Репрезентация это в философии: Философия — Гуманитарный портал

частный метод или фундаментальная операция познания? – тема научной статьи по философии, этике, религиоведению читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка

ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. XI, № 1

‘презентация: частный метод или фундаментальная операция познания?

Л. А. МИКЕШИНА

…Гпавная черта мышления — это представление. <…> Почему представление -это ре-презентация? Философия ведет себя так, как будто бы здесь не о чем спрашивать.

М. Хайдеггер

Репрезентация:

ОТРАЖЕНИЕ МИРА ИЛИ ЕГО ПРЕДСТАВЛЕНИЕ?

Известно, что реальность можно рассматривать в различных перспективах, концепциях и языках, но важно признавать, что привилегированного выбора нет ни в одном из этих вариантов. В данной статье речь пойдет о близких, хотя и не совпадающих полностью, способах представления реальности. Влияние учения о познании Дж. Локка (которое мы наблюдаем до сих пор) в определенной степени проявлялось в том, что фундаментальное положение отечественной гносеологии «познание есть отражение» понимали не столько диа-лектико-материалистически (когда предполагается развитие и социально-ис-

Статья подготовлена при поддержке РФФИ, проект № 04-06-80259а.

(редакционная стать *

[редакционная стать

торическая обусловленность), сколько с позиций материалистического сенсуализма. Это положение в значительной мере трактовалось мировоззренчески, в контексте основного вопроса философии, и имело четко выраженную идеологическую окраску. Однако сегодня со всей очевидностью проявилась неполнота и проблематичность трактовки познания как непосредственного получения «копии», образа реального мира. Достаточно обобщенное, метафорическое понятие «отражение» фиксирует скорее конечный результат, нежели операционную сторону познавательной деятельности, «спрямляя» многие этапы познавательной деятельности, обходя стороной проблему о роли ценностей в научном познании. Познавательный процесс далеко не всегда имеет отражательную природу, он реализует творчески-созидательные, конструктивные и гипотетико-проблемные подходы, основанные не только на параметрах объекта, но и на продуктивном воображении, социокультурных предпосылках, индивидуальном и коллективном жизненном опыте.

Стремясь втиснуть представления о познавательном процессе в рамки идеологически и социально санкционированной концепции, понятие «отражение» трактовали предельно широко, включая в него и неотражательные процедуры и результаты. Тенденциозность и неоп-равданность такого расширения понятия отражения проявились уже в том, что оно одновременно охватывало и представления о структурном соответствии образа и объекта, достигаемом «непосредственным» воспроизведением объекта, и представления, понятия, получаемые с помощью выдвижения гипотез. Этот метод, в свою очередь, предполагает процедуры, задающие предметные смыслы чувственным данным, категоризацию, различные способы репрезентации, редукции, реконструкции и деконструкции, интерпретации и другие познавательные приемы. Парадокс состоит в том, что познание, даже если оно имеет своим результатом «картины» и образы предметного мира, осуществляется преимущественно неотражательными по природе операциями.

Преодоление расширенного толкования отражения и сведения к нему всей познавательной деятельности возможно лишь при разграничении понимания отражения как свойства материи и как познавательной операции наряду и во взаимодействии с другими. Теория познания как отражения тяготеет к буквальной трактовке этой процедуры, причиной чего является скорее идущая от обыденного сознания и здравого смысла привычность зеркальной визуальной метафоры, чем буквально подтверждающие отражение свидетельства, Закрепленная в языке «зеркальность» обусловливает и лингвистическую невозможность отказа от метафоры отражения. Основанная на метафоре зеркала теория отражения (Дж. Дьюи называл ее «оптической теорией познания») увязывается с индуктивными эпистемологиями, несущими

ошибочные представления о возможности исчерпывающих репрезентаций и «чистых данных» или восприятий, из которых, как из кирпичиков, строится здание человеческого знания. Эти представления закрепились также в психологии и искусствознании, в значительной степени опирающихся на визуальное мышление и обобщения зрительного восприятия в различных сферах деятельности.

Преамбула о парадигме «познание как отражение» принципиальна и необходима для понимания природы репрезентации и причины «кризиса реалистического понятия репрезентации», часто истолковываемых в контексте теории отражения, а также для выявления причин смены парадигм самой репрезентации1. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что репрезентация не является буквально отражательной процедурой, но сочетает в себе моменты образности и конструирования, воображения и поиска посредников, через которые субъект представляет не только объект, но и свое присутствие. В целом понятия отражения, представления, репрезентации тесно связаны между собой, входят в одно «гнездо», однако за их достаточно тонкими различиями часто стоят самостоятельные познавательные концепции.

Универсально ли понятие репрезентации?

ш

Н:

Из ИСТОРИИ ПРОБЛЕМЫ

ШЗШ

Репрезентация широко представлена как в философии, научном познании, так и в других формах деятельности, в европейской культуре в целом. Рассматривая историю развития значения слова «репрезентация», Г.-Г. Гадамер в «Истине и методе» напоминает о его са-крально-правовом смысле: у римлян это слово употреблялось в смысле представительности как платежеспособности, в христианстве репрезентировать обозначало «осуществлять присутствие».

можен, опосредование и репрезентация «присутствия» неизбежны.

щ Ч

См.: Зандкюлер Х.Й. Репрезентация, или Как реальность может ©

быть понята философски // Вопросы философии. 2002. № 9.

Проблема репрезентации также обсуждается в контексте рассмотрения способа бытия искусства и онтологического аспекта изображения. Гадамер полагает, что через репрезентацию «изображение приобретает свою собственную действительность», «бытийную валентность» и благодаря изображению первообраз становится именно первообразом, т.е. только изображение делает представленное им собственно изображаемым, живописным. Репрезентация изображения может быть понята как особый случай «общественного события», религиозное изображение получает значение образца, а изобразительное искусство закрепляет, а по существу создает те или иные типы героев, богов и событий. В целом произведение искусства мыслится как бытийный процесс, в котором вместо абстракций существуют представления, игры, изображения и репрезентации, в частности, в форме знаков и символов, позволяющих чему-то «быть в наличии»2.

В традиционном эпистемологическом смысле репрезентация — это одна из фундаментальных операций любой познавательной деятельности, опирающаяся на представление идеальных и материальных объектов в акте сознания и знании с помощью их «заместителей» или «посредников» — символических, знаковых, в первую очередь языковых, систем, моделей, любых «когнитивных артефактов», а также материальных объектов, выполняющих эти функции. Различаются разные способы решения проблемы внутри самой теории отражения и метафоры зеркала. В аристотелевской концепции разум не является просто зеркалом, рассматриваемым внутренним глазом, он есть и зеркало и глаз одновременно, отражение на сетчатке само является моделью «ума, который становится всеми вещами». Картезианская концепция, ставшая основой эпистемологии Нового времени, понимает разум как исследующий сущности, моделируемые отражением на сетчатке. В «уме» находятся репрезентации, представления, и «внутренний глаз» обозревает их, чтобы оценить достоверность. У Декарта, как отметил М. Хайдеггер, главной становится именно репрезентация -. — возможность пред-ставить как противо-поставить, поместить перед собой

£ наличное сущее, включить его в отношения с собой как предмет.

£ Если обратиться к глубинным смыслам достаточно стершегося

и слова «представление», то, как показал Хайдеггер, оно означает «по-

к ставление перед собой и в отношение к себе». За этим стоит превра-

I щение мира в картину, точнее — понимание мира в смысле картины,

§ что, в свою очередь, влечет превращение человека в субъект. Теперь

х человек не столько всматривается в сущее, сколько представляет се-

См.: Гадамер Г.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 670; Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с франц. и предисловие Н.С. Автономовой. М., 2000.

Хайдеггер М. Время картины мира // Он же. Время и бытие. Статьи

1!

В

бе картину сущего, и она становится исследуемой, интерпретируемой ре-презентацией этого сущего. «Пред-ставить означает тут поместить перед собой наличное…». «Все присутствующее получает от сознания смысл и образ своего присутствия, а именно презентности внутри гергаезегйаНо». «…Мышление вручает нам присутствующее, восстанавливает его в отношении к нам. Поэтому предъявление (наличествующего. -Л.М.) — это ре-презентация. <…> Почему представление — это ре-презентация?». Проблема репрезентации остается, а «философия ведет себя так, как будто бы здесь не о чем спрашивать» — замечает Хайдеггер в статье «Что значит мыслить?»3.

Итак, пересекаются два процесса: мир превращается в поставленный перед человеком предмет (объект), а человек становится субъектом, репрезентантом, понимающим свою позицию как мировоззрение, как представление картины мира с позиций визуальной метафоры. Хайдеггер полагал, что репрезентация не представляет собой первичный доступ к миру, это уже интерпретация, «всякое до-предикативное простое видение подручного само по себе уже пони-мающе-толкующее. <…> Зрение этого смотрения всегда уже пони-мающе-толкующее»4. Это определенный результат рефлексивной и понимающей деятельности; непосредственно мир нам доступен только в практических действиях повседневной жизни, не все из которых могут быть эксплицированы и требуют специального языка. Соответственно, познание, включающее репрезентацию как процедуру и через нее объясняющее сами «механизмы» познания, уже «нагружено» тем, что предполагает признание «оптической теории познания», визуальной метафоры, метафоры зеркала и господство зрительного восприятия в формировании знания.

Особый подход к репрезентации представлен в феноменологии Э. Гуссерля, в частности в «Логических исследованиях», где он различает разные формы репрезентации-«представительства» — единичное созерцаемое и общее понятийное, критически осмысливая при этом традиционные представления Дж. Локка и Дж. Беркли. Одна из ¡£

ошибок Локка — рассматривать в традициях средневекового номина- {Е

лизма общие понятия и. имена как «средство экономии мышления», и

позволяющее делать высказывания разом для целого класса, а не *

для каждого отдельного объекта.

=г

и выступления. М., 1993. С. 49-51, 60-61; Хайдеггер М. Что значит мыс- ЗС

т

лить? // Он же. Разговор на проселочной дороге. Избр. статьи. М., 1991.

С. 143-144. ф

4 Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997. С. 149.

II

вообще нельзя осуществить никаких высказываний, и учение о репрезентации, обладающей «колеблющейся многозначностью», не акцентирует ценность экономии мышления, вместе с тем признавая, «что общее имя или фундирующее единичное созерцание есть «репрезентант» класса». Репрезентация, по Гуссерлю, не может быть истолкована только как психологическая функция, «репрезентативная функция обнаруживает свое своеобразие феноменально», меняется сама типология «представительства», когда представленное уже не созерцаемое единичное, а логически схватывающее и имеющее в виду определенное значение. Беркли, рассматривая различные аспекты репрезентации, «смешивает» знак как репрезентант для каждого единичного, входящего в объем понятия и знак как то, что имеет значение, смысл, но в этом втором случае, по Гуссерлю, не может идти речи о репрезентации как представительстве5. Таким образом, Гуссерль отмечает важные для понимания природы репрезентации моменты — дифференциацию типологии «представительства» (созерцаемого единичного или логически схватываемого) и различение знака как посредника и знака в его семиотической функции.

Одна из наиболее развитых теорий репрезентации как неотъемлемой части теории познания принадлежит Э. Кассиреру, который исследовал ее не только как операцию познания, но и как базовое понятие философии символических форм. Он отмечает, что центральное систематическое значение это понятие приобретает еще у Платона, а позже — в философии Г. Лейбница и Хр. Вольфа, где репрезентации придается особое значение как «одной единственной деятельной основной силы», различными проявлениями которой являются различные «способности души»6. 6 Кассирер Э. Философия Просвещения. М., 2004. С. 140-141.

ф ‘ Кассирер Э. Философия символических форм. Т. I. Язык. М.-СПб.,

-Ь 2002. С. 40.

опыта. Таким образом, разрабатывая теорию познания в контексте философии символических форм, Кассирер выявил важное содержание операции репрезентации — выход за пределы опыта в трансцендентальную сферу умозрения, общего знания и смыслополагания, определяемых в конечном счете культурой и социумом. На уровне восприятия и репрезентации через выбор эталонов посредников и представлений, понятий и категорий языка, всеобщих и индивидуальных интересов и предпочтений в знание входят идущие от культуры и социума ценности субъекта и общества, и репрезентация предстает одним из главных и универсальных их проводников.

Заслуживает ли теория репрезентации критики?

і Ні

II

В известном полемическом труде Р. Рорти «Философия и зеркало природы» (1979), где тема репрезентации является одной из центральных, дана всесторонняя критика теории познания как теории репрезентации. Трудности, вставшие перед философией в XX в., потребовали от нее «строгости» и «научности», пересмотра локковской теории репрезентации или, напротив, создания новых категорий, не имеющих ничего общего с наукой и картезианскими поисками достоверности. Как следствие возникло понимание того, что от понятия познания как точной репрезентации, зеркала природы, специальных ментальных процессов следует отказаться. Необходимо «выбросить визуальные метафоры» и метафоры отражения, соответствия из нашей речи, которая не должна трактоваться как экстернализация внутренних репрезентаций. Были подвергнуты критике понятие «привилегированных репрезентаций» (У. Куайн, У. Селларс), идея аподиктической истины и вместе с тем отмечено, что никто из философов, отбросивших традиционную теорию познания как теорию репрезентации, не предложил целостного учения на какой-либо новой основе. Критически осмысливая эту ситуацию, Рорти полагает, что атака на репрезентацию и, в частности, на кантовские понятия двух базовых типов репрезентации — интуиции и концепции — это не попытка предложить новый вид объяснения познания, но стремление вообще изба- «з

виться от этого понятия и самой задачи8. и

Эту проблему можно увидеть и в другом свете, как это показал к

нидерландский философ Р. Анкерсмит, полагающий, что ее обсужде- ■-

ние в «языке эпистемологии» с необходимостью ведет к «колебанию между идеализмом и реализмом», инспирирует необходимость выбо- х

ра между ними, тогда как обращение к «языку репрезентации» снима- £

ет эту традиционную дискуссию, делает ее бессмысленной. Как это ———- ф

л

н

! См.: Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997. С. 5.

[редакционная стать •

|

I и

понимать? Прежде всего необходимо, считает философ, осознавать, что репрезентация не претендует на выполнение принципа подобия, какой-либо формы сходства с репрезентируемым объектом, достаточно простого символа, знака, условного «заместителя». В этом случае гносеологические проблемы — отражения, подобия, копии, истины, — по сути, не возникают, во-первых, потому, что репрезентация не является операцией получения знания о мире таком, каков он есть сам по себе (реализм), у нее другая задача — представлять знание, художественные образы и т.п., т.е. представление о мире, а не сам мир. Во-вторых, сам реализм относителен, определяется системой репрезентативного стандарта данной культуры, а репрезентации полностью основаны на конвенциях, принятых индивидом, сообществом или культурой и социумом в целом9. Оба положения Анкерсмита, безусловно, заслуживают внимания и обсуждения. Он, очевидно, прав, когда различает понимание репрезентации как «подобия» и как «представления», обозначения, не стремящегося к «совпадению» с реальным миром, и когда напоминает о конвенциональном характере репрезентаций, принятых в культуре и социуме. Но можно ли совсем отрицать такой тип репрезентации, которая предстает как разнообразное моделирование объекта, широко представленное во всех науках?

Мне представляется, что разумным следствием из этих дискуссий было бы не «искоренение» классических философских идей и традиционного понимания репрезентации, но диалог и синтез эпистемологических концепций и когнитивных практик. Это предполагает более глубокое понимание самой природы познания, не сводимого к нахождению «единственно точных и правильных», подобных и адекватных, автоматически и «безответственно» применяемых репрезентаций, и признание фундаментальной значимости свободы поиска, выбора и ответственности человека познающего в получении и обосновании истинного знания. Во многих конкретных эмпирических областях современной науки репрезентация, предполагающая визуальное понимание и мышление, по-прежнему принимается в качестве фундаментальной процедуры познавательной деятельности. Речь, по-видимому, может идти не о «кризисе реалистического понятия репрезентации», но о существенном переосмыслении последнего за пределами наивно-реалистической теории отражения, а главное — об обогащении его в контексте неклассической эпистемологии.

9 См.: Анкерсмит Р.Ф. История и тропология: взлет и падение метафоры. М., 2003. С. 234.

ШР

РАССМАТРИВАЕТСЯ ЛИ РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ

КАК ОДНА ИЗ ФУНДАМЕНТАЛЬНЫХ ОПЕРАЦИЙ В СОВРЕМЕННОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ?

Несомненно, да. Сегодня очевидно, что необходимо различать концепцию репрезентации, претендующую быть учением о познании, близким парадигме «познание как отражение», стремящимся к получению адекватного знания о мире, опирающимся на референции, и теорию репрезентации как формы представления знания о мире, а не самого мира. В обеих ипостасях это одна из базовых операций познавательной деятельности, существенно дополняемая другими фундаментальными процедурами, в частности интерпретацией, категоризацией, конвенцией, и не претендующая на единственно возможное объяснение природы познания в целом. Если учение о познании как репрезентации нуждается в критике и уточнении, изучении «кризиса репрезентации» как смены парадигмы, то репрезентация в смысле базовой операции любого, в том числе научного, познания предполагает дальнейшее углубление эпистемологического анализа, включая выявление ценностной ориентации этой познавательной процедуры.

В отечественной эпистемологии разные типы репрезентации не всегда различаются.

матические модели, вычислительные устройства или механизмы вывода, вообще репрезентации разного характера и функциональной х

направленности — представляют не только внешний мир, но и самого по- ¡»Г

знающего субъекта, его цели, интересы, в целом систему ценностей.

<0

ПС

В каждой модели-репрезентации содержится отношение субъекта ©

к миру и исследуемому объекту, моделирование объектов мира также

Я

■

вовлекает своего творца или пользователя. Очевидно, что отношение человека к миру носит культурно-исторический характер. Исследуя типы репрезентации и их изменения в развитии познания, мы можем корректно проследить влияние социальных и культурных факторов на содержание и формы познавательной деятельности в целом. Успешное развитие теории репрезентации возможно только в том случае, если она будет основываться на практической деятельности, социокультурном взаимодействии и коммуникации, что обеспечит, по выражению американского философа науки М. Вартофского, «подлинно историческое, нередукционистское описание роста знаний».

Исследуя эти аспекты проблемы, он показывает, что репрезентация базируется на «визуальном понимании» как владении канонами и образцами, а принадлежность к определенной культуре, системе образования предполагает передачу этих канонов и образцов репрезентации. Репрезентация вовсе не стремится к адекватности, подобию и не «регрессирует» в направлении к «подлинному объекту», скорее она направлена от объекта к канонам и образцам, обладающим большой степенью конвенциональное™, соответствующей эволюции различных форм деятельности, практики. Репрезентация предстает принятым по конвенции тождеством, которое кажется «правильным», поскольку соответствует господствующей в культуре системе ценностей и принятому набору форм и образцов. Так, в рисовании наклонный круг репрезентируется на плоскости эллипсом, но воспринимается при этом как круг, что является, по мнению Вартофского, «культурным фактом». При этом визуально-кистевой навык рисования по законам перспективы эллипса непосредственно связан с видением его по законам такой репрезентации. В свою очередь, визуальное понимание находится в прямой зависимости от практики и приобретенных навыков рисования в соответствии с каноном, а сами каноны в европейской культуре выведены из геометрической оптики Ньютона. Обнаруживается важный факт: теория геометрической оптики и способы изображения в рисунке перспектив стали предпосылками и канонами нашего визуального восприятия окружающей среды, фунда-л ментальными компонентами европейской культуры в целом10. Инди-

га виды овладевают различными наборами канонов и образцов

и репрезентации и соответствующей системой ценностей, в свете кото-

к рых и предстает действительность. Сам же индивид через эти базо-

вые формы, полученные им при обучении, входит в сферу собственно

£ человеческого, отчуждаясь от природного «наивного» видения и фор-

х мируясь как принадлежащий не столько природному, сколько соци-

альному бытию.

Л? ————

ф 10 См.: Вартофский М. Модели. Репрезентация и научное понимание.

»Ъ М., 1988. С. 226.

ьш

¡И!!

й

Влияние репрезентации на любое восприятие и познание вообще особым образом осуществляется в научном познании. Г. Башляр, размышляя над этим, исходит из того, что базовой является общефилософская проблема «превосходства репрезентации над реальностью», например пространства представлений над пространством реальным. Пространство, в котором наблюдают и анализируют, не совпадает с пространством, в котором воспринимают и видят. Восприятия, казалось бы, имеющие дело с реальностью, на самом деле предстают как факты репрезентированного пространства и могут стать предметом изучения, если их множество мы представим как определенный тип.

Это означает, утверждает Башляр, что мы мыслим не в реальном, но в «конфигурационном» пространстве, где предметам уже приданы форма, расположение и очертания. «Научное явление, в самом деле, конфигурационно, оно увязывает воедино комплекс экспериментов, которые вовсе не находятся в природе в виде конфигурационного единства». Он полагает, что «философы совершают ошибку, когда не стремятся к систематическому изучению процесса репрезентации»’1’1.

Однако далеко не все философы соглашаются с Башляром, особенно когда речь идет об обобщении репрезентации на познание и его теорию в целом.

Операция репрезентации многогранна и многофункциональна, по-разному проявляет себя в различных «языках» и контекстах. И именно в этих своих качествах она может рассматриваться внутри, а не за пределами эпистемологии, область которой не может быть ограничена только проблемой соотношения, соответствия знания и реальности. Само понятие репрезентации как конкретной познавательной процедуры переосмысливается вместе с вхождением в эпистемологию таких реально существующих факторов, как конструктивизм, плюрализм, релятивизм. Репрезентация не противоречит идее конструирования объекта познания, поскольку «фактически предметы познания создаются, конструируются в деятельности с предметами- л”

посредниками» (В.А. Лекторский). Плюрализм, предполагающий «не- 5

единственность» истины, множественность реальностей и миров, мо- С

жет реализоваться в познании, в частности, через разнообразие кано- <ж

нов и норм репрезентации, смену типов моделей-репрезентантов и их

11 Башляр Г. Новый рационализм. М., 1987. С. 220-221. Башляр отмс- ЦЦ,

чает, что эта проблема интересовала ученых, например, П. Дюгема, в тру- jg

дах которого термин «репрезентация» встречается часто, хотя попытка ®

создать систематическую теорию репрезентации отсутствует. См.: Дю- ф

гем П. Физическая теория. Ее цель и строение. СПб., 1910.

/

1|й| ! 1

конкуренцию, разнообразие символических языков науки, понятийных схем, также выполняющих роль посредников. Очевидна также и относительность, релятивность репрезентации, ее форм, канонов, поскольку она в значительной мере является «фактом культуры» и имеет свою историю. На этот контекст накладывается также «система координат» самого субъекта-исследователя, все репрезентации несут на себе печать школы, парадигмы, научного сообщества, к которому он принадлежит, а также всей его системы ценностей. Через репрезентации реальный мир предстает в познании в различных «обликах», что обеспечивает «объемность» знаний, а правильность многообразных действий-методов исследователей можно обосновывать различными способами.

Факт существования различных типов репрезентации, применяемой как в науке, так и в искусстве, весьма значим для познания ее природы и принципов применения. Очевидно, что в современном искусстве, кроме реалистических школ и направлений, в основе репрезентации не лежит принцип подобия в его прямолинейном смысле. Здесь репрезентация обретает, скорее, символические, знаковые формы, порождаемые воображением и фантазией художника. В значительной степени это относится и к гуманитарному знанию. В естественных науках соответствие «посредников» объекту, действительности в целом играет определяющую роль. Это хорошо иллюстрируется на таких научных методах, как наблюдение, измерение, аналогия в ее изоморфных и гомоморфных формах, а также моделирование и модельный эксперимент — главный способ репрезентации в естественных и технических науках, где характер, уровень, степень подобия модели объекту специально разрабатываются и обосновываются, например с помощью специальных коэффициентов моделирования.

¿Г

Итоги

£ Фундаментальный характер репрезентации как использования в

¡¡я познавательной деятельности посредников (знаковых систем, моде-

¡§ лей, любых «когнитивных артефактов» и символов) обусловлен тем,

х что она входит во все сферы познания через внешние средства, в

х первую очередь через символические системы в языке, науке, искус-

ит

к I.

стве. В зависимости от выполняемых функций репрезентация реализуется в двух типах — как моделирующая мир или как представляющая (обозначающая) его в знании. Очевидно, что именно мы сами создаем или выбираем то, что может считаться репрезентацией, и

наше перцептивное и когнитивное понимание мира в значительной степени формируется и изменяется под воздействием создаваемых нами репрезентаций. В свою очередь, наши формы восприятия, способы видения и понимания, от которых зависят виды репрезентации, трансформируются в зависимости от того, какие образцы репрезентаций предписываются нам культурой и внедряются практикой и образованием. Соответственно, на всех этапах построения, принятия и применения репрезентативных моделей, эталонов и образцов осуществляет свое воздействие система ценностей, представленная в научном сообществе, сформировавшаяся и реализуемая каждым исследователем и в целом сложившаяся в данном социуме и культуре. Дальнейшее развитие теории репрезентации в эпистемологии может быть плодотворным на основе диалога и критического синтеза концепций и когнитивных практик.

¡11

11!-“

Щ

репрезентация — это… Что такое репрезентация?

        РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ (от фр. representation — представительство) — опосредованное, «вторичное» представление первообраза и образа, идеальных и материальных объектов, их свойств, отношений и процессов.

        Рассматривая историю развития значения этого слова, Х. — Г. Гадамер в «Истине и методе» напоминает о его сакрально-правовом смысле. Оно было знакомо еще римлянам, в частности в смысле представительности как платежеспособности, но в свете христианской идеи воплощения и мистического тела получило новый аспект — представительства; репрезентировать обозначает «осуществлять присутствие». В каноническом праве оно стало употребляться в смысле юридического представительства; соответственно, репрезентируемая личность—этопредставляемоеизамещаемое, но репрезентант, осуществляющий ее права, от нее зависим. Понимание Р. как представительства обсуждает Ж. Деррида в «Грамматологии» в связи с идеями Ж.-Ж. Руссо, обнаруживая новые аспекты этой формы Р. Безоговорочное представительство Р. — это безоговорочное отчуждение, оно отрывает наличие от самого себя и вновь ставит его напоказ перед самим собой. По Руссо, «выбирая Представителей, народ теряет свою свободу, он перестает существовать»; поэтому абсолютно необходимо, чтобы «общая воля выражалась прямо, собственным голосом», без передачи этого права репрезентанту. Подвергая критике Р. за «потерю наличия», Деррида вслед за Руссо осознает полноту политической свободы лишь как идеал и говорит о разных формах восстановления утраченного наличия, а соответственно — о безоговорочной неполноте Р. и вместе с тем ее необходимости. Его концепция деконструкции и «метафизического присутствия», по мнению В. Россмана, в конечном счете основана на признании, что человек всегда имеет дело только с репрезентациями, он стремится к созданию все новых посредников; непосредственный контакт с реальностью без посредничества невозможен, опосредование и Р. «присутствия» неизбежны.

        Проблема Р. обсуждается также в контексте рассмотрения способа бытия искусства и онтологического аспекта изображения. Гадамер полагает, что через R «изображение приобретает свою собственную действительность», «бытийную валентность», и, благодаря изображению, первообраз становится именно первообразом, т.е. только изображение делает представленное им собственно изображаемым, живописным. Р. изображения может быть понята как особый случай «общественного события», религиозное изображение получает значение образца, а изобразительное искусство закрепляет, по существу же создает, те или иные типы героев, богов и событий. В целом произведение искусства мыслится как бытийный процесс, в котором вместо абстракций существуют представления, игры, изображения и Р., в частности в форме знаков и символов, позволяющих чему-то «быть в наличии».

        В эпистемологии Р. — это представление познаваемого явления с помощью посредников: моделей, символов, вообще знаковых, в том числе языковых, логических и математических систем. Естественные и искусственные языки — главные посредники, репрезентанты. Возможность и необходимость Р. выражает модельный характер познавательной деятельности, при этом в качестве репрезентанта-посредника может выступить любая вещь, любой знак, символ, рисунок, схема и т.п. — все что угодно может быть Р. всего остального. Функция Р. заключается в замещении чего-то, находящегося за ней. Но только субъект познания и деятельности определяет, что может быть в данной ситуации репрезентантом. В то же время наше перцептивное и когнитивное отношение к миру в значительной степени формируется и изменяется под воздействием создаваемых (выбираемых) нами самими Р. Из этого следует, что наше представление о действительности — продукт собственной деятельности; наши формы восприятия, способы видения и понимания, от которых зависят виды Р., трансформируются в зависимости от того, какие образцы Р. предписываются нам культурой и внедряются практикой и образованием.

        Именно такой подход к восприятию и Р. разрабатывал американский философ М. Вартофский, специально исследовавший эту познавательную процедуру и стремившийся преодолеть чисто натуралистическую трактовку восприятия. Согласно его концепции, человеческое восприятие, имея универсальные предпосылки — биологически эволюционировавшую сенсорную систему — вместе с тем является исторически обусловленным процессом. Оно зависит от интерпретационных принципов, предрасполагающих нас к тому, что нам предстоит увидеть, и управляется канонами, принятыми в культуре. Любая модель — аналогии и «как будто» конструкции, математические модели, вычислительные устройства или механизмы вывода, вообще аппроксимативные Р. разной степени истинности — представляет собой не только внешний мир, но и самого познающего субъекта. Р. вовсе не стремится к адекватности IT не «регрессирует» в направлении к «подлинному объекту»; она, скорее, «регрессирует» от него в направлении к канонам и образцам, обладающим большой степенью конвенциональности, соответствующей эволюции различных форм деятельности, практики; поэтому Р. не может быть сведена к простому сходству и отображению. Так, фундаментальные каноны «визуального понимания» в европейской культуре выведены из геометрической оптики Ньютона. Они стали образцами нашего визуального понимания, или «здравого смысла», поэтому могут оказывать влияние на наше восприятие окружающей среды, что, в свою очередь, связано с обучением, образованием в целом как формированием способа видения окружающего мира. Иной подход к Р. — широко распространенные концепции «перцептивного постоянства», «адекватности репрезентаций перспективы», а также «экологическая оптика» Дж. Гибсона — это представления, покоящиеся преимущественно на естественных моделях и предпосылках, не учитывающие влияния практики и культуры.

        Критика теории познания как «теории Р.» представлена в известном полемическом труде Р. Рорти «Философия и зеркало природы» (1979), где Р. является одним из центральных понятий. Традиционная теория познания Дж. Локка, Р. Декарта и И. Канта исходит из постижения «ментальных процессов», «ума» как отдельной сущности, в которой происходят эти процессы, и «активности репрезентаций», делающих возможным познание. Познание предстает как Зеркало Природы, точная Р. того, что находится за пределами ума и ментальных процессов, и задача заключается в том, чтобы найти наиболее точные Р. Соответственно философия как «трибунал чистого разума» оценивает, выносит «приговор» и делит культуру на те области, которые репрезентируют реальность лучше, хуже или вовсе не репрезентируют ее вопреки своим претензиям. Трудности, вставшие перед философией, потребовали ее «строгости» и «научности» (Рассел, Гуссерль), пересмотра локковской теории Р. (Витгенштейн) или, напротив, создания новых категорий, не имеющих ничего общего с наукой и картезианскими поисками достоверности. Хайдеггер в «Бытии и времени» излагает понимание того, что Р. не представляет собой первичный доступ к миру, — это уже интерпретация, определенный результат рефлексивной и понимающей деятельности; непосредственно мир нам доступен только в практических действиях повседневной жизни, которые требуют специального языка.

        Л.А. Микешина

        Лит.: Вартофский М. Модели: Репрезентация и научное понимание. М., 1988; Гибсон Дж. Экологический подход к зрительному восприятию. М., 1988; Гадамар Х.-Г. Истина и метод. М., 1988; Хайдеггер М. Что значит мыслить? // Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М., 1991; Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997; Landesman Ch. An Introduction to Epistemology. Cambridge Mass., 1997; A Companion to Epistemology. Ed. by Dancy J., Sosa E. Oxford, 1997.

Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М.: «Канон+», РООИ «Реабилитация». И.Т. Касавин. 2009.

Эволюция понятия «репрезентация» в философии сознания

Статья посвящена важному этапу эволюции понятия мысленной репрезентации -тенденциям, актуализовавшим концепцию естественного языка как средства мышления, восходящую к трудам Л. Выготского и Б. Уорфа. Показано, что признание этой концепции в конце 1970-х гг. обусловлено ее плодотворностью при решении так называемой проблемы релевантности или гибкости методов абстрагирования. Тем не менее такие исследователи, как С. Шнайдер и У. Ликан, продолжают придерживаться альтернативной гипотезы о физической символьной системе — изначальной гипотезы вычислительной психологии. Шнайдер и другие исследователи связывают решение проблемы с моделью глобального рабочего пространства. Вопреки их мнению утверждается, что эта модель не способна решить проблему.

The Historical Evolution of the Notion of Representation in the Philosophy of Mind.pdf Мысленные репрезентации — это содержания таких пропозициональных установок, как убеждение, желание и т.п., или вообще любых состояний, отражающих факты и события в субъективной перспективе. Исследование этого явления связано с двумя проблемами — семантической проблемой анализа структуры приписываний репрезентаций и философской проблемой объяснения свойств репрезентаций. Данная статья посвящена второй проблеме. Существует несколько стратегий описания свойств репрезентаций. Первая стратегия в качестве базовых феноменов устанавливает убеждения и желания и исследует их функциональную взаимосвязь в контексте поведения субъекта. Вторая стратегия объясняет регулярность ковариации свойств репрезентаций и их объектов c помощью понятия «оптимальных условий». Наиболее широкое признание получила третья стратегия, которая в отличие от двух первых не выражает в явном виде претензии на натурализм, а, скорее, стремится дать приемлемое с точки зрения наивной психологии объяснение. Согласно ей содержание репрезентаций должно анализироваться в терминах предложений, которые агент предрасположен считать истинными. С точки зрения этой стратегии функция репрезентации является примитивной — несводимой к элементам индивидуального опыта. Т. Бёрдж, например, полагает, что «успешная репрезентация не обязательно выполняет биологическую функцию» [1. P. 301]. Одна версия этой стратегии, разработанная Дж. Фодором, утверждает, что ментальные установки реализуются процессами, присваивающими некому предложению языка мышления (ЯМ) вычислительную роль — например убеждения, и помещающими его в специальное хранилище. Она исходит из предположения о существовании виртуальных хранилищ для убеждений, желаний, сожалений и т.п. Альтернативная версия, защищаемая, в частности, Д. Деннетом, объясняет свойства репрезентаций в терминах имеющейся у (не страдающего аутизмом) субъекта теории здравого смысла, выражаемой в понятиях естественного языка (ЕЯ). Пользуясь терминами П. Каррутер-са, можно сказать, что первая версия основана на «коммуникативной», а вторая — на «когнитивной» концепции языка [2. P. 658]. По мнению Р. Сталнакера, первая версия «нуждается в дистинкции между явными, или ядерными, и неявными убеждениями, поскольку едва ли было бы разумно считать, что все убеждения хранятся в явном виде» [3. P. 679]. В первом разделе речь пойдет об этой проблеме, в более широком контексте называемой также проблемой релевантности. Мы увидим, почему она заставила Фодора прийти к заключению о неспособности вычислительного подхода объяснить процессы, от которых зависят присущие человеку гибкость методов абстрагирования и скорость обработки данных восприятия. Во втором разделе мы познакомимся с актуальной аргументацией последователей Фодора, которые не считают проблему релевантности фатальной для гипотезы ЯМ. В третьем разделе мы обратимся к версии, рассматривающей в качестве средства мышления ЕЯ. На наш взгляд, она в сочетании с идеями Г. Райла удовлетворяет задачам объяснения многих свойств репрезентаций. Результаты, полученные в рамках этой стратегии, при решении проблемы релевантности должны быть учтены сторонниками гипотезы ЯМ. Задача данной статьи — предложить такую интерпретацию феномена репрезентации, которая убедит читателя в том, что за этим понятием могут стоять не только — как полагал Фодор — конкретные состояния, но и абстрактные диспозиции. Данное исследование в целом мотивировалось желанием исключить приписывания какого-либо рода внутренних состояний — этот же мотив прослеживается в работах Райла. 1 Гипотеза ЯМ была впервые сформулирована Дж. Фодором и затем разрабатывалась рядом видных философов, среди которых можно упомянуть У. Ликана. По мнению ее сторонников, системность и продуктивность мышления, а также свойственная человеку удивительная способность к адаптации свидетельствуют о том, что наши репрезентации структурированы семантически [4]. ЯМ — специфическое для человека врожденное средство мышления, которым он пользуется бессознательно. ЕЯ не подходит на роль средства мышления, считает Фодор. «Мысль не может заключаться просто в последовательностях слов, поскольку слова, как известно, бывают двусмысленны, а для мыслей это недопустимо», — пишет он [5. P. 64]. В духе умонастроений, господствовавших в начале 1970-х1, гипотеза ЯМ приписывает способность к репрезентации физическим состояниям субъекта. Фодор при этом придерживается «методологического солипсизма» — процессы мышления имеют доступ не к подлинно семантическим, но лишь к формальным свойствам репрезентаций. С. Шнайдер, взгляды которой близки к фодоровским, поясняет, что предложения ЯМ «представляют собой вычислительные состояния, которые, лишь будучи дополненными референциальным отношением к миру, получают содержание» [7. P. 442]. По замыслу Фодора, репрезентации обладают формально-семантическими и причинными свойствами, причем последние свойства, или «роли», чувствительны к первым — сами понятия для него причинно релевантны. Он полагал, что понятия следует индивидуировать по причинной роли в системе установок, поскольку понятия, индивидуируемые по их роли в дискурсе, оказываются слишком нестабильными и меняют смысл в зависимости от контекста. Семантика для ЯМ задается постулатами значения, которые не зависят от лексики и выражаются в логике первого порядка («для любого x, если x — холостяк, то x — мужчина и x — не женат»). Необходимо подчеркнуть, что универсальные постулаты значения в психосемантике Фодора могут иметь как бессознательный, так и сознательный статус — этим они отличаются от репрезентаций, которые всегда представляются эксплицитно. Это связано с тем, что структурой репрезентаций объясняются причинные свойства состояний, ведь репрезентации — это медиаторы между ощущениями и действиями. ЕЯ в психосемантике представляет собой один из «модулей» сознания, который декодирует услышанные предложения и кодирует произносимые. Функциями модулей выступают так называемые «вертикальные», или инкапсулированные, процессы, обрабатывающие данные в соответствии с ограниченным набором алгоритмов. Они противопоставляются «горизонтальным», или центральным, о которых говорят в контексте целостной системы убеждений. Главное свойство центральных процессов — изотропность. Последний термин означает эпистемическую взаимосвязанность — то, что «любая установка из какого-либо множества потенциально релевантна для любой другой» [8. P. 105]. Рассуждение по аналогии является примером изотропности «в чистейшей форме: этот процесс непосредственно зависит от передачи информации между двумя доменами, до этого считавшимися иррелевантными» [Ibid.]. Понимание того, что модулярный подход не может увязать изотропность и умение выделять существенную информацию, от которого зависит эффективность решения задач, заставило Фодора усомниться в символьном подходе когнитивизма. Проблему, поставившую в тупик первое поколение когнитивистов называют проблемой релевантности. Ф. Джонсон-Лэрд трактует ее на следующем примере: носителю языка известно множество свойств томатов, но «когда он начинает интерпретировать предложение, он едва ли вызывает в памяти всю эту информацию (вопреки Э. Гибсон) или ничто из нее (вопреки Дж. Фодору…). Вместо этого он, скорее всего, извлечет только некоторые данные — наиболее релевантные» [9. P. 197]. Р. Самуэлс выделяет особый «подвид проблемы релевантности» — проблему, «…которая проявляется в контексте ревизии убеждений» [10. P. 72]. Эта частная проблема указывает на то, что в мышлении человека должны присутствовать механизмы, минимизирующие или ограничивающие число установок, которые должны быть подвергнуты пересмотру по мере поступления новой информации. Человек на бессознательном уровне учитывает, что большинство действий имеет побочные эффекты, и легко с этим справляется «в реальном времени», но как научить интеллектуальные системы предсказывать тривиальные следствия? Если для интеллектуального агента наряду с аксиомой изменения, гласящей, что при извлечении чашки из шкафа ее местонахождение меняется, составить аксимы, утверждающие, например, что в данной ситуации местонахождение ложки не меняется, то гигиантскую базу данных не удастся контролировать «грубой силой». Интересно, что Д. Деннет [11] назвал решения, выработанные в ИИ, когнитивными «колесами» ввиду их несоответствия эпистемичесой ситуации человека. В заключение этого раздела приведем слова К. Людвига и С. Шнайдер, которые точно сформулировали состояние проблемы: «То обстоятельство, что мы можем моментально определять релевантные факты, наводит на мысль о том, что мы имеем доступ к релевантности способом, реализованным не-вычислительными средствами» [12. P. 141]. 2 Последователи Фодора не собираются отказываться от идеи модулярности. К. Людвиг и С. Шнайдер считают, что «проблема релевантности не является принципиальым препятствием для компутационализма» [Ibid.]. Она носит чисто количественный характер — суть ее в том, что «вычислительные процессы, которые использовали бы релевантные свойства, потребляли бы такие ресурсы, что мы не стали бы рассматривать их в качестве надлежащей модели работы человеческого познания». Шнайдер полагает, что «решения теории Глобального Рабочего Пространства (ГРП)… позволяют предположить», что скепсис Фодора беспочвенен [13. P. 12]. Теория ГРП, о которой пишет Шнайдер, вводит представление о — как поясняет П. Каррутерс — «центральном рабочем пространстве, уникальном для человеческого разума» [14. P. 234]. По его мнению, амодальный (не привязанный к модусам всприятия — например зрению) характер этого пространства напоминает об идеях Г. Эванса, согласно которым наши понятия, естественно образующие бесчисленные композиции, неизбежно должны мыслиться лишенными всякого отношения к конкретным впечатлениям. Б. Баарс отдает пальму первенства в создании модели глобального доступа «группам когнитивного моделирования, руководимым А. Ньюэллом и Г. Саймоном» [15. P. 292]. Он имеет в виду шаблон проектирования программного обеспечения, позволяющий специализированным программам, «публикующим» частичные решения на «черной доске» — выделенном домене памяти, сообща решать проблемы. Смысл ГРП в том, что если в последовательной модели Фодора проблема возникает из-за нехватки ресурсов, поскольку центральный процесс вынужден проверять все подряд данные в базе, то ГРП позволяет множеству параллельных специалистов бороться за доступ к центральному пространству и создавать временные коалиции, а получив доступ, «вещать» свои данные. Теория ГРП дополняет модель Фодора: «понятие глобального нейронного пространства построено на… фодоровском различении вертикальных „модулярных способностей» и отдельной „изотропной центральной и горизонтальной системы», которой под силу распределение информации между модулями» [16. P. 3]. Критик данного решения Дж. Рэй пишет, что «предложения о параллельных и дистанционных процессах интересны, но их вклад в решение проблемы Фодора трудно представить. выкрикивают ли тысячи модулей свои данные параллельно или последовательно, с близкого или дальнего расстояния, не позволяет определить, какие данные релевантны для какой гипотезы» [17]. П. Сингх считает, что «в то время как метафора черной доски может работать, когда имеется всего несколько агентов, ее использующих, если имеются сотни, не говоря уже о тысячах или миллионах, зрелище толкащихся агентов вовсе не производит впечатления осмысленной деятельности.» [18. P. 541]. Он напоминает, что на самом деле никто не построил систему такого масштаба. Стоило бы также отметить, что философы связывают с моделью ГРП надежды объяснить феноменальное сознание, а использование ее для решения проблемы релевантности относится к периферийным тенденциям. Основные авторитеты в этом вопросе — Шанахан и Баарс — пишут, что «бессознательная обработка информации выполняется параллельными процессами — специалистами. Только та информация, которая вещается через ГРП, обрабатывается сознательно» [19. P. 165] . Сегодня ведутся споры между сторонниками модели ГРП и сторонниками модели Массовой Модулярности (ММ). Последняя, согласно которой все модулярные процессы характеризуются инкапсуляцией и непосредственно взаимодействуют в выработке адаптивных реакций, представляется более реалистичной: эволюция системы основана на независимой эволюции ее частей. Модули, согласно ММ, могут иметь универсальный входной домен -им не обязательно ограничиваются специфическими данными. В качестве примера модуля с открытым доменом Д. Шпербер приводит рабочую память [20. P. 54]. В качестве заключения раздела представляется уместным упомянуть точку зрения М. Мински [21] который считал, что прямой доступ к данным не сказывается на интеллекте системы — ведь нужно знать, как их использовать. 3 В рамках вычислительной психологии проблема релевантности может быть решена следующим образом. Мы можем просто сказать, что неявные убеждения — это те, для которых существуют правила произведения их от явных. Среди таких неявных можно, например, назвать убеждения, что число планет меньше 11, меньше 12 и т.д. Однако такой подход сразу вызывает сомнение, так как из осмысленных явных убеждений можно получить необозримое число убеждений, лишь часть из которых будет соответствовать здравому смыслу, причем сформулировать ограничения для таких дериваций не удастся. Лучшая стратегия, как полагают Е. Марголис и С. Лоренс, — отрицать, что люди имеют веру, например, о том, что зебры не носят пальто. По их мнению, «они просто предрасположены к формированию веры при рассмотрении темы» [22. P. 591]. Диспозиции к формированию веры являются логическими — они не похожи на бихевиористские тем, что связь с действием в них нельзя редуцировать к наблюдаемой причинности. Г. Райл называет такие диспозиции многомерными — их условия истинности представляют собой открытый перечень фактов и событий. Он пишет, что «диспозиционные понятия. обозначают склонности, способности или тенденции — вещи не одного уникального рода, а вещи множества родов» [23. P. 102]. Логические диспозиции представляют собой особый вид знания — процедурное, или энциклопедическое, знание. Мы должны отказаться от концепции знания, с точки зрения которой существует только пропозициональное знание, которое делится на вербализуемое и невербализуемое: существует знание, которое нельзя свести к пропозициональному. Последнее представляет собой скорее исключение, чем правило. Ввиду этого приходится признать, что концепция репрезентации как ментального состояния, содержанием которого выступает пропозиция ЯМ, не удовлетворяет задачам объяснения всего спектра ментальных установок. Как справедливо отметил Райл, «обладать диспозицион-ным свойством не означает находиться в каком-либо определенном состоянии» [23. P. 31]. М. Мински обобщил умонастроения, характерные для прагматического поворота конца 1970-х: «Для решения действительно трудных проблем нам потребуется несколько видов репрезентаций» [24. P. 38]. Д. Уилсон считает, что не существует такого уровня анализа, на котором слова кодировали бы один тип значения — например атомарные понятия ЯМ [25. P. 3]. Если признавать только один тип значения, то потребуются дополнительные методы различения традиционных оппозиций описания и указания, утверждения и предположения и т.п. Помимо понятий, имеющих определения, существут разного рода «схемы», имеющие прототипическую или вероятностную структуру (а также функциональные слова — единицы процедурного ЯМ низкого уровня, не определяющиеся культурной спецификой). В связи с этим следовало бы предположить, что наша память структурируется не метаязы-ковыми универсалиями, а, скорее, по принципу статей энциклопедии, описывающих смыслы имен существительных. П. Хэйес, работавший над проблемой организацией больших объемов данных, писал, что «утверждения должны храниться в именованных связках, которые извлекаются из памяти благодаря механизму индексирования, работающему с этими именами» [26. P. 294]. Ф. Джонсон-Лэрд поставил опыт, в котором предложил испытуемым список слов и попросил запомнить из них такие, которые обозначают съедобные и одновременно твердые предметы. Он показал, что «чем больше слово в списке имеет общих компонентов с предложенными категориями, тем лучше оно запоминается»6 [9. P. 193]. Вышеупомянутые и многие другие исследователи пришли к выводу, что категорию средств мышления не следует ограничивать только предложениями. Ю. Дрейфус, вспоминая этот этап развития когнитивных наук, пишет, что М. Мински предположил, что для того чтобы решить проблему релевантности, разработчики ИИ должны использовать метод «описаний типичных ситуаций… чтобы перечислить и организовать те и только те факты, которые в нормальной ситуации были бы релевантны» [27. P. 41]. Идея заключалась в том, чтобы к двумерной модели «семантической сети» — ориентированному графу, узлы которого соответствуют объектам предметной области, а дуги задают отношения между ними — добавить новое измерение, допустив, что узлы имеют структуру. Мински принадлежит идея от том, что «понимание в некотором смысле параллельно зрению» [28]. Он писал, что «ключевые слова и идеи в рассуждении активируют глубинные тематические структуры» — «фреймы», которые автоматически извлекаются из памяти и сопоставляются с текущими репрезентациями, при этом вместо значений по умолчанию в них подставляются релевантные значения. Фрейм состоит из имени и ряда терминальных точек, называемых слотами. Каждый слот может хранить как конкретное значение, так и аннотацию процедуры, которая вызывается при необходимости и позволяет его вычислить. Фреймы способны объединяться в иерархические структуры и наследовать значения слотов родителей. Как отмечает П. Сингх, смысл распределения слотов заключается в том, что «если одно описание фрейма оказывается неадекватным для решения проблемы или представления ситуации, то можно легко переключиться на один из других фреймов» [18. P. 530]. В заключение отметим, что, на наш взгляд, наиболее перспективной стратегией объяснения природы связи репрезентаций и их объектов может быть такая, которая объединяет в себе принципы, разработанные М. Мински (а также Ч. Филлмором и др.), и модель массовой модулярности, которая была описана, в частности, Д. Шпербером и П. Каррутерсом. В качестве примера такого синтеза можно привести работу Дж. Пеццуло, в которой вводится особый «невычислительный компонент — ограниченное количество ресурсов, которое делится между модулями» [29].

Ключевые слова

проблема релевантности, глобальное рабочее пространство, массовая модулярность, многомерная диспозиция, репрезентация, язык мышления, relevance problem, global workspace, massive modularity, multi-track disposition, representation, language of thought

Авторы

Коробков Леонид Геннадьевич

Новосибирский национальный исследовательский государственный университет

соискатель

[email protected]

Всего: 1

Ссылки

Burge T. Origins of Objectivity. Oxford University Press, 2010.

Carruthers P. The cognitive functions of language // The Behavioral and Brain Sciences. 2002. Vol. 25, № 6. P. 657-674.

Stalnaker R. Propositional Attitudes // The MIT Encyclopedia of The Cognitive Sciences / ed. by R.A. Wilson, F.C. Keil. Cambridge, MA : MIT Press, 1999. P. 678-679.

Fodor J. Why there still has to be a language of thought // Computers, Brains and Minds / ed. by P. Slezak. Kluwer Academic Publishers, 1989. P. 23-46.

Fodor J. In Critical Condition. Cambridge, MA : MIT Press, 2000.

Newell A., Simon H. Computer Science as Empirical Inquiry: Symbols and Search // Communications of the ACM. 1976. Vol. 19, № 3. P. 113-126.

Schneider S. Direct Reference, Psychological Explanation, and Frege Cases // Mind & Languge. 2005. Vol. 20, № 4. P. 423-447.

Fodor J. The Modularity of Mind. Cambridge, MA : MIT Press, 1983.

Johnson-Laird P. The mental representation of the meaning of words // Cognition. 1987. Vol. 25. P. 189-211.

Samuels R. Massive Modularity // The Oxford Handbook of Philosophy of Cognitive Science / ed. by E. Margolis, R. Samuels, S.P. Stich. Oxford University Press, 2012. P. 60-92.

Dennett D. Cognitive wheels: the frame problem of AI // Minds, Machines and Evolution / ed. by C. Hookway. Cambridge University Press, 1984. P. 129-150.

Ludwig K., Schneider S. Fodor’s Challenge to the Classical Computational Theory of Mind // Mind & Language. 2008. Vol. 23, № 1. P. 123-143.

Schneider S. Yes, It Does: a Diatribe on Jerry Fodor’s The Mind Doesn’t Work that Way // Psyche. 2007. Vol. 13, № 1. P. 1-15.

Carruthers P. Animal Minds Are Real // American Philosophical Quarterly. 2013. Vol. 50, № 3. P. 233-248.

Baars B. In The Theatre Of Consciousness // Journal of Consciousness Studies. 1997. Vol. 4, № 4. P. 292-309.

Dehaene S., Changeux J.-P. Neural Mechanisms for Access to Consciousness // The Cognitive Neurosciences / ed. by M.S. Gazzaniga. Cambridge, MA : MIT Press, 2004. P. 1145-1157.

Rey G. Review of S.Schneider, The Language of Thought, MIT Press, 2011 // Notre Dame Philosophical Reviews, 2011. 12 June. URL: https://ndpr.nd.edu/news/the-language-of-thought-a-new-philosophical-direction-2/ (accessed: 30.09.2018).

Singh P. Examining the Society of Mind // Computers and Artificial Intelligence. 2003. Vol. 22, № 6. P. 521-543.

Baars B., Shanahan M. Applying global workspace theory to the frame problem // Cognition. 2005. Vol. 98. P. 157-176.

Sperber D. Modularity and relevance: How can a massively modular mind be flexible and context-sensitive? // The Innate Mind: Structure and Content / ed. by P. Carruthers, S. Laurence, S. Stich. Oxford University Press, 2005. P. 53-68.

Minsky M. Conscious Machines // Machinery of Consciousness. Proceedings of National Research Council of Canada, 75th Anniversary Symposium on Science in Society, June 1991.

Margolis E., Laurence S. The Ontology of Concepts-Abstract Objects or Mental Representations? // NOUS. 2007. Vol. 41, № 4. P. 561-593.

Ryle G. The Concept of Mind. New York : Routledge, 2009.

Minsky M. Logical versus analogical // AI Magazine. 1991. Vol. 12, № 2. P. 34-51.

Wilson D. The conceptual-procedural distinction: Past, present and future // Procedural Meaning: Problems and Perspectives / ed. by V. Escandell-Vidal, M. Leonetti, A. Ahern. Emerald Group Publishing, 2011. P. 3-31.

Hayes P.J. The Logic of Frames // Readings in Artificial Intelligence / ed. by R.J. Brachman., H.J. Levesque. Los Altos, CA : Morgan Kaufmann, 1979. P. 287-295.

Dreyfus H. How Representational Cognitivism Failed and is Being Replaced by Body/World Coupling // After Cognitivism. A Reassessment of Cognitive Science and Philosophy / ed. by K. Leidlmair. Springer Netherlands, 2009. P. 39-74.

Minsky M. A Framework for Representing Knowledge. MIT-AI Laboratory Memo 306. 1974. June. URL: http://courses.media.mit.edu/2004spring/mas966/Minsky%201974%20Frame-work%20for %20knowledge.pdf (accessed: 30.09.2018).

Pezzulo G. How Can a Massively Modular Mind Be Context-Sensitive? // Proceedings of the International Conference on Cognitive Modeling. 2006. URL: https://sites.google.com/site/gio-vannipezzulo/home/publications/filecabinet/ICCM2005.pdf (accessed: 30.09.2018).

Квалиа, репрезентации и магия философских комнат

• И. Ф. Михайлов Институт философии РАН

Ключевые слова: квалиа, сознание, репрезентация, репрезентационализм, интенциональность, когнитивная наука, вычисления

Аннотация

Проблема качественно своеобразных и невыразимых аспектов феноменального опыта – квалиа – составляет, согласно распространенному мнению, основу «трудной проблемы сознания». Однако несложный анализ роли квалиа в восприятии и идентификации произведений искусства показывает, что феноменальные образы суть лишь один из строительных материалов комплексных когниций и их функциональная роль разнится от случая к случаю. В статье приводятся аргументы против антифизикалистской интерпретации квалиа, восходящей к знаменитой «комнате Мэри» Фрэнка Джексона. Показывается, что при детальном рассмотрении этого мысленного эксперимента ни эпистемологическое ви́дение описываемой ситуации (квалиа как репрезентации чего-либо нефизического в мире), ни онтологическое ее ви́дение (квалиа как собственно нефизическая сущность) нельзя признать достаточно обоснованными. При помощи концептуального анализа и мысленных экспериментов в статье показывается, что сильный репрезентационализм в философском понимании квалиа нерелевантен, а слабый репрезентационализм лишен необходимой объяснительной силы. В любом случае в феноменальных субъективных образах усматривается нерепрезентативный «остаток», который играет важную каузальную или функциональную роль в человеческих восприятиях. В то же время умеренный репрезентационализм уместен и перспективен в рамках когнитивной науки, если рассматривать репрезентации как необходимый элемент вычислительных процессов где бы то ни было, в том числе в человеческом когнитивном аппарате. Однако очевидно, что в таком виде это понятие уже не претендует на роль универсального ключа для философских загадок, и его «импорт» в философию предполагает отказ от интенциональной интерпретации репрезентативного характера квалиа.

Скачивания

Данные скачивания пока недоступны.

РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ В НАУКЕ: ОБРАЗЫ «НОВОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ» | Опубликовать статью ВАК, elibrary (НЭБ)

Сурова Е.Э.¹, Васильева М.А.²

¹ORCID: 0000-0002-4652-1130, Доцент, Доктор философских наук, Институт философии, Санкт-Петербургский государственный университет, ²ORCID: 0000-0002-8874-4623, Аспирант, Институт философии, Санкт-Петербургский государственный университет

РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ В НАУКЕ: ОБРАЗЫ «НОВОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ»

Аннотация

Авторы рассматривают ситуацию в профессиональной науке, чтобы выявить основные принципы репрезентации в информационном пространстве. Необходимость представления ученого в профильной коммуникационной среде актуализирует несколько аспектов проблемы: репрезентация автора в тексте публикации, создание персонализированных работ по результатам коллективных исследований и репрезентация позиции автора через ссылки на коллег и признанных авторитетов. В целом порядок репрезентации ученого в академической среде соотносится с глобальными практиками социального взаимодействия сетевой культуры.

Ключевые слова: репрезентация, коммуникация, текст, ссылка, автор.

Surova E.E.¹, Vasilyeva M.A.²

¹ORCID: 0000-0002-4652-1130, PhD in Philosophy, Insitute of Philosophy, St.Petersburg State University, ²ORCID: 0000-0002-8874-4623, Postgraduate student, Insitute of Philosophy, St.Petersburg State University

REPRESENTATION IN SCIENCE: IMAGES OF “NEW MIDDLE AGES”

Abstract

Authors analyze the situation in the professional science to show the main features of representation practice in modern information culture. Necessity to present a scientist in the profile communication environment actualizes a few aspects of the problem: representation of an author in text of his publication, creation of personalized papers as a result of collective research and representation of an author’s position by reference to colleagues and recognized authorities. In general, the order of representation of an author in academic environment is correlated with global practices of social interaction in network culture.

Keywords: representation, communication, text, link, author.

Отношение к реальности не является неизменным, как и само представление о реальности. В современную эпоху мы сталкиваемся со сложным переплетением представлений, где действительное и реальное зачастую отдаляются друг от друга, где часто прослеживается «ночная» символика annos tenebris в противопоставлении «дневной» новоевропейской, а также активно разворачиваются метафоры «возвращения» к «архаике», «средневековью» и т.д. Современное социокультурное пространство ускользает из сетей «новизны», исходя из постмодернистской установки, что «новое – это забытое старое», а все смыслы уже были востребованы. В этом плане прослеживается интересная тенденция: замещение объектов реальности представлением об их соотнесенности с уже свершившимися «фактами» наших представлений, которые выстраиваются в достаточно сложную иерархию укорененных во времени образов. Здесь мы встречаемся с весьма значимой «процедурой» репрезентации как замещающего представления отсутствующего объекта реальности.

Но репрезентация – это известная в истории культуры стратегия «явленности». В отличии от презентации, которая также подразумевает символическое выражение объекта, его представление, репрезентация обозначает присутствие неявленного объекта. Так, в своей статье о природе репрезентации К. Гинзбург исследует европейскую традицию создания вещественных репрезентаций (они буквально так назывались) для траурных церемоний: изготовление восковых фигур почивших монархов, размещение в церкви пустого гроба, покрытого траурной тканью, во время заупокойной службы и т.д. [2]. Акт репрезентации направлен на то, чтобы создать не видимость присутствия объекта за его неимением, но его полноправную символическую представленность. Именно этим смыслом обладают и юридические коннотации термина «репрезентация» – «замена (кого–либо), действие вместо него (при исполнении какого–либо долга)», «представительство за границей», «представительство (народа, страны) при отправлении властных полномочий», «проведение контрактов в пользу торгового дома» [2].

Европейская «осень Средневековья» использует репрезентативные стратегии в полном объеме. Особо ярко они представлены в системе знания, сообществах ученых и, в целом, в развивающейся университетской среде. М. Фуко описывает основания позднесредневекового знания так: «XVI же век совмещал семиологию и герменевтику в фигуре подобия. Искать смысл – значит выявлять то, что сходствует. Искать закон знаков – значит открывать вещи, являющиеся сходными. Грамматика форм бытия – это их истолкование. А язык, на котором они говорят, не рассказывает ни о чем другом, кроме как о связывающем их синтаксисе» [7, C. 66]. И вот перед нами целостность представления о мире, где все вещи пригнаны друг к другу, а слова истолковывают смысл связей. Истолкование, комментарий обращается к иерархии авторитетности: «Комментарий возникает лишь как стремление выявить за читаемым и истолковываемым языком глубочайшее значение исходного Текста. И именно этот Текст, обосновывая сам комментарий, обещает ему в награду в конечном итоге свое открытие [7, C. 77]. Текст репрезентируется в реальности языка, он есть истина, прямое приближение к которой невозможно. Комментарий – это еще и возможность опосредования, сродни посредничеству церкви в обращении к Большому Другому. Истолковывание как процедура превращается в жизненную стратегию, посредством которой рождаются простые, но косвенные связи с бытием. В этом смысле безусловность авторитета в системе знания обеспечивает прочную исходную связанность дискурса, а также возможность «властных полномочий»: «Эти позднеантичные риторы и компиляторы научили средневековых людей обходиться крохами познания. Словари, мнемонические стишки, этимологии (ложные), флорилегии – вот тот примитивный интеллектуальный материал, который Поздняя империя завещала Средневековью. Это была культура цитат, избранных мест и дигест» [4, C. 108].

Высокое значение медиа-среды в современных повседневных, деловых и развлекательных практиках создает необходимость для индивида иметь в ней символическое «представительство», которое обеспечивается репрезентацией Я, где идентификационный процесс будет протекать в условиях активной символической реинтерпретации позиции Другого. В актуальной ситуации из-за непрерывного «удвоения» реальности в медиа-среде процедура репрезентации оказывается снова востребованной. Постоянный процесс выражения объектов и явлений через различные знаковые формы порождает все новые и новые стратегии репрезентации в информационном пространстве. Развитие коммуникационной среды создало своеобразную систему паттернов, черты которой можно обнаружить на разных уровнях. Для сетевой коммуникации связи между смысловыми узлами оказываются зачастую важнее, чем сами узлы, поэтому для обозначения позиции объекта достаточно и, одновременно с этим, необходимо разместить его в сети – обозначить связи с уже имеющимися заметными элементами. Заметность, при этом, можно трактовать как наличие у явления множества связей с другими событиями, людьми, инфоповодами и т.д. Для современной массовой культуры эквивалентом заметности оказывается популярность, но для других дискурсов возможны другие варианты, например, авторитетность для научного сообщества.

Так складывается специфическая практика репрезентации в социальных сетях: с помощью размещения различного фото-, видео- и текстового материала пользователь очерчивает границы Собственного и репрезентирует персональную идентичность, которая предполагает форму так называемой «Мы-идентичности», когда позиция Я обеспечивается постоянно подразумеваемой групповой поддержкой, а, соответственно, принятой системой «авторитетов» и репутационных маркеров. Такой подход способствует быстрой интеграции новых элементов, пластичности и гибкости множественных связей, например, обнаруживаемых в активно функционирующих комьюнити-группах.

Та же практика обнаруживается и в тематических коммуникационных сетях, в частности, в профессиональном научном сообществе. Здесь наряду с традиционными практиками построения авторитетных иерархий появляются новации кластерного порядка, когда центры, аккумулирующие коллективную научную заинтересованность, формируются ситуативно и существуют неопределенное время, пока реализуется идея данного проекта. «Рабочая группа» сообщества такого формата обладает условной авторитетностью до окончания деятельности, например, ведущегося обсуждения, а далее может при переходе к другому проекту, не сохранить свои высокие рейтинговые показатели. Следует обратить внимание, что на данный момент репрезентация автора-ученого реализуется не только за счет его публикаций, как отображения профессиональной активности, но и за счет системы ссылок. Они связывают его работы с другими, демонстрируя включенность в научное сообщество и очерчивая, таким образом, порядки и ориентиры концептуальной сплоченности внутри научной отрасли. Здесь вновь проскальзывает образ «Текста-истины», связывающего «знание» как «тело Адама-Рухани» перекрестными ссылками.

Но если средневековая интеграция знания базировалась на традиции, избегающей рефлексии, то в современности основания к этому иные. Скорость коммуникации в современной культуре такова, что индивиду приходится настолько быстро реагировать на изменения в окружающей ситуации, постоянно переопределяя границы Собственного, что непрекращающаяся репрезентация в значительной степени опережает рефлексию. Она становится тем процедурным моментом, который осуществляет опознание действительного в его реальной процессуальности. В данном случае можно более конкретно представить эту ситуацию при обращении к репрезентации автора в современной науке как таковой, рассмотрев ее поэтапно.

Во-первых, она осуществляется посредством обращения к авторскому тексту. Здесь речь может идти как о самом тексте, так и об авторской позиции в нем, а, кроме того, о числе самих публикаций. Текст как таковой – это «лицо» авторской позиции. Он предполагает использование определенных дискурсивных стратегий, которые, в свою очередь, ориентированы тематически, понятийно, структурно и стратегически. Текст сам апеллирует к множественности, предполагая последующее развитие мысли исследователя в намеченных направлениях, а за этим намечаются и пути коммуникации, позволяющей идентифицировать авторское письмо в совокупности исследований. Это позволяет нам выделить два значимых в данном случае параметра научной текстуальности: публичность и включенность в традицию. Кроме того, текст как произведение соотносим и с судьбой автора, что подмечали еще Дильтей, Сартр и др. Даже постановка вопроса о так называемой «смерти автора» у постмодернистов в ситуации научного текста дала лишь определенную тенденцию смещения к большей значимости подчеркивания принадлежности к научному сообществу, а также снятию остроты вопроса об относительности новизны высказывания автора. Позиция автора и его текстовой репрезентаии в науке, таким образом, оказалась в горазд большей мере консервативной, нежели в искусстве. Но вернемся к научному тексту. Он сам существует в определенных границах, где мы сталкиваемся с рядом проблем, в том числе отнюдь не исследовательского порядка. Речь может идти о его формате (объеме, структуре, оформлении и т.д.), о размещении (статусности издания, представленности в информационных базах и т.д.), о уже существующей статусности автора как представителя сообщества (степень, звание, представленность в научной среде и т.д.), о «движении» по путям научной коммуникации (цитируемости, в первую очередь) и др. Так, говоря о последней позиции, стоит отметить, что журналы выполняют функцию «каналов связи», о чем писал в своих исследованиях, например, В.В. Наумов [6].

Во-вторых, современная наука часто предполагает наличие групповых исследований. Авторский коллектив создает ряд персонализированных работ, с одной стороны, выявляющих роль конкретного автора в исследовании и объём его вклада, с другой стороны, получает результат совместного труда, например, выраженный в коллективной монографии или статье. Коллективная работа аккумулирует усилия, экономит время и снижает затраты на производство научного «продукта», например, позволяет между соавторами разделить стоимость публикации. Работа в группе дает возможность молодым специалистам получить опыт работы, повысить свои рейтинговые показатели, а для маститых ученых снизить затраты на формальную, техническую работу по продвижению издания.

В-третьих, авторская позиция маркируется отсылами к концепциям других авторов. Система авторитетов в ссылках для современной науки, как мы отмечали выше, исключительно важна. Ссылки, которые указывает автор в своей работе, встраивают ее в систему концепций и авторитетов. Это поиск «союзников», повышающих степень защиты, и снижающих риск критических отзывов. Публикация научного труда обозначает дискурсивные границы научного знания, которые репрезентируют позицию ученого. А «пограничными указателями» и становятся ссылки, выполняющие многоплановую миссию. С одной стороны, они маркируют принадлежность к научному кругу, с другой стороны, представляют систему кодировок: «Ссылки, не являясь строго формализованным языком, позволяют устанавливать внутренние связи между публикациями по очень тонким аспектам мысли. Пересечение по множеству ссылок может отображать идейную родственность статей в большей степени, чем пересечение по дескрипторам» [6, C. 88]. Дескрипторы в данном случае выступают маркерами дискурсивности, в то время как ссылки отражают неявленные, но подразумеваемые в тексте смыслы, т.е. репрезентируют границы дисциплинарной области, и, тем самым, проясняют осмысленность использования данной языковой практики. Таким образом, смысл текста может располагаться не только в пространстве «документа», но и выходить в широкое коммуникативно-информационное пространство сети научных изданий. И речь здесь идет не о маргинализации смысла по отношению к тексту, как писал Ж. Деррида, а о метадискурсивности, где смысл обретает системные показатели. В этом плане осмысленность письма в различных областях знания будет определяться через включенность в единое коммуникативное пространство публикаций, но для каждой научной области так же будет предполагать и свои особенности. Так, философские тексты обладают своей спецификой, видимо, даже в связи с тем, что обращаются к «вечным» проблемам, хотя и актуализированным в пространстве повседневности. Соответственно, философское произведение обладает высокой степенью абстрагирования, что «распыляет» дискурс, позволяя в качестве примеров использовать зачастую принципиально не связанные ситуации и обращаться к работам авторов, где порядки их внутренних текстуальных «узлов» будут обнаруживаться каждый раз заново в зависимости от нужд данного исследования. Кроме того, в философии значение произведения принципиально возрастает по отношению к его «завершенности», то есть монография обладает значительно большей авторитетностью, нежели журнал или сборник статей. Как отмечал в своей работе В.В. Налимов: «Интересно обратить внимание на то, что язык библиографических ссылок в философских публикациях играет значительно меньшую роль, чем в точных, естественных и технических науках. В журнале «Вопросы философии» (за 1966 г.) оказалось довольно много ссылок: в среднем 11 ссылок на статью, но из них на периодику падает всего лишь три ссылки; 23% просмотренных статей вообще не имеет ссылок на периодику. Среднее число ссылок в статье на иностранную периодику составляет 0,6; здесь уже 73% публикаций не имеет ссылок. Зато среднее число ссылок на книги составляет 82% от общего их числа» [6, C. 113]. По отношению к точным и естественным наукам, философские публикации отсылают к монографиям, имеют несколько иную логико-структурную связь, а также другую скорость «старения» научных материалов и т.д.

Ссылка представляет опыт корпоративной коммуникации. Она позволяет очертить границы допустимых значений, наметить структурные пределы исследования и продемонстрировать нормативно-ценностный потенциал работы. Ссылка существует одновременно в пределах языкового пространства, но не предполагает, скажем, наличия грамматических требований. Ссылка требует правильности оформления, поскольку кодирует существенную часть научного коллективного опыта, выступая лишь указателем к нему. Она выполняет также определенную функцию «допуска» к участию в корпоративном общении. Как писал В.В. Налимов: «Можно назвать, например, знаковую систему, интуитивно воспринимаемую нами как язык и в то же время не имеющую в явном виде ни алфавита, ни грамматики: язык библиографических ссылок в научных публикациях. Это особый язык, в котором с каждой библиографической ссылкой ассоциируются идеи, содержащиеся в ранее опубликованной работе, соответствующей этой ссылке. Ученому нет необходимости заново излагать содержание публикаций, на которые он опирается в своей работе, – достаточно дать на них ссылки» [5, C. 29]. Зачастую, открыв ссылки в выбранной ими работе, ученые уже понимают, насколько она будет им нужна в собственных исследованиях, т.е. насколько она интегрирована в современное научное знание, связана с определенной шкалой авторитетности, демонстрирует принадлежность к научной школе и т.д. Как пишет В.В. Налимов далее: «С помощью библиографических ссылок происходит очень емкое кодирование информации с очень точным ее воспроизведением – по ссылке просто надо найти соответствующую публикацию» [5, C. 29]. Библиографические ссылки образует свою систему, в которой соотносимое исследование (то, в котором мы и обнаруживаем данные отсылы) занимает конкретное место, позволяя продолжать ранее начатую общую научную программу.

Бруно Латур в своей работе «Наука в действии» пишет о научных доминантах: «цитатах» и «цифрах», которых, для признания работы научной, должно быть представлено в избытке [3]. Отсыл к документам, а также к чужим мнениям – это получение союзников. Но лучше получать статусных союзников, потому что, как пишет П. Бурдье: «Некто, получивший научное звание, получает также и свидетельство об уме (одна из привилегий обладателей звания, кроме прочего, это возможность сохранять дистанцию по отношению к званию)» [1, C. 144].

Таким образом, современный ученый, представитель академического сообщества и «университетского мира» сам не представлен в нем, а лишь связан с ним системой ссылок, причем, в том числе и скрытых. Такой мир объединен единством представлений и дискурсов. Как писал П. Бурдье: «Университетский мир, как любой социальный универсум, является местом борьбы за истину об университетском мире и о социальном универсуме в целом» [1, C. 143]. Ученый включен в него репрезентацией коллективных знаков-маркеров и связан сетью ссылок. «Корпоративный дух» системы ссылок опять же ассоциирован со средневековыми практиками «комментариев», «избранных мест и дигест». «Новое средневековье» науки вновь ставит вопросы о цитатах, авторитетах, количественных показателях и т.д.

Список литературы / References

1. Бурдье П. Начала – М.: Socio-Logos, 1994. 288 с.
2. Гинзбург К. Репрезентация: слово, идея, вещь [Электронный ресурс]//Журнал «НЛО» №33, 1998. URL: http://philosophystorm.org/article/karlo-ginzburg-reprezentatsiya-slovo-ideya-veshch (дата обращения: 28.11.2016).
3. Латур Б. Наука в действии: следуя за учеными и инженерами внутри общества – СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013. 414 с.
4. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. – М.: Издательская группа Прогресс, Прогресс-Академия, 1992. 376 с.
5. Налимов В.В. Вероятностная модель языка. О соотношении естественных и искусственных языков// В. В. Налимов – М.: Книга по Требованию, 2013. – 304 с.
6. Налимов В.В., Мульченко З.М. Наукометрия. Изучение развития науки как информационного процесса – М.: Изд. «Наука», 1969. 192 с.
7. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук – СПб.: A-cad, 1994. 406 с.

Список литературы на английском языке / References in English

1. Bourdie P. Nachala [Beginnings] – M.: Socio-Logos, 1994. – 288 P. [in Russian]
2. Ginzburg K. Reprezentacija: slovo, ideja, veshh’ [Representation: word, idea, thing] [Electronic resource] //Zhurnal «NLO» [Journal “NLO”] №33, 1998. URL: http://philosophystorm.org/article/karlo-ginzburg-reprezentatsiya-slovo-ideya-veshch (accessed 28.11.2016). [in Russian]
3. Latur B. Nauka v dejstvii: sleduja za uchenymi i inzhenerami vnutri obshhestva [Science in action: following scientists and engineers inside the community] – SPb.: Izdatel’stvo Evropejskogo universiteta v Sankt-Peterburge, 2013. 414 P. [in Russian]
4. Le Goff Zh. Civilizacija srednevekovogo Zapada. [Civilization of Medieval West Europe] – M.: Izdatel’skaja gruppa Progress, Progress-Akademija, 1992. 376 P. [in Russian]
5. Nalimov V.V. Verojatnostnaja model’ jazyka. O sootnoshenii estestvennyh i iskusstvennyh jazykov [The probabilistic model of language. On the relation between natural and artificial languages]// V. V. Nalimov – M.: Kniga po Trebovaniju [Book on demand], 2013. – 304 P. [in Russian]
6. Nalimov V.V., Mul’chenko Z.M. Naukometrija. Izuchenie razvitija nauki kak informacionnogo processa [Scientometrics. The study of the development of science as an information process] – M.: Izd. «Nauka», 1969. 192 P. [in Russian]
7. Fuko M. Slova i veshhi. Arheologija gumanitarnyh nauk [Words and things. Archaeology of Human Sciences] – SPb.: A-cad, 1994. 406 P. [in Russian]

Политическая discordia — Михаил Гефтер

Анкерсмит Ф.Р. «Эстетическая политика. Политическая философия по ту сторону факта и ценности» / пер. с англ. Д. Кралечкина; под науч. ред. И. Борисовой; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». — М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2014. — 432 с.

Франклин Рудольф Анкерсмит — известное на современном философском и интеллектуальном небосклоне имя. Профессор-эмеритус университета Гронингена (Нидерланды), один из самых оригинальных действующих философов, он занимается проблематикой философии истории, интеллектуальной истории, исторического опыта, метафоры, репрезентации.

Философия истории Анкерсмита, выдвигающая на первый план исторический опыт, предельно чужда всем версиям спекулятивной философии истории или метаистории. Он не ищет в истории ту или иную регулярность, ведущую к неустранимому противоречию между повторяющимися фактами, которые относятся к фюсису или природе, и коридором уникального, который выбивается из любой регулярной размерности. Так, даже в проекте Гегеля эта задача не была решена: природа для него — инобытие идеи, безжалостная последовательность, и мы можем выбросить ее в построении логики. Но возникает необходимость признать, что в истории закономерное и историческое не совпадают. И исторический опыт как собственно историческое как раз принадлежит этому измерению уникального и эпифанического. Исторический опыт, имеющий уникальный эпифанический статус неповторимости, свидетельствует о том, что историческое — это не метафизическое, но от этого оно не менее важно. Понимание этого обстоятельства конститутивно для природы гуманитарного знания, в отличие от естественнонаучного: в гуманитарном знании любая анонимная регулярность авторизуется субъектом.

В собственном творчестве Ф.Р. Анкерсмита имела место значительная эволюция. На русском языке опубликованы следующие книги автора: «Нарративная логика: семантический анализ языка историков», М. 2003; «История и тропология: взлет и падение метафоры», М. 2003; «Возвышенный исторический опыт», М. 2007; «Политическая репрезентация», М. 2012. «Эстетическая политика. Политическая философия по ту сторону факта и ценности», М., 2014, — пятая книга мыслителя, переведенная на русский язык.

В своих ранних работах Ф.Р. Анкерсмит от анализа языка историков и логической проблематики переходит к проблематике метафоры, затем следует, возможно, наиболее яркая книга мыслителя — «Возвышенный исторический опыт» — разительно отличающаяся от двух предыдущих. В ней он предлагает свою собственную философию истории, основанную на возможности непосредственного опыта восприятия прошлого, — и ради этого вступает в спор с современной философией языка (т.н. «лингвистическим трансцендентализмом»). В этой работе он выходит за пределы собственного прошлого «нарративизма» — исследования теории исторического знания на основе теории языка. В этой же книге Анкерсмит приходит к проблематике репрезентации, которая становится ключевой для его позднейших работ. В центре внимания двух последних работ Анкерсмита — политическая философия.

«Эстетическая политика» Анкерсмита на русского читателя, вероятно, может произвести двоякое впечатление: с одной стороны, своей несомненной актуальностью, с другой — своей как будто бы чуждостью. Под чуждостью я имею в виду, что эта книга — в первую очередь про Европу и ее представительные демократии. Кажется, ее тон выглядит слишком спокойным и умиротворенным для условий современной России. Кажется, для того, чтобы такая книга могла появиться на свет, необходима была длительная, многолетняя традиция парламентской демократии и ее осмысление со времен Токвиля. И вся эта традиция находится перед глазами Анкерсмита, вместе с ее истоками в романтизме, подводными камнями и внутренними парадоксами. Но все же именно сейчас появление этой книги особенно актуально: как бы отвечая на соблазн прямой демократии, Анкерсмит стремится показать, почему она не будет работать, почему необходимо представительство — этот зазор между гражданином и государством, — и почему только благодаря этому зазору демократия возможна. Эта сложная книга как будто стремится оберечь нас от опасности упрощения — упрощения политической сферы, упрощения понимания демократии, устранения барьеров. Эта книга — также своего рода энциклопедический компендиум, позволяющий нам увидеть неочевидные связи в поле европейской культуры и истории (например, о связи демократии с романтической иронией и т.д.). Стоики, романтики, постмодернисты, ирония и метафора оказываются в едином насыщенном смысловом поле. И хотя моральный дух добропорядочных парламентских демократий на первый взгляд может показаться достаточно пресным, предложенная Анкерсмитом концепция оригинальна, изящна и ценна некоторыми сугубо философскими интуициями, позволяющими по-новому взглянуть на устройство политической сферы. Об этих философских интуициях и пойдет речь далее.

Основой аргументации Ф.Р. Анкерсмита является понятие репрезентации, которое он переносит из исторической теории в политическую. Если применительно к истории репрезентация — это то, как историки репрезентируют прошлое, то применительно к политике репрезентация — то самое представительство, которое является ядром парламентской демократии. Свою политическую концепцию Анкерсмит называет «эстетической» потому, что саму эту репрезентацию он мыслит по аналогии с репрезентацией в искусстве. Для репрезентации в искусстве характерно, что не существует раз и навсегда заданных правил, которые бы связывали репрезентируемое с его художественной репрезентацией. С точки зрения Анкерсмита, то же самое происходит и в политической реальности. Здесь философ опирается на значимую для него мысль Макиавелли: политическая реальность изначально разорвана. В ней нет непрерывности между представителем и представляемым. Этой разорванности мыслитель дает парадоксальную оценку. Если обычно она является поводом для сожалений и негодований, у Анкерсмита она, напротив, является конститутивной основой и гражданской свободы, и законной политической власти. Если в политической философии разорванность обыкновенно является тем, что нужно преодолеть, то, согласно Анкерсмиту, ее надлежит осознать как основу политики. Именно в тенденции стирания этого зазора между представляемым и представителем в современных обществах Анкерсмит видит угрозу. По сути, речь идет о размывании контуров государства, и Анкерсмит против этого размывания. С точки зрения Анкерсмита, для того, чтобы справиться с современными глобальными проблемами (истощение запасов нефти, изменение климата, безработица, проблемы, связанные с мультикультурализмом, перенаселенность, этнические конфликты, распад мегаполисов) необходимо сильное государство. Однако сильное государство в понимании Анкерсмита не имеет ничего общего с тоталитарным государством и как раз противостоит ему; разумеется, это сильное демократическое государство. И такое государство, с точки зрения философа, может функционировать именно в соответствии с предложенным им образцом эстетической репрезентации.

Если говорить о тоталитаризме, то он, по мнению философа, происходит как раз из недостатка этого необходимого барьера между гражданином и государством. Не индивидуализм, а наоборот признание некой сферы, автономной по отношению к индивидуальному гражданину, является лучшей защитой от тоталитарного соблазна. В случае же, если индивид кладется в основание всех аспектов социального и политического порядка, и такой сферы нет, мы лишаемся способа различить общество и сферу политики, и тогда становится опасным отсутствие непреодолимого барьера, гарантирующего неприкосновенность индивида при движении от индивида к государству и наоборот. Ограниченная автономия коллективности в ее отношении к индивиду является гарантом сферы индивидуальной свободы. Если же мы полагаем, что нет ничего недосягаемого для индивида или коллектива индивидов, если индивид — предельное основание всего социума, то именно из этого убеждения происходят все варианты тоталитаризма. Чтобы уйти от этой опасности, должно быть что-то недосягаемое даже для нашей коллективной воли — таков парадокс. Подобное рассуждение также показывает, почему Анкерсмит не принимает этику как матрицу политики: этика имеет дело сугубо с индивидами, а если есть сфера, где политика обладает автономией, то, входя в нее, мы покидаем сферу этики (что опять же не означает принятия никаких коллективистских или тоталитаристских посылок).

Как мы можем видеть, свою картину политики Анкерсмит рисует достаточно мрачными красками. Конститутивными свойствами политической реальности являются разорванность, разъединение, отчуждение и конфликт, но с ними не нужно бороться. Между государством и электоратом проходит рана — непреодолимый эстетический зазор. В нем возникает легитимная политическая власть, и потому ее природа, с точки зрения Анкерсмита, по существу эстетическая.

Анкерсмит выделяет две возможные позиции в вопросе о репрезентации: миметическая теория репрезентации и эстетическая теория репрезентации. Согласно миметической теории, противником которой является Анкерсмит, идеал репрезентации — тождество представителя и представляемого. Согласно эстетической теории, неизбежно отсутствие тождества (как между человеком и его портретом). Миметическая теория может вести к тоталитаризму (как в изводе Карла Шмитта, писавшего о тождестве между фюрером и народом). Не говоря уже о том, что идея миметической репрезентации философски некорректна: она основывается на том, что есть некое «объективное содержание» реальности и «правила перевода», которые позволяют нам правильно репрезентировать это содержание. Но место репрезентации — это всегда между, она всегда нуждается в наличии дистанции. Мы не можем установить свойства самой представляемой реальности. И если репрезентация призвана быть просто совершенным мимезисом, то, пожалуй, ее стоило бы отбросить как ненужное дополнение. Эстетическое же наслаждение заключается как раз в переживании этого зазора. Художественная репрезентация предлагает нам заменитель реальности, который остается все же отличим от самой реальности, и это различие становится источником наслаждения. Репрезентация как бы выражает наглядно антиномию различия и тождества.

Можно сказать, что различие со времен «Возвышенного исторического опыта» является основной темой Анкерсмита, примеряя в разных его произведениях разные маски. Так, переживание возвышенного он определял через раскол, через травматический разрыв. В «Возвышенном историческом опыте» Анкерсмит назвал исходной матрицей исторического опыта феномен ностальгии. И в ностальгии также присутствует этот раскол: между прошлым (объектом ностальгического стремления) и настоящим. Психологическим эквивалентом ностальгического опыта является травма, которая также представляет из себя разрыв — личной истории и связного нарратива о себе самом. И в ностальгическом опыте мы как раз исторически познаем не само прошлое, а различие, зазор, разрыв, дистанцию. Дело не в том, что эстетика, история, политика функционируют одинаково, а в том, что, похоже, это различие вообще имеет природу конститутивной границы и само найдет, что от чего отделить: прошлое от настоящего, портрет от модели, представителя от избирателя. Это различие конституирует реальность: «неверно, что политическая реальность сначала дана нам, а потом репрезентируется; политическая реальность возникает только после репрезентации и благодаря ей» («Эстетическая политика», с. 67). Если следовать логике Анкерсмита, не существует готовой, предзаданной политической и исторической реальности; они конституируются через этот разрыв, посредством репрезентации. Реальность создается в процедурах репрезентации и посредством них. Также различие оказывается местом, откуда исходит легитимная политическая власть, поскольку реальность, созданная эстетической репрезентацией, есть по существу реальность власти. Власть принадлежит не народу и не государству, она возникает между ними. Ее место — черта, граница, различие. Легитимная политическая власть нуждается для своего возникновения в дистанции между государством и обществом. Тождество же государства и общества порождает тоталитаризм. Миметическая теория репрезентации порождает Левиафана. Если власть принадлежит государству — возникает деспотизм. Если власть принадлежит обществу — возникает анархия. Место власти — между государством и гражданским обществом, в этом травматическом разрыве.

Ф.Р. Анкерсмит отстаивает безнадежно расколотый мир, но парадоксальным образом именно его расколотость позволяет человеку быть цивилизованным и общественным животным. Не обещая единство и гармонию, подразумевающие отмену удваивания, которое производит демократия, мыслитель утверждает, что именно этот раскол ставит нас в отношение к нам самим.

Н.В. СМОЛЯНСКАЯ Вопрос репрезентации в ракурсе современного искусства

ВОПРОС РЕПРЕЗЕНТАЦИИ В РАКУРСЕ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА
УДК 7(01+036)
Автор: Смолянская Наталья Владимировна, кандидат философских наук, доцент кафедры кино и современного искусства РГГУ, e-mail: [email protected]
ORCID ID: 0000-0002-0223-1510
Аннотация: Вопрос репрезентации функционально связывает между собой событие в поле современного искусства, способы передачи его содержания, отвечающего условию идентификации этого содержания. Как процесс репрезентации отражает изменения, происходящие в искусстве на протяжении ХХ века, и в частности, в настоящее время? Изменение отношения между вербальной и образной репрезентацией обусловлено сменой норм в определении репрезентации и трансформацией форм репрезентации в современном искусстве.
Ключевые слова: репрезентация, знак, символ, эстетическое событие

THE ISSUE OF REPRESENTATION IN LIGHT OF CONTEMPORARY ART
UDC 7(01+036)
Author: Smolianskaia Natalia, assistant professor, Chair of the Cinema and Contemporary Art Studies, Russian State University for the Humanities (RSUH, Moscow, Russia), e-mail: [email protected]
ORCID ID: 0000-0002-0223-1510
Summary: The question of representation functionally binds an event in the field of contemporary art and modes of transmission of the content, corresponding to the presumption of identification of this content. How does the process of representation reflect the changes in arts in the last 100 years, and particulary now? The change of relations between verbal and figurative representations could be explained with the change of standards to define representation and with transformation of the proper forms of representation in the contemporary art.
Keywords: representation, sign, symbol, aesthetic event  

Ссылка для цитирования:
Смолянская Н.В. Вопрос репрезентации в ракурсе современного искусства // Артикульт. 2014. 16(4). С. 75-87.

скачать в формате pdf

 

По материалам научного семинара Смолянской Н.В. для магистрантов при поддержке Программы стратегического развития РГГУ 2012-13 гг.

 

 Начиная с того момента, когда представленное вниманию зрителя произведение искусства не имеет больше никаких, видимых глазом, отличий от предмета, которое оно изображает, можно констатировать, что средства, которыми пользуется художник, больше ничем уже не ограничены. И поскольку уже невозможно отличить с помощью лишь визуальных средств анализа, к какому множеству отнести этот объект – к множеству объектов повседневной жизни или же, напротив, к множеству объектов искусства, то отныне сам статус произведения искусства находится на стадии перманентного определения и переопределения. Таким образом, вслед за известной статьей Артура Данто «Мир искусства», рассматривающей случай экспозиции Энди Уорхолом коробок Бриллоу, здесь намечается веха, метка на временной координате истории искусства. Обозначенная координата времени соответствовала историческому пониманию искусства, которой, однако, сам Данто отказывает в необходимой второй координате качественных изменений в искусстве, обосновывая, начиная с этой статьи и далее, «конец искусства», или пост-исторический период искусства. Говоря о «конце искусства», Данто раскрывает тему историчности искусства по Гегелю как завершения ее миссии, что в современном искусстве будет соответствовать моменту, когда визуальные характеристики не свидетельствуют больше о развитии искусства. Вывод этой статьи известен: новая историческая ситуация в искусстве характеризуется необходимой «теоретической» составляющей, без которой визуальная специфика не будет восприниматься как художественная.

Или, иначе говоря, на смену тому, что до последнего момента называлось искусством, приходит философия (правда, это специфическая философия, поскольку она маркирует себя самое как искусство). Последнее положение было подхвачено, скорее, художниками, нежели философами, а название статьи Джозефа Кошута – «Искусство после философии» – претендует на продолжение этой мысли, и способствует формированию мифологии современного искусства, во многих своих проявлениях желающего представить философское утверждение в своей репрезентации, или, вернее, замещающее эту репрезентацию текстом. По логике Кошута, произведение искусства является определением искусства, то есть теоретическим обоснованием функционирования искусства в роли искусства.

Как распутать этот клубок, понять, о чем мы говорим, когда говорим о современном искусстве? И как понятие репрезентации может помочь и внести ясность в некоторые вопросы: первый из них очень близок той проблеме, которую проясняет Данто в статье «Мир искусства», а второй касается того, как выявить специфические черты именно искусства.

Первый звучит так: как различить неразличимое? Как две коробки, с одинаковыми надписями, из одного и того же материала, могут относиться к двум разным сферам человеческой деятельности? А второй: в какой момент мы переходим от разговора о продуктах из супермаркета к эстетическому дискурсу?

Не вдаваясь в подробности, можно было бы тут остановиться, ответив, что в обоих случаях необходимо перевести стрелки вопросов на условия нашего рассмотрения, именно эти, гипотетические или установленные конвенции различения объектов. Но здесь нужно изменить маршрут пошагового прояснения неизвестных, и от сравнения объектов перейти к «событиям».

 

I. Современные способы действия искусства: эстетические события

Термин «эстетическое событие» используется в смысле, который обсуждается в книге Натали Эйни и Жан-Мари Шеффера «Искусство, творчество, выдумка: между социологией и философией». Здесь, вместо того, чтобы погрузиться в онтологический анализ, Эйни и Шеффер сходятся в мысли о том, что надо предложить анализ функциональный, который показывает, что событие – относительная категория. «Быть событием» – значит, быть событием для кого-нибудь. Аутентификация художественного события включает классификацию на семиотическом уровне и уточнение контекста, в котором он рассматривается. Но, с философской точки зрения, Шеффер считает, что необходимо рассматривать произведение искусства таким, как оно есть, не вменяя ему предварительно необходимость быть проводником некоей, уже предполагаемой заранее, интерпретации. Речь идет о том, чтобы выявить различные уровни категоризации, или, как об этом говорил Жерар Женетт в «Творении искусства», «способы существования» искусства.

Но каковы эстетические факторы распознавания «способов существования» произведения (события) в качестве эстетических?

Если уже более пятидесяти лет назад американский философ находился в замешательстве перед экспозицией Энди Уорхола, пытаясь вывести теорию для этого случая, то что можно сказать о наших современных теоретиках, когда сегодня, много лет спустя после настоящего «взрыва искусства» 1960-х годов, в выставочной практике используются возможности медиапространств, инсталляций и повседневных фактов.

Сегодня часто возникают такие ситуации, когда то, что привлекает внимание в качестве эстетического, почти ничем не отличается от обычного фрагмента жизни. Например, рассмотрим случай перформанса, состоявшегося в 2012 году в Турбинном зале Тейт Модерн, где обычно экспонируются гигантские инсталляции. На первый взгляд, в день проведения перформанса в зале было почти пусто. На самом деле, приглядевшись, можно было увидеть, что часть публики, неотличимая от другой и сидевшая в разных местах зала на полу, постепенно встала, и равномерно начала двигаться навстречу людям, выходящим из галереи; мы бы и не заметили их, если бы в какой-то момент наши взгляды не встретились, и человек, идущий навстречу, не улыбнулся мне. Стало ясно, что случайная встреча вовсе не была случайна, что именно это действие, в своей неразличимости от случайного совпадения, станет для нас фактом искусства.

Итак, мы перешли от анализа неразличимых объектов к анализу неразличимых фактов. Как обычная встреча становится фактом искусства? Концептуально, казалось бы, условия эстетического дискурса остаются такими же: требуется локализовать «местонахождение» факта, претендующего на то, чтобы стать фактом искусства: эта локализация – место искусства. Art world, мир искусства включает в себя многое: и такие, традиционно относимые к миру искусства, институции, которые выполняют роль своеобразных указателей, как музеи, галереи, выставочные пространства, и незримые связи, соединяющие действующих лиц этого мира – художников, критиков, кураторов, дилеров, галеристов, просто богемную публику, образующую основу части общества, называемой «тусовкой». Наверное, приведенный здесь список неполон, функцию указателя могут выполнить и выполняют и другие детали, не относящиеся к миру искусства: ведь в том же примере перформанса в Турбинном зале Тейт соблюдалось единство факторов причастности музейной институции особому выставочному пространству и, все-таки, те нюансы, которые нам позволяют говорить о факте искусства, в отличие от факта обычной встречи посетителей в музейном пространстве, выходят за рамки институционального определения искусства. Ограниченность такого рода определения была осознана практически сразу, еще в ту пору, когда, вслед за Артуром Данто, свои концепции предлагал Джордж Дики.

В этой теории произведением искусства является некий «артефакт», который претендует на признание мира искусства. В понимании Дики, артефакт отсылает к тому, каким образом тот или иной объект оказывается помещен, или, что будет точнее, внедрен, в этот мир искусства. И в этом контексте работает не материал «артефакта», а то, каким образом оказывается этот артефакт в мире искусства. Таким образом, и реди-мейд Дюшана, продукт индустрии, станет артефактом. Мир искусства будет также институтом, превращающим продукцию индустрии в переосмысленный эстетически факт обыденной жизни, в этом понимании, в такой же артефакт, как и камень, найденный на дороге и экспонирующийся в галерее, или человеческий жест взаимодействия – улыбку на лице встречного, шаг навстречу другому, и т.д.

То, что Дики называет «институтом», не является ни обществом, ни группой, ни корпорацией. Это «установленная практика», институционализация которой основана на своде известных условий, признанных различными инстанциями и деятелями художественного мира: художниками, критиками, философами искусства, историками или всяким, кто считает себя членом мира искусства. Само собой, что тот, кто определяет себя членом мира искусства, владеет, по крайней мере, знаниями и специальными отсылками к художественной области, к которой отсылает произведение, являющееся кандидатом на признание в статусе «произведения искусства». Но, пытаясь таким образом выделить контекст, в котором некоторые объекты или факты будут восприняты как эстетические, мы столкнемся (и, в случае институциональной теории Дики, ему почти сразу же пришлось отвечать на критику) с тем, что условия восприятия некоего факта с точки зрения его эстетической функции также необходимо рассмотреть не только с точки зрения институциональной принадлежности, или институционального внедрения. Ведь встреча в Турбинном зале становится эстетическим фактом не от того, что такая важная институция, как Тейт Модерн, принимает в своих стенах эту встречу, и она не обусловлена особым вниманием критиков и других действующих лиц мира современного искусства. Факт воспринимается эстетическим еще до момента осознания его вписанности в музейно-выставочный контекст.

В своей теории автор сам увидел несоответствия, результатом дальнейших размышлений Дики стала вторая версия его институциональной теории «Круг искусства». В этой работе Дики расширяет сферу признания искусства в качестве такового до понятия контекста: исторического, культурного и т.д. Внутри контекста художник понимает, что адресуется к уже информированной публике, способной понять, что он представляет.

Институт – специалисты и публика, принадлежащая к миру искусства, могут распознать в качестве художественного объект, уже имеющий знаки художественного различия. Но как такой неформальный институт, даже расширенный до «установленной практики», будет реагировать на те новации, которые могут быть совершенно отличными от каких бы то ни было правил. Обсуждение эстетического характера сосредоточено, таким образом, на том, как этот факт может укорениться среди установленных практик. А функциональный эстетический анализ выясняет, как проявляются эстетические характеристики, при каких условиях те или иные качества начинают действовать эстетически.

 

II. Вопрос репрезентации

Вернемся к нашему примеру со встречей в Турбинном зале Тейт Модерн: улыбка была распознана как эстетический фактор в определенном контексте. Она представляла встречу с фактом искусства, кроме того, улыбка активировала эту встречу, дала сигнал для распознания факта улыбки в качестве факта искусства. Такой философ, как Нельсон Гудмен, говорил бы, наверное, в этом случае о «внедрении» искусства.

Гудмен пришел в эстетику, занимаясь проблемой познания и понимания (understanding), для него метафорическая трактовка произведения связана с тем, какими путями мы воспроизводим его смыслы, разбирая различные схемы отсылок, или, выражаясь логическим языком, референций. Иначе говоря, Гудмен интересовался проблемой репрезентации. Что репрезентирует (или представляет собой) улыбка на лице встречного перформера?

И, все-таки, почему, в одном случае, говоря об искусстве, внимание акцентируется на «теориях образа», а в других – речь идет о репрезентации.

Репрезентация – один из центральных моментов теории визуальных искусств. Самым общим образом, понятие репрезентации обозначает отношение между содержанием, выраженное произведением и его темой или способом, с помощью которого она представляет и обозначает реальность, внешнюю по отношению к изображению. То есть это отношение между формальными качествами и тем состоянием вещей, к которым она отсылает. Репрезентация относится к функциональной составляющей представления, она заботится о том, чтобы перевести в область чувственного опыта некое содержание, и для этого ей требуется посредник. Поэтому чаще всего о представлении говорится с точки зрения репрезентации тогда, когда есть третье «звено». Например, у Фреге, разбирающего отношение знака, его объекта и смысла, или же у Пирса, чья система познания работает по принципу триадичности, которая и понимается как отношение, связывающее транзитивно знак, его интерпретант и значение.

В то же время, как считает французский исследователь Бернар Вуйу, необходимость обращения к репрезентации исчезает в лингвистике. В статье, посвященной отношениям между образом, репрезентацией и сходством, Вуйу отмечает, что лингвистика отказалась от концепта репрезентации, чтобы отдать себе отчет в отношениях между означающим и означаемым. Это отношение между двумя сторонами знака понимается как взаимодействие между «образом» (в данном случае, акустическим (звуком)), означающим, и «концептом» – означаемым. Оно неразрывно связывает обе стороны знака в реверсивную связь, где, в общем-то, не нужен третий термин. В дальнейшем, эта традиция осмысления соотношения между образом и его коррелятом, к которому он прилагается по условиям создания данной структурной формы (дискурсивной), в большой степени наследуется структурализмом. Знак как бы «зациклен» на самом себе именно из-за того, что обе его стороны неразрывно связаны друг с другом, и отношение к референту не прямое, а через цепь построений, базирующихся на условном понимании референта, в которой главную роль играет сама структурная составляющая означаемого / означающего. И, хотя Жан-Клод Мильнер как-то заметил, что репрезентация может быть упомянута, чтобы указать на отношение между знаком и референтом, для всей постсоссюровской лингвистики это отношение вторично.

Интересно, как в этом контексте понимания роли концепции репрезентации в современной эстетике, теория «Языков искусства» Гудмена откликается на актуальные вопросы в обсуждении проблем современного искусства.

Эпистемологическая проблематика философии Нельсона Гудмена охватывает в единую дискурсивную систему вопросы выражения в языке, науке и искусстве. Проблема репрезентации в этом контексте связана с исследованием вербальных (или лингвистических) и не-вербальных форм. Основной вопрос, интересующий Гудмена: каким образом процесс познания определяет возможность репрезентировать? Выступая против разделения репрезентируемого на данное и конвенциональное, философ определяет любую репрезентацию как символ, разработав «Всеобщую теорию символов».

Символ в теории Гудмена понимается как обобщённый и нейтральный термин, который принимается по соглашению, то есть является конвенциональным. Референция, в том значении, как этот термин понимается Гудменом, относится ко всем видам символизации, поскольку символ здесь выступает как некий объект, stands for – в рамках выбранной системы координат, frame of reference…

Вопрос репрезентации можно понять и так: как и что мы представляем. Как соотносится материальный объект референции со своей репрезентацией? С самого начала обсуждения этой проблемы возникает проблема имитации: с помощью художественных средств, которые изменяются от эпохи к эпохе, от страны к стране, решается задача передачи изображения.

Согласно концепции Гудмена, различие видов выражения с помощью вербальной или изобразительной системы связано с применением разных видов референции. Среди них можно выделить денотацию, депикцию и экземплификацию. Денотация может принимать различные формы: вербальную, изобразительную (рисунок, живопись, скульптура, фильм), нотную (как в стандартной системе нотной записи), цитатную (то, что денотировано, содержится в символе денотанте). Термин «денотация» используется Н.Гудменом достаточно широко – как наименование в виде присвоения ярлыка, как вербального, так и не-вербального любого объекта или события, то есть любого символа.

….

В этой теории в роли метафоры выступает экземплификация – селективная референция, не ограниченная рамками денотации.

В отличие от описания посредством денотации и депикции, некоторые символы представляют определённые качества, которыми они обладают, и к которым они, в то же время, отсылают. Если референция в случае денотации действует в одном направлении – указывает на объект, снабжённый соответствующим ярлыком, то экземплификация подразумевает инверсивную связь – объект является образцом, демонстрирующим определённое качество рассматриваемого символа.

Экземплификация выступает, таким образом, как под-отношение в рамках референции, так как образец не экземплифицирует все возможные ярлыки, но лишь некоторые из них, соответствующие выбранному референционному плану.

Но, все-таки, как уже отмечалось выше, проблема референции всегда связана с переводом некоего объекта, идеи или ситуации в материал, который выставлен тем или иным образом для публики, в широком смысле понимания взаимоотношения художника и зрителя. Отсюда следует проблема репрезентации объектов, чьи качества трудно (или невозможно) как-то идентифицировать в нашем окружении. Проблема идентификации значительно шире, чем проблема репрезентации в искусстве, и включает в себя политическую, юридическую, коммерческие формы (Бернар Вуйу). Репрезентировать может и институция, например, изначально музей служил для репрезентации власти. Лувр и Британский музей соревновались между собой, и сейчас, входя в Британский музей, я ощущаю подавленность у ног древних гигантов.

О том, как процесс репрезентации создает некое условие равновесия для осуществления связи знака с референтом, говорят разные авторы, в частности, тексты и книга Артура Данто. «…живописная репрезентация дерева может не состояться в двух случаях: если живопись похожа на что-то, но не на живопись, или, если она слишком напоминает дерево, чтобы заставить поверить, что это действительно оно; репрезентация не удалась, если, хотя она и напоминает живопись, она похожа на нечто другое, нежели дерево, например, на Ллойд Джорджа».

В этом случае пример визуального искусства – живописи – как бы наглядно показывает, какие сложности возникают в этом процессе. А другая проблема репрезентации связана с необходимостью передать изображение несуществующего в нашей обыденной действительности объекта: например, дамы с единорогом. И здесь Гудмен предлагает свое решение.

В «Языках искусства» изображение, относящееся к выдуманным объектам, уточняется как р-описание (p-description), «описание-в-образе единорога» или же «описание-в-образе-мистера Пиквика». Подобная постановка вопроса позволяет избежать той неясности, которая возникает при соотнесении денотантов с одинаковым – нулевым – объёмом.

Номинализм Гудмена – в его отказе базироваться на каких-либо «общих», или, как он их определяет, «платоновских» идеях. Два термина вряд ли смогут отсылать к одной и той же идее, а, если заменить идею на воображаемый образ, тут так же могут возникнуть затруднения. Отсюда теория образа порою уступает место теории понятия – теории, согласно которой два предиката различаются по значению, если и только если мы можем постичь нечто, удовлетворяющее одному предикату, но не удовлетворяющее другому. Сравнивая два объекта с равным объёмом, вопрос о придании идентичного значения вряд ли может быть решён положительно, если мы говорим о кентавре и единороге, – поскольку все мы представляем, что это не одно и то же. Заменив «кентавра» или «единорога» на «изображение-в-виде-кентавра» или «изображение-в-виде-единорога», мы получаем разные объекты денотации. «Изображение-в-виде-кентавра» будет своего рода токеном, чей тип относится к «изображению-кентавра». Все дескрипции, относящиеся к «изображению кентавра» или «изображению единорога» – сложные выражения, определяющие «вторичный объём» понятия. Так, чтобы удостоверить идентичность, необходимо вначале сравнить «первичный объём» понятий, и, только, если понятия не отличаются и по «вторичному объёму», мы утвердим их равенство. Очевидно, что контекст «вторичных объёмов» не позволит отнести это равенство ни к каким понятиям.

Как распознать объект референции в рассматриваемом изображении, отождествить объект по его презентации в материале?

История перспективы иллюстрирует, в основном, этапы поиска адекватности между оптическими условиями и/или геометрическими и опытом перцепции. Наоборот, именно обязательность подобной корреляции стала излюбленной мишенью художественного модернизма. Через призму открытия архаических и старинных стилей, которые предполагают другие установки, освобождая формальные возможности цвета и линии, развивая абстракцию и анти-иллюзионистское искусство, и в духе все возрастающей автономии искусства, субъект которой является лишь предлогом для само-анализа концепта «искусство», в моменты переосмысления корреляции между изображением и условием визуальной презентации объекта этого изображения происходит смешение и кризис в интерпретации произведений.

Философия искусства попыталась преодолеть напряжение, возникшее с появлением авангардов, связанное с переходом от натуралистической к конвенциональной концепции иконической репрезентации, и в той мере, в которой язык занимает главное место в теориях символического, видно, что влияние языка является решающим также в эстетике.

Как условности перехода от трехмерного пространства к необходимости перенести увиденное в двухмерное пространство были осмыслены в связи с пониманием функции репрезентации? Искусство авангарда было насыщено размышлениями о способах построения пространства картины, это время особого интереса к «четвертому измерению», с одной стороны, различным эзотерическим и квази-научным теориям, а с другой стороны, это время новаторства и нового уровня исследования изображений, построенных на принципах обратной перспективы.

 

III. Репрезентативное пространство

Появление «репрезентативного пространства», сопоставляемого с «пространством геометрическим» связано с именем французского физика и непосредственного предшественника теории относительности Анри Пуанкаре. В его книге «Наука и гипотеза» появляется относительное время, оно способно изменять взаимоотношения в системе координат, в которой строятся наши изображения окружающего мира. Работа была опубликована в 1902 г., а в 1912 г., в своей книге «О кубизме» Глез и Метценже показывают, что интересуются новыми концепциями геометрии. В свою очередь, эта работа повлияла на русских конструктивистов: «Реалистический манифест» Певзнера и Габо был насыщен цитатами, говорящими о проблеме времени. Наум Габо в 1922 г. в Берлине, на выставке советского искусства показал скульптуру «Время как новый элемент пластических искусств».

Но вначале «четвертое измерение» появляется в «Науке и гипотезе» как одна из вариаций «геометрического пространства». Пуанкаре руководствуется целью показать, что то пространство, которое мы можем назвать «репрезентативным» (espace représentationnel), на самом деле, является условным. С помощью проекции его трехмерных характеристик, локализации его элементов на плоской (двумерной) поверхности в техническом смысле, мы проявляем его, но при этом плоскость всегда останется условием формализации репрезентативных характеристик этого пространства. Тут, кстати, можно вспомнить, что по логике одного их трансформаторов системы репрезентации, радикально перешедшего к конвенциональному ее пониманию, Казимира Малевича, основой его революционного изобретения «Черного квадрата» была именно плоскость, то есть отказ от передачи характеристик трехмерного пространства и от необходимости отсылки к объектам нашего окружения, в какой бы деформации мы их не рассматривали. Впрочем, слово «проекция» тут было очень важно, поскольку «Квадрат» и все его производные – суть проекции супрематических объемных форм на плоскость, Малевич писал: «плоскость же живая, она родилась», противопоставляя творческую интенцию копированию природы.

Итак, репрезентативное пространство будет зависеть от геометрического пространства, чьи законы могут меняться в зависимости от выбранных систем координат. «Если бы геометрическое пространство было бы правилом, полагаемым для каждой из наших репрезентаций, понимаемых как индивидуальные репрезентации, было бы невозможно представить себе изображение, которое могло бы избавиться от этого правила, и мы бы ничего не могли изменить в нашей геометрии.

Но это не так, геометрия – лишь свод правил, следуя которым проходят перед нами эти изображения. Ничто не мешает нам представить тогда серию репрезентаций, напоминающих обычные, но сменяющие одна другую по законам, отличающимся от уже привычных нам». Репрезентация на плоскости всегда является условностью, должна соответствовать системе координат, заданным геометрическим условиям. Отсюда можно сделать выводы, что: 1) Художественное изображение – всегда условность, связанная с традицией воспроизводства «репрезентационного пространства»; 2) Возможно представить себе множество геометрических пространств, согласно множеству систем координат.

Сейчас существует возможность репрезентации, которая осуществляется как с помощью новых визуальных средств выражения, как например, видео, а также таких, как инсталляции, которые включают в себя различные медиумы. Во многих случаях рядом или в одном пространственном контексте используются объемные формы, а также видеопроекции, направленные на эти объемные формы, звук, сочетается абстрактное изображение и конкретный звуковой ряд, и т.д., как, например, в инсталляциях Тони Оурслера, во многих из которых художник создает диалоговое пространство, здесь образы, воплощенные в объеме, в виде очень условных конструкций, обретают вполне конкретные лица, в виде проекций на объемные формы, включенные в эти условные конструкции, а сами персонажи «двигаются», этот эффект достигается с помощью проекций, изображающих руки, «шарящих» по стенам в поисках собеседника, а разговор, звучащий в зале, полностью активирует и конкретизирует ситуацию, анимированную, казалось бы, с помощью условных обозначений. Репрезентативное пространство изменило форму, но оно осталось конвенциональным пространством.

В своей работе Пуанкаре показал, что репрезентативное пространство связано с тем, как конституируется визуальное пространство, тактильное, пространство мускульных напряжений, и все эти факторы в совокупности выводятся из наших привычек (habitudes), но теоретически мы можем их изменить. Наши привычки также определяются условиями конституирования репрезентаций.

Вопрос времени становится одной из возможностей изменить условия репрезентации. Концепция математической группы будет играть, в этом случае, роль регулирующего принципа создаваемой структуры. Если пространство определяется спецификой примененной к нему геометрии, то тогда вполне логично представить множество возможных геометрий. Предположив, что мы можем создать репрезентативные пространства на основе неэвклидовых геометрий, Пуанкаре считает, что можно представить и мир в четырех измерениях. Здесь проявляются основы геометрической топологии Пуанкаре. С этого момента мы можем представить пространство, деформированное с помощью перспектив: пространство прямоугольное, искривленное, сферическое, и т.д.

Эти структурные изменения были связаны с достижениями авангарда, где самым первым является разрушение репрезентативного формата линейной перспективы, смещение и совмещение разных планов, не случайно по датам так близки радикальные изменения в построении пространства у Пикассо и Брака, начавшиеся, как принято считать, с «Авиньонских девиц» Пикассо 1907 г., продолженные в коллажах этих художников, текст Глеза и Метценже «О кубизме», где слово пространство не сходит с пера, а также открытие абстракции, Черный квадрат, тексты Малевича «О новом живописном реализме», «Реалистический манифест» Певзнера и Габо и русская формальная школа и другие инновации Романа Якобсона и его сподвижников. А начинается все с Пуанкаре, с его статьи о репрезентативном пространстве.

Кажется, что в предыдущей вербальной конструкции автором допущена какая-то грубая ошибка: каким образом можно связать статью Пуанкаре о возможностях новых построений пространства и русскую формальную школу, да еще, проводя всю эту линию на примерах искусства авангарда? Само слово пространство впервые вводится в словарь художников именно в это время, до того момента пространство еще не было прописано в мире искусства. Можно было рассуждать о перспективе, о соотношении картины и рамы, о том, как предметы можно изобразить, но открытие пространства входит в список радикальных изменений, которые привели к изобретению абстрактного искусства, а, в дальнейшем, и концептуализма. Найдя способ говорить о пространстве в терминах репрезентативного пространства, Пуанкаре показывает, что конвенциональность репрезентации взаимосвязана с концептуальными условиями той системы координат, которая выбирается или настраивается, исходя из намерения самого художника и следуя новым требованиям времени.

Условности, о которых говорилось выше, меняя построение изображения, трансформируют его визуальный синтаксис: те элементы, которые являются его кирпичиками, такие как пятно, линия, или, скорее, их организацию. Не случайно авангардные художники сопровождают свои творения разъяснением словаря. О минимальных элементах и их структурных вариациях говорят и Кандинский, и Клее, и, наконец, Малевич, создавший структурную систему искусства, по своим принципам связанную с некоторыми концепциями русской формальной школы (например, такими как доминанта Романа Якобсона). А переход от визуального ряда к вербальному также характерен для художников, создававших авторские книги.

Принцип структурной организации пространства стал основанием для создания конкретной поэзии. В этом контексте осуществляется переход из вербального в визуальный образ, что нас приводит снова к осмыслению репрезентации, действующей и по отношению к вербальной, и к визуальной модели.

 

IV. Вербальная и иконическая модель репрезентации

И рассказ, и картина, и скульптура, и инсталляция могут быть поняты, как представления какого-то факта. Репрезентация, таким образом, определяет отношение между фактом и его выражением в тексте или в визуальном решении. В статье Бернара Вуйу рассматривается различие между вербальной и художественной репрезентацией, и тут Вуйу снова возвращается к логике Пале-Руаяля, где язык служил для репрезентации мысли.

В репрезентации акцентируется отношение к выражаемому факту как к выражению, говорящему о чем-нибудь, описывающему что-то (отношение aboutness). Визуальное решение репрезентации, таким образом, должно быть похожим на свой объект, иначе, как мы сможем идентифицировать это выражение. Как известно, в классическую эпоху репрезентация действовала по принципу имитации, но, замечает Вуйу, из отношения сходства еще нельзя вывести идентичность. Живописная репрезентация создана на основе модели миметического субститута.

Модернизм связан со смещением фокуса: формальные качества произведения доминируют над сходством. С одной стороны, происходит выделение единиц выражения, в живописи – художники работают над разработкой живописного «синтаксиса». Структурный анализ «репрезентативного пространства» приводит к радикальным изменениям в понимании визуальных форм репрезентации.

«Все образы создаются по конвенции… Все образы суть знаки». Образы соответствуют тому, с какой точки зрения их рассматривают. Образы не существуют независимо от взгляда потенциального зрителя. Эрнст Гомбрих в книге «Искусство и иллюзия» показывает, что распространенное мнение о создании в классическом искусстве адекватного реальности изображения не соответствует действительности. На самом деле, речь идет об отношении ложного образа и его прототипа. Эта оппозиция приводит его к тому, что он противопоставляет ложность образов не истине, а другой ложности. Нет образов, которые были бы истинны вне связи с условиями их рецепции, поскольку прототип истинного образа, протоформа не существует.

Для Пирса знак воплощает собой любую репрезентативную функцию объекта, это репрезентативное отношение обусловлено объектом таким образом, что оно выявляет основание объекта, или то, что можно обозначить как «смысл». Все три функции знака связаны друг с другом, так, первая функция субститут объекта, будет выступать в роли репрезентивного качества. Но сходство не конституирует знака, в отличие от образа. И тут на помощь приходит пример Гомбриха, касающийся работы Магритта, в которой как бы заключены сразу две картины: на одной написано слово «небо», а на другой показана синяя плоскость. Синяя поверхность «денотирована», – как об этом написал бы Пирс. То есть, понятие знака относится к денотативному  качеству образа.

Принцип приведения образа к уровню функционирования знака был воспринят Гудменом, хотя Гудмен заменяет уровень знака уровнем символа, где не-вербальный символ функционирует на том же уровне, что и вербальный символ. По Гудмену, образная система произведения проявляется в результате работы символической системы, частью которой она будет. И каждая символическая система – мир, который можно представить как созданный, потому что нет никакого данного мира, он возможен лишь при условиях выявления внутрисистемных связей – или определения «плана референции», который и позволит нам «увидеть» этот мир. Без определения условий выражения мы не «видим», потому что восприятие работает по такой же схеме «символизации», чтобы «увидеть», необходимо построить символическую систему, сфокусированную на распознание работы референции.

 

V. Встреча в Тейт Модерн

Итак, вернемся в Тейт Модерн, к тому моменту, когда мы встретились взглядом с идущим навстречу перформером, только в этот момент произошла настоящая встреча, распознание эстетического события, действия, изменившего наши внутренние состояния, эмоционально окрасившего и этот момент времени, и весь день. Только прорисовка концептуальных рамок этого события поможет нам увидеть улыбку, к нам обращенную: это ретроспективная апроприация события, но работает она со странным опережением. Что мы можем сказать о встрече в Тейт после того, как отметили здесь некоторые аспекты понятия репрезентации?

Улыбка сама по себе ничего не дает для анализа этого факта как факта искусства, ее роль проявится лишь тогда, когда она будет рассмотрена во взаимодействии со зрителем. Нельсон Гудмен, говоря об активации искусства, имел в виду, что тот или иной символ будет сигнализировать свои качества в системе только при условии считывания действия референции, но, выводя субъект-объектные отношения за рамки своей теории, он создает концепцию комплексной референции и активации искусства. Активация становится действенной, когда любое отношение в рамках символической системы распознается, как эстетическое, иначе говоря, мы можем выделить экземплификацию или комплексную референцию.

Мы будем «считывать» эту информацию, если обладаем нужным уровнем восприятия, поскольку нет никакой данности этого восприятия, по Гудмену. В нашем случае, встреча взглядов – двойная работа экземплификации, когда один взгляд отсылает к другому и, одновременно, возвращает картинку обратно, как модель функции отражения. Новая цепочка распознания символа организуется, переходя к следующему моменту времени: улыбке. Обмен взглядами позволил создать новую отсылку, она вырисовывается, как в японском театре, с помощью условного обозначения эмоции, изменением опознавательного знака лица. И, с этого момента, все действия и элементы события имеют значение в нюансах своего проявления, что и говорит об эстетическом характере самого события, по Гудмену. В его статье из книги «Способы создания миров», которая вместо того, чтобы сосредоточиться на определении искусства, предлагает выяснять условия, при которых мы сможем выявить факт искусства, говорится о выборе одного или более из пяти симптомов эстетического, указывающих на то, что эти условия созданы. Но можно и свести все виды симптомов к одному: наличию отношения экземплификации, и тогда понятно, что именно такая форма репрезентации заключает в себе все виды отношения между объектом и символом, которые вскрывают сам характер этой репрезентации. В ходе секундной встречи в пространстве перформанса в галерее Тейт мы переходим от простого, можно сказать, схематического вида геометрического плана расстановки фигур и их движения до состояния необходимости различать самые тонкие изменения в рисунке действия, активированного именно моментом встречи взглядов, двойной экземплификации, которая, как разряд электричества, заряжает выстраивающуюся систему в качестве эстетической.

Создается ли в этом перформансе установленная практика, способствует ли закреплению уже устоявшейся? Скорее всего, здесь важнее именно непосредственная реакция на событие, выявление во всей полноте различных отношений между тем, на что указывает встреча, на изменение восприятия контекста этой встречи и понимание улыбки как указателя на все эти изменения.

Улыбку можно рассмотреть и как указатель (индекс) на встречу, который модулирует интерпретанту, или символ, по Пирсу, приветствия. Тут пока не возникает никакого намека на факт в системе искусства, если только мы не выявим многогранность этой связи в системе триадичности знака.

Большинство фактов современного искусства, относящихся к перформативным практикам, проявляют свои значения именно в ходе действия, они считываются в процессе репрезентации.

Перформансы и политические акции, образующие семантически плотные и/или эстетические системы, радикальное расширение поля современного искусства, выход в медиаэфир и создание новых репрезентативных пространств, и многие другие факты современного искусства осваивают новые взаимодействия в системах искусства и рассширяют понимание репрезентации в актуальном контексте.

 

 

ЛИТЕРАТУРА

1. Гудмен Н. Когда есть искусство? // Способы создания миров. М.: Идея-Пресс; Логос, 2001.

2. Пирс Ч.-С. Учение о знаках // Его же. Избранные произведения. М.: Логос, 2000.

3. Пирс Ч.-С. Что такое знак? // Вестник Томского университета. 2009. №3 (7). С. 88–95.

4. Малевич К. От кубизма и футуризма к супрематизму. Новый живописный реализм / (1915) // Собр. соч., т.1, стр. 53.

5. Смолянская Н.В. Проблема репрезентации в концепции конструирования «возможных миров» Нельсона Гудмена. Философия сознания: история и современность (Современные тетради). 2003, М.: МГУ, с. 353-368.

6. Фреге Готтлоб. Смысл и денотат // Семиотика и информатика. Opera selecta: сборник научных статей, М.> 1997 № 35, с. 352-379.

7. Шеффер Жан-Мари, Конец человеческой исключительности. пер. С. Зенкин, М.: НЛО, 2010.

8. Якобсон Р. Доминанта // Его же. Язык и бессознательное. М.:Гнозис, 1996.

9. Danto Arthur After the End of Art: Contemporary Art and the Pale of History. Princeton University Press, 1998.

10. Danto Arthur The Artworld // The Journal of Philosophy // Vol. 61, No. 19// American Philosophical Association Eastern Division Sixty-First Annual Meeting (Oct. 15, 1964), 571–584.

11. Danto Arthur Beyond the Brillo Box, The Visual Arts in Post-Historical Perspective. University of California Press, 1997.

12. Danto Arthur Blam! The Explosion of Pop, Minimalism and Performance, 1958 – 1964 // The State of Art. Prentice Hall Press, 1987.

13. Danto Arthur, “The Body/body Problem: Selected Essays”, University of California Press, 1999.

14. Danto Arthur “Representational Properties and Mind-Body Identitity”, Review of Metaphysics 26 (March): 401-411 (1973).

15. Dickie George The Art Circle : a Theory of Art. University of Michigan, Haven, 1984, 116 c.

16. Heinich N. / Schaeffer J.-M. Art, création, fiction (entre sociologie et philosophie). éd. J.Chambon, 2004.

17. Genette Gérard L’œuvre de l’art // t.1 // Immanence et transcendance. Seuil, Paris, 1994; Genette Gérard L’œuvre de l’art // t.2 // La relation esthétique. Seuil, Paris, 1997.

18. Gombrich E.H. Art and Illusion (A Study in the Psychology of Pictorial Representation). Princeton University Press, 2000.

19. Kosuth Joseph Art after philosophy // Art after philosophy and after: collecting writings, 1966 – 1990. MIT, 1991. 13–33.

20. Poincare H. L’espace et la géométrie / La science et l’hypothèse, (641) (Le monde non-euclidien). Revue de la métaphysique et de morale, 3, 1895

http://henripoincarepapers.univ-lorraine.fr/chp/hp-pdf/hp1895rm.pdf – конс. 27.11.2015, 13.30

21. Vouilloux Bernard Image, représentation et ressemblance // Bernard Vouilloux, L’œuvre en souffrance : entre poétique et esthétique. Belin, collection «L’extrême contemporain», Paris, 2004.

 

REFERENCES

1. Danto Arthur, The Body/body Problem: Selected Essays, University of California Press, 1999.

2. Danto Arthur. ‘The Artworld’ in The Journal of Philosophy, Vol. 61, No. 19// American Philosophical Association Eastern Division Sixty-First Annual Meeting (Oct. 15, 1964), 571–584.

3. Danto Arthur. “Representational Properties and Mind-Body Identitity”, Review of Metaphysics 26 (March): 401-411 (1973).

4. Danto Arthur. After the End of Art: Contemporary Art and the Pale of History. Princeton University Press, 1998.

5. Danto Arthur. Beyond the Brillo Box, The Visual Arts in Post-Historical Perspective. University of California Press, 1997.

6. Danto Arthur. Blam! ‘The Explosion of Pop, Minimalism and Performance, 1958 – 1964’ in The State of Art. Prentice Hall Press, 1987.

7. Dickie George. The Art Circle : a Theory of Art. University of Michigan, Haven, 1984, 116 p.

8. Frege Gottlob. ‘Smysl i denotat’ [Sense and denotation] in Semiotika i informatika. Opera selecta: sbornik nauchnyh statej, Moscow, 1997 № 35, pp. 352-379.

9. Genette Gérard L’œuvre de l’art, t.1, Immanence et transcendance. Seuil, Paris, 1994; Genette Gérard L’œuvre de l’art, t.2, La relation esthétique. Seuil, Paris, 1997.

10. Gombrich E.H. Art and Illusion (A Study in the Psychology of Pictorial Representation). Princeton University Press, 2000.

11. Gudmen N. Kogda est’ iskusstvo? [When is Art?] in Sposoby sozdanija mirov. Moscow, Ideja-Press, Logos, 2001.

12. Heinich N., Schaeffer J.-M. Art, création, fiction (entre sociologie et philosophie). éd. J.Chambon, 2004.

Jakobson Roman. ‘Dominanta’ in Jazyk i bessoznatel’noe. Moscow, Gnozis, 1996.

13. Kosuth Joseph ‘Art after philosophy’ in Art after philosophy and after: collecting writings, 1966 – 1990. MIT, 1991. 13–33.

14. Malevich K. Ot kubizma i futurizma k suprematizmu. Novyj zhivopisnyj realizm [From Cubism and Futurism to Suprematism: a new pictural realism] (1915) in Collected works in 5 vols (in Russian), t.1 (1995), p. 53.

15. Pirs Ch.-S. ‘Uchenie o znakah’ [The Learning about signs] in Selected Works (in Russian). Moscow, Logos, 2000.

16. Pirs Ch.-S. Chto takoe znak? [What is sign?] in Vestnik Tomskogo universiteta. 2009. №3 (7). S. 88–95.

17. Poincare H. L’espace et la géométrie / La science et l’hypothèse, (641) (Le monde non-euclidien). Revue de la métaphysique et de morale, 3, 1895 http://henripoincarepapers.univ-lorraine.fr/chp/hp-pdf/hp1895rm.pdf – kons. 27.11.2015, 13.30.

18. Sheffer Zhan-Mari, Konec chelovecheskoj iskljuchitel’nosti [The End of Human Exclusiveness.]. trans. S. Zenkin, Moscow, NLO, 2010.

19. Smoljanskaja N.V. Problema reprezentacii v koncepcii konstruirovanija “vozmozhnyh mirov” Nel’sona Gudmena. Filosofija soznanija: istorija i sovremennost’ [Τhe Problem of representation and of conception of constucting possible worlds by Nelson Gudman] in Sovremennye tetradi. 2003, Moscow, izd-vo MGU, s. 353-368.

20. Vouilloux Bernard ‘Image, représentation et ressemblance’ in Bernard Vouilloux, L’œuvre en souffrance : entre poétique et esthétique. Belin, collection «L’extrême contemporain», Paris, 2004.

21. Yakobson R. Dominanta [Dominant] in Yakobson R. Yazyik i bessoznatelnoe (in Russian) M., Gnozis, 1996.

 

СНОСКИ

«Переживание просто представляет?» Недом Блоком

«Опыт просто представляет?» Нед Блок

Опыт просто представляет?

по Ned Блок
Нью-Йорк Университет

Репрезентационизм утверждает, что феноменальный характер опыта сводится к его репрезентативному содержанию. Книга Майкла Тайеса отвечает на две проблемы, связанные с этой точкой зрения; Я буду утверждать, что эти два ответа противоречат друг другу.

1. Болотный человек

Первая проблема касается знаменитого болотного человека, который появился на свет в результате космической катастрофы, в которой частицы из болота собираются вместе, образуя молекулярную копию типичного человека.Разумные люди могут не согласиться с тем, есть ли у Болотного Человека преднамеренное содержание. Предположим, что Болотный человек женится на Болотной женщине, и у них есть дети. Разумные люди будут склонны согласиться с тем, что есть что-то вроде болотного ребенка, когда «слова» проходят в его голове или исходят из его уст. Фред Дрецке (1995) утверждает, что если материалист вообще хочет иметь какую-либо теорию интенционального содержания, у него нет другого выбора, кроме как отрицать ее. Он придерживается точки зрения, что, поскольку феноменальный характер — это своего рода репрезентативное содержание, происходящее от эволюции, болотные дети не имеют феноменального характера.Зомби передается по наследству. (Пока нет эволюции.) Если ваши дедушка и бабушка болотные люди, вы зомби.

Многие философы ненавидят такие фантастические примеры, как этот. Некоторые говорят, что странные мысленные эксперименты, подобные этому, настолько далеки от всего, что мы действительно можем понять, что наша интуиция о них ничего не говорит о наших концепциях. Другие добавляют, что даже если они показывают что-то о наших концепциях, они смехотворны с научной точки зрения. Оба неверны, по крайней мере, в контексте эволюционных взглядов на контент.Пример с болотным человеком — это тот, в котором реальная эмпирическая возможность расширена, чтобы нам было легче сосредоточиться на ней. Существует известный спор между адаптационистами (Докинз, Деннет, Пинкер) и антиадаптационистами (Гулд, Левонтин, Элдридж). Антиадаптационисты подчеркивают, что могут быть особенности человеческого разума и тела, которые не были выбраны, но в том или ином смысле являются случайными побочными продуктами эволюции. Обе стороны допускают возможность таких случаев.Спорным является вопрос о том, должно ли (как утверждают адаптационисты) исходное предположение, что сложный полезный персонаж является адаптивным. Когда дело доходит до интенционального содержания, адаптационисты находятся на веской почве, но есть гораздо более спорный эмпирический вопрос об адаптационной ценности феноменального характера. Говоря несколько драматично: в соответствующем отношении мы все болотные люди, насколько мы знаем . Следовательно, Дрецке твердо придерживается мнения, что если открытый научный вопрос решается определенным образом, наш опыт не имеет феноменального характера.Философы не должны основывать основные метафизические взгляды на эмпирических утверждениях, которые столь же широко открыты, как это.

Несмотря на его общую симпатию к эволюционному репрезентационизму, Тай отвергает точку зрения Дрецкеса на болотного человека. Тай уделяет особое внимание оптимальным условиям. Оптимальные условия для механизма достигаются, когда он выполняет свою биологическую функцию. В случае эволюционировавшего существа это совпадает с эволюционной теорией Дретскеса. Но Тай считает оптимальные условия по отношению к рассматриваемому типу системы или существа.В случае с Swampman Тай думает не с точки зрения реальной истории, а с точки зрения хорошо функционирующего. Условия хорошего функционирования выполняются, когда есть соответствующее соответствие между поведением и состояниями, отслеживаемыми в окружающей среде. Если потребности болотного человека удовлетворены и он процветает, то его реальная среда соответствует этому условию и может обеспечить репрезентативное содержание. Следовательно, болотный человек может иметь феноменальный характер, как и его внуки. (Какая горькая пилюля для бедного болотника, который не процветает, узнать, что именно , потому что он не процветает, его агония нереальна!)

Я сосредоточусь на несовместимости стратегии Тайса в случае с болотником и в случае с перевернутой Землей.

2. Земля

Þ Перевернутая Земля

Перевернутая Земля — ​​это вариант знаменитой «Земли-двойника» Путнама. Все является дополнительным цветом соответствующего объекта Земли. Небо желтое, трава (или, по крайней мере, «трава») красная и т. Д. Кроме того, люди на Перевернутой Земле говорят на перевернутом языке. Они используют красный для обозначения зеленого, синий для обозначения желтого и т. Д. Если вы заказываете диван в компании Inverted Earth и хотите желтый диван, вы отправляете ФАКС заказ на «синий» диван (говоря на их языке).Две инверсии приводят к тому, что если в вашей зрительной системе «пересекаются провода» (и пигменты вашего тела изменяются), вы не заметите никакой разницы, когда перейдете на перевернутую Землю. После того, как вы сойдете с космического корабля, вы увидите немного травы-близнеца. Вы указываете на него, говоря, что это приятный оттенок «зеленого», но ошибаетесь. Вы ошибаетесь по той же причине, по которой вы ошибаетесь, если вы называете жидкость в озере-двойнике Земли водой сразу после того, как вы туда попали. Трава красная (конечно, мы говорим здесь по-английски, а не на твенглиш).Предположим, вы покинули Землю в возрасте 8 лет и оставались на Перевернутой Земле на всю оставшуюся жизнь, но не как посетитель, а как иммигрант; вы отождествляете себя с местной культурой и фактически принимаете концепции и язык языкового сообщества перевернутой Земли. Тогда (по моему мнению) репрезентативное содержание вашего опыта в отношении красных вещей (вещей, которые на самом деле красные) в конечном итоге изменится, так что вы представляете их правильно. См. Блок (1990, 1994, 1996).

Ключевые особенности этого примера:

1. Феноменальный характер вашего цветового восприятия остается таким же, как предполагается (хотя и не вытекает из него) тем фактом, что вы не замечаете никакой разницы.
2. Но репрезентативное содержание вашего опыта, будучи экстерналистом, меняется в зависимости от внешних условий в окружающей среде и языковом сообществе.

Ваш феноменальный персонаж остается прежним, но то, что он представляет, меняется. Почему это проблема для репрезентационистов? Представьте, что в день рождения перед отъездом на перевернутую Землю вы смотрите на чистое голубое небо. Ваш визуальный опыт представляет его синим. Спустя годы у вас вечеринка по случаю дня рождения на перевернутой Земле, и вы смотрите на небо перевернутой Земли.Ваш визуальный опыт представляет его как желтый (так как это того цвета, и ваш визуальный опыт к тому времени является достоверным, давайте предположим — я рассмотрю возражение против этого предположения позже). Но феноменальный характер остается прежним, о чем свидетельствует тот факт, что вы не можете отличить друг от друга. (Альтернатива будет упомянута позже.) Таким образом, существует разрыв между репрезентативным содержанием опыта и его феноменальным характером. Кроме того, пробел показывает, что феноменальный характер не сводится к репрезентативному содержанию, и этот пример легко расширить, чтобы показать, что феноменальный характер не супервентен на репрезентативное содержание.(Сравните путешественника, как старика, смотрящего на что-то голубое (например, банан) на перевернутой Земле, с таким же человеком, как ребенок, смотрящим на что-то голубое (небо) на Земле. То же самое репрезентативное цветовое содержание, другой феноменальный характер.)

Поучительно сравнение с Путнамской Землей-Двойником. Если я эмигрирую на Землю-Двойник, репрезентативное содержание моего опыта воды изменится (допустим). После того, как прошло много времени и я посвятил себя новому языковому сообществу и новым экспертам, я стал рассматривать тватер как тватер, а не как воду (допустим).Но я не могу сказать, глядя на жидкость в океанах, вода это или твитер. Мой феноменальный характер остается прежним, хотя репрезентативное содержание моих переживаний меняется. Но представительства не должны беспокоиться о Земле-Двойнике, поскольку они могут придать феноменальной непрерывности репрезентативную интерпретацию .. Общий феноменальный характер — это вопрос репрезентации цвета, блеска, структуры потока и тому подобного. Но к чему апеллирует представитель в случае с перевернутой землей, что соответствует цвету, блеску, узору потока и т. Д.? Это проблема для представителей теории перевернутой Земли.

И снова многие философы скептически относятся к таким фантастическим примерам. Отвечу только на один момент: осуществимость. По своим основным характеристикам мысленный эксперимент с перевернутой землей на самом деле мог быть выполнен с использованием современных технологий. Мы могли бы заменить две планеты большими изолированными зданиями. И вариант визуального «пересечения проводов» можно было бы сделать сегодня с помощью очков «виртуальной реальности».

3. Это решение проблемы перевернутой Земли

Тайс считает, что феноменальный характер представляет собой «неконцептуальное» репрезентативное содержание. Он признает, что концептуальное содержание опыта путешественников со временем меняется. Если есть причина рассматривать новое языковое сообщество как то, на которое он полагается и которому подчиняется, у нас есть причина связать его концепции с их концепциями. И доминирующий причинный источник его концепций переходит на Перевернутую Землю, поскольку его обязательства там перевешивают его первоначальные обязательства.Тай допускает, что экстерналистская теория значения и понятий связывает понятие красного со значением слова «красный». Но, по словам Тая, содержание , отличное от , не меняется таким образом. Они биологически основаны на истории эволюции эмигрантов. По словам Тая, когда эмигрант смотрит на небо и говорит: «Очень синее», его слова верны, даже несмотря на то, что его визуальный опыт искажает цвет неба . В общем, точка зрения Тайса состоит в том, что феноменальный характер опыта следует отождествлять с его неконцептуальным содержанием.Это не изменится после иммиграции на Перевернутую Землю. Меняется концептуальное содержание опыта, но оно отличается от феноменального характера.

4. Внук болотных людей отправляется на перевернутую Землю

Не вдаваясь в подробности о неконцептуальном содержании, теперь мы можем понять, почему существует конфликт между взглядом Тайса на болотного человека и его взглядом на путешественников по перевернутой Земле.

Предположим, внук Болота эмигрирует на Перевернутую Землю. Окружающая среда как Земли, так и Перевернутой Земли хорошо соответствует поведению болотных внуков: в обоих случаях наблюдается равное «хорошее функционирование».Итак, на каком основании Тай мог бы приписать болотному внуку феноменальный характер, который связан с представлением неба Перевернутой Земли синим (как нормальный земной эмигрант, согласно Тай), а не феноменальный характер, который связан с представлением неба как желтый (как у нормальных перевернутых землян)? Выбор здесь был бы произвольным. Предположим, Тай выбирает феноменального персонажа Земли. Но что делает , привилегированным феноменальным персонажем для болотного внука? Тот факт, что его дедушка и бабушка материализовались на Земле, а не на Перевернутой Земле? Но это плохая причина.Предположим, болотный внук родился на Перевернутой Земле, когда его родители были в гостях и остались там. Его феноменальные характеры определяются местом его рождения или местом рождения его бабушки и дедушки? Нет веских причин для любого выбора, и нет правдоподобия в идее, что нет фактов о том, что такое феноменальные персонажи.

В своем первоначальном обсуждении путешествия на Перевернутую Землю Тай был счастлив сказать, что неконцептуальное содержание опыта осталось неизменным, согласившись со мной, что феноменальный характер опыта остается таким же на Перевернутой Земле после эмиграции.Но он никак не может сказать это о странствующем болоте-внуке, поскольку у него нет причин выбирать неконцептуальное содержание коренного землян по сравнению с неконцептуальным содержанием местного перевернутого землян. Не имея возможности выбрать ни один из вариантов, он вынужден обратиться к окружающей среде, постулируя, что это неконцептуальное содержание путешествующего болота-внука меняется. А значит, меняются феноменальные персонажи.

Таким образом, он вынужден признать изменения феноменального характера, которые обусловлены исключительно изменениями во внешних детерминаторах содержания (и когда я поднял эту проблему в переписке, Тай взял именно эту линию.). Мы все можем согласиться с тем, что есть некоторые возможные изменения в преднамеренном содержании исключительно из-за изменений в его внешних детерминаторах. Но другое дело допустить, что могут иметь место изменения феноменального характера, обусловленные исключительно изменениями внешних факторов, определяющих содержание. Утверждать это — значит освободить феноменальный персонаж от его концептуальных привязок. (См. Вклад сапожников в этот симпозиум)

Lycan (1996a, 1996b) таким же образом отвечает на исходную (не относящуюся к болотам) проблему перевернутой Земли.Он выражает это с точки зрения памяти. По его словам, воспоминания о цвете неба, например, обязательно являются дефектными в случаях чисто внешних изменений, таких как случай иммиграции с перевернутой землей.

5. Восприятие изменений

Я считаю, что постулирование экстерналистской памяти для защиты экстерналистского восприятия вызывает вопрос, но я не буду спорить с этим здесь. (См. Block, 1996). Вместо этого я буду придерживаться некоторых моментов, касающихся восприятия. В определенных обстоятельствах экстерналистское репрезентативное содержание может изменяться без субъекта, человека, репрезентативное содержание которого меняется, и не имеет никакой возможности его заметить, независимо от того, насколько велико изменение или как быстро оно происходит.Но — это необходимая особенность феноменального характера: если изменение достаточно велико и происходит достаточно быстро, мы можем его заметить. . Отсюда следует, что феноменальный характер не может быть экстерналистским репрезентативным содержанием.

Мы можем быть конкретными по этому поводу. Различия в колесе оттенков можно рассматривать с точки зрения степени разделения. Например, разница в 180 градусов отделяет синий от желтого и красный от зеленого. Для данного человека в данных обстоятельствах изменения цвета будут достаточно быстрыми, чтобы их можно было заметить.Предположим, просто предполагая, что 10 градусов в секунду — это достаточно быстро, чтобы заметить это для большинства людей в нормальных условиях. Если изменения цвета на 10 градусов в секунду заметны, то и изменения в феноменальном характере восприятия цвета, соответствующие 10 градусам в секунду. Но чисто внешние репрезентативные изменения (изменения, не влияющие на физические свойства тела, не связанные с отношениями с вещами вне тела) более 10 градусов в секунду, если бы они могли произойти, были бы незаметны.

Какова вероятность того, что независимые экстерналистские соображения о природе репрезентации сходятся на 10 градусах в секунду как максимальной скорости изменения чисто внешнего изменения? Но это именно то, что потребовалось бы экстерналисту, чтобы объяснить, почему чисто экстерналистское изменение феноменального характера не заметно для субъекта. Бремя репрезентационистов — показать, как экстернализм приводит к этому результату, не задавая вопросов, допуская, что феноменальный характер можно свести к репрезентативному содержанию.

Давайте посмотрим, как эти пункты применимы к перевернутой Земле. Предположим, я внимательно смотрю на голубое небо на Земле; затем меня направляют (как в Star-Trek) на перевернутую Землю (передатчик материи также запрограммирован на переключение проводов в моей зрительной системе), где я смотрю на желтое небо (но мои провода были переключены, поэтому я не замечаю разницы ). Переход настолько плавный, что я вообще не замечаю никаких изменений. В конце концов, мое репрезентативное содержание сдвигается на полпути по цветовому кругу.Как долго это займет? Мы можем пока отложить этот вопрос в сторону. Важным моментом является то, что в природе экстерналистского репрезентативного содержания нет ничего, что препятствовало бы быстрому изменению. Но в природе феноменального характера есть что-то, что препятствует быстрому изменению на полпути по цветовому кругу, потому что это большое изменение, которое не могло произойти за короткое время, и я этого не заметил … Короче говоря, проблема Lycan и Тай состоит в том, что они привержены не только специальной экстерналистской теории памяти, но также и специальному ограничению замечать феноменальные изменения.

Как я упоминал выше, естественным ответом со стороны Тая было бы то, что неконцептуальное репрезентативное содержание не может сдвигаться так быстро, что это может вызвать проблемы. Переход от синего к желтому займет годы, и никто не заметит, как хамелеон изменит цвет с синего на желтый, если на это потребуются годы. Такой ответ поднимает вопрос о том, что определяет скорость изменения неконцептуального содержания. Как упоминалось выше, один правдоподобный взгляд на изменение концептуального содержания апеллирует к понятию доминирующего причинного источника.Первоначально испанские исследователи назвали остров Пуэрто-Рико Сан-Хуаном, а богатый порт Сан-Хуан — Пуэрто-Рико. Но картограф перепутал этикетки на обратном пути в Испанию. Что заставляет наше Пуэрто-Рико относиться к острову, а не к порту? Основным причинным источником нашего слова является остров. Давайте применим эту идею к неконцептуальному контенту.

Наш болотный человек материализуется на Земле, где пристально смотрит в голубое небо. После одной минуты жизни там он излучается (не замечая этого) на Перевернутую Землю, где он смотрит на желтое небо.(Опять же, провода в его зрительной системе пересекаются транспондером, поэтому он не замечает разницы.) После 10 минут пристального взгляда на небо перевернутой Земли доминирующим причинным источником феноменального опыта, связанного с его словом, является синий цвет. желтый, так как 10 из 11 минут своего существования он провел на Перевернутой Земле. Итак, с точки зрения доминирующего причинного источника, репрезентативное содержание его опыта изменилось в течение этих 10 минут. Но он этого не заметил. В самом деле, он не мог этого заметить.Как бы быстро это ни произошло, он не мог этого заметить.

Но, возможно, доминирующая точка зрения на причинный источник неверна. Или, возможно, это применимо к концептуальному содержанию, но не к неконцептуальному содержанию. Неважно: его роль в моем аргументе — служить примером независимо мотивированного объяснения изменения репрезентативного содержания, которое, возможно, допускает большие быстрые изменения. Главное, что бремя ложится на любого, кто утверждает, что в природе репрезентативного контента есть что-то, что исключает большие быстрые незаметные изменения.Поскольку в природе феноменального характера есть что-то, что исключает большие быстрые незаметные изменения, мы должны сделать вывод, что феноменальный характер не может быть репрезентативным содержанием.

---

Библиография

Блок, Нед, 1980 «Проблемы с функционализмом». В блоке (изд ). Чтения по философии психологии Vol. 1, Кембридж: Издательство Гарвардского университета.

Блок, Нед, 1981. «Психологизм и бихевиоризм». В The Philosophical Revie w LXXXX, No.1, январь 1981, 5-43.

Block, Нед, 1990: «Перевернутая Земля». В Джеймсе Томберлине (изд. ). Philosophical Perspectives 4, Action Theory and Philosophy of Mind, 53-79 Atascadero: Ridgeview

.

Block, Ned, 1994: «Qualia» в S. Guttenplan (Ed ). Компаньон философии разума. Оксфорд: Блэквелл, 514-520

Block, Ned, 1996: «Mental Paint и Mental Latex» в E. Villanueva (ed ), Perception, Philosophical Issues 7 . Риджвью: Атаскадеро

Дэвидсон, Дональд (1987), «Знать собственный разум » Труды и адреса Американской философской ассоциации 60, 441-458.

Дрецке, Фред, 1995 Натурализация ума Кембридж: MIT Press

Харман, Гилберт, 1982: «Семантика концептуальных ролей» Нотр-Дам, журнал формальной логики 23

Ликан, Уильям Г., 1990: Разум и познание , Читатель. Оксфорд: Блэквелл

Ликан, Уильям Г. 1996a: «Многослойное восприятие» В Вильянуэва (ред.) Восприятие, философские вопросы 7 Atascadero: Ridgeview.

Ликан, Уильям Г. 1996b: Сознание и опыт Кембридж: MIT Press

Розенталь, Дэвид, 1991: Природа разума .Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Тай, Майкл, 1995a «Слепое видение, оргазм и репрезентативное перекрытие». Поведенческие и мозговые науки 18, 268-269

Майкл Тай, 1995b Десять проблем сознания Кембридж: MIT Press

Обзор

: [Без названия] на JSTOR

Информация журнала

Noûs, древнегреческий термин, обозначающий интеллект или разум, является одним из ведущих философских журналов сегодня. В своей приверженности широкому плюралисту, недоктринальный подход, Nos публикует качественные критические очерки, краткие дискуссии и важные результаты философских исследований.Нет заработал высокую репутацию благодаря авторитету своих книжных обзоров и круг его участников. JSTOR предоставляет цифровой архив печатной версии Noûs. Электронная версия Noûs доступна на http://www.interscience.wiley.com. Авторизованные пользователи могут иметь доступ к полному тексту статей на этом сайте.

Информация для издателя

Wiley — глобальный поставщик контента и решений для рабочих процессов с поддержкой контента в областях научных, технических, медицинских и научных исследований; профессиональное развитие; и образование.Наши основные направления деятельности выпускают научные, технические, медицинские и научные журналы, справочники, книги, услуги баз данных и рекламу; профессиональные книги, продукты по подписке, услуги по сертификации и обучению и онлайн-приложения; образовательный контент и услуги, включая интегрированные онлайн-ресурсы для преподавания и обучения для студентов и аспирантов, а также для учащихся на протяжении всей жизни. Основанная в 1807 году компания John Wiley & Sons, Inc. уже более 200 лет является ценным источником информации и понимания, помогая людям во всем мире удовлетворять свои потребности и воплощать в жизнь их чаяния.Wiley опубликовал работы более 450 лауреатов Нобелевской премии во всех категориях: литература, экономика, физиология и медицина, физика, химия и мир. Wiley поддерживает партнерские отношения со многими ведущими мировыми обществами и ежегодно издает более 1500 рецензируемых журналов и более 1500 новых книг в печатном виде и в Интернете, а также базы данных, основные справочные материалы и лабораторные протоколы по предметам STMS. Благодаря растущему предложению открытого доступа, Wiley стремится к максимально широкому распространению и доступу к публикуемому контенту, а также поддерживает все устойчивые модели доступа.Наша онлайн-платформа, Wiley Online Library (wileyonlinelibrary.com), является одной из самых обширных в мире междисциплинарных коллекций онлайн-ресурсов, охватывающих жизнь, здоровье, социальные и физические науки и гуманитарные науки.

Примечание: Эта статья представляет собой обзор другой работы, такой как книга, фильм, музыкальная композиция и т. Д. Оригинальная работа не включена в покупку этого обзора.

Обзор

: [Без названия] на JSTOR

Информация журнала

Noûs, древнегреческий термин, обозначающий интеллект или разум, является одним из ведущих философских журналов сегодня.В своей приверженности широкому плюралисту, недоктринальный подход, Nos публикует качественные критические очерки, краткие дискуссии и важные результаты философских исследований. Нет заработал высокую репутацию благодаря авторитету своих книжных обзоров и круг его участников. JSTOR предоставляет цифровой архив печатной версии Noûs. Электронная версия Noûs доступна на http://www.interscience.wiley.com. Авторизованные пользователи могут иметь доступ к полному тексту статей на этом сайте.

Информация для издателя

Wiley — глобальный поставщик контента и решений для рабочих процессов с поддержкой контента в областях научных, технических, медицинских и научных исследований; профессиональное развитие; и образование. Наши основные направления деятельности выпускают научные, технические, медицинские и научные журналы, справочники, книги, услуги баз данных и рекламу; профессиональные книги, продукты по подписке, услуги по сертификации и обучению и онлайн-приложения; образовательный контент и услуги, включая интегрированные онлайн-ресурсы для преподавания и обучения для студентов и аспирантов, а также для учащихся на протяжении всей жизни.Основанная в 1807 году компания John Wiley & Sons, Inc. уже более 200 лет является ценным источником информации и понимания, помогая людям во всем мире удовлетворять свои потребности и воплощать в жизнь их чаяния. Wiley опубликовал работы более 450 лауреатов Нобелевской премии во всех категориях: литература, экономика, физиология и медицина, физика, химия и мир. Wiley поддерживает партнерские отношения со многими ведущими мировыми обществами и ежегодно издает более 1500 рецензируемых журналов и более 1500 новых книг в печатном виде и в Интернете, а также базы данных, основные справочные материалы и лабораторные протоколы по предметам STMS.Благодаря растущему предложению открытого доступа, Wiley стремится к максимально широкому распространению и доступу к публикуемому контенту, а также поддерживает все устойчивые модели доступа. Наша онлайн-платформа, Wiley Online Library (wileyonlinelibrary.com), является одной из самых обширных в мире междисциплинарных коллекций онлайн-ресурсов, охватывающих жизнь, здоровье, социальные и физические науки и гуманитарные науки.

Примечание: Эта статья представляет собой обзор другого произведения, например книги, фильма, музыкального произведения и т. Д. Оригинальная работа не включена в этот обзор покупки.

Перейти к основному содержанию Поиск

Поиск

• Где угодно

Быстрый поиск где угодно

Поиск Поиск

Расширенный поиск

• Войти | регистр

Пропустить главную навигацию Закрыть меню ящика Открыть меню ящика Домой

• Подписка / продление
  • Учреждения
  • Индивидуальные подписки
  • Индивидуальные продления
• Библиотекари
  • Тарифы,
  • и платежи
  Пакет для Чикаго
  • Полный цикл и охват содержимого
  • Файлы KBART и RSS-каналы
  • Разрешения и перепечатка
  • Инициатива развивающихся стран Чикаго
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы библиотекарей
• Агенты
  • Тарифы, заказы, и платежи
  • Полный пакет Chicago
  • Полный охват и содержание
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы об агенте
• Партнеры по издательству
  • О нас
  • Публикуйте у нас
  • Недавно приобретенные журналы
  • Издательская стоимость tners
• Новости прессы
  • Подпишитесь на уведомления eTOC
  • Пресс-релизы
  • СМИ

• Книги издательства Чикагского университета
• Распределительный центр в Чикаго
• Чикагский университет

• Условия использования
• Заявление об издательской этике
• Уведомление о конфиденциальности
• Доступность Chicago Journals
• Доступность университета

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

• Свяжитесь с нами
• Медиа и рекламные запросы
• Открытый доступ в Чикаго

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

Перейти к основному содержанию Поиск

Поиск

• Где угодно

Быстрый поиск где угодно

Поиск Поиск

Расширенный поиск

• Войти | регистр

Пропустить главную навигацию Закрыть меню ящика Открыть меню ящика Домой

• Подписка / продление
  • Учреждения
  • Индивидуальные подписки
  • Индивидуальные продления
• Библиотекари
  • Тарифы,
  • и платежи
  Пакет для Чикаго
  • Полный цикл и охват содержимого
  • Файлы KBART и RSS-каналы
  • Разрешения и перепечатка
  • Инициатива развивающихся стран Чикаго
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы библиотекарей
• Агенты
  • Тарифы, заказы, и платежи
  • Полный пакет Chicago
  • Полный охват и содержание
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы об агенте
• Партнеры по издательству
  • О нас
  • Публикуйте у нас
  • Недавно приобретенные журналы
  • Издательская стоимость tners
• Новости прессы
  • Подпишитесь на уведомления eTOC
  • Пресс-релизы
  • СМИ

• Книги издательства Чикагского университета
• Распределительный центр в Чикаго
• Чикагский университет

• Условия использования
• Заявление об издательской этике
• Уведомление о конфиденциальности
• Доступность Chicago Journals
• Доступность университета

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

• Свяжитесь с нами
• Медиа и рекламные запросы
• Открытый доступ в Чикаго

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

[Главный читальный зал.Вид статуи Философии работы Белы Лион Пратт на антаблементе колонны между двумя нишами. Здание Библиотеки Конгресса имени Томаса Джефферсона, Вашингтон, округ Колумбия]

Библиотека Конгресса не владеет правами на материалы в своих коллекциях. Таким образом, он не лицензирует и не взимает плату за разрешение на использование таких материалов и не может предоставить или отказать в разрешении на публикацию или иное распространение материала.

В конечном счете, исследователь обязан оценить авторские права или другие ограничения на использование и получить разрешение от третьих лиц, когда это необходимо, перед публикацией или иным распространением материалов, обнаруженных в фондах Библиотеки.

Для получения информации о воспроизведении, публикации и цитировании материалов из этой коллекции, а также о доступе к оригинальным материалам см .: Кэрол М. Хайсмит — Информация о правах и ограничениях

• Консультации по правам : Нет известных ограничений на публикацию.
• Номер репродукции : LC-DIG-highsm-03141 (исходный цифровой файл)
• Телефонный номер : ЛОТ 13860 [товар] (ОНЛАЙН) [P&P]
• Консультации по доступу : —

Получение копий

Если изображение отображается, вы можете скачать его самостоятельно.(Некоторые изображения отображаются только в виде эскизов вне Библиотеке Конгресса США по соображениям прав человека, но у вас есть доступ к изображениям большего размера на сайт.)

Кроме того, вы можете приобрести копии различных типов через Услуги копирования Библиотеки Конгресса.

1. Если отображается цифровое изображение: Качество цифрового изображения частично зависит от того, был ли он сделан из оригинала или промежуточного звена, такого как копия негатива или прозрачность.Если вышеприведенное поле «Номер воспроизведения» включает номер воспроизведения, который начинается с LC-DIG …, то есть цифровое изображение, сделанное прямо с оригинала и имеет достаточное разрешение для большинства публикационных целей.
2. Если есть информация, указанная в поле «Номер репродукции» выше: Вы можете использовать номер репродукции, чтобы купить копию в Duplication Services. Это будет составлен из источника, указанного в скобках после номера.

   Если указаны только черно-белые («черно-белые») источники, и вы хотите, чтобы копия показывала цвет или оттенок (если они есть на оригинале), вы обычно можете приобрести качественную копию оригинал в цвете, указав номер телефона, указанный выше, и включив каталог запись («Об этом элементе») с вашим запросом.

3. Если в поле «Номер репродукции» выше нет информации: Как правило, вы можете приобрести качественную копию через Службу тиражирования.Укажите номер телефона перечисленных выше, и включите запись каталога («Об этом элементе») в свой запрос.

Прайс-листы, контактная информация и формы заказа доступны на Веб-сайт службы дублирования.

Доступ к оригиналам

Выполните следующие действия, чтобы определить, нужно ли вам заполнять квитанцию ​​о звонках в Распечатках. и Читальный зал фотографий для просмотра оригинала (ов). В некоторых случаях суррогат (замещающее изображение) доступны, часто в виде цифрового изображения, копии или микрофильма.

1. Оцифрован ли элемент? (Уменьшенное (маленькое) изображение будет видно слева.)

   • Да, товар оцифрован. Пожалуйста, используйте цифровое изображение вместо того, чтобы запрашивать оригинал. Все изображения могут быть смотреть в большом размере, когда вы находитесь в любом читальном зале Библиотеки Конгресса. В некоторых случаях доступны только эскизы (маленькие) изображения, когда вы находитесь за пределами библиотеки Конгресс, поскольку права на товар ограничены или права на него не оценивались. ограничения.
     В качестве меры по сохранности мы обычно не обслуживаем оригинальный товар, когда цифровое изображение доступен. Если у вас есть веская причина посмотреть оригинал, проконсультируйтесь со ссылкой библиотекарь. (Иногда оригинал слишком хрупкий, чтобы его можно было использовать. Например, стекло и пленочные фотографические негативы особенно подвержены повреждению. Их также легче увидеть в Интернете, где они представлены в виде положительных изображений.)
   • Нет, товар не оцифрован. Пожалуйста, перейдите к # 2.

2. Указывают ли приведенные выше поля с рекомендациями по доступу или Номер вызова, что существует нецифровой суррогат, типа микрофильмов или копий?

   • Да, существует еще один суррогат. Справочный персонал может направить вас к этому суррогат.
   • Нет, другого суррогата не существует. Пожалуйста, перейдите к # 3.
3. Если вы не видите миниатюру изображения или ссылку на другого суррогата, заполните бланк звонка. Читальный зал эстампов и фотографий. Во многих случаях оригиналы могут быть доставлены в течение нескольких минут. Другие материалы требуют записи на более позднее в тот же день или в будущем. Справочный персонал может посоветуют вам как заполнить квитанцию ​​о звонках, так и когда товар может быть подан.

Чтобы связаться со справочным персоналом в Зале эстампов и фотографий, воспользуйтесь нашей Спросите библиотекаря или позвоните в читальный зал с 8:30 до 5:00 по телефону 202-707-6394 и нажмите 3.

(PDF) Специальный выпуск Synthese: представление философии

182 Synthese (2011) 182: 181–183

усилил мотивацию философов к созданию авторитетных обзоров своей

дисциплины в целом и предоставил инструменты для переосмысления энциклопедии как динамическое справочное издание

, способное реагировать на новые идеи и знания гораздо быстрее

, чем когда-либо могла бы сделать традиционная печатная энциклопедия.Стэнфордская энциклопедия философии

является архетипом, предшествующим Википедии и ее кузине, рецензируемой

Нупедии на полдесятилетия. Но новые цифровые методы также позволяют выйти за рамки энциклопедий

и перейти к другим формам представления философского содержания, и несколько таких проектов

только зарождаются.

В этом специальном выпуске Synthese обсуждаются концептуальные, онтологические, технологические, этические, политические и профессиональные аспекты попыток представить всю философскую дисциплину

.Одна из наших целей в этом выпуске состояла в том, чтобы собрать в одном месте

несколько ведущих проектов в области цифровой философии, чтобы профессия могла начать

, чтобы определить и обсудить, какие могут быть лучшие практики для представления философии

. в 21 веке. Документы в данном документе описывают и отражают обещание

и опасности попыток представить дисциплину, начиная от энциклопедий до формальных структур данных (например, формальных онтологий и новых форм логики), поисковых систем,

и графических методы визуализации отношений между философскими идеями

и

философов.Попытки кодифицировать дисциплину поднимают вопросы о границах

философии, правомерности определения канонического набора тем, текстов, авторов

и возможности адекватного отражения отношений между ними. Все репрезентации дисциплины обязательно подчеркивают одни идеи по сравнению с другими, даже до

точки полного исключения некоторых из них.

наиболее заметные или доступные

ресурсов.Некоторые формы представительства также рискуют превратить богатую динамику дисциплины

в нечто слишком статичное. Более того, многие философы

скептически относятся к потенциалу цифровых методов извлечения значимых представлений о дисциплине

из обширных трудов профессиональных философов.

Эти проблемы и вопросы по-разному рассматриваются в статьях

этого специального выпуска. Первые три статьи исследуют использование «онтологий» с немного различным пониманием этого термина.Пьер Гренон и Барри Смит описывают PhilO,

формальную онтологию философии, которую они описывают как «теорию типов

сущностей, встречающихся в философской области, и их взаимосвязей». Их онтология

разработана так, чтобы быть максимально полезной для формальных, машинных рассуждений и для совместимости с формальными онтологиями других областей помимо философии. Из-за того, что

требует особого внимания для явного определения терминов и аксиоматизации их отношений, они рассматривают

как «тяжелые долгосрочные усилия» экспертов по построению и поддержанию онтологии.В отличие от

, в своем вкладе в этот выпуск Кэмерон Бакнер, Матиас Ниперт и

Колин Аллен описывают проект Indiana Philosophy Ontology (InPhO), который использует автоматические методы

и небольшой объем отзывов экспертов для создания того, что они позвоните по номеру

«динамическая вычислительная онтология» для философской дисциплины. Принимая

и

более свободных требований, чем те, которые предъявляются к формальной онтологии, Бакнер и др. стремиться производить

инструментов, которые могут быть в высокой степени автоматизированы, но имеют значительную полезность для конкретных проектов

в цифровой философии — особенно, но не ограничиваясь этим, Стэнфордская энциклопедия философии

.