Язык или мышление, вот в чем вопрос
10.12.2021
Поделитесь с друзьями
В прошлом материале мы познакомились с когнитивными науками, подробно узнали о том, как устроен процесс познания и даже смогли пофантазировать на тему сверхчеловеческих способностей. Теперь же узнаем, каким образом связаны язык и наше мышление. О различиях билингвов и полиглотов, особенностях восприятия реальности и количественном пределе знания языков, — рассказывает Кирилл Решетников, кандидат филологических наук, доцент кафедры культурологии и социальной коммуникации, научный сотрудник лаборатории историко-культурных исследований ШАГИ ИОН РАНХиГС.
Кирилл Решетников, кандидат филологических наук, доцент кафедры культурологии и социальной коммуникации, научный сотрудник лаборатории историко-культурных исследований ШАГИ ИОН РАНХиГС
— Начнем с немного философского вопроса.
Прежде всего замечу, что к таким наблюдениям определенных исследователей над языком стоит относиться с известной долей осторожности. Иногда может оказаться, что интерпретация особенностей какого-либо языка как уникальных и свидетельствующих об «альтернативной» модели мышления – не более чем авторский взгляд, больше говорящий об авторе, нежели о рассматриваемом объекте. В глагольной системе языка хопи мы действительно обнаруживаем не привычную для носителей английского или французского систему времен, а систему видовых (аспектуальных) и модальных форм. Но, во-первых, языков, где глагол устроен аналогичным образом, довольно много, а во-вторых, в свете уточненных данных тезис о полном отсутствии в хопи слов для выражения времени приходится пересмотреть.
Как уже не раз отмечалось, мифом оказываются и знаменитые сто слов для обозначения снега в эскимосских языках. На самом деле, к примеру, у гренландских эскимосов разными словами называются падающий снег и порядка десяти (но отнюдь не сто) видов снега уже выпавшего, т. е. лежащего на земле. Лексически выраженное различие между падающим и лежащим снегом на первый взгляд кажется экзотикой, но давайте вспомним хорошо известные нам слова для двух аналогичных состояний воды: дождь и лужа. С другой стороны, в русском и прочих европейских языках все же есть такое лексически закрепленное понятие, как снегопад. Если говорить о лежащем снеге, то разные его «сорта» и формы (свежевыпавший снег, старый слежавшийся снег, сугроб и некоторые другие) в большинстве случаев обозначаются в гренландском эскимосском производными или словосочетаниями на базе одного и того же корня. Между прочим, русскому языку также не чужда некоторая детализация применительно к лежащему снегу и льду: у нас есть, к примеру, такие слова, как наст и шуга, а при изучении диалектных словарей мы обнаружим, что этот лексический пласт еще более обширен.
Что же касается вопроса об исторической связи языка и мышления, то вкратце можно ответить следующим образом. Язык – это продукт определенной системы анализа и категоризации действительности, а система эта, очевидно, на ранних этапах имела невербальные формы. С другой стороны, языковая концептуализация не просто влияет на мышление, а оказывается во многом определяющей для весьма изощренных и фундаментально важных его образцов. Вспомним хотя бы вот какой неоднократно приводившийся пример: в древнегреческом языке существует несколько отдельных слов, как минимум четыре, которые относятся к разным аспектам понятия, в современном русском чаще всего единообразно выражаемого словом «любовь».
Такая высокая степень «разработанности» данного лексико-семантического поля в греческом, несомненно, отразилась на развитии не только античной философии, но также христианского мировоззрения и всей европейской культуры. Любой человек существует в той или иной языковой и культурной среде, поэтому определенные базовые концепты, на которые он ориентируется, формируются через национальный или этнический язык. В то же время присущие нам частные особенности невербального мышления – визуального, символического, абстрактного – влияют на нашу личность, а значит и на наш индивидуальный языковой узус. Получается, что как в общей исторической перспективе, так и применительно к развитию конкретного человека язык и мышление влияют друг на друга.
Как подобные языковые различия влияют на восприятие реальности? И как в этом смысле мышление помогает нам отождествлять слово с образом? Что касается цветообозначений, то они разнятся от одного языка к другому. Известны системы, где в сфере лексических наименований не различаются даже синий и зеленый. С другой стороны, есть языки, имеющие специальные слова для таких частей спектра, которые у нас считаются лишь оттенками, а также языки, где на уровне слов спектр делится вообще совершенно иначе, чем в русском или английском. Влияет ли это на восприятие реальности? И да, и нет. Если, скажем, английский переводчик будет иметь дело с литературным произведением на русском языке, где в силу каких-то деталей сюжета или с точки зрения образной системы окажется важным различие между синим и голубым, то он найдет, как это различие передать. То же самое относится и к специфическим культурно-цивилизационным концептам типа тех, которые вы упомянули. Отсутствие некоторой лексической концептуализации в одном языке и ее использование в другом не означает невозможность передачи соответствующих понятий и противопоставлений в том языке, где они на словарном уровне стандартно не представлены.
Один из интересных примеров, которые можно привести в этой связи, приводит нас в ту точку, где пересекаются лексика и грамматика. Речь о языках, где есть категория грамматического рода, в том числе о хорошо известных нам европейских. Предположим, русскоязычный детский писатель или мультипликатор создает историю, герои которой – столовые приборы и кухонные принадлежности. Вилка и ложка в русском языке женского рода, так что это будут, скорее всего, женские персонажи, а нож мужского, поэтому он станет господином с мужской внешностью и мужским именем. Если же представить себе нечто подобное в исполнении немца или испанца, то все будет несколько иначе. В испанском ложка тоже женского рода, но вилка (el tenedor) – уже мужского, как и нож. В немецком, наоборот, вилка того же рода, что и в русском, но мужским родом характеризуется ложка (der Löffel), а нож вообще относится к среднему роду (das Messer).
Если ставится задача перевести сказку или мультик такого типа с одного из упомянутых языков на другой, то возникают некоторые трудности, потому что персонажи уже созданы и наделены гендерными признаками, соотносящимися с родовыми характеристиками соответствующих слов в исходном языке. Однако такие специфические, локальные «зазоры» между разными языковыми картинами мира не приводят к появлению непреодолимых ментальных барьеров. — А как устроено мышление тех, кто владеет несколькими языками: билингвов, полилингвов, полиглотов? В чем разница между ними?
Здесь важно понимать, что существуют не только различия между билингвами и полиглотами, но и, в частности, «внутренние» различия между билингвами. Принято различать три разновидности билингвизма. К примеру, вы в совершенстве владеете родным языком, а второй знаете достаточно хорошо, но не так, как родной. В таком случае второй язык будет находиться как бы в подчиненном положении относительно первого. Если вам нужно будет перевести что-либо с какого-то другого языка на ваш второй язык, вы, как правило, сначала будете переводить на родной.
Подобный билингвизм принято называть субординативным. Бывает так, что человек одинаково хорошо знает два языка, но при этом они для него четко разделены, у каждого из них имеется свой отдельный семантический словарь, свой набор концептов. Носитель последовательно переключается с одной системы на другую. Такой билингвизм называется координативным. Существует также смешанный билингвизм, когда присутствует единая система, единая понятийная основа и, говоря на двух языках, человек как бы выражает одно и то же разными лексически и грамматическими средствами. Исходя из этого легко (или, наоборот, трудно) представить себе, сколь разнообразной может быть картина в случае владения более чем двумя языками. Соответственно, ответ на вопрос о разнице между двуязычными и многоязычными людьми может выглядеть по-разному в зависимости от того, о каком именно билингвизме и о каком полилингвизме идет речь.
— Нужно ли обладать особым мышлением, чтобы изучить несколько языков?
Бывает так, что знание нескольких языков обусловлено жизненными обстоятельствами.
Показателен в этом смысле случай писателя Элиаса Канетти. Он происходил из старинного сефардского рода, поэтому первым его языком был ладино – разновидность испанского, на которой традиционно говорили сефарды (испанские евреи). Однако будущий писатель с самых ранних лет знал также болгарский, поскольку его семья жила в Болгарии, в многонациональном портовом городе Русе (Рущук), где Канетии, собственно, и родился. Прожив ребенком год в Англии, он выучил английский и французский, а на немецком, который впоследствии стал его основным языком и языком его прозы, заговорил лишь в 12 лет, переселившись вместе с матерью в Вену. Кстати, дед Канетти, по некоторым сведениям, знал чуть ли не 17 языков, предпосылкой к чему была, возможно, схожая «кочевая» биография. Это лишь один из многочисленных примеров того, как человек, живущий в смешанном окружении или перемещающийся из одной языковой среды в другую, становится многоязычным не только в силу своих склонностей, но прежде всего в силу внешних факторов.
Кроме того, в социолингвистике существуют такое важное понятие, как диглоссия (данный термин, впервые использованный в его нынешнем значении греческим писателем Эммануилом Роидисом, был введен в мировой научный обиход американским лингвистом Чарльзом Фергюсоном). Это своего рода национальное, коллективное двуязычие, чаще всего основанное на двух разновидностях одного языка или на двух родственных языках (впрочем, в настоящее время известны и примеры диглоссии на базе неродственных языков). Выбор между языками здесь конвенционален и ситуационно мотивирован: один из языков, часто описываемый как высокий, используется в официальных, регламентированных ситуациях, в сфере образования и администрирования, в законодательных органах, в парламенте, в медиа и т. п., а другой язык, которому в рамках социолингвистической интерпретации условно приписывается статус низкого, носит характер неофициального и обиходного.
Такая картина наблюдается, скажем, в немецкой Швейцарии и во многих арабских странах. В контексте нашего разговора заслуживает внимания тот факт, что при диглоссии все члены соответствующего языкового сообщества являются, строго говоря, двуязычными. — А если говорить о количестве иностранных языков, которые может освоить человек, то существует ли здесь какой-то предел?
Тут важно понимать, что значит «освоить». Например, американский лингвист Эдвард Вайда владеет значительным количеством языков, в том числе и русским. Однако свое владение монгольским, гавайским, навахо и целым рядом других языков он в своем академическом резюме характеризует как «limited fluency» (прим. ред. ограниченная беглость). То есть он может объясниться на монгольском, но не знает его на уровне носителя. Выучить много языков возможно, но если не применять их на практике, то о многоязычии можно будет говорить лишь условно.
— Существует ли оптимальный возраст, когда стоит начать изучение иностранных языков?
Я думаю, что это индивидуально.
Известны случаи, когда люди в полной мере овладевают иностранным языком в относительно позднем возрасте. Вспомним Милана Кундеру, чешский писателя, который на протяжении десятилетий писал только на своем родном чешском и лишь в весьма зрелом возрасте начал писать по-французски. Полагаю, что французский он осваивал в течение жизни и наконец освоил так, что смог стать франкоязычным писателем. Тут также важно уточнить, для каких целей мы изучаем иностранный язык. Если мы говорим об изучении иностранного языка как о хобби, то особых возрастных ограничений я не вижу. Если же рассматривать академический, исследовательский подход к изучению языка, то в зрелом возрасте, вероятно, можно добиться даже бОльших успехов.
— Бывает так, что родители с самого рождения ребенка начинают разговаривать с ним на двух или более языках. Правилен ли, по-Вашему, такой подход?
Здесь важен вопрос о том, с какой целью они это делают. Ситуации, когда с ребенком разговаривают на нескольких языках, могут быть связаны с этническими или региональными особенностями.
Например, везде разговаривают на русском, а родной язык членов семьи удмуртский. Чтобы сохранить свой язык, родители начинают разговаривать с детьми на удмуртском. В таком случае внутренняя «языковая политика» семьи направлена на сохранение этнического языка. Если же очевидных внешних предпосылок к тому, чтобы разговаривать с ребенком на другом языке, нет, то необходимо оценить, насколько хорошо родители владеют иностранном языком, не делают ли ошибок. После этого уже есть смысл говорить о том, целесообразно ли общаться с ребенком на нескольких языках.
— Продолжая тему изучения языка в раннем возрасте, обратимся к такому вопросу: как ребенку, который еще не пошел в школу и не столкнулся с грамматическими тонкостями языка, успешно удается использовать временные конструкции? Чувство языка и времени — это то, что условно, заложено в нашем сознании с рождения?
Это определенная языковая система, которую мы усваиваем в раннем возрасте. Помимо времени, существуют другие категории.
Например, категория определенности, которая отсутствует в русском, но есть в английском или французском, а также особые синтаксические правила, связанные с актуальным членением предложения. Про подобные категории тоже можно спросить, заложены ли они у нас в сознании. Выясняется, что они заложены у тех, кого научили соответствующему языку. Это некая система, которая «инсталлируется» в наше сознание при определенных условиях.
— В завершении беседы поделитесь советом о том, как лучше запоминать слова? Например, если несколько раз повторить одно и то же новое слово или предложение (к примеру, при изучении иностранного языка), то оно запомнится лучше или же со временем забудется? И на сколько принцип повторения эффективен?
Основываясь на собственном опыте, могу сказать, что повторять полезно, но всегда лучше помещать слова в функциональный, ситуационный контекст. Например, когда речь заходит о тех или иных случаях неполной синонимии, отсутствующих в нашем родном языке.
Суть подобных различий можно уяснить, сталкиваясь с большим количеством ситуаций, контекстов, где имплицитно явлены смысловые особенности соответствующих слов.
Круглый стол «НЦМУ: единство традиций и инноваций — залог эффективных научных достижений»
Язык и мышление -Языкознание
Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)
Библиографическая запись: Язык и мышление. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//yazykoznanie/iazyk-i-myshlenie/ (дата обращения: 7.05.2023)
Содержание
Язык — система словесного выражения мыслей. Но возникает вопрос, может ли человек мыслить не прибегая к помощи языка?
Большинство исследователей полагают, что мышление может существовать только на базе языка и фактически отождествляют язык и мышление.
Еще древние греки использовали слово «logos» для обозначения слова, речи, разговорного языка и одновременно для обозначения разума, мысли. Разделять понятия языка и мысли они стали значительно позднее.
Вильгельм Гумбольдт, великий немецкий лингвист, основоположник общего языкознания как науки, считал язык формирующим органом мысли. Развивая этот тезис, он говорил, что язык народа — его дух, дух народа — это его язык.
Другой немецкий лингвист Август Шлейхер считал, что мышление и язык столь же тождественны, как содержание и форма.
Филолог Макс Мюллер высказывал эту мысль в крайней форме: «Как мы знаем, что небо существует и что оно голубое? Знали бы мы небо, если бы не было для него названия?… Язык и мышление два названия одной и той же вещи».
Фердинанд де Соссюр (1957-1913), великий швейцарский лингвист, в поддержку тесного единства языка и мышления приводил образное сравнение: «язык — лист бумаги, мысль — его лицевая сторона, а звук оборотная.
Нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав оборотную. Так и в языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли. Этого можно достичь лишь путем абстракции».
И, наконец, американский лингвист Леонард Блумфилд утверждал, что мышление — это говорение с самим собой.
Однако многие ученые придерживаются прямо противоположной точки зрения, считая, что мышление, особенно творческое мышление, вполне возможно без словесного выражения. Норберт Винер, Альберт Эйнштейн, Фрэнсис Гальтон и другие ученые признаются, что используют в процессе мышления не слова или математические знаки, а расплывчатые образы, используют игру ассоциаций и только затем воплощают результат в слова.
С другой стороны многим удается скрывать скудость своих мыслей за обилием слов.
«Бессодержательную речь всегда легко в слова облечь». (Гёте)
Творить без помощи словесного языка могут многие творческие люди — композиторы, художники, актеры. Например, композитор Ю.А. Шапорин утратил способность говорить и понимать, но мог сочинять музыку, то есть, продолжал мыслить.
У него сохранился конструктивный, образный тип мышления.
Русско-американский лингвист Роман Осипович Якобсон объясняет эти факты тем, что знаки — необходимая поддержка для мысли, но внутренняя мысль, особенно когда это мысль творческая, охотно использует другие системы знаков (неречевые), более гибкие, среди которых встречаются условные общепринятые и индивидуальные (как постоянные, так и эпизодические).
Некоторые исследователи (Д. Миллер, Ю. Галантер, К. Прибрам) считают, что у нас есть очень отчетливое предвосхищение того, что мы собираемся сказать, у нас есть план предложения, и когда мы формулируем его, мы имеем относительно ясное представление о том, что мы собираемся сказать. Это значит, что план предложения осуществляется не на базе слов. Фрагментарность и свернутость редуцированной речи — следствие преобладания в этот момент в мышлении несловесных форм.
Таким образом, обе противоположные точки зрения имеют под собой достаточные основания. Истина, скорее всего, лежит посередине, т.
е. в основном, мышление и словесный язык тесно связаны. Но в ряде случаев и в некоторых сферах мышление не нуждается в словах.
ChatGPT напоминает срез человеческого мозга. Именно поэтому это не очень умно.
Технологии
Человеческий мозг может объяснить, почему программы ИИ так хороши в написании грамматически безупречной чепухи.
Маттео Вонг Алами
Язык обычно понимается как инструмент мышления. Люди «говорят об этом» и «высказывают свое мнение», следуют «потоку мыслей» или «потокам сознания». Некоторые вершины человеческого творения — музыка, геометрия, компьютерное программирование — оформлены в виде метафорических языков. Основное предположение состоит в том, что мозг обрабатывает мир и наше восприятие его посредством последовательности слов. И эта предполагаемая связь между языком и мышлением — большая часть того, что делает ChatGPT и подобные программы такими сверхъестественными: способность ИИ отвечать на любое приглашение на человеческом языке может указывать на то, что у машины есть какие-то намерения, даже разум.
Но затем программа говорит что-то совершенно абсурдное — что в числе девятнадцать 12 букв или что парусники — млекопитающие, — и пелена спадает. Хотя ChatGPT может генерировать плавную, а иногда и элегантную прозу, легко проходя тест Тьюринга, преследовавший область ИИ более 70 лет, он также может показаться невероятно глупым и даже опасным. Он ошибается в математике, не может дать самые простые инструкции по приготовлению пищи и демонстрирует шокирующие предубеждения. В новой статье ученые-когнитивисты и лингвисты обращаются к этому диссонансу, отделяя коммуникацию через язык от акта мышления: Способность к одному не подразумевает другого. В тот момент, когда эксперты зациклены на способности генеративного ИИ разрушить каждый аспект нашей жизни и работы, их аргументы должны заставить переоценить ограничения и сложности как искусственного, так и человеческого интеллекта.
Исследователи объясняют, что слов могут не очень хорошо работать в качестве синекдохи для мыслей .
В конце концов, люди идентифицируют себя в континууме визуального и вербального мышления; опыт неспособности выразить идею словами, возможно, столь же человечен, как и сам язык. Современные исследования человеческого мозга также предполагают, что «существует разделение между языком и мышлением», — говорит Анна Иванова, когнитивный нейробиолог из Массачусетского технологического института и один из двух ведущих авторов исследования. Сканирование мозга людей, говорящих на десятках языков, выявило особую сеть нейронов, которая срабатывает независимо от используемого языка (включая придуманные языки, такие как на’ви и дотракийский).
Эта сеть нейронов обычно не участвует в мыслительной деятельности, включая математику, музыку и программирование. Кроме того, многие пациенты с афазией — потерей способности понимать или воспроизводить речь в результате повреждения головного мозга — остаются способными к арифметическим и другим неязыковым умственным задачам. В совокупности эти две совокупности свидетельств предполагают, что язык сам по себе не является средством мышления; это больше похоже на мессенджер.
Использование грамматики и лексики для передачи функций, которые задействуют другие части мозга, такие как общение и логика, делает человеческий язык особенным.
ChatGPT и подобное ему программное обеспечение демонстрируют невероятную способность связывать слова вместе, но они борются с другими задачами. Попросите письмо, объясняющее ребенку, что Санта-Клаус — подделка, и оно выдаст трогательное послание, подписанное самим Святым Ником. Эти большие языковые модели, также называемые LLM, работают, предсказывая следующее слово в предложении на основе всего, что было до него (например, распространено мнение, что следует за вопреки ). Но попросите ChatGPT выполнить базовые арифметические и правописание или дать совет по жарке яиц, и вы можете получить грамматически превосходную чепуху: «Если вы приложите слишком много усилий, переворачивая яйцо, яичная скорлупа может треснуть и разбиться».
Эти недостатки указывают на различие, сходное с тем, которое существует в человеческом мозгу, между соединением слов и соединением идей — то, что авторы называют формальной и функциональной языковой компетенцией соответственно.
«Языковые модели действительно хороши для создания беглого грамматического языка», — говорит лингвист Техасского университета в Остине Кайл Маховальд, другой ведущий автор статьи. «Но это не обязательно означает, что что-то, что может производить грамматический язык, способно выполнять математические или логические рассуждения, думать или ориентироваться в социальных контекстах».
Если языковая сеть человеческого мозга не отвечает за математику, музыку или программирование, то есть за мышление , то нет никаких причин, по которым искусственная «нейронная сеть», обученная на терабайтах текста, тоже будет хороша в этих вещах. «В соответствии с данными когнитивной нейробиологии, — пишут авторы, — поведение LLM подчеркивает разницу между хорошим владением языком и хорошим мышлением». Таким образом, способность ChatGPT получать посредственные баллы на некоторых экзаменах в бизнес- и юридических школах является скорее миражом, чем признаком понимания.
Тем не менее, ажиотаж вокруг следующей итерации языковых моделей, которые будут обучаться на гораздо большем количестве слов и с гораздо большей вычислительной мощностью.
OpenAI, создатель ChatGPT, утверждает, что его программы приближаются к так называемому общему интеллекту, который поставил бы машины на один уровень с человечеством. Но если сравнение с человеческим мозгом справедливо, то простое улучшение моделей в предсказании слов не приблизит их к этой цели. Другими словами, вы можете отказаться от представления о том, что программы ИИ, такие как ChatGPT, имеют душу или напоминают инопланетное вторжение.
Иванова и Маховальд считают, что для дальнейшего развития ИИ необходимы разные методы обучения — например, подходы, специфичные для логических или социальных рассуждений, а не для предсказания слов. ChatGPT, возможно, уже сделал шаг в этом направлении, не только читая огромное количество текста, но и используя отзывы людей: супервайзеры могли комментировать, что представляет собой хорошие или плохие ответы. Но из-за небольшого количества подробностей об обучении ChatGPT неясно, на что был нацелен этот человеческий вклад; программа, по-видимому, считает, что 1000 одновременно больше и меньше 1062.
(Вчера OpenAI выпустила обновление для ChatGPT, которое предположительно улучшает его «математические возможности», но, как сообщается, по-прежнему борется с основными проблемами со словами.)
Следует отметить, что есть люди, которые считают, что большие языковые модели не так хороши в языке, как пишут Иванова и Маховальд, — что они в основном являются прославленными автодополнениями, недостатки которых масштабируются вместе с их мощностью. «Язык — это больше, чем просто синтаксис, — говорит Гэри Маркус, когнитивист и выдающийся исследователь ИИ. «В частности, это также касается семантики». Дело не только в том, что ИИ-чатботы не понимают математику или как жарить яйца — они также, по его словам, изо всех сил пытаются понять, как предложение получает значение из структуры его частей.
Например, представьте три пластиковых шарика в ряд: зеленый, синий, синий. Кто-то просит вас взять «второй синий шар»: вы понимаете, что они имеют в виду последний мяч в последовательности, но чат-бот может понять инструкцию как относящуюся ко второму мячу, который также оказывается синим.
«То, что большая языковая модель — это хороший язык, — это преувеличение, — говорит Маркус. Но для Ивановой что-то вроде примера с синим шаром требует не только составления слов, но и создания сцены, и как таковая «на самом деле речь идет не о собственно языке; речь идет о языке используйте ».
И неважно, насколько убедительно они используют язык, до сих пор ведутся здоровые споры о том, насколько такие программы, как ChatGPT, на самом деле «понимают» мир, просто получая данные из книг и статей из Википедии. «Значение не дается», — говорит Роксана Гирью, компьютерный лингвист из Университета Иллинойса в Урбана-Шампейн. «Смысл обсуждается в наших взаимодействиях, дискуссиях не только с другими людьми, но и с миром. Это то, чего мы достигаем в процессе вовлечения посредством языка». Если это так, то для создания действительно разумной машины потребуется другой способ сочетания языка и мышления — не просто наслоение разных алгоритмов, но и разработка программы, которая могла бы, например, одновременно изучать язык и ориентироваться в социальных отношениях.
Иванова и Маховальд не отвергают полностью точку зрения, что язык олицетворяет человеческий разум; они усложняют. Люди «хороши» в языке именно потому, что мы сочетаем мысль с ее выражением. Компьютер, который овладевает правилами языка и может применять их, обязательно будет разумным — обратная сторона заключается в том, что узкая имитация человеческих высказываний — это именно то, что сдерживает машины. Но прежде чем мы сможем использовать наш органический мозг для лучшего понимания кремниевых, нам потребуются как новые идеи, так и новые слова, чтобы понять значение самого языка.
Выготский о языке и мышлении
Лев Выготский (1896–1934) был русским психологом, чья новаторская работа была сосредоточена на развитии детей и связях между языковым развитием, социальным обучением и познанием. Выготский анализирует, как овладение языком формирует растущие когнитивные способности ребенка.
Маленький ребенок делает первый шаг к формированию понятий, когда он собирает ряд предметов в неорганизованные скопления, или «кучи»… состоящие из разрозненных предметов, сгруппированных вместе… не связанные по своей сути предметы, связанные случайным образом в восприятии ребенка.
На этой стадии значение слова обозначает для ребенка не что иное, как смутное синкретическое нагромождение отдельных предметов, которые так или иначе слились в образ в его уме… Многие слова… имеют отчасти одно и то же значение для ребенка и взрослого, особенно слова, относящиеся к конкретным предметам в привычном окружении ребенка. Детское и взрослое значения слова часто как бы «встречаются» в одном и том же конкретном предмете, и этого достаточно для обеспечения взаимопонимания…
Второй основной этап на пути к формированию понятий включает в себя множество вариаций того, что мы будем называть комплексным мышлением… В комплексе связи между его компонентами скорее конкретные и фактические, чем абстрактные и логические… [S]произвольные комплексные образования составляют всю первую главу истории развития детских слов… [A] использование ребенком слова «quah» для обозначения сначала плавающей в пруду утки, а затем любой жидкости, включая молоко в его бутылочке; когда ему случается увидеть монету с изображением орла, монета также называется «ква», а затем любой круглый монетоподобный предмет.
Это типично для цепного комплекса [одна из множества разновидностей мышления в комплексах] — каждый новый включенный объект имеет какой-то общий признак с другим элементом, но эти признаки претерпевают бесконечные изменения… [A] на сложной стадии значения слов как воспринимаемые ребенком, относятся к тем же предметам, которые имеет в виду взрослый, что обеспечивает взаимопонимание между ребенком и взрослым, но одно и то же ребенок мыслит иначе, посредством разных мыслительных операций… Сложное мышление начинает объединение разрозненные впечатления; объединяя отдельные элементы в группы, он создает основу для последующих обобщений.
Но передовая концепция предполагает больше, чем унификацию. Для образования такого понятия необходимо также абстрагировать, выделять элементы и рассматривать абстрагированные элементы отдельно от всей совокупности того конкретного опыта, в котором они заключены… функции — обобщение и абстракция — тесно переплетены. Наибольшую трудность из всех представляет применение понятия, окончательно схваченного и сформулированного на абстрактном уровне, к новым конкретным ситуациям, которые необходимо рассматривать в этих абстрактных терминах.
..
Как мы знаем из исследований процесса образования понятий, понятие есть нечто большее, чем сумма определенных ассоциативных связей, образованных памятью, больше, чем просто умственная привычка; это сложный и подлинный мыслительный акт, которому нельзя научить тренировкой, но который может быть совершен только тогда, когда само психическое развитие ребенка достигло необходимого уровня… Развитие понятий, или значений слов, предполагает развитие многих интеллектуальных функций: сознательного внимание, логическая память, абстракция, умение сравнивать и дифференцировать. Эти сложные психологические процессы невозможно освоить только посредством начального обучения…
[Именно] именно в раннем школьном возрасте на первый план в процессе развития выступают высшие интеллектуальные функции, основными чертами которых являются рефлективное сознание и преднамеренный контроль… Внимание, ранее непроизвольное, становится произвольным и все более зависимым от собственного мышления ребенка; механическая память меняется на логическую память, управляемую смыслом, и теперь ребенок может сознательно использовать ее.
