1.Методы психологического воздействия (заражение, подражание, убеждение, внушение, манипулирование).
Психологическое влияние — это воздействие на психическое состояние, чувства, мысли и поступки других людей с помощью исключительно психологических средств: вербальных, паралингвистических или невербальных.
Заражение — психологический термин, обозначающий передачу от человека к человеку каких-либо эмоций, состояний, побуждений. Возникает как следствие усвоения образцов чужого поведения или мнения и усиливается за счет эмоционального взаимодействия массового характера. Способность массовой аудитории к заражению используется массовыми коммуникациями посредством определенным образом переданной информации с целью одновременного приведения к определенным действиям большой массы людей.
Эффект психологического заражения
зависит от однородности группы, ее
единства, сплоченности, интеллектуального
статуса, степени взаимного доверия, а
следовательно, и взаимной внушаемости.
В то же время надо признать, что особая
роль в осуществлении психологического
заражения принадлежит субъекту
воздействия, особенно его эмоциональности,
воли, коммуникативным умениям, артистизму
и внешним данным.
Оратор, обладая большим речевым эмоциональным зарядом передаёт своё психическое настроение аудитории, заставляя её реагировать на свою речь в нужном ему направлении.
Подражание — это воспроизводство одним человеком определенных образцов поведения другого. Подражание также относится к механизмам, способам воздействия людей друг на друга, в том числе в условиях массового поведения, хотя его роль и в иных группах, особенно в специальных видах деятельности, также достаточно велика. Его специфика состоит в том, что здесь осуществляется не простое принятие внешних черт поведения другого человека или массовых психических состояний, но воспроизведение индивидом черт и образцов демонстрируемого поведения.
Убеждение — сознательное аргументированное
воздействие на другого человека или
группу людей, имеющие своей целью
изменение их суждения, отношения,
намерения или решения.
Внушение — это сознательное неаргументированное воздействие на человека или группу людей, имеющее своей целью изменение их состояния, отношения к чему-либо и предрасположенности к определенным действиям. Внушение происходит при условиях: авторитетности источника внушения; доверие к источнику внушения; отсутствия сопротивления внушающему воздействию.
Особенностью внушения, в отличие от убеждения, является его адресованность не к логике и рассудку личности, и не к способности анализировать, сравнивать и обобщать. В процессе внушения не надо что-либо логически доказывать или заставлять осмысливать, здесь действуют совершенно другие механизмы. Внушенное порождает веру во что-то. А это достигается главным образом формой сказанного — важно не что сказал, а как сказал, но сказал очень выразительно, ярко, эмоционально.
Внушение невозможно при отсутствии
смыслового содержания и сообщения.
Например, человеку нельзя что — либо
внушить на незнакомом ему языке.
Манипуляции — это скрытое управление личностью, воздействие на человека, которое призвано обеспечить негласное получение манипулятором односторонних преимуществ, но так, чтобы у партнера сохранялась иллюзия самостоятельности принятых решений. Психологическая манипуляция – это метод воздействия на психику человека с целью постановки его в неудобное положение необходимого выбора своего поведения между двумя альтернативами (между хорошим и плохим, хорошим и более хорошим, плохим и более плохим, хорошим и нейтральным, плохим и нейтральным поведением, выгодным манипулятору). Применяется политиками, идеологами, воспитателями; мошенниками; в процессе переговоров, дискуссий, диспутов; в предвыборных компаниях и т.д.
Тема Психология личности и ее роль в системе наук о человеке
жүктеу/скачать 274.49 Kb.
|
20211 2 3 4 5 6 7 8 9 … 114
Байланысты:
2 5415850470587502975
| Тема 1. Психология личности и ее роль в системе наук о человеке Личность в английском языке происходит от латинского персона. Первоначально это слово обозначало маски, которые надевали актеры во время театрального представления в древнегреческой драме. Особь – живое существо. Индивид – это человек как единичное природное существо, представитель вида Homo sapiens. В данном случае подчеркивается биологическая сущность человека. Личность — психологический носитель социальных свойств, принадлежность индивида к обществу (социальное качество). Человек — индивид — субъект (деятельности) — личность – индивидуальность. Индивидуальность — совокупность черт, отличающих данного человека от других людей и определяющих своеобразие его психики и личности. Индивидуальность — интегральная биопсихосоциальная характеристика человека; особенное в индивиде, совокупность только ему присущих особенностей (свойств личности). Супер-Эго: 1.совесть — включает способность к критической самооценке, наличие моральных запретов и возникновение чувства вины 2. ЭГО – идеал. Человек выбирает для себя высокие стандарты, которым следует соответствовать. И если цель достигнута, это вызывает чувство самоуважения и гордости. Супер-Эго формируется из того, что окружающие одобряют или высоко ценят в человеке; он ведет к выбору для себя высоких стандартов, которым следует соответствовать. И если цель достигнута, это вызывает чувство самоуважения и гордости. Ананьев выделял первичные и вторичные свойства индивида. К первичным он относил возрастные особенности (соответствие определенному возрасту) и половой диморфизм (принадлежность к определенному полу), а также индивидуально-типические характеристики, в том числе конституциональные особенности (особенности сложения тела), нейродинамические свойства мозга (свойства нервной системы), фунциональная ассимметрия мозга. Вторичные свойства: динамика психофизиологических функций и структура органических потребностей. В свою очередь, интеграция всех этих свойств обусловливает особенности темперамента и задатки человека. Человек как личность. 1.Личность — это человек, обладающий определенными, лишь ему одному присущими физическими и психическими особенностями. 2.Личность — это представитель определенного общества, гражданин. 3.Личностью называют человека-деятеля, активно участвующего в жизни общества, в его борьбе за решение как больших, так и более частных задач. Личностью является человек, занятый общественным трудом. 4.Человек как личность включен в многообразные общественные группы — коллективы. 5.Личность обладает самосознанием. Зрелый человек не только познает окружающую жизнь и оценивает происходящие вокруг события, свои поступки, поведение с позиций общественно принятых норм морали. «Субъект деятельности» занимает промежуточное положение между понятиями «индивид» и «личность». Субъект деятельности соединяет в единое целое биологическое начало и социальную сущность человека. жүктеу/скачать 274.49 Kb. Достарыңызбен бөлісу: |
Это свойства, характеризующие человека как биологический организм и как социально типичные свойства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 … 114
©melimde.com 2023
әкімшілігінің қараңыз
Заражение, внушение, подражание: уроки пандемии COVID-19
Беспощадные бои из-за туалетной бумаги в Австралии. Коммунальное пение из окон в Италии. Каскад закрытия границ по всему миру. То, как мы реагируем на COVID-19, раскрывает нечто захватывающее в отношении вирусов и людей: заражение является частью нашего образа действий . Заболевания заразны при передаче от человека к человеку. Но, как указывает Оксфордский словарь английского языка , «в переносном смысле заразный может описывать распространение хороших вещей, таких как смех и энтузиазм, или плохих, таких как насилие и паника».
Фигурально или нет, загадочное поведение и (не)адекватные политические и экономические меры, принимаемые отдельными лицами, группами и правительствами в разгар нынешней пандемии коронавируса, показывают, насколько сильно мы влияем друг на друга. Мы склонны к внушению и эмоциональному заражению. Как ни странно, это означает, что мы вирусных перед лицом вируса. Заражение и внушение являются гранями подражания. И действительно, мы по существу подражательные существа. Мы следуем причудам, карикатурно изображаем странные причуды наших начальников (когда мы думаем, что они не смотрят) и учимся простым и сложным задачам путем имитации.
Но это мы и так слишком хорошо знаем, или нет? Давайте пересмотрим то, что мы знаем о заражении, внушении и подражании.
Хотите, чтобы лучшие материалы о религии и этике доставлялись на ваш почтовый ящик?
Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку новостей.
Изгнав поэтов из полиса , Платон выражает свое глубокое неодобрение подражания.
Поэты, как и другие художники, оспаривает он, — обманщики, которые кормят нас воображаемыми искажениями, а не реальными вещами. Полагая, что наши склонности к подражанию могут быть ограничены разумом, Платон утверждает, что добропорядочный гражданин не поддается своим инстинктам подражания, но его можно научить эффективно контролировать себя. И здесь в дело вступает Аристотель. Образованный член общества способен поставить разум выше своих врожденных способностей к подражанию. В то время как мы начинаем учиться, подражая нашим родителям, братьям, сестрам и учителям, наше нравственное развитие требует сознательного, аргументированного участия в решении текущих вопросов. Аристотель учит нас, как обсуждение и дебаты позволяют нам реагировать на кризис информативно, а не импульсивно.
Как только разговор о подражании становится интересным, философия теряет шар, отодвигая ее на столетия к областям теологии и искусства, пока отец современной философии Рене Декарт не пересматривает ее в 1600-х годах.
Француз предлагает менее наивный взгляд на силу подражания, чем философы-классики. Задумывая подражание по отношению к средневековому благоговению перед образцами, Декарт находит его влияние, откровенно говоря, изнурительным и в конечном счете неуправляемым средствами разума. Восхищение классикой и подражание ей следует отложить в сторону, если мы хотим считать себя по-настоящему современными. Поэтому, настаивал Декарт, давайте не будем полагаться на авторитет, но будем бдительно следить за подражанием.
Разговор о подражании получает важную окраску от Баруха Спинозы, который понимает его как существенно аффективное и воплощенное. Это означало бы, согласно этому голландскому еретику семнадцатого века, что подражание у людей бессознательно и часто смешивается с эмоциями, которые могут привести к амбивалентным результатам любви и ненависти, принятия и насилия. А подражание, по большому счету, иррационально и неконтролируемо. Позднее эти догадки частично подтверждаются такими людьми, как основатель современного рынка Адам Смит, отец экзистенциализма Сёрен Кьеркегор и усатый мизантроп Фридрих Ницше.
Кьеркегор осознал аффективные и интуитивные аспекты подражания, слушая бессодержательную проповедь, произнесенную одним из его современников, епископом Мюнстером. Сразу заметив скудное содержание проповеди, Кьеркегор не удержался и был унесен эмоциональным заражением, вызванным сентиментальной и напыщенной манерой речи Мюнстера.
Этот опыт спонтанного и непроизвольного заражения не является чем-то необычным для нас. Не удивляйтесь, если время от времени вы обнаружите, что напеваете нелепую поп-песню, которая раздражает вас до точки кипения. Вы можете проследить виновника до неприятного приятеля-бегуна в вашем местном спортзале, который за два дня до этого слишком громко включил эту песню, когда вы набивали свои драгоценные мили на беговой дорожке. И, вероятно, вы двое бежали в одном темпе.
Как эта довольно безобидная склонность к нерефлексивной и бессознательной настройке связана с нашей реакцией на COVID-19? Наша склонность к внушаемому подражанию действиям, ценностям и эмоциям объясняет такие реакции, как страх и паника .
Поскольку мы социальные животные, мы подвержены распространению беспокойства и страха, и это мешает нам принимать решения. Говоря о взаимосвязи между аффективным заражением и страхом, Анна Гиббс утверждает, что разросшаяся тревога может легко перерасти в панику, что фактически означает неконтролируемое господство эмоций, которые невозможно обуздать рациональными аргументами. Значительно влияя на наши когнитивные способности, паника приводит к «бешеной, но бессмысленной или обреченной на провал борьбе или бегству», пишет Гиббс.
Независимо от того, проявляются ли они в (теперь) глобальном феномене безумных приобретений туалетной бумаги или, как утверждает рыночный аналитик Кристиан Борх, в лавинах покупок или ликвидаций на фондовом рынке, эти начинания коренятся в нашей подражательной природе. Срабатывает своего рода эффект FOMO, особенно когда мы сами имеем удовольствие наблюдать за этими действиями.
При этом заражение не обязательно носит уничижительный характер.
Заметный обмен мнениями между американской конгрессменом Александрией Окасио-Кортез и шведской активисткой Гретой Тунберг был адекватно озаглавлен «Надежда заразительна» на сайте 9.0003 Хранитель . Заразительны также усилия этих двух пионеров социального равенства и борьбы с изменением климата. Они достойны восхищения. Воздействуя в основном на эмоциональный и бессознательный регистр, восхищение ведет к подражанию.
Механизм панического заражения широко используется в политике. Если оставить в стороне некоторые очевидные примеры социотехнического распространения страха и беспокойства во время холодной войны по обе стороны занавеса, мы только что стали свидетелями искусного жонглирования паникой и страхом в недавнем обращении к нации президента Франции Эммануэля Макрона. . Борьба с распространением COVID-19Президент Макрон обращался к лексике «война» (не менее пяти раз), «враг» (не менее трех раз), а также «паника» (не менее трех раз). Заразительное и дразнящее взаимодействие повторений и аффективного подражания было рассмотрено Нидешем Лоутоо.
В своей работе Лоутоо прослеживает преднамеренное использование человеческой восприимчивости к заражению, а также аффективную мимикрию и виктимизацию меньшинств от исторического зарождения фашизма до современной популистской политики, охватившей мир.
Тем не менее, виктимизация, кажется, работает, когда я думаю о том, каким вирусным стала (не)известная борьба за рулоны туалетной бумаги. Французский антрополог Рене Жирар говорит нам, что в моменты кризиса мы инстинктивно ищем способы разрядить его. Один из способов добиться этого — найти козла отпущения и стать жертвой. Бессознательные механизмы подражания работают, когда мы смеемся над сумасшествием драки из-за туалетной бумаги, осуждаем вовлеченных людей за иррациональность или просто жадность или вознаграждаем себя за то, что не поддались оптовым закупкам.
Без излишнего морализаторства я предлагаю воспользоваться возможностью извлечь уроки из кризиса COVID-19 о важности внушения и подражательных и заразительных аспектах нашей сложной человечности.
И, пожалуйста, перестаньте покупать эти чертовы рулоны туалетной бумаги.
Войцех Кафтански является приглашенным научным сотрудником программы человеческого процветания в Институте количественных социальных наук Гарвардского университета и ассоциированным членом проекта Европейского исследовательского совета Homo-Mimeticus: Theory and Criticism в Институте философии. в KU Leuven, Бельгия. 9 Скачать статью в формате PDF Ле Бона к коллективной психологии. «Гюстав ЛеБон, чье собственное образование поставило его прямо в центр этих событий, стал первым писателем, предпринявшим попытку тщательного синтеза. Талант Лебона как публициста и его эклектичные интересы позволили ему создать самые популярные и, как позже сделал вывод Фрейд, наиболее всеобъемлющие из многочисленных текстов по коллективной психологии.
Сразу видно, что ЛеБон полагался на органическую модель в своем первоначальном описании сознания толпы.
Когда соберется толпа,
. . . сознательная личность исчезает, чувства и идеи всех составных единиц ориентируются в одном направлении. Формируется коллективный разум, безусловно преходящий, но имеющий четко определенные характеристики. Тогда коллектив стал тем, что мы будем называть, за неимением лучшего выражения, организованной толпой или, если угодно, психологической толпой. Он образует единое существо и, таким образом, подчиняется закону ментального единства толпы.
Из «современной психологии», — продолжал он, мы узнали, что «не только в органической жизни, но и в функционировании интеллекта бессознательные явления играют преобладающую роль». И поскольку почти все нормальные люди в равной степени разделяют эти бессознательные характеристики, когда формируется коллективное чувство, «. . . умственные способности индивидов, а следовательно, и их индивидуальность, стираются. Неоднородное преодолевается однородным, и господствуют бессознательные качества».
Использование им здесь терминологии Спенсера показывает явный долг Лебона перед эволюционным уклоном и объясняет легкость, с которой он может объяснить архаичный менталитет толпы как ретроградный симптом «злых чувств», « атавистический остаток инстинктов первобытного человека». И его неврологическая подготовка очевидна в его описании организма толпы как примитивного существа, в котором преобладает больше спинной мозг, чем его головной мозг, и которое отвечает на внешние раздражители исключительно рефлекторным действием.
Как думает толпа? ЛеБон ответил на этот вопрос, опираясь на понятие «коллективной галлюцинации», которое он разработал в «Жизни» в 1872 году и применил в «Человеке и обществе» десятилетие спустя. Как и всякое существо, толпа мыслит образами, но утратив способность отличать реальный (воспринимаемый) образ от нереального (внутреннего) образа вследствие своего сновидческого оцепенения, ее психическая деятельность сводится к галлюцинациям.
Эти галлюцинации являются объединяющими фокусами любой толпы и передаются от человека к человеку путем «подражания» или «умственного заражения», пока не универсализируются. Эти механизмы были центральными элементами теории Лебона.
Первоначально он вывел понятие подражания из концепции примитивного обучения Спенсера и способа Бэджгота, объясняющего ментальное единство внутри суверенитета; в La Psychologie des Foules он процитировал длинный раздел из L’Homme et les Societes, доказывая, что он был изобретателем социального использования концепции подражания, «которая с тех пор была развита другими авторами в недавних публикациях». Использование механизма подражания для объяснения передачи социальных фактов было широко распространено в социологии и социальной психологии Франции. Понимаемый как «автоматический» инстинкт, он занимал важное место в системах Тарда, Эмиля Дюркгейма, Анри Делакруа и Жоржа Дюма. Для наших целей важность «подражания» заключается во мнении многих коллективных психологов довоенного периода, что оно было просто аспектом более крупного и важного механизма: психического заражения.
Сам Лебон рассматривал подражание лишь как «простой эффект» умственного заражения.
Происхождение термина «психическое заражение» восходит к определению клинического психолога середины века Деспина, который использовал его как патологическое объяснение при объяснении распространения идентичных симптомов психического заболевания от больного человека к другому. здоровый. Эта концепция стала популярной среди французских психиатров и позже стала известна как «folie a deux». Таким образом, первоначально подражание имело отдельное происхождение от строго патологического применения умственной заразы; однако, и это важно для истории коллективной психологии, различия между этими двумя терминами стали размытыми, в основном из-за того, что коллективные психологи без разбора использовали их для объяснения необычайной целеустремленности групп всех видов: толпы, паблики, секты и т.п.
Большинство современников, даже те, кто знал о проблеме, не могли ничего сделать, кроме как усугубить путаницу.
Основная дилемма, как писал Даниэль Эссертье, более поздний комментатор, заключалась в том, что авторы не учитывали отдельное происхождение умственного заражения и подражания, в результате чего они стали использоваться почти взаимозаменяемо. С одной стороны, отмечал он, наиболее подходящее для психологов и социологов употребление: передача либо хороших (здоровых), либо плохих (нездоровых) эффектов от одного индивидуума к другому, где механизм передачи строго и узко определен, обычно как «автоматическое подражание» (по Дюркгейму). С другой стороны, это употребление обычно ассоциируется с неврологами и психическими патологами, согласно которому передаваемые эффекты всегда плохи (нездоровы) и где не предпринимается попыток точно определить механизм передачи. Неизбежно приходится выбирать между тем или иным методом, ибо проблемы возникают, когда «недостаточно выбран или не выбран вовсе».
Вигуру и Жюкелье, упомянутые в этой связи Эссертье, были патологоанатомами, которые исследовали в 1905 году все различные применения термина «психическое заражение».
Большей частью они обращались (как хорошие патологоанатомы) к передаче болезненных явлений между индивидуумами и к групповым эпидемиям, но средства передачи определяли строго как бессознательное и непроизвольное подражание. Смешав два употребления подражания и объединив их в одну большую категорию — ментальную заразу, — авторы сделали две важные вещи: во-первых, они придали механизму передачи непроизвольный и бессознательный характер, независимо от характера передаваемого материала, и во-вторых, они постулировали определенный патологический оттенок природы обычно передаваемых образов, подразумевая, что болезненные или опасные характеристики более «заразны», чем другие.
В Psychologie des Foules ЛеБон допустил аналогичную путаницу. Он продемонстрировал свое знакомство с неврологическим употреблением и его специальной риторикой, когда заявил: «Идеи, чувства, эмоции и убеждения обладают в толпе заразной силой, столь же мощной, как и микробы. . . Церебральные расстройства, как и сумасшествие, заразны (классический folie a deux).
Известно, как часты сумасшествия среди врачей для душевнобольных». Однако этот процесс также, как мы видели, бессознательный и непроизвольный. Более того, он применил этот базовый механизм к распространению революционных идей по континенту, распространению религиозных идей, увлечений и мод, общих эмоциональных состояний, преступности и многих других явлений. Если ментального заражения было недостаточно, чтобы установить иррациональную, бессознательную природу общения в толпе, ЛеБон для верности ввел еще один элемент: внушение. Хотя он признавал, что заражение само по себе было явлением «гипнотического порядка», использование внушения в качестве дополнительного описательного приема укрепило его огромную приверженность гипнотической теории.
Габриэль Тард, в то время самый выдающийся французский социальный психолог, однажды сказал: «Гипноз — это точка экспериментального соединения психологии и социологии». И спустя долгое время после Великой войны для многих исследователей психологии группового поведения все еще было аксиомой объяснять социальное действие посредством «сомнамбулизма» или «внушаемости».
Современнику Тарда казалось, что «психологи теперь обсуждают внушение как родовой термин даже в второстепенных явлениях нормального опыта». Хотя спор между «патологической» интерпретацией гипноза, которой отдавали предпочтение Сальпетриер, и «нормальной» интерпретацией Нэнси все еще оставался, обе школы согласились, что внушение подразумевает иррациональную и автоматическую психическую функцию, «не сдерживаемую цепями рефлексии или каким-либо рациональный процесс; и тенденция, очень подчеркнутая в новейшей психологии, чтобы каждый стимул имел двигательный результат, имеет место почти непосредственно».
В соответствии с его путаницей подражания и умственного заражения, обращение Лебона с внушением обнаруживает аналогичную проблему, которая имела столь же неприятные последствия. С одной стороны, уже в 1872 году он поддерживал определение, подобное определению школы Нанси, которое было достаточно общим в своем применении, чтобы объяснить широкий спектр социальных процессов; но его долг перед позицией Сальпетриера в том, что внушаемость подразумевает существование патологической предрасположенности, имел такое же влияние.
Он решил проблему, как и прежде, путем смешения двух понятий, посредством чего внушение оказывало почти универсальное влияние и подразумевало оттенок ненормальности у его реципиентов. Таким образом, элитарное презрение Лебона к тем низшим существам, которые объединились в коллектив для согласованных действий, получило «научную» поддержку со стороны клинической психиатрии.
Как и в L’Homme et les Societes, ЛеБон использовал внушение прежде всего как способ объяснить авторитарные отношения между гипнотизером и его субъектом. Эти отношения, перенесенные в коллективную психологию, стали лидером и толпой. «Внушаемость, — объяснял он в 1895 году, — это условие формирования сознания толпы и «закона ментального единства», и поэтому толпы по своей природе открыты для «внушений» лидера-гипнотизера. Эти внушения иногда принимали меньшую гипнотическую форму «убеждения», которая сама состояла из «повторений» и «утверждений», составлявших рабочий метод гипнотизера. Престиж, другая авторитарная категория, был тем любопытным качеством, которым обладали великие люди и прославленные исторические лидеры масс; они проявляли, как сказал Лебон на устаревшем языке времен расцвета Месмера, «поистине магнетическое очарование» над толпой.
Несомненно, ЛеБон не был точен, как указывали некоторые его критики, в разграничении внушения, умственного заражения и подражания в своем описании поведения толпы. Тем не менее кажется очевидным, что для Лебона подражание было специфическим проявлением общего феномена заражения, а заражение в той или иной степени было не чем иным, как следствием внушаемости.
Большинство коллективных психологов разделяли доверие Лебона к гипнотической терминологии в своих описаниях явлений коллективного поведения. Это было особенно характерно для многих трактовок отношений между лидером и толпой. «Психическое внушение», «бессознательное внушение» или «гипнотико-драматические способности» — таковы были обычные описания при объяснении влияния определенных людей на толпу. В системах всех основных авторов коллективной психологии, таких как Тард, Зигеле, Паскаль Росси, Огюст Мари, Джозеф Максвелл, Г. Л. Дюпра или Шарль Блонделл, гипнотические приемы типа Нэнси или Сальпетриера были важными компонентами.
Однако, как и ЛеБон, многие из первых авторов, писавших о толпе, в равной степени находились под влиянием обширной доступной литературы о передаче психических заболеваний посредством «листья на двоих». Эти теоретики почти всегда настаивали на том, что передаваемое поведение неизменно болезненно, и рассматривали коллективное «безумие» просто как «эпидемическую» версию «folie a deux». Сообщения такого рода в основном ограничивались медицинской литературой, но их существование и доступность для популярных писателей обеспечивали постоянный резервуар патологических предубеждений для коллективной психологии. Во всяком случае, обзор литературы по теории коллективного, особенно толпы, поведения со 1890-1919 указывает на то, что заимствование и смешение влияний и терминологии было присуще этой дисциплине. Среди исследований, проведенных после 1895 года, все, кроме нескольких, называют Лебона пионером или ведущей фигурой в этой области. Многие возражали против некоторых его пунктов, но этого и следовало ожидать, поскольку «Психология фолов» Лебона заимствовала практически все мыслимые влияния.
И, кроме того, что книжка Лебона была синтетической, она была простой. Его термин для разума толпы — время — резко контрастирует с «anima sociale monodeico-perafettiva tipicamente auto-deterministica» итальянца Робертиса. В конце концов, эти факторы помогают объяснить, что из всех значительных «исследований», возникших в области коллективной психологии до Первой мировой войны, книга Лебона является единственной, которая все еще находится в печати.
Коллективная теория родилась не в интеллектуальном вакууме. Вся история социальных исследований во Франции выявляет динамическую связь между социальными и политическими изменениями и объяснениями, созданными социальными философами для их объяснения. Лебону и его коллегам-психологам казалось, что современное общество вступает в «эру толпы». Это восприятие было особенно остро во Франции, единственной демократической республике Европы, что само по себе способствовало «восстанию всегда и везде, поскольку мы живем при демократическом режиме, то есть режиме, основанном на народной власти, множественной личности, непрекращающемся беспокойной, свирепой и страшной властной толпы, всемогущей толпы, которая теперь управляет судьбами каждого человека».
