7 смертных грехов, или Сколько страстей могут нас погубить на самом деле
—100%
+8 мин.
Код скопирован
Вопреки распространенному мнению, выражение «семь смертных грехов» отнюдь не указывает на некие семь поступков, которые бы являлись самыми тяжелыми грехами. В действительности список таких поступков может быть намного длиннее. А число «семь» указывает здесь лишь на условное объединение этих грехов в семь основных групп.
Впервые такую классификацию предложил святитель Григорий Великий в 590 году. Хотя наряду с ней в Церкви всегда существовала и другая классификация, насчитывающая не семь, а восемь основных греховных страстей. Страстью называется навык души, который сформировался в ней от многократного повторения одних и тех же грехов и стал как бы природным ее качеством — так, что человек не может избавиться от страсти даже когда поймет, что она приносит ему уже не удовольствие, а мучение. Собственно, слово «страсть» в церковнославянском языке как раз и означает — страдание.
Св. Феофан Затворник пишет об отличии смертного греха от менее тяжкого: «Смертный грех есть тот, который отнимает у человека нравственно-христианскую жизнь его. Если нам известно, в чем нравственная жизнь, то определение смертного греха не трудно. Жизнь христианская есть ревность и сила пребывать в общении с Богом исполнением Его святого закона. Потому всякий грех, который погашает ревность, отнимает силу и расслабляет, отдаляет от Бога и лишает Его благодати, так что человек после него не может воззреть на Бога, а чувствует себя отделенным от Него; всякий такой грех есть грех смертный. …Такой грех лишает человека благодати, полученной в крещении, отнимает Царство Небесное и отдает суду. И это все утверждается в час греха, хотя не совершается видимо. Такого рода грехи изменяют все направление деятельности человека и самое его состояние и сердце, образуют как бы новый источник в нравственной жизни; почему иные определяют, что смертный грех есть тот, который изменяет центр деятельности человеческой
».
Смертными эти грехи называются потому, что отпадение человеческой души от Бога — это смерть души. Без благодатной связи со своим Создателем душа мертвеет, становится неспособной к переживанию духовной радости ни в земной жизни человека, ни в посмертном своем существовании.
И не так уж важно, на сколько категорий подразделяются эти грехи — на семь или на восемь. Гораздо важнее помнить о той страшной опасности, которую таит в себе любой такой грех, и всячески стараться избегать этих смертоносных ловушек. А еще — знать, что даже для согрешивших таким грехом остается возможность спасения. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит: «Впадший в смертный грех да не впадает в отчаяние! Да прибегает к врачевству покаяния, к которому призывается до последней минуты его жизни Спасителем, возвестившим во Святом Евангелии:
А преподобный Исаак Сирин сказал еще определеннее: «Нет греха непростительного, кроме греха нераскаянного».
1. Гордость
«Началом гордыни бывает обычно презрение. Тот, кто презирает и считает за ничто других — одних считает бедными, других людьми низкого происхождения, третьих невеждами, вследствие такого презрения доходит до того, что почитает себя одного мудрым, благоразумным, богатым, благородным и сильным.
…Как узнается гордый и чем исцеляется? Узнается потому, что домогается предпочтения. А исцеляется, если будет верить суду Сказавшего: Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак 4:6). Впрочем, надо знать, что, хотя убоится суда, произнесенного за гордость, однако не может исцелиться от этой страсти, если не оставит всех помышлений о своей предпочтительности».
Свт. Василий Великий
Гордость — самодовольное упоение собственными достоинствами, подлинными или мнимыми. Овладев человеком, она отсекает его сначала от людей малознакомых, потом — от родных и друзей. И наконец — от самого Бога. Никто не нужен гордому, даже восторг окружающих его не интересует, и лишь в себе самом он видит источник собственного счастья. Но как любой грех, гордость не приносит подлинной радости. Внутреннее противостояние всему и вся иссушает душу гордого человека, самодовольство, словно короста, покрывает ее грубым панцирем, под которым она мертвеет и становится неспособной к любви, дружбе и даже к простому искреннему общению.
2. Зависть
«Зависть есть печаль из-за благополучия ближнего, которая <…> ищет не добра для себя, а зла для ближнего. Завистливый хотел бы видеть славного бесчестным, богатого — убогим, счастливого — несчастным. Вот цель зависти — видеть, как завидуемый из счастья впадает в бедствие».
Святитель Илья Минятий
Такое расположение человеческого сердца становится стартовой площадкой для самых страшных преступлений.
А также бесчисленного множества больших и мелких пакостей, которые люди творят только ради того, чтобы другому человеку стало плохо или хотя бы перестало быть хорошо.
Но даже если и не вырвется этот зверь наружу в виде преступления или конкретного поступка, то разве легче от этого будет самому завистнику? Ведь, в конце концов, таким страшным мироощущением он просто преждевременно загонит в себя в могилу, но даже смерть не прекратит его страданий. Потому что после смерти зависть будет терзать его душу с еще большей силой, но уже без малейшей надежды на ее утоление.
3. Чревоугодие
«Чревоугодие разделяется на три вида: один вид побуждает принимать пищу раньше определенного часа; другой любит только пресыщаться, какой бы то ни было пищей; третий хочет лакомой пищи. Против этого христианин должен иметь троякую осторожность: ожидать определенного времени для принятия пищи; не пресыщаться; довольствоваться всякой самой скромной пищей».
Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин
Чревоугодие — рабство собственному желудку.
Оно может проявлять себя не только в безумном обжорстве за праздничным столом, но и в кулинарной разборчивости, в тонком различении оттенков вкуса, в предпочтении изысканных блюд простой пище. С точки зрения культуры между грубым обжорой и утонченным гурманом — пропасть. Но оба они — рабы своего пищевого поведения. И для того, и для другого еда перестала быть средством поддержания жизни тела, превратившись в вожделенную цель жизни души.
4. Блуд
«…сознание все более и более наполняется картинами сладострастия, грязными, жгучими и соблазнительными.
Сила и ядовитый чад этих образов, чарующих и позорных, таковы, что вытесняют из души все возвышенные мысли и желания, которые увлекали (молодого человека) раньше. Нередко бывает, что человек не в состоянии думать более ни о чем другом: им всецело владеет демон страсти. На каждую женщину он не может смотреть иначе, как на самку. Мысли одна другой грязнее ползут в его отуманенном мозгу, а в сердце одно желание — удовлетворить свою похоть.
Это уже состояние животного или, вернее, хуже животного, потому что животные не доходят до того разврата, до которого доходит человек».
Священномученик Василий Кинешемский
Грех блуда включает в себя все проявления половой активности человека вопреки естественному способу их осуществления в браке. Беспорядочная половая жизнь, супружеские измены, всевозможные извращения — все это различные виды проявления блудной страсти в человеке. Но хотя это и телесная страсть, истоки ее лежат в сфере ума и воображения. Поэтому к блуду Церковь относит и непристойные мечтания, просмотр порнографических и эротических материалов, рассказ и слушание похабных анекдотов и шуток — все то, что способно возбудить в человеке фантазии на сексуальную тему, из которых потом вырастают и телесные грехи блуда.
5. Гнев
«Посмотри на гнев, какие знаки своего мучительства он оставляет. Смотри, что человек делает в гневе: как негодует и шумит, клянет и ругает сам себя, терзает и бьет, ударяет по голове и лицу своему, и весь трясется, как в лихорадке, словом, он похож на бесноватого.
Если внешний вид его так неприятен, что же делается в его бедной душе? …Видишь какой страшный яд скрыт в душе, и как горько он мучит человека! Его жестокие и тлетворные проявления говорят о нем».
Святитель Тихон Задонский
Человек в гневе страшен. А между тем гнев — естественное свойство человеческой души, вложенное в нее Богом для отвержения всего греховного и неподобающего. Этот полезный гнев был извращен в человеке грехом и превратился в гнев на ближних людей порой по самым ничтожным поводам. Обиды другим людям, ругань, оскорбления, крики, драки, убийства — все это дела неправедного гнева.
6. Алчность (корыстолюбие)
«Корысть есть ненасытимое желание иметь, или искание и стяжание вещей под видом пользы, затем только, чтобы сказать об них: мои. Предметов этой страсти множество: дом со всеми его частями, поля, слуги, а главное — деньги, потому что ими можно всё доставать».
Святитель Феофан Затворник
Иногда считают, что этим духовным недугом могут страдать исключительно богатые люди, уже обладающие богатством и стремящиеся его преумножить.
Однако и человек среднего достатка, и малоимущий, и совершенно нищий — все подвержены этой страсти, поскольку заключается она не в обладании вещами, материальными благами и богатством, а — в болезненном, непреодолимом желании ими обладать.
7. Уныние (лень)
«Уныние — это продолжительное и одновременное движение яростной и вожделеющей части души. Первая неистовствует по поводу того, что находится в ее распоряжении, вторая, напротив, тоскует по тому, чего ей недостает».
Евагрий Понтийский
Унынием принято считать общее расслабление душевных и телесных сил, соединенное с крайним пессимизмом. Но важно понимать, что уныние наступает у человека вследствие глубокой рассогласованности способностей его души, ревностности (эмоционально окрашенного стремления к действию) и воли.
В обычном состоянии воля определяет для человека цель его устремлений, а ревностность является «мотором», который позволяет двигаться к ней, преодолевая трудности. При унынии же человек направляет ревностность на свое нынешнее, далекое от поставленной цели состояние, а воля, оставшись без «двигателя», превращается в постоянный источник тоски о несбывшихся планах.
Эти две силы унывающего человека вместо движения к цели как бы «тянут» его душу в разные стороны, доводя ее до полного изнеможения.
Такая рассогласованность — результат отпадения человека от Бога, трагическое следствие попытки устремить все силы своей души к земным вещам и радостям, в то время как даны они нам были для устремления к радостям небесным.
В оформление использованы фрагменты мозаики алтарной части крипты базилики Нотр-Дам-де-Фурвьер, Лион, Франция, 1872-1884 г.
Почему уныние – это смертный грех?
Давайте вспомним известный анекдот: грех предаваться унынию, когда есть масса других грехов! – Этот самый бюджетный. Это конечно же юмор, но как на самом деле обстоят дела с унывающим человеком. В чем его вина?
Некоторые считают, что это все глупости Кафолической церкви, в нашем обществе такое не происходит. Другие говорят о том, что гнев имеет место быть. Третьи не понимают, как так случилось, что грехи являются смертными. У четвертого вообще одно недопонимание вокруг этого.
Получается, что нет единого мнения и остается большим вопросом, почему же уныние является смертным грехом?
Таинство вокруг самого смертного греха
Смертные грехи зародились еще в 3 веке: когда только стало появляться христианство. На тот момент еще церковь не была разделена на православную и католическую. Тем не менее грехи считались на тот момент только монашескими обетами и никак не относились к мирской жизни. Изменения произошли не без помощи Григория Великого, который зовется в православной традиции Григорий Двоеслов — внес обозначение “смертные грехи” в христианство. Именно после этого, “уныние” стало превыше остальных плотских грехов.
Почему уныние “смертное”?
Как так получилось, что вообще уныние стало “смертное”? Вообще получается, что находиться в печали и скорби – это просто переживания, которые может испытывать любой человек.
Здесь нельзя путать два понятия: скорбь и уныние. Скорбь мы испытываем тогда, когда ощущаем утрату. Такое происходит с человеком постоянно, например, в детстве укатился мячик — утрата.
Или такое, родители не разрешают есть холодное мороженое — это уже скорбь от того, что желание не реализовалось. Если основываться на психологию, то данное состояние — это фрустрация. Без нее человек, как личность, не сможет расти и развиваться. Только столкнувшись с такими состояниями, как фрустрация и скорбь, человек учится справляться с бытовыми задачами. Это помогает ему находить выходы из положения. Он становится более сильным как личность.
Но случается, что переживания могут быть настолько серьезными, что человек попадает в состояние безысходности. Он не понимает, как выходить из той или иной ситуации, он перестает стараться, так как это только усиливает страдания.
Уныние одно и то же, что и депрессия?
В современной медицине, уныние и есть депрессия. Получается, что в христианство данное состояние — это уныние, а в психологии — депрессия. В таком состоянии необходима профессиональная помощь, попавшего в депрессию человеку.
На момент, когда в христианстве появилось слово – уныние, в качестве смертного греха, не предпринималось ничего, чтобы помочь человеку выйти из него.
Что нельзя сказать о современной психотерапии. Действенным способом оставалось только вытащить человека из состояния депрессии и подключить весь его внутренний мир, а также помочь найти вдохновение на жизнь и пережить все трудности. Человек в депрессии и без помощи не сможет полноценно жить и никому не известно, сколько он сможет находиться в нем.
Уныние приводит человека к неверию в Господа
Получается, что уныние является смертным грехом и может привести к смерти? Давайте обратимся с этим пороком к творцам христианской этики. Философ, который почитаем не только в западной церкви, но и в восточной Иоанн Лествичник повествует по 13:2, что уныние – когда “расслабляется” душа и изнеможен ум. Иоанн говорит тому, кто унывает и делает упрек ему в том, что он не верит в Господа.
Святые отцы считают, что уныние — это сильная страсть, которая может победить смерть, но против нее нужно много и отчаянно бороться тому, кто хочет спастись.
Если возникли страх и уныние, то для любви нет места
Иоанн Богослов трактует, что Бог — это любовь.
Сюда отлично можно вставить строчку: там, где страх и уныние, нет места любви. Подводя итоги получается, что уныние — это очень серьезный грех неверия в себя, в свой разум, в любовь и отношение Господа. Именно это и считается в христианстве главным принципом и содержанием.
При этом стоит отметить, что “смертный грех” уныние может быть оправдательным. Если человек приходит с покаянием и начинает стремиться к лучшему, изменяя себя и свой внутренний мир, то его грех прощается.
Смертные грехи/Отчаяние; Один непростительный грех
См. статью в оригинальном контексте с
25 июля 1993 г., раздел 7, стр. 3Купить репринты
Посмотреть на Timesmachine
TimesMachine — это эксклюзивное преимущество для абонентов с доставкой на дом и цифровых абонентов.
Об архиве
Это оцифрованная версия статьи из печатного архива The Times до начала публикации в Интернете в 1996 году. Чтобы сохранить эти статьи в первоначальном виде, The Times не изменяет, не редактирует и не обновляет их.
Иногда в процессе оцифровки возникают ошибки транскрипции или другие проблемы; мы продолжаем работать над улучшением этих архивных версий.
Какая таинственная жестокость в душе человека, выдумавшего отчаяние как грех! Подобно семи смертным грехам, отчаяние — мифическое состояние. У него нет поддающегося количественному определению существования; это всего лишь часть аллегорического мировоззрения, но от этого не менее смертоносного. Однако, в отличие от других грехов, отчаяние по традиции является единственным грехом, который не может быть прощен; это убеждение в том, что человек абсолютно проклят, таким образом, отречение от христианского Спасителя и вызов бесконечной способности Бога прощать. Грехи, за которые человек может быть прощен, — гордость, гнев, похоть, лень, алчность, чревоугодие, зависть — все прочно связаны с объектами этого мира, но отчаяние, кажется, истекает кровью за пределы непосредственного эго. сосредотачиваться на себе и не относиться ни к чему, ни к чему.
Мнимый грешник отрешился даже от возможности греха, а этого Католическая Церковь, как самозваный глас Божий на земле, не может допустить.
Религия — это организованная сила в кажущемся благожелательным обличье священного, а власть, как мы знаем, главным образом заботится о собственном сохранении. Его структуры, его тщательно продуманные ритуалы и обычаи, Священные Писания, заповеди и этика, сама его природа объективируют человеческий опыт, настаивая на том, что то, что находится в мире, несомненно, имеет большее значение, чем то, что находится здесь, в человеческом духе. Отчаяние, безусловно, наименее агрессивный из грехов, опасно для тоталитарного темперамента, потому что это состояние интенсивного внутреннего, а значит, независимости. Отчаявшаяся душа — бунтарь.
Так и самоубийство, являющееся следствием крайнего отчаяния, уже давно является смертным грехом в католической церковной теологии, ибо равносильно убийству. Самоубийство, наиболее преднамеренное и наиболее вызывающе антиобщественное из человеческих действий, имеет в себе элемент запретного, непристойного, табуированного.
В то время как мыслители древности одобряли самоубийство, по крайней мере при определенных обстоятельствах, Марк Аврелий писал в «Размышлениях»: «Во всем, что вы делаете, говорите или думаете, помните, что в любое время сила ухода из жизни находится в ваших руках». — Церковь жестоко наказывала самоубийц, чтобы предостеречь других и посмертно подтвердить их отчаяние. Колья вонзались в сердца, тела были изуродованы, а мертвым отказывали в погребении в освященной земле. Всегда целеустремленная католическая церковь могла конфисковать имущество и земли, принадлежащие самоубийцам.
Но как, должно быть, неприятно, попытка объявить вне закона и наказать отчаяние! Не является ли «отчаяние» болезнью, которой мы навешиваем ярлыки на людей, решивших, что жизнь их не интересует, точно так же, как «нарциссизм» — это обвинение, которое мы выдвигаем против людей, которые интересуются нами не так сильно, как мы? я надеялся, что они будут?
Отчаяние как грех — явление политическое, в которое в наше время крайне сложно поверить.
Однако отчаяние как состояние напряженного внутреннего состояния кажется нам духовным и нравственным опытом, преодолевающим поверхностные границы языка, культуры и истории. Несомненно, истинное отчаяние столь же немое и нерефлексивное, как лишенная сознания плоть; но поэтика отчаяния, особенно вышедшая из-под пера Эмили Дикинсон, была трансцендентно красноречивой: «Разница между Отчаянием и Страхом — подобна разнице между моментом Крушения — И когда Крушение было — Разум плавно — без движения — Удовлетворено, как глаз на лбу бюста — Это знает — оно не может видеть —
Это состояние, этот застой духа, при котором жизненные энергии парализованы, хотя физические процессы жизни продолжаются, и есть сущность литературного отчаяния. Мир идет своим путем, и обособленное сознание писателя отщепляется от него, как бы отделяясь от самого тела. Это состояние остро обостренного внутреннего состояния всегда очаровывало писателя, предметом которого является все-таки образная реконструкция языка.
Мнимый субъект там есть не что иное, как средство или предлог для открытий, которые должны быть сделаны здесь в процессе творчества.
Литературное отчаяние лучше всего воспринимается во время бессонных ночей и, возможно, наиболее остро ощущается в подростковом возрасте, когда бессонница может иметь ауру романтики и запрета, когда бессонные ночи могут сигнализировать о восстании против безмятежно спящего — бессознательного — мира. В такие моменты кажется, что внутренний и внешний мир сливаются воедино; озарения, которые днем теряются, подобны фосфоресцирующим минералам, которые на свету грубы и обыденны, но в темноте обретают таинственную мерцающую красоту. Вот «Ноль в костях», о котором Дикинсон, наш величайший поэт внутреннего мира, написал с настойчивостью, которую время не притупило.
Мое первое погружение в литературу отчаяния произошло во время хронической подростковой бессонницы, и поэтому восхитительный опыт чтения некоторых писателей — большинство из них, кроме Дикинсона и Уильяма Фолкнера, связан с тем, что называлось европейским экзистенциализмом — неразрывно связан с той эпохой в моей жизни.
Возможно, идеальный читатель — подросток: беспокойный, ранимый, страстный, жаждущий знаний, скептический и наивный попеременно, верящий в силу воображения изменить если не саму жизнь, то ее понимание. Насколько мы остаемся подростками, настолько мы остаемся идеальными читателями, для которых акт открытия книги может быть священным, сопряженным с психическим риском. Для такого читателя каждое произведение определенного масштаба означает усвоение нового голоса — голоса Подпольного Человека Достоевского или Заратустры Ницше — и перманентное изменение собственного внутреннего мира.
Литературное отчаяние, противопоставленное настоящему отчаянию, вошло в моду в середине века, когда хлынул поток богатых английских переводов европейских писателей, отличавшихся необыкновенной оригинальностью, смелостью и гениальностью. Обманчиво связанные так называемыми экзистенциалистскими темами, эти в высшей степени индивидуальные писатели — среди них Достоевский, Кафка, Кьеркегор, Манн, Сартр, Камю, Павезе, Пиранделло, Беккет, Ионеско — казалось, характеризуют самую миссию самой литературы: не возвышать, еще меньше развлекать, но проникать в самые сокровенные и непримиримые истины.
Отчаяние от случайности судьбы человечества и неоднократно демонстрируемой бесчеловечности человечества было в некотором смысле прославлено, как будто мы могли превзойти эти ужасы с помощью символических стратегий искусства. Тогда считалось, что никакая судьба, какой бы ужасной она ни была, — а классическими примерами были графически детализированная казнь верного офицера в великом рассказе Кафки «В исправительной колонии» и позорная казнь Иосифа К. в «Процессе» Кафки — не может не быть преображенным самим созерцанием ужасной судьбы или искупленным, в некотором смысле, призрачным бесстрашием художника.
Дело не только в том, что отчаяние невосприимчиво к обыденным удобствам — отчаяние отвергает комфорт. И Кафка, наш образцовый художник отчаяния, также является одним из наших величайших юмористов. Мрачность его видения дополняется дерзким, тревожным юмором, который бросает вызов ожиданиям. Трагично ли то, что Грегор Замза превращается в гигантского таракана, страдает, умирает и выметается вместе с мусором? Трагично ли то, что Голодный Артист умирает от голода, слишком привередливый, чтобы есть обычную пищу человечества? Нет, это смехотворные судьбы, призванные вызвать смех.
Ненависть к себе в сердце отчаяния отвергает сострадание.
Я полагаю, что мое поколение, достигшее совершеннолетия в самом начале 60-х годов, когда национальное настроение переживало глубокий политический и моральный кризис, является последним американским поколением, которое так созерцало внутреннее как романтическое состояние бытия; это последнее поколение литературно мыслящих юношей и девушек интериоризировало элегическую комедию беккетовских персонажей, лучезарное безумие терзаемых самим собой искателей Бога Достоевского, утонченную иронию прозы Камю.
Я сомневаюсь, что современные подростки могут идентифицировать себя с Квентином Компсоном Фолкнера в «Шуме и ярости», человеком, который движется с роковым характером баллады к своему самоубийству в реке Чарльз. «Люди не могут сделать ничего настолько ужасного, они вообще не могут сделать ничего очень ужасного, они даже не могут вспомнить завтра то, что сегодня казалось ужасным», — говорит ему отец-алкоголик Квентина, как бы подталкивая его к гибели.
Даже трагедия в представлении Фолкнера о деградировавшей цивилизации 20-го века второстепенна.
То, что это глубокая, хотя и ужасающая истина, или возмутительная клевета на человеческий дух, и то, и другое положение должно быть подтверждено историей, сегодня кажется неуместным в стране, в которой политика стала национальной религией. Литература отчаяния может изображать самоубийство как триумфальный акт восстания или отказ от низости жизни, но наше современное настроение — это настроение сострадательного ужаса при любом проявлении саморазрушения. Мы воспринимаем это, может быть, совершенно точно, как ошибочную политику, как неспособность связать здесь и там.
Для американцев коллективная вера, моральный императив — это неиссякаемый оптимизм. Мы хотим верить в бесконечную эластичность будущего: то, что мы можем хотеть, мы можем осуществить. Просто дайте нам время! — и достаточные ресурсы. Нашим идеалом всегда был жесткий прагматизм, как определил наш самый выдающийся философ Уильям Джеймс: истина — это то, что работает.
Это транспортное средство, способное доставить нас к месту назначения.
И все же остается настойчивый контримпульс, непреодолимая тяга к застою и к тем истинам, которые, по словам Мелвилла, не будут утешены. Противоположностью американской жизнерадостности и оптимизма является тихий, тихий, частный голос поэта, голос индивидуальной совести; голос, например, Дикинсона, который, подобно Райнеру Марии Рильке и Джерарду Мэнли Хопкинсу, выработал идеальный словарь для исследования тех изменчивых полутеневых состояний сознания, которые в конечном счете составляют нашу жизнь. Какой бы ни была наша публичная идентичность, какими бы ни были наши официальные титулы, наши провозглашенные или высмеиваемые достижения и статистика, которая нарастает на нас, как паутина, это голос, которому мы доверяем. Ибо, если искушениям отчаяния можно сопротивляться, мы, несомненно, становимся более человечными и сострадательными, более похожими друг на друга в нашем общем затруднительном положении. Есть боль — такая невыносимая — Она поглощает субстанцию — Затем покрывает Бездну Трансом — Так Память может ходить — через — по ней — Как человек в Обмороке — Идет благополучно — куда открытый глаз — Уронил бы Его — Кость за костью.
Стихотворение Дикинсон, должно быть, одно из самых страшных из когда-либо написанных, однако, как и все великое искусство, оно настолько красноречиво выходит за рамки своей темы, что вызывает воодушевление.
Версия этой статьи напечатана в разделе 7, стр. 3 национального издания под заголовком: Смертные грехи/Отчаяние; Единственный непростительный грех. Заказать репринты | Сегодняшняя газета | Подписаться
Семь Смертных Грехов – Лень – Неумолимое и своевольное уныние и уныние
Духовный подвижник св. Иоанн Кассиан (360 – 435 н.э.), современник св. Августина и влиятельный интеллектуальный ресурс св. Бенедикта, когда-то определенный acedia как «усталость или утомление сердца… Это делает человека [в данном случае монаха] ленивым и медлительным во всех видах работы, которую необходимо выполнить». Это рассматривалось как духовная летаргия, внутренний недостаток, препятствовавший религиозному развитию.
Acedia позже стала ассоциироваться с английским словом «sloth», хотя чаще это означает простую праздность, лень или безделье.
Это также, конечно, дает свое имя неэнергичным древесным млекопитающим, которые спят непропорционально большой процент своей жизни и имеют невероятно низкий уровень движения и активности.
Исследователь Данте Марк Муса утверждает: «Лень была самым страшным монашеским грехом в Средние века, потому что она мешала набожным побеждать себя и искать Бога». Это безжалостное и преднамеренное уныние и уныние, и вытекающая из него праздность может привести, как известно, в «мастерскую дьявола».
Фома Аквинский связывал этот грех с «горечью» (амаро), потому что те, кто был в ее тисках, интериоризировали свой гнев, запирая его в своих сердцах и отравляя себя. В аду ленивые погружаются в грязную реку Стикс, булькая объяснением своего наказания: «Угрюмыми были мы в сладком воздухе, что солнцем веселится, нося в себе медленный дым; теперь мы угрюмы в этом черном болоте».
Ленивые в каждом поколении отвергают знаменитую остроту Хилера Беллока, которую вспоминают жертвы Данте: «Где бы ни светило католическое солнце, Там всегда смех и хорошее красное вино.
По крайней мере, я всегда так считал. Бенедикам Домино! Когда я был помощником кардинала Эйвери Даллеса, меня приглашали на достаточное количество иезуитских вечеринок перед обедом, чтобы знать, что многие из сегодняшних верующих не склонны к такому отказу.
Последнее воскресенье, третьего Адвента, было воскресеньем Годете — одним из двух воскресений в году, когда церковь празднует в розовых облачениях. Воскресенье Лаэтаре Великого поста — другое. Оба эти дня сосредоточены на активной радости, сверхъестественном противоядии от лени.
На прошлой неделе мы слышали, как пророк Софония произнес: «Радуйся, дщерь Сиона. Ликуй, дщерь Иерусалима… ибо Господь, Бог твой, посреди тебя». А Павел, закованный в сырую древнюю темницу, понимая, что вскоре ему, вероятно, отрубят голову, ошеломляюще наставляет нас: «Радуйтесь всегда в Господе. Еще раз скажу: радуйтесь!»
Подобные увещевания напоминают нам, что не следует дремать в мире, ожидая возвращения Учителя. Это самое радостное время года, когда мы воссоединяемся с семьей и друзьями и вновь с торжеством посещаем жилище Бога среди нас, является прекрасной возможностью честно исследовать оцепенение, которое поселилось на нас в прошлом году, изгнать дым нечистой силы.
