые вошли в соприкосновение с этими народностями, те не знали еще металлов, и их цивилизация напоминала общественный строй каменного века. Отсюда и взялось название первобытных народов, которое им было дано. Эта «первобытность», однако, весьма относительна. О первобытном человеке в строгом смысле слова мы ровно ничего не знаем. Как бы там ни было, уместно будет предостеречь читателей против недоразумений, которые часто возникают несмотря на мои разъяснения. Выражение «пралогическое» переводят термином «алогическое» как бы для того, чтобы показать, что первобытное мышление является нелогическим, т. е. неспособно осознавать, судить и рассуждать подобно тому, как это делаем мы. Очень легко доказать обратное. Первобытные люди весьма часто дают доказательства своей поразительной ловкости и искусности в организации своих охотничьих и рыболовных предприятий, они очень часто обнаруживают дар изобретательности и поразительного мастерства в своих произведениях искусства, они говорят на языках, подчас очень сложных, имеющих порой столь же тонкий синтаксис, как и наши собственные языки, а в миссионерских школах индейские дети учатся так же хорошо и так же быстро, как и дети белых. Однако другие факты, не менее поразительные, показывают, что в огромном количестве случаев первобытное мышление отличается от нашего. Оно совершенно иначе ориентировано. Там, где мы ищем вторичные причины, устойчивые предшествующие моменты (антецеденты), первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду. Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах. Оно обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. Вот почему позволительно называть это мышление, при сравнении с нашим, пралогическим. Отсюда вовсе не следует, однако, что подобная мыслительная структура встречается только у первобытных людей. Можно, с полным правом утверждать обратное, и что касается меня, то я всегда имел это в виду. Не существует двух форм мышления у человечества, одной пралогической, другой логической, отделенных одна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительные структуры, которые существуют в одном и том же обществе и часто, – быть может, всегда – в одном и том же сознании. Представления, называемые коллективными, если их определять только в общих чертах, не углубляя вопроса об их сущности, могут распознаваться по следующим признакам, присущим всем членам данной социальной группы: они передаются в ней из поколения в поколение; они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них сообразно обстоятельствам, чувства уважения, страха, поклонения и т. д. в отношениях своих объектов. Они не зависят в своем бытии от отдельной личности, их невозможно осмыслить и понять путем рассмотрения индивида как такового. Изучение коллективных представлений и их связей и сочетаний в низших обществах сможет, несомненно, пролить некоторый свет на генезис наших категорий и наших логических принципов. Точно исследовать, каковы руководящие принципы первобытного мышления, – вот та проблема, которая служит объектом настоящего труда. Без работ моих предшественников – антропологов и этнографов разных стран, в особенности без указаний, полученных мной из работ французской социологической школы, я бы никак не мог надеяться на разрешение этого вопроса или хотя бы даже на правильную его постановку. Очень много помогли мне те, достаточно многочисленные в наши дни, психологи, которые вслед за Рибо стараются показать и выявить значение эмоциональных и моторных элементов в психической жизни вообще, вплоть до интеллектуальной деятельности в точном смысле слова. «Логика чувствований» Рибо (1905), «Психология эмоционального мышления» проф. Генриха Майера (1908) (ограничимся указанием этих двух трудов) разрушили те слишком узкие рамки, в которые под влиянием формальной логики традиционная психология пыталась заключить жизнь мысли. Безусловно, существуют черты, общие всем человеческим обществам: в этих обществах существует язык, в них передаются от поколения к поколению традиции, в них существуют учреждения более или менее устойчивого характера; следовательно, высшие умственные функции в этих обществах не могут не иметь повсюду некоторую общую основу. Но, допустив это, все же приходится признать, что человеческие общества могут иметь структуры, глубоко различные между собой, а следовательно, и соответствующие различия в высших умственных функциях. То, что я пытаюсь сделать, это предварительное исследование самых общих законов, которым подчинены коллективные представления в малокультурных обществах, особенно в самых низших из тех, которые нам известны. Я попытаюсь построить если не тип, то, по крайней мере, сводку свойств, общих группе близких между собой типов, и определить таким образом, существенные черты мышления, свойственного низшим обществам. Для того чтобы лучше выявить эти черты, я буду сравнивать это мышление с нашим, т. е. с мышлением обществ, вышедших из средиземноморской цивилизации, в которой развивались рационалистическая философия и положительная наука. Существенные различия между этими двумя типами резче всего бросаются в глаза, поэтому мы меньше рискуем упустить их. Для исследования мышления первобытных людей, которое является новым делом, нужна была бы, может быть, и новая терминология. В общепринятом психологическом языке, который разделяет факты на эмоциональные, моторные (волевые) и интеллектуальные, «представление» отнесено к последней категории. Под представлением разумеют факт познания, поскольку сознание наше просто имеет образ или идею какого-нибудь объекта. Совсем не так следует разуметь коллективные представления первобытных людей. Деятельность их сознания является слишком мало дифференцированной для того, чтобы можно было в нем самостоятельно рассматривать идеи или образы объектов, независимо от чувств, от эмоций, страстей, которые вызывают эти идеи и образы или вызываются ими. Чтобы сохранить этот термин, нам следует изменить его значение. Под этой формой деятельности сознания следует разуметь у первобытных, людей не интеллектуальный или познавательный феномен в его чистом или почти чистом виде, но гораздо более сложное явление, в котором то, что собственно считается у нас «представлением», смешано еще с другими элементами эмоционального или волевого порядка, окрашено и пропитано ими. Для того, чтобы обозначить одним словом это общее свойство коллективных представлений, которые занимают столь значительное место в психической деятельности низших обществ, я позволю себе сказать, что эта психическая деятельность является мистической. За неимением лучшего я буду употреблять этот термин не в силу его связи с религиозным мистицизмом наших обществ, который является чем-то в достаточной мере иным, а потому, что в самом узком смысле термин «мистический» подходит к вере в силы, влияния, действия, неприметные, неощутимые для чувств, но тем не менее реальные. Другими словами, реальность, среди которой живут и действуют первобытные люди, сама является мистической. Ни одно существо, ни один предмет, ни одно явление природы не являются в коллективных представлениях первобытных людей тем, чем они кажутся нам. Почти все то, что мы в них видим, ускользает от их внимания или безразлично для них. Зато, однако, они в них видят многое, о чем мы и не догадываемся. Например, для «первобытного» человека, который принадлежит к тотемическому обществу, всякое животное, всякое растение, всякий объект, хотя бы такой, как звезды, солнце и луна, наделен определенным влиянием на членов своего тотема, класса или подкласса, определенными обязательствами в отношении их, определенными мистическими отношениями с другими тотемами и т. д. Так, у гуичолов «птицы, полет которых могуч, например, сокол и орел, видят и слышат все: они обладают мистическими силами, присущими перьям их крыльев и хвоста… эти перья, надетые шаманом, делают его способным видеть и слышать все то, что происходит на земле и под землей, лечить больных, преображать покойников, низводить солнце с небес и т. А если мы возьмем человеческое тело? Каждый орган его, как об этом свидетельствуют столь распространенные каннибальские обряды, а также церемонии человеческих жертвоприношений (в Мексике, например), имеет свое мистическое значение. Сердцу, печени, почке, глазам, жиру, костному мозгу и т. д. приписывается определенное магическое влияние. Для первобытного сознания нет чисто физического факта в том смысле, какой мы придаем этому слову. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет никогда не воспринимаются так, как они воспринимаются нами, т. е. как более или менее сложные движения, находящиеся в определенном отношении с другими системами предшествующих и последующих движений. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их органами чувств, как и нашими, знакомые предметы распознаются по предшествующему опыту, короче говоря, весь психофизиологический процесс восприятия происходит у них так же, как и у нас. Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы. Общеизвестен факт, что первобытные люди и даже члены уже достаточно развившихся обществ, сохранившие более или менее первобытный образ мышления, считают пластические изображения существ, писанные красками, гравированные или изваянные, столь же реальными, как и изображаемые существа. «У китайцев, – пишет де-Гроот, – ассоциирование изображений с существами превращается в настоящее отождествление. Нарисованное или скульптурное изображение, более или менее похожее на свой оригинал, является аlter еgо (вторым «я») живой реальности, обиталищем души оригинала, больше того, это – сама реальность». В Северной Америке мандалы верили, что портреты заимствовали у своих оригиналов часть их жизненного начала. Если первобытные люди воспринимают изображение иначе, чем мы, то это потому, что они иначе, чем мы, воспринимают оригинал. Мы схватываем в оригинале объективные реальные черты, и только эти черты: например, форму, рост, размеры тела, цвет глаз, выражение физиономии и т. д. Для первобытного человека изображение живого существа представляет смешение признаков, называемых нами объективными, и мистических свойств. Изображение так же живет, так же может быть благодатным или страшным, как и воспроизводимое и сходное с ним существо, которое замещается изображением. Первобытные люди рассматривают свои имена как нечто конкретное, реальное и часто священное. Вот несколько свидетельств из большого количества имеющихся в нашем распоряжении. «Индеец рассматривает свое имя не как простой ярлык, но как отдельную часть своей личности, как нечто вроде своих глаз или зубов. Первобытный человек не меньше, чем о своем имени или изображении, беспокоится о своей тени. Если бы он потерял свою тень, то он счел бы себя безвозвратно потерянным. Всякое посягательство на его тень означает посягательство на него самого. Фольклор всех стран дает множество фактов подобного рода. У туземцев Фиджи считается смертельной обидой наступить на чью-нибудь тень. В Западной Африке «убийства» иногда совершаются путем вонзания ножа или гвоздя в тень человека: преступник такого рода, пойманный с поличным, немедленно подвергается казни. Кроме того, первобытные люди вполне сознательно придают столько же веры своим сновидениям, сколько и реальным восприятиям. Этим объясняется также то почтение и благоговение, которое питают к визионерам, ясновидящим, пророкам, а иногда даже к сумасшедшим. Им приписывается специальная способность общаться с невидимой реальностью. Все эти хорошо известные факты объясняются ориентацией коллективных представлений, которые придают мистический характер и действительности, среди которой «дикарь» живет, и восприятию «дикарем» этой действительности. Для членов нашего общества, даже наименее культурных, рассказы о привидениях, духах и т. д. являются чем-то относящимся к области сверхъестественного: между этими видениями, волшебными проявлениями, с одной стороны, и фактами, познаваемыми в результате обычного восприятия и повседневного опыта, с другой стороны, существует четкая разграничительная линия. Если коллективные представления первобытных людей отличаются от наших своим по существу мистическим характером, если их мышление, как я пытался показать, ориентировано иначе, чем наше, то мы должны допустить, что и сочетание представлений в сознании первобытного человека происходит по-иному, чем у нас. Мышление низших обществ не повинуется исключительно законам нашей логики, оно, быть может, подчинено законам, которые не целиком имеют логическую природу. Очень часто наблюдатели имели возможность собрать такие рассуждения или, точнее говоря, такие сочетания представлений, которые казались им странными и необъяснимыми. В Новой Гвинее «в то время, когда я поселялся со своей женой у моту-моту, – говорит Эдельфельт, – свирепствовала по всему побережью эпидемия плеврита… Нас, естественно, обвинили, меня и жену, в том, что мы привезли с собой посланца смерти, и стали требовать громкими криками, чтобы мы, а вместе с нами и учителя полинезийской школы были подвергнуты смертной казни… Следовало, однако, указать непосредственную причину эпидемии. Сначала обвинили бывшего у меня несчастного барана: пришлось его убить, чтобы успокоить туземцев. Эпидемия не переставала косить людей, и в конце концов проклятия и обвинения туземцев оказались направленными на большой портрет королевы Виктории, который был прибит к стене нашей столовой». В Танне (Новые Гибриды) туземец, проходя по дороге, видит, как на него с дерева падает змея: пусть он назавтра или на следующей неделе узнает, что сын его умер в Квинсленде, и уж он обязательно свяжет эти два факта. Такие же ассоциации мы находим и в Северной Америке. «Однажды вечером, когда мы беседовали о животных страны, я, желая показать туземцам, что у нас, во Франции, водятся зайцы и кролики, при помощи теней моих пальцев изобразил против света на стене фигуры этих животных. По чистой случайности туземцы назавтра наловили рыбы больше обыкновенного: они решили, что причиной богатого улова были именно те фигурки, которые я им показывал». В Новой Гвинее «туземец, возвращаясь с охоты или рыбной ловли с пустыми руками, ломает себе голову над тем, каким способом обнаружить человека, околдовавшего его оружие или сети. Он поднимает глаза и видит как раз туземца из соседнего и дружественного селения, направляющегося к кому-нибудь с визитом. Туземец обязательно подумает, что этот человек и, есть колдун, и при первом удобном случае он внезапно нападет на него и убьет». Общепринятое объяснение всех этих фактов сводится к следующему: мы имеем здесь неправильное применение первобытными людьми закона причинности, они смешивают предшествующее обстоятельство с причиной. Это просто частный случай весьма распространенной ошибки в рассуждении, которой присвоено название софизма Роst hос, егgо ргорtег hос (после этого, значит, вследствие этого). Несомненно, первобытные люди так же, как и цивилизованные, или, может быть, больше склонны совершать данную ошибку в рассуждении. Однако в тех фактах, которые я привел и которые являются образцами весьма многочисленного разряда фактов, заключается нечто иное, чем наивное применение принципа причинности. Не только непосредственное предшествование во времени побуждает связывать какое-нибудь явление с другим. Уловленная или замеченная последовательность явлений может внушить ассоциирование их: самая ассоциация, однако, заключается в мистической связи между предшествующим и последующим, которую представляет себе первобытный человек и в которой он убежден, как только он себе ее представил. Мистические отношения, которые так часто улавливаются в отношениях между существами и предметами первобытным сознанием, имеют одну общую основу. Все они в разной форме и разной степени предполагают наличие «партиципации» (сопричастности) между существами или предметами, ассоциированными коллективным представлением. Было бы трудно дать сейчас же отвлеченную формулировку этого закона. Все же за отсутствием удовлетворительной формулы можно попытаться дать приближенное определение. Я сказал бы, что в коллективных представлениях первобытного мышления предметы, существа, явления могут быть непостижимым для нас образом, одновременно и самими собой, и чем-то иным. Не менее непостижимым образом они излучают и воспринимают силы, способности, качества, мистические действия, которые ощущаются вне их, не переставая пребывать в них. Другими словами, для первобытного мышления противоположность между единицей и множеством, между тождественным и другим и т.д. не диктует обязательного отрицания одного из указанных терминов при утверждении противоположного, и наоборот. Эта противоположность имеет для первобытного сознания лишь второстепенный интерес. С динамической точки зрения возникновение существ и явлений того или иного события представляет собой результат мистического действия, которое при определенных мистических условиях передается от одного предмета или существа к другому в форме соприкосновения, переноса, симпатии, действия на расстоянии и т. д. В огромном числе обществ низшего типа изобилия дичи, рыбы или плодов, правильная смена времен года, периодичность дождей – все это связывается с выполнением известных церемоний определенными людьми, обладающими специальной мистической благодатью. То, что мы называем естественной причинной зависимостью между событиями и явлениями, либо вовсе не улавливается первобытным сознанием, либо имеет для него минимальное значение. Первое место в его сознании, а часто и все его сознание занимают различные виды мистической партиципации. Вот почему мышление первобытных людей может быть названо пралогическим с таким же правом, как и мистическим. Это, скорее, два аспекта одного и того же основного свойства, чем две самостоятельные черты. Необходимо подчеркнуть, что самый материал, которым орудует эта умственная деятельность, уже подвергся действию «закона партиципации»: коллективные представления первобытных людей являются совершенно иной вещью, чем наши понятия. Простое высказывание общего отвлеченного термина: человек, животное организм заключает в себе в подразумеваемом виде большое количество суждений, которые предполагают определенные отношения между многими понятиями. А коллективные представления первобытных людей не являются продуктом интеллектуальной обработки в собственном смысле этого слова. Они заключают в себе в качестве составных частей эмоциональные и моторные элементы, и, что особенно важно, они вместо логических отношений (включений и исключений) подразумевают более или менее четко определенные, обычно живо ощущаемые, «партиципации» (сопричастия). |
Следует, значит, наперед отказаться от сведения умственных операций к единому типу и от объяснения всех коллективных представлений одним и тем же логическим и психологическим механизмом.
Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем представлений социального происхождения. Но и это сравнение было бы неточным и довольно грубым. Дело в том, что первобытный человек даже не подозревает возможности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений, у него сложное представление является еще недифференцированным.
«Я знаю, – говорил один из мандалов, – что этот человек уложил в свою книгу много наших бизонов, я знаю это, ибо я был при том, когда он это делал, с тех пор у нас нет больше бизонов для питания».
Он верит, что от злонамеренного употребления его именем он так же верно будет страдать, как и от раны, нанесенной какой-нибудь части его тела. Это верование встречается у разных племен от Атлантического до Тихого океана». На побережье Западной Африки «существуют верования в реальную и физическую связь между человеком и его именем: можно ранить человека, пользуясь его именем… Настоящее имя царя является тайным…».
Вместо того чтобы сказать, как это обыкновенно делается, что первобытные люди верят тому, что они воспринимают во сне, хотя это только сон, я скажу, что они верят сновидениям именно потому, что сновидения отнюдь не являются для них низшей и ошибочной формой восприятия. Напротив, это высшая форма: так как в ней роль материальных и осязаемых элементов является минимальной, то в ней общение с духами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно.
Для первобытного же человека, напротив, этой линии не существует. Суеверный, а часто также и религиозный человек нашего общества верит в две системы, в два мира реальностей одних – видимых, осязаемых, подчиненных неизбежным законам движения, и других – невидимых, неосязаемых, «духовных». Для первобытного мышления существует только один мир. Всякая действительность мистична, как и всякое действие, следовательно, мистичным является и всякое восприятие.
Я приведу некоторые из них. «В Ландане засуха была однажды приписана специально тому обстоятельству, что миссионеры во время богослужения надевали особый головной убор. Миссионеры показали туземным вождям свой сад и обратили их внимание на то, что их собственные насаждения погибают от недостатка воды. Ничто, однако, не могло убедить туземцев, волнение которых не улеглось до тех пор, пока не полили обильные дожди».
Последовательность во времени является элементом этой ассоциации. Но элемент этот не всегда обязателен и никогда недостаточен. Если бы дело обстояло иначе, то как объяснить, что сплошь да рядом самая постоянная, самая очевидная последовательность явлений ускользает от внимания первобытных людей? Например, «я-луо не ассоциируют дневного света с сиянием солнца: они рассматривают их, как две совершенно самостоятельных вещи, и спрашивают, что делается с дневным светом ночью». С другой стороны, туземцы часто твердо верят в такую последовательность, которая никогда не оправдывается на деле. Опыт не в состоянии ни разуверить их, ни научить чему-нибудь. В бесконечном количестве случаев мышление первобытных людей, как мы видели выше, непроницаемо для опыта.
Вот почему, за неимением лучшего термина, я назову «законом партиципации» характерный принцип «первобытного» мышления, который управляет ассоциацией и связями представлений в первобытном сознании.
Часто она скрадывается перед мистической общностью бытия тех существ, которые нельзя отождествлять, не впадая в нелепость. Так, например, «трумаи (племя северной Бразилии) говорят, что они – водяные животные. Бороро (соседнее племя) хвастают, что они – красные арара (попугаи)». Это вовсе не значит, что только после смерти они превращаются в арара или что арара являются превращенными в бороро и поэтому достойны соответствующего обращения. Нет, дело обстоит совершенно иначе. «Бороро, – говорит фон-ден-Штейнен, который никак не хотел поверить этой нелепице, но который должен был уступить перед их настойчивыми утверждениями, – бороро совершенно спокойно говорят, что они уже сейчас являются настоящими арара, как если бы гусеница заявила, что она бабочка». Фон-ден-Штейнен считает непостижимым, как они могут считать себя одновременно человеческими существами и птицами с красным оперением. Однако для мышления, подчиненного «закону партиципации», в этом нет никакой трудности. Все общества и союзы тотемического характера обладают коллективными представлениями подобного рода, предполагающими подобное тождество между членами тотемической группы и их тотемом.
Первобытное мышление, если рассматривать его с точки зрения содержания представлений, должно быть названо мистическим, оно должно быть названо пралогическим, если рассматривать его с точки зрения ассоциаций. Под термином «пралогический» отнюдь не следует разуметь, что первобытное мышление представляет собой какую-то стадию, предшествующую во времени появлению логического мышления. Существовали ли когда-нибудь такие группы человеческих или дочеловеческих существ, коллективные представления которых не подчинялись еще логическим законам? Мы этого не знаем: это, во всяком случае, весьма мало вероятно. То мышление обществ низшего типа, которое я называю пралогическим за отсутствием лучшего названия, это мышление, по крайней мере, вовсе не имеет такого характера. Оно не антилогично, оно также и не алогично. Называя его пралогическим, я только хочу сказать, что оно не стремится, прежде всего, подобно нашему мышлению избегать противоречия. Оно отнюдь не имеет склонности без всякого основания впадать в противоречия (это сделало бы его совершенно нелепым для нас), однако оно и не думает о том, чтобы избегать противоречий.
Чаще всего оно относится к ним с безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так трудно проследить ход этого мышления.Люсьен Леви-Брюль и первобытное мышление
«Пытаясь провести границу между нами и не нами, слишком легко стать мишенью обвинений в империалистической спеси, в расизме или уходе в прошлое, где в тайниках научной мысли бродят призраки Гюстава Лебона и Люсьена Леви-Брюля.
Признаю, что в определенную эпоху было очень важно понять, что «дикари» не находились безраздельно под влиянием природы, что они, как и мы, способны осознать свою обособленность от природы. Такое важное понимание «примитивных» народов было важным аргументом в споре с теми, кто не понимал, что есть единое человеческое сообщество, где каждых народ наделён своими культурными ценностями и своим достоинством. Но сегодня гораздо важнее понять, что наша собственная культура — всего лишь частный случай в общей грамматике космологий. Мы не можем считать наше видение мира эталоном для других цивилизаций, которые, как нам кажется, всего лишь блуждают в поисках и ожидании такого эталона».
Филипп Дескола, «По ту сторону природы и культуры».
Люсьен Леви-Брюль рушит все связи с английской антропологической школой и её концепцией «невинного дикарства», которая наделяет мышление туземца свойством «детской» образности. Он критикует постулат, который ставит первобытное общество на одну эволюционную линию с современным белым европейцем, то есть критикует тот порядок, где дикарь идентичен в психологически-познавательном аспекте современному человеку, но с той разницей, что он (дикарь) находится на стадии развития «ребёнка» во всех сферах своего быта и социальной упорядоченности.
При этом Леви-Брюль, в силу исторического развития самой антропологии на тот момент, не был способен окончательно вырваться из пут европоцентризма, хотя уже и был ряд этнологов, которые это проделали или предвосхитили в своих трудах (Боас, Малиновский). Утверждая, что дикарь обладает своим специфичным, сложным и полноценным универсумом, отличным от реальности европейской цивилизации, Леви-Брюль всё ещё отталкивается от «логического мышления» белого человека как от объективной позиции, вне-культурной (стоит сказать, что термин «культура» в тот период развития исторической и социологической науки не был в обиходе и обладал совсем другими коннотациями) и полностью свободной от «мистического». Так появляется термин «пра-логическое мышление», то есть некая интеллектуальная (коллективная при этом) формация, в рамках которой существует мысль дикаря, при этом она часто обходит своим вниманием «законы логики» цивилизации (то есть культуры белого человека) и игнорирует эмпирический опыт наблюдения объективной реальности и её причинно-следственных связей.
Апеллируя к некому монолитно «объективному» европейскому мышлению, Леви-Брюль выделяет «естественные причины» и закономерные противоречия, видимые логическому мышлению, но на которые закрывает глаза первобытный человек. Иными словами, Леви-Брюль ещё не способен уловить то, что и мышление белого человека есть такой же продукт своих социальных и иных (культурных вообще) условий и опыта, в той же мере специфичных и «странных» (мистических), как и любые «первобытные» образчики. Наша категория «естественности» такая же субъективно (то есть исторически) конструируемая, как и её же аналог у любой другой культуры, то есть базируется на основе социально-культурного опыта, поэтому «европейская естественность» (натурализм) не может возникнуть в уме первобытного человека, туземец её не отрицает, её просто не существует для него в принципе, как элемента вариативной дизъюнкции внутри дискурсов мышления. Уже в это же время Малиновский показал, что «первобытному» человеку также не чужды профанные пространства культуры и мысли, где учитываются и осознаются «естественные» причины и противоречия, что магия часто имеет довольно прагматичный характер и лишена ярко выраженной «мистической» (эмоциональной, аффективной) формы, то есть она имеет своё индивидуальное (сознательное, рациональное и функциональное) воплощение, а не только коллективно-бессознательное.
В конце концов, уже в своих более поздних трудах, где обозреваются сверхъестественные категории в туземных обществах, Леви-Брюль прислушивается к критике (этот учёный отмечен великой рассудительностью, которая делала его готовым изменять свои позиции и мнения в свете убедительных теорий и тезисов других исследователей) и прямо цитирует Малиновского в своих текстах, при том, что последний в своё время пишет такие строки, которые довольно точно (хоть и с явным пренебрежением) описывают суть ранних теоретических изысканий первого:
«Леви-Брюль, если говорить в двух словах, утверждает, что трезвое состояние духа вообще не было свойственно дикарю, что он был полностью и безнадежно погружен в мистические настроения. Неспособный к бесстрастному и последовательному наблюдению, не обладающий силой абстракции, скованный «решительным отвращением к рационализированию», он не мог воспользоваться плодами своего опыта и сформулировать или понять даже самые элементарные законы природы… Недоступно ему и ясное представление о сущности и признаках, причине и следствии, тождестве и противоречии.
Мировоззрение дикарей — это путаница предрассудков и суеверий, «дологическая» смесь мистических «споричасностей» («патриципаций») и «несопричастностей».
Бронислав Малиновский, «Магия, наука и религия».
Леви-Брюль, как мы уже сказали, позже вносит соответствующие коррективы в свою теорию, «смягчающие» такой хаотический пейзаж психики туземца, наделяя его уже не просто «путаницей предрассудков», но фундаментальным страхом перед сверхъестественным, который фокусируется и переваривается при помощи более или менее упорядоченных (то есть имеющих свою «рациональную» логику) ритуалов и их систем.
Также Леви-Строс, уже позже, открыл структуры туземных культур, которым не чужды ни дифференциация, ни классификация, ни другие привычные белому человеку логические операции и отношения в рамках мыслительного структурирования реальности. Как европейская культура, так и культура «первобытная» — это конкретные функциональные структуры, которые обладают своими полями действия и интеллектуальным пространством, которые сформировались в определенных условиях и поэтому вбирают лишь определенный опыт по критериям, отвечающим их значимости (специфичность схематизации опыта в рамках каждой отдельной культуры).
Разум дикаря тождественен разуму белого человека в отношении доступного им обоим когнитивного инструментария и ресурса, но различаются они конструктивно и концептуально, в той степени, в которых их личности создает их местная культура. А культура — формация фундаментальная, затрагивающая и язык, и отношение со средой, и внутреннее самосознание. Если Леви-Брюль и любой другой учёный рассуждают с позиций «объективности» своего мета-языка научного дискурса, то вряд ли такое мышление можно смело отметить и в остальном многообразии общественной и индивидуальной мысли. У Европы существует свой «мистический» характер, а точнее своя характерная социальная и культурная символика, свои знаки и свой аффективный символический язык. И это если не вдаваться в классовые, экономические, гендерные и многие другие особенности тех или иных социальных групп внутри европейской культуры, которые, уже в свою очередь, обладают специфичными свойствами и особенностями мировосприятия. В частности, научный метод есть неотъемлемый элемент западной цивилизации, это квинтэссенция и апофеоз отдельных топик античной (и далее средневековой) мысли, феномен, который оказался очень «удачным»: наука есть универсальный (крайне адаптивный) инструмент для культурной экспансии и диффузии.
При этом он сам подвержен «мистическому» (бессознательному), что выявили такие философы научного метода, как Кун, Лакатос, Файерабенд. Леви-Брюлю не могло быть известно, что «логическому» рассудку предстоит пошатнуться в момент появления, например, квантовой механики (авангарда современной «натуральной» науки), где «пра-логические» механизмы-образы мышления (приводящие к дезориентации «здравого смысла» европейца) неожиданно оказались очень кстати. Несомненно, что каждая культура имеет в себе динамичные структуры, которые позволяют человеку лучше адаптироваться в окружающей среде. Ретроспективно и находясь внутри западной культуры можно сказать, что каждая культура обладает «зачатками науки». Но наука как таковая, как современный конструкт методологических традиций и прадигмических координат восприятия, — есть уникальный культурный феномен сам по себе. Специфика экономической, природно-ресурсной, культурной и исторической жизни в западном мире ещё в античное время позволила сфокусироваться конкретной модели схематизации опыта в процессе адаптации человеческих обществ.
Эта «древняя» дискурсивная формация задала вектор развития Западу, создав конкретные формы решёток и сеток восприятия (если можно так выразиться: гештальт-традиций и лингвистических потенций), через которые и схематизировали свой опыт многие (тут уже стоит начать учитывать их экономическое и социальное положение) греки, римляне, а потом и европейцы. Этот казуальный и динамический процесс саморегуляции культуры детерминировал Науку и создал её как конструкт, а не открыл научное знание, смахнув с его «истинности» многовековую пыль дикарства. Наука не стоит вне (или над ней) культуры, наука сама есть некая кристаллизация грамматики важных пучков ментальных традиций западной культуры, которая не полноправно властвует над разумом европейцев, но постоянно взаимодействует с остальной культурой, обмениваясь с ней знаками и событиями.
В конце концов, отправьтесь в любую современную провинцию и столкнитесь с той властью суеверия и туманных понятий, которые царствуют в сознании местных обывателей.
Это, конечно, будет не туземное племя, но мы уже и тут увидим контраст, который ощущаем в разнице между сознанием людей из разных социальных групп одной и той же культуры.
Где же рождается «пра-логическое мышление» Леви-Брюля? Общий ответ, упускающий множество деталей, будет таков: в скользящем взоре кабинетного этнолога, воспитанного социологией Дюркгейма.
«Нужно раз и навсегда покончить с ложным представлением о том, что антропологию можно преподавать, не выходя из комнаты, пользуясь лишь полным (а чаще всего сокращенным) изданием «Золотой ветви» и другими компиляциями вне зависимости от их истинных достоинств. Тем же, кто, выступая против этого условия, попробует сослаться на известных учёных, никогда не участвовавших в полевых исследованиях (разве сэр Джеймс Фрэзер не отвечал тем, кто задавал ему подобный вопрос: «Сохрани меня бог!»), следует ответить, что, например, Леви-Брюль занимал не кафедру антропологии и не какую-либо иную эквивалентную ей кафедру (при его жизни во французских университетах их не существовало), а кафедру философии».
Клод Леви-Строс, «Структурная антропология».
Селективное восприятие, настроенное на поиск экзотических феноменов туземного мышления, выхваченных, к тому же, из десятков уникальных культур (без особого исследовательского принципа, но, скорее, с особым рвением страстного читателя этнографических отчётов). Впрочем, мы не сможем отказать в скромности этому мыслителю, который не устает повторять и уславливаться, что его труд есть лишь первые наброски и попытка ухватить общий взгляд и принцип универсальной логики первобытной культуры. В сущности, этим и оказывается гипотеза о «мистическом». Заслуга Леви-Брюля в том, что он даёт чёткий отпор вульгарному эволюционизму (то есть и расизму) в антропологии, создавая теоретическую платформу для изучения феноменов, которым он на этапе своей работы даёт неуверенное определение «мистические» (аффективные, эмоциональные, бессознательные). Упираясь в стену из–за ограниченности своей методологии (пытающейся ухватить общие и универсальные черты обществ, пользуюсь наследием социологии XIX века), Леви-Брюль выделяет её «пра-логической»меткой и отказывается идти далее (а далее — только в поле и лингвистику).
Разрушить эту стену суждено Леви-Стросу. Открыть в каждом случае «пра-логического мышления» глубоко логические (и уникальные) структуры суждено антропологической мысли XX века.
Существенное отличие «первобытного» мышления от мышления «развитых» (в первую очередь материально и далее институционально) культур заключается в том, что мышление «первобытного» человека уплотнено его «бриколажной» механикой (понятие Леви-Строса) и вытекающим из таких когнитивных условий специфичным структуро-образующим комплексом пред-смыслов. Данные принципы схематизации опыта («схематизмы мышления» Филиппа Десколы) «сгущают» вместе мышление, моторную деятельность (это уже замечает Леви-Брюль) и взаимодействие с внешней средой, что и отличает туземцев, живущих маленькими группами (не более сотни человек), от культур с обширной сетью институтов, которые восполняют тем самым пустоту, оставшуюся после упразднения плотности отношений родоплеменного и энвайронментального характера. Леви-Строс удачно сказал о важном принципе взаимодействия туземца с внешней средой и далее со своим социумом в «Тотемизме сегодня»:
«… природные виды отбираются не из–за того, что «хороши, чтобы кушать», а потому, что «хороши, чтобы думать».
Постоянное социальное напряжение (максимальная «коллективность», которая включает в себя не только человеческих индивидуумов, но и животных, растительных и феноменальных субъектов социальной жизни), свойственное первобытному человеку, рассеивается, давая волю индивидуальным импульсам, теперь конструируемыми не мифологизированной структурой позволений и табу, но ограниченными (и формируемыми в своём социальном выражении) институциональной властью (властью знака, языка, государства, религии, Другого) на границе личного пространства (мысленного и телесного). Далее это «рассеивание» социального принуждения в некоторый момент истории конкретной культуры останавливается и начинает «твердеть» и «истончаться» в своих связях, лакунах и границах (но уже не в моторной или «природной» среде, а в поле действия тех самых реальных и виртуальных институтов социума), создавая властную дискурсивную формацию, которая проникает во все мыслительные и телесные практики индивидуума (паноптикум Мишеля Фуко).
Важно заметить, что не стоит рассматривать этот переход от «коллективности» к «институтам» (дисциплинарной власти) в эволюционном ключе: культуры переливаются и бурлят дискурсами и габитусами, происходит постоянное смешение, реакции, конъюнкции и дизъюнкции; «первобытное» не упраздняется полностью, но забивается в трещины культурной плоскости, погружается в глубину «архетипов», забирается в высь «здравого смысла» и колонизирует многие другие топики ментального и культурного пространства.
Юнг и Леви-Брюль — PubMed
. 2007 ноябрь; 52(5):635-58; обсуждение 659-65, 667-71.
doi: 10.1111/j.1468-5922.2007.00690.x.
Роберт Сигал
- PMID: 17970941
- DOI:
10.
1111/j.1468-5922.2007.00690.x
1111/j.1468-5922.2007.00690.xРоберт Сигал. J Анальная психология. 2007 ноябрь
. 2007 ноябрь; 52(5):635-58; обсуждение 659-65, 667-71.
doi: 10.1111/j.1468-5922.2007.00690.x.
Автор
Роберт А. Сигал
- PMID: 17970941
- DOI: 10.1111/j.1468-5922.2007.00690.x
Абстрактный
Свои знания о «примитивных» народах К. Г. Юнг полагался на работу Люсьена Леви-Брюля (1857–1939), французского философа, который в середине своей карьеры стал кабинетным антропологом.
В серии книг, начиная с 1910 года, Леви-Брюль утверждал, что «примитивные» народы были неправильно поняты современными жителями Запада. Вместо того, чтобы мыслить как современные, только менее строго, «примитивы» питают свой собственный менталитет. «Первобытное» мышление является одновременно «мистическим» и «дологическим». Под «мистическим» Леви-Брюль имел в виду, что «примитивные» народы воспринимают мир как идентичный себе. Их отношение к миру, в том числе и к другим людям, — это мистическое участие. Под «дологическим» Леви-Брюль имел в виду, что «примитивное» мышление безразлично к противоречиям. «Первобытные» народы считают все вещи тождественными друг с другом, но в чем-то все же различными. Человек одновременно и дерево, и все же человек. Юнг безоговорочно принял описание Леви-Брюлем «примитивного» разума, даже когда Юнг, в отличие от Леви-Брюля, путешествовал в поле, чтобы воочию увидеть «примитивные» народы. Но Юнг изменил концепцию Леви-Брюля о «примитивном» менталитете тремя ключевыми способами.
Во-первых, он психологизировал это. В то время как для Леви-Брюля «примитивное» мышление должно объясняться социологически, для Юнга оно должно объясняться психологически: «примитивные» люди думают так, как они это делают, потому что они живут в состоянии бессознательного. Во-вторых, Юнг универсализировал «примитивный» менталитет. В то время как для Леви-Брюля «примитивное» мышление все больше заменяется современным мышлением, для Юнга «примитивное» мышление является исходным психологическим состоянием всех людей. В-третьих, Юнг ценил «примитивное» мышление. В то время как для Леви-Брюля «примитивное» мышление ложно, для Юнга оно верно — как только оно признано выражением не того, как мир, а того, как работает бессознательное. Наряду с критикой Леви-Брюлем концепции «примитивного» мышления со стороны его коллег-антропологов и философов я рассматриваю вопрос о том, действительно ли Юнг уловил все, что Леви-Брюль имел в виду под «примитивным» мышлением.
Похожие статьи
Пиаже и Леви-Брюль.
Джахода Г. Джахода Г. Историк психол. 2000 авг.; 3(3):218-38. дои: 10.1037/1093-4510.3.3.218. Историк психол. 2000. PMID: 11624594
Своевременность и вневременность «архаики»: аналитическая психология, «изначальное» мышление, синхронистичность.
Бишоп П. епископ П. J Анальная психология. 2008 г., сен; 53 (4): 501-23. doi: 10.1111/j.1468-5922.2008.00743.x. J Анальная психология. 2008. PMID: 18844735
Взгляд Юнга на миф в духе двадцатого века.
Сегал Р.А. Сегал Р.А. J Анальная психология. 2003 ноябрь; 48 (5): 593-617. дои: 10.1111/1465-5922.00422. J Анальная психология. 2003. PMID: 14661375
[Эволюция концепции архетипов в юнгианской психологии].
Перес Урданиз А., Ромеро Э.Ф. Перес Урданиз А. и др. Actas Luso Esp Neurol Psiquiatr Cienc Afines. 1995 г., сен-октябрь; 23(5):262-5. Actas Luso Esp Neurol Psiquiatr Cienc Afines. 1995. PMID: 8553923 Обзор. Испанский язык.
Слушая Шребера: формулировки, полученные в результате аналитического внимательного прочтения его мемуаров.
Осман Депутат. Осман депутат. Psychoanal Rev. 2009 Aug; 96 (4): 631-64. doi: 10.1521/пред.2009.96.4.631. Психоанальное издание 2009 г. PMID: 19673639 Обзор. Аннотация недоступна.
Посмотреть все похожие статьи
Типы публикаций
термины MeSH
Личное имя как тема
Люсьен Леви-Брюль — Энциклопедия Нового Света
Люсьен Леви-Брюль (10 апреля 1857 — 13 марта 1939) — французский философ, социолог и антрополог.
Он известен своим исследованием первобытного менталитета и своим призывом к научному изучению категорий мышления в различных обществах. Он предложил два основных склада ума человечества — «примитивный», или «дологический», и «цивилизованный», и попытался показать, что механизмы мышления этих двух типов ума различны. Леви-Брюль считал, что «мистическое мышление» было сущностью первобытного разума, тогда как рациональное мышление, основанное на логике и умозаключениях, было отличительной чертой цивилизованного разума. Это представление противоречило господствовавшей тогда во Франции точке зрения Эмиля Дюркгейма. Леви-Брюль предположил, что не все общества всегда ценили и использовали рациональное мышление, открывая путь для нового подхода к пониманию иррациональных факторов, наблюдаемых в мыслях и убеждениях многих обществ.
Знаете ли вы?
Французский антрополог Люсьен Леви-Брюль предположил, что люди используют два типа мышления: «мистическое мышление», являющееся сущностью «первобытного разума», и рациональное мышление, являющееся отличительной чертой «цивилизованного разума».
Содержание
- 1 Жизнь
- 2 Работа
- 3 Наследие
- 4 публикации
- 5 Каталожные номера
- 6 Внешние ссылки
- 7 кредитов
Сам Леви-Брюль был «кабинетным» антропологом, который сам не проводил эмпирических полевых исследований, а скорее читал отчеты других. Однако на протяжении всей своей жизни он подчеркивал необходимость эмпирического исследования категорий мышления в различных обществах, и действительно, многие исследования способов мышления последовали за его работой. Некоторые восприняли его работу как означающую, что «цивилизованный» выше дологического «примитивного» разума, что привело к мнению, что некоторые общества более развиты и, следовательно, более ценны, чем другие. В сочетании с тенденцией к этноцентризму это только подлило масла в огонь предрассудков и расизма. С другой стороны, идеи Леви-Брюля также использовались для более глубокого понимания человеческой природы, показывая, что у нас есть мистический, творческий и многомерный аспект, который превосходит линейный тип логики в рациональном мышлении.
Жизнь
Люсьен Леви-Брюль родился в Париже, Франция, 10 апреля 1857 года. Он посещал лицей имени Карла Великого по специальности музыка, философия и естествознание. Он окончил École Normale Supérieure по философии в 1879 году. Хотя затем он начал преподавать философию в Пуатье и Амьене, он решил вернуться в университет, чтобы получить докторскую степень. Затем он поступил в Парижский университет, получив докторскую степень в 1884 году.
Леви-Брюль опубликовал свою первую книгу, История современной философии во Франции , 1889 год, за которым последовало еще несколько книг по философии. Он преподавал в Париже до 1896 года, когда был назначен титулованным профессором истории современной философии в Сорбонне. В 1902 году он опубликовал книгу «Этика и наука о морали» , с которой он начал всю свою жизнь заниматься антропологией. Эта работа также помогла ему получить кафедру истории современной философии в Сорбонне в 1904 году. Он также был редактором Revue philosophique de la France et de l’étranger .
Во время учебы в Сорбонне Леви-Брюль написал множество книг о природе первобытного разума. Его « Психические функции в первобытных обществах» были опубликованы в 1910 г., «Примитивное мышление» в 1922 г., «Душа первобытного человека» в 1928 г., «Сверхъестественное и природа первобытного разума» в 1931 г., Первобытная мифология 9028 в 1931 г., Первобытная мифология , и Мистический опыт и первобытный символизм в 1938 году.
В 1925 января Леви-Брюль вместе с Марселем Моссом и Полем Риве основал Институт этнологии в Сорбонне. В 1927 году он ушел из института и Сорбонны, решив провести остаток своей дальнейшей жизни в писательстве и путешествиях. Однако он продолжал преподавать, читая лекции по Соединенным Штатам — в Гарварде, Университете Джона Хопкинса и Калифорнийском университете.
Леви-Брюль умер в Париже, Франция, 13 марта 1939 года.
Работа
Научная деятельность Леви-Брюля началась с нескольких книг по философии.
В его Ethics and Moral Science (1902 г.), он выступал против возможности абсолютной этики, потому что системам мышления в разных культурах не хватало основы для сравнения. Таким образом, он предложил научное изучение различных культур и их моральных систем. Хотя он считал, что моральные убеждения полностью являются результатом социальной обусловленности, Леви-Брюль также признавал возможность того, что разные культуры могут иметь одну и ту же базовую мораль:
Возможно, характеристики долга и вообще совести являются результатом целой массы условий, почти одинаковых, которые встречаются во всех достаточно цивилизованных человеческих обществах (Леви-Брюль 1902, 121).
В целом, с его Этика и моральная наука Леви-Брюль заложил основу своей релятивистской социологии.
Леви-Брюль выступал против рационализма, связанного с философской школой Эмиля Дюркгейма, которая в то время доминировала во французской академии. Леви-Брюль утверждал, что разные общества имеют разные способы мышления и что не все общества лелеют рациональное мышление.
В своей работе «Как думают туземцы » (1910) Леви-Брюль размышлял о том, что он постулировал как два основных мышления человечества: «примитивное» и «цивилизованное».
Согласно Леви-Брюлю, первобытный разум по своей природе мистический и «дологический». Он не делает различий между сверхъестественным и естественным, материальным и духовным, «я» и «не-я». Он скорее использует «мистическое участие», чтобы манипулировать миром. Другими словами, вместо использования логических категорий он использует «закон причастности», управляющий сверхчувственными силами. Однако под «дологическим» Леви-Брюль не имел в виду противологичного (антилогического) или лишенного всякой логической мысли. Он имел в виду, что «дологическое» — это такое мышление, которое еще не полностью развилось в логическое мышление.
Согласно Леви-Брюлю, первобытный разум не рассматривает противоречия. Центральной идеей теории Леви-Брюля был «закон участия». Согласно этому, в сознании первобытных людей одна и та же вещь или явление может быть в одно и то же время несколькими совершенно различными формами бытия.
Таким образом, Леви-Брюль пришел к выводу, что «мистическое мышление» было сущностью первобытного разума.
Цивилизованный разум, напротив, использует догадки и логику. Подобно многим теоретикам своего времени, Леви-Брюль верил в историческую и эволюционную телеологию, ведущую от первобытного разума к цивилизованному. Однако его намерение состояло не в том, чтобы принизить примитивные культуры и поставить их в более низкий культурный статус, а в том, чтобы показать, что примитивные культуры следует изучать на их собственных условиях.
Леви-Брюль был «кабинетным антропологом». Он никогда не занимался серьезными полевыми работами. Однако у него был доступ к многочисленным миссионерским отчетам, значительной коллекции этнографической литературы и рассказам путешественников о первобытных культурах. К концу жизни он изменил некоторые свои взгляды, в частности, на полярность и непримиримость «цивилизованного» и «примитивного» сознания. Его более поздние книги больше касались промежуточных типов ума.
Леви-Брюль La Mentalité Primitive ( Primitive Mentality , 1923) имел дело с примитивным понятием причины, а его L’Âme Primitive ( «Душа» Primitive , 1928) — с идеей души.
Наследие
Леви-Брюль был одним из первых антропологов, пытавшихся показать, что механизмы мышления «примитивного» и «цивилизованного» человека различны. На протяжении всей своей жизни он подчеркивал необходимость эмпирического исследования категорий мышления в различных обществах. Он оказал влияние на поколения ученых, которые исследовали способы мышления в разных культурах.
Однако в антропологии идеи Леви-Брюля не получили широкого признания и оказали минимальное влияние. Однако антропологи, такие как Леви-Стросс, Эванс-Причард и Джон Гуди, приписывали некоторые из своих теорий влиянию Леви-Брюля. Тем не менее вне антропологии, особенно во французском сюрреалистическом движении, влияние Леви-Брюля было более существенным.
Публикации
- Леви-Брюль, Л. [1889] 1971. История современной философии во Франции . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Б. Франклин. ISBN 0833720996
- Леви-Брюль, Л. [1903] 1973. Философия Огюста Конта . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: AM Келли. ISBN 0678009279
- Леви-Брюль, Л. [1905] 2009. Этика и моральные науки . Итика, Нью-Йорк: Библиотека Корнельского университета. ISBN 978-1112310881
- Леви-Брюль, Л. [1910] 1985. Как думают туземцы (Les fonctions mentales dans les sociétés inferieures). Принстон, Нью-Джерси: Издательство Принстонского университета. ISBN 0691072981
- Леви-Брюль, Л. [1922] 1978. Примитивная ментальность (La mentalité примитивная). Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: AMS Press. ISBN 040414568X
- Леви-Брюль, Л. [1927] 1928. «Душа» первобытного человека (L’âme примитив). Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Макмиллан.
- Леви-Брюль, Л. [1931] 1973. Примитивы и сверхъестественное (Le surnaturel et la nature dans la mentalité примитив). Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Издательство Haskell House. ISBN 0838315895
- Леви-Брюль, Л. [1935] 1983. Первобытная мифология (Примитивная мифология). Сент-Люсия: Издательство Квинслендского университета. ISBN 0702216674
- Леви-Брюль, Л. 1938. L’expérience mystique et les symboles chez les primitifs (Мистический опыт и первобытный символизм). Париж: Ф. Алькан.
- Леви-Брюль, Л. 1949. Les carnets de Lucien Lévy-Bruhl (Записные книжки Люсьена Леви-Брюля). Париж: Presses universitaires de France.
[1889] 1971. История современной философии во Франции . Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Б. Франклин. ISBN 0833720996
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Издательство Haskell House. ISBN 0838315895Ссылки
Ссылки ISBN поддерживают NWE за счет реферальных сборов
- Казенёв, Жан. 1972. Люсьен Леви-Брюль . Нью-Йорк: Харпер и Роу. ISBN 0061360813
- Пертьерра, Рауль. 1984. Леви-Брюль и переоценка способов мышления . Рабочий документ ZZOA, №. 42. Амстердам: Амстердамский университет.
- Пранди, Карло. 2006. Люсьен Леви-Брюль мыслит примитивно и современно . Leggerescrivere, 14.
